Огненный всадник

Глава 17 БУЛЬБУС В ОСАДЕ

Потянулись долгие дни унылой осады замка, прерываемые частыми обстрелами и редкими атаками на замок. Иногда защитники совершали вылазки на фланги неприятеля. Михал было захандрил, часто думая и о Кмитиче, и о Вилли Дрозде, и о судьбе «Огненного» или «Литовского всадника», купленного у Дрозда в Венеции… Степан Злотник и Хломада стали друзьями Михала, скрасив князю эти унылые дни осады и оторванность от остального мира.

В иных обстоятельствах Степан и Хломада, эти два крепких деревенских парня с огрубевшими от столярного дела руками навряд ли могли подружиться с князем, но сейчас война сблизила двух неторопливых молодых мужчин с представителем славнейшего рода в Европе. Михал привязался к своим пушкарям, с которыми в былое время лишь здоровался да задавал короткие вопросы. Теперь же, узнав, что Хломаде исполняется тридцать лет, Михал даже закатил маленький праздник в честь дня рождения лучшего пушкаря несвижского замка. Он выставил на стол пять бутылок венгерского токая — самого любимого и дорогого вина Радзивиллов — бутыль наливки и крамбамбули, а на десерт велел подать знаменитые радзивилловские груши в меду и вишню в масле. Все трое мирно сидели, ведя неторопливую беседу — смуглый кареглазый Хломада и голубоглазый, с выгоревшими на солнце соломенными волосами Степан. Михал так полюбил своих новых друзей, что решил поведать им семейную тайну про призрак Барбары Радзивилл, жены польско-литовского короля Жигимонта Вазы.

— Они были чудесной парой, — рассказывал Михал под треск огня в камине, при завешенных шторах и больших темных тенях на стенах, отбрасываемых свечами в серебряных подсвечниках, — стройный брюнет польский королевич и очаровательная литвинская кареглазая блондинка, воплощение славянской красоты. В декабре 1550 года сейм после долгих споров короновал Барбару в Краковском соборе. Через год, в марте, ее признала и королева-мать, до сих пор не желавшая впускать литвинку в польские королевские хоромы. Увы, Барбара к этому моменту из цветущей красавицы уже превратилась в больную женщину, покрытую язвами. «К другой короне меня небесный король зовет. Просите, чтобы этот земной скипетр он на пальму небесную заменил, а милого моего мужа после смерти моей в отчаянии и горе приласкал», — говорила Барбара во время коронации. Радзивиллы были уверены, что болезнь королевы — дело рук королевы Боны Сфорца.

— Они и Витовта нашего отравили, когда он собирался короноваться, — имел дерзость Хломада перебить рассказчика, — ляхи также не желали нашего Витовта на корону Великого княжества Литовского, как и вашу родственницу не хотели впускать в Варшаву.

— Верно, — не обиделся Михал за комментарий, — но Витовт был уже стар, за восемьдесят годов ему было, и поэтому сложно сказать, отравили ли его или же он сам умер. Думаю, что сам. Но то, что польские шляхтичи строили козни и не хотели короля литвинского иметь — факт.

— Все равно он пусть и старым был, подозрительно быстро и не вовремя умер, — стоял на своем Хломада, и Михал посмотрел на именинника уважительно: тот был хорошо образован и знал историю литвинских князей, не в пример другим простолюдинам.

— Ну, а в деле с Барбарой, — продолжал юный князь полушепотом, — все подозрения пали на аптекаря Монти, который, поговаривали, знал толк в ядах. 8 мая 1551 года мучения королевы Барбары закончились. Сигизмунд Август две недели провел у ее гроба, молясь и плача. Радзивиллы хотели, чтобы ее похоронили рядом с другими королевами в Вавельском соборе, но король был непреклонен: «Не пристало ее и мертвую оставлять там, где эти люди были неблагодарны к ней живой». Согласно последней воле Барбары, ее тело похоронили в родной Вильне, в городе, где и сейчас в Кафедральном соборе и в костеле Святой Анны вам обязательно покажут знаменитую икону — Матку Боску Остробрамску, чей лик был писан с красавицы Барбары.

— Эх, как там, в столице, дела-то? — вздохнул Степан.

— Бог покарал Бону Сфорца за ее коварство, — продолжал Михал, — она не захотела признать любимой жены своего сына, не желала допустить на польский трон русскую литвинку из Радзивиллов, но и Сигизмунд Август остался бездетным. На нем и прервалась династия Ягеллонов. А после смерти жены Жигимонт, как называют короля у нас в Литве, был безутешен. Он забросил все дела и был готов пойти на все, лишь бы еще раз увидеть любимую Барбару. Так в его дворце появились алхимики Твардовский и Мнишек. Они пообещали королю устроить встречу с возлюбленной при помощи зеркал, на одном из которых была выгравирована в полный рост фигура Барбары в белом одеянии. Однако короля строго предупредили: ни в коем случае не прикасаться к призраку. «Может, ваша королевская милость позволит привязать себя к подлокотникам кресла?» — предусмотрительно спросил Твардовский, но король отрицательно покачал головой. К сожалению, Твардовский его послушал. И вот мистическая сессия началась. В полутемном зале воцарилась тишина, прерванная затем странным мелодичным звоном. Из зеркала вышла Барбара, первая красавица Вильны и всей Литвы, вышла такой, каковой ее увидал Сигизмунд в Вильне, когда знакомился с будущей женой. «Моя Басенька!» — вскрикнул король и бросился к видению. Раздался хлопок, как от разрыва гранаты, по залу распространился гнилой запах, а призрак, мгновенно почернев, с громким стоном растворился в воздухе. Возмущенные поведением короля Твардовский и Мнишек объяснили, что дух Барбары не может теперь вернуться, а навсегда поселится в замке.

— Плохи оказались шутки с дьяволом, — криво усмехнулся Хломада, — моя родня знавала этого Твардовского. Знаете, как он кончил? Твардовский рассказывал кому-то, что продал душу дьяволу с одним условием — если умрет в Риме. Твардовский смеялся, говоря, что никогда не собирается ехать в Италию, но все вновь были в шоке, узнав, что смерть застигла алхимика в тот момент, когда он находился в корчме «Рим».

— Я тоже об этом слышал, — сделал большие глаза Михал.

— Ладно, — улыбнулся Степан Злотник, решив разрядить обстановку, — давайте выпьем за нашего именинника, чтобы он никогда не связывался с дьяволом, которого все равно не проведешь!

Они засмеялись, чокнулись и пригубили хрустальные бокалы. Разговор перешел на тему войны с Московией.

— Виноваты в войне поляки, польские жиды и Хмельницкий, — говорил раскрасневшийся Степан, уже порядком хмельной, — это из-за жидовских ростовщиков Польши, обдиравших русинских крестьян и помещиков, праведно взбунтовался Хмельницкий, а мы предали русских братьев наших, стали помогать полякам их разбивать. Поляки же сейчас нам вообще никак не помогают. Смысл Люблинской унии тогда в чем?

— Нет, виновата лишь Московия и мы сами, — качал головой Хломада, — там все время зуб на нас имели, а мы вместо того, чтобы быть начеку, погрязли в интригах. Они захватили Новгород, Псков. Если бы не антимосковская коалиция в Ливонскую войну, то захватили бы и Ливонский Орден, и Курляндию. Война Руси с Польшей — это лишь повод царю нас захватить. Война случилась бы в любом случае. Посмотрите, почему московский царь не с Польшей воюет, а с нами? Я же к Московии никаких претензий не имею, почему же они имеют к нам претензии? — грустно рассуждал Хломада, поглядывая на мерцающее в камине пламя. — Хотя одна претензия у меня есть. Я вот карту рассматривал столетней давности. Московия, надо заметить, уже далеко на запад продвинулась от своих изначальных границ. У Вязьмы ее границы были, не далее. Но мало, что наши Брянск и Курск завоевали, так царь еще западней идет! А я ведь даже не знаю людей, в которых стреляю из пушки. Мы друг другу ничего не сделали дурного.

— Увы! — восклицал Михал. — Это и есть главная несправедливость всех войн! Сражаться должны лишь те, кто хочет воевать. Я так считаю! Поэтому уважаю тех королей, которые не за спинами своих солдат сидят, а сами ведут в бой свое воинство!

— Но какую цель преследует московский царь? — не унимался Хломада, делая глоток из хрустального бокала.

— Думаю, царь хочет завоевать все русские земли, — отвечал Михал, — ведь завоевали же Новгородскую республику и ликвидировали Псковскую. Иван Жахливый на полном серьезе предъявлял права на Курляндию, хотел и литвинским королем стать. Если бы не разбили его, то, наверное, и на нас бы пошел. Сейчас же их цель — уничтожить нас либо подчинить.

— Но почему, имея такого опасного соседа, мы оказались не готовы к войне? Что у нас за король? Что за шляхта? Где согласие? Зачем такая свобода и вольности, если сильный враг за один раз все это забрать сможет?! — в былое время и в былых обстоятельствах Хломада не посмел бы так разговаривать с Михалом, но сейчас он явно осмелел.

— Это надо короля и великого князя спросить, а не нашего, — заступился за Михала Степан, — как и шляхту, которая использует вольности в ущерб всей стране. Законы опять же странные. Почему в Варшаве так и не назначили великого гетмана в первые дни войны? Почему не объявили посполитое рушение? Почему мы за поляков воюем, а они за нас — нет? В чем смысл Люблинской унии? Вот вы, пан Михал, крестник нашего короля! Ответьте!

— Король далеко не все решает, — покачал головой Михал. Ему было горько слушать острую критику в адрес своего крестного отца Яна Казимира, короля Польши и великого князя Литвы, однако правда есть правда.

— Поверьте, — Михал пытался объяснить не только своим пушкарям, но и себе самому, — оно верно, что вопросов много накопилось. Все надо пересматривать и исправлять. Оказывается, нелегко быть свободным государством. Не все шляхтичи умеют распоряжаться своими правами и свободами.

— Вот именно! — вдруг вспыхнул Хломада. — Поэтому нам свой король нужен! Ведь что получается? Ян Казимир — он и польский король, и наш великий князь. Официально. А практически он просто польский король, а своего короля у нас нет! Вот вы, Радзивиллы! Вас же не зря называют некоронованными королями Литвы! Почему бы вам не стать главой нашего княжества? Ведь у нас по большому счету бескоролевье, и шляхта совсем обнаглела, простите за смелость!

— Есть же парламент! — возразил Михал, но по поводу бескоролевья он был явно согласен. Сам не раз думал, почему бы Радзивиллам не стать королевским домом Литовского княжества и самим не управлять своим государством, ведь его род посильнее и повлиятельнее в Европе, чем сам Ян Казимир или кто-то еще из европейских королей. А тут… До Варшавы ведь, как ни крути, далековато. Поэтому, тяжело вздохнув, Михал предложил поговорить о чем-то другом. Хломада пристыженно замолчал, зыркнув на Степана. Пауза затянулась. И тут Михал, словно вспомнив что-то, улыбнулся, резко встал, сказав:

— Я чуть не забыл! Вот, хочу вас кое-чем угостить особенным!

Он подошел к камину, нагнулся и стал ковырять золу кочергой, доставая из нее и складывая в оловянную миску какие-то черные обугленные клубни. Затем поставил миску на стол и каждому дал по два клубня, обжигая пальцы.

— А сейчас я предлагаю вам отведать секрет моей кухни, — загадочно улыбнулся Михал, дуя на кончики пальцев, испачканные золой.

— Что это? — спросили почти хором Степан и Хломада, с любопытством разглядывая обугленные колобки в своих медных мисках. Они знали, что Радзивиллы любят различные изыски в кухне, чтобы переплюнуть Сапег или Тышкевичей. И у них это часто получалось. В Несвиже хвалили рецепт щавелевого супа Барбары Радзивилл на молоке, сливочном масле, манке и желтке, а также все были наслышаны об очень сложном блюде из судака, которое можно было попробовать лишь в замке. По случаю осады Михал ограничился почти одними десертными блюдами, полагая, что для дружеского дня рождения этого вполне хватит. В принципе, оба столяра и не роптали по этому поводу. И вот, какой-то сюрприз.

— Это чисто радзивилловское блюдо — бульбус, — хитро улыбнулся слегка захмелевший после венгерского токая Михал.

— Бульбус по-латыни — лук! — удивленно посмотрел на Михала Хломада.

— Похвально, что не забыли латынь, пан Хломада, — продолжал хитро улыбаться Михал, — но это по-латыни лук, а по-нашему — испанское земляное яблоко. Согласитесь, «испанское земляное яблоко» звучит длинно, а «бульбус» короче и красивей. Тем более что мой бульбус растет, как и лук, в земле.

— А как его есть? — поинтересовался Степан.

— Просто. Обдирайте обугленную шкурку, сыпьте солью из солонки и ешьте. Я купил их в Италии, где был недавно. Испанец, угощавший меня этим бульбусом, предпочитал варить этот овощ в воде в котле, но бульбус можно и печь в золе. Что мне нравится куда больше. Готовится быстро и, как видите, несложно.

Михал подул на горячий клубень, убедился, что тот уже немного остыл, быстро ободрал черный угольный слой. Оказалось, что внутри этот овощ желтый, полый и мягкий, даже рассыпчатый. Степан и Хломада также очистили свои клубни и, посыпав солью, осторожно откусили.

— О! Вкусно! — обрадовались они.

— Я бы назвал это не земляным, но волшебным яблоком Радзивиллов! — улыбнулся Степан.

— Вот прогоним московитов, я еще мешок куплю, — кивал своими длинными локонами Михал, — этот овощ испанцы завезли из Вест-Индии. В Европе это большая редкость.

— Так зачем все время покупать, ведь можно и самому ее разводить! — по-крестьянски практично рассудил Хломада. — Зачем покупать? Посеять в огороде, и все дела!

— Посеять? — Михал пока даже не думал об этом.

— Так, пан Михал, — кивнул Степан, — взять семена и посеять у нас. Чем мы не Вест-Индия! — и он весело рассмеялся.

— Но у бульбуса нет семян, — удивленно покрутил в руках кусочек недоеденной картофелины Михал.

— Ну, как же! — усмехнулся Степан. — Должны быть семена. У луковицы тоже внутри семян нет, и у морковки. Но их ведь сажают!

Михал смущенно улыбнулся. Он практически ничего не знал о том, как выращивать овощи.

— Добре, — Михал вновь кивнул своей шевелюрой, — надо распорядиться, чтобы посеяли.

Вдруг в гостиную без стука ворвался человек в желтом кожаном мушкетерском камзоле, с саблей на боку и в широкополой шляпе. Это был бурмистр замка Ян Ганович. Вид у него был взволнованный, но радостный.

— Пан Михал! Московцы ушли! — объявил он, разводя в стороны руки, словно объявляя начало театрального представления.

— Как? — все встали.

— Так! Ушли! Их нет в городе, похоже. Снялись и уехали!

— Может, спрятались? — удивился Хломада.

— Нет, мы видели, как они снимались и спешно уезжали. Пару часов назад.

Хломада и Степан издали радостный возглас, обнявшись.

— А ну, седлать коней и опустить мост! — приказал Михал и схватил с маленького столика свой ремень с саблей. — Надо сделать вылазку и самим все увидеть. Я так и знал, что долго они здесь не пробудут. Кишка тонка!

Картина, увиденная Михалом в городе, разом его отрезвила, повергнув в смятение. Несвиж лежал в руинах, а холодный, уже почти ноябрьский ветер гонял по опустевшим улицам сухие листья, в то время как деревья стояли почти голыми, усугубляя печаль общего пейзажа с полусожженными либо сожженными до основания хатами. Уцелевшие дома можно было пересчитать по пальцам. Людей на улицах видно не было, лишь вороны да галки рыскали среди жухлой серо-желтой травы. Иногда, поджав хвост и уши, словно понимая, что идет война, пробегали бездомные псы, ищущие себе пропитание. Порой конный отряд князя проезжал мимо неубранных трупов, сваленных в придорожную канаву, среди которых по лаптям защитники замка определили и несколько московских пехотинцев, странным образом не похороненных по-христиански, причем один из них лежал с мушкетом. Похоже, уходившие враги спешили, бросая все как есть. Вдруг впереди на дороге Михал увидал мужчину и женщину, судя по одежде — местных жителей. Мужчина тащил на спине мешок. Михал окликнул их, но те, похоже, приняли всадников за московитов и бросились бежать.

— Стойте! Я Михал Казимир! Вас не тронут! — крикнул им Михал, подскакивая на коне. Парочка остановилась, испуганно посматривая на подъезжающих. Это были средних лет мужик и, видимо, его дочь, девушка лет пятнадцати с обветренными губами и затравленным взглядом.

— Вы местные? — спросил князь.

— Так, пане, — кивнул мужчина, опуская мешок на землю, — с хутора.

— А где московские войска?

— Так они, пане, снялись и утекли хутенько, — развел руками мужчина, — кажуть, спалохалися.

— Спалохалися? А чего?

— Одни кажуть, отряда Коржа, что з Городзеи. Ен их пару разов погромил. Другие кажуть — хоругви пана Кмитича.

— Что?! — Михал привстал в стременах. — Пан Кмитич? Он здесь? Ты его видел?

— Не, пане, — покачал шляпой мужчина, — ен тут раз меж Миром и Несвижем напал и разгромил их отряд. А еще кажуть, пане, что галоуны москаль пан Хованский убачил Черную Панну Несвижа там, у могильных плит, — и мужчина махнул рукой, — кажуть, яна и спалохала их пана до полусмерти. Хотя, пане, никто не ведае. Утекли — и добра, что утекли. Как нам далей жить, пане? — перешел мужчина на плачущий тон. — Все сгублено! Хлеба няма! Вось, — и он указал на мешок у своих ног, — збираем, что москали побросали у обозах.

— Пан Кмитич! — Михал уже и не слышал мужика, с радостным блеском в глазах повернувшись к Гановичу. — Значит, он жив! И он где-то рядом!