Огни Новороссийска

ПРЕОДОЛЕНИЕ СМЕРТИ

В лазоревом небе стало темно от разрывов.

Штурмовики сделали последний, девятый заход над целью и отвалили. Федор Жигарин пошел на десятый круг, хотя все противотанковые бомбы уже были сброшены и ракетные снаряды выпущены. Ему хотелось взглянуть на результаты работы эскадрильи.

Внизу, окутываясь светлым дымом, пылали копны хлеба. Жигарин насчитал среди них пять черных столбов — это горели немецкие танки.

Жигарин дал газ и вскоре увидел свою эскадрилью, уходящую на восток — домой. Но что такое? Одного самолета не хватало. Летчик внимательно оглядел машины, идущие в строю. Среди них не было самолета младшего лейтенанта Рысенко — молодого летчика, недавно прибывшего в полк и вылетевшего в свой первый полет.

Жигарин плохо знал его, ни разу не говорил с ним и сейчас, думая о нем, вспомнил, как перед полетом Рысенко доставал из кармана созревшие головки мака, разрывал их, ссыпал мелкие и голубоватые, как порох, зерна в ладонь и отправлял их в рот.

— Берите, я нарвал их много, — вспоминались слова Рысенко и еще вспомнились его глаза, в которых горело романтическое преклонение перед ним, Героем Советского Союза.

Не раздумывая, Жигарин повернул штурмовик. Но было поздно. Самолет товарища уже горел и стремительно падал в бездонную пропасть. Оттуда, от самой земли, все летчики услышали в наушники:

— Умираю за Родину! — последний крик жизни и разума пилота. То был не предсмертный вопль, а призыв, утверждение того, что идея, за которую он через секунду умрет, сильнее смерти.

Жигарин тоже услышал этот крик и тут же увидел, как пять «мессершмиттов», ободренных успехом, ринулись к нему.

Жигарин остался один. Разочарование, раздражение и досада охватили его. На какое-то мгновение прилив отчаянной храбрости, с которой он спешил на выручку товарищу, сменился приступом страха. Он позвал по радио друзей и думал, что они немедленно придут на помощь, иначе дальнейшая борьба была бы бесполезна. У немцев пятикратное преимущество, да и истребители их больше приспособлены для воздушного боя, чем его штурмовик. Но уныние не может находиться долго в кабине самолета. Как уже много раз бывало с ним, Жигарину вновь захотелось испытать свои силы. Он немедленно зашел в хвост первому подвернувшемуся самолету, но и ему в хвост стал «мессершмитт». Так, преследуя друг друга, один советский штурмовик и пять фашистских истребителей стали в вираж — круг смерти, и заходили над золотой от жнивья землей.

Жигарин не торопился стрелять. Это была продуманная хитрость, всегда действовавшая на неопытных летчиков. Гитлеровцы ждали какого-то коварства, теряли уверенность и бесцельно выпускали трассы своих пуль, пролетавших мимо цели.

Пять минут шел неравный бой. За это время Жигарин сбил одного противника, но товарищи не прилетали. Боясь, что его ударят снизу, Жигарин опустился на десятиметровую высоту. Ему было непонятно бесплодное кружение гитлеровцев, он всей душой презирал их, не умевших драться, и в то же время радовался этому. Все они, как дураки, ходят по его пятам, не лучше ли было бы одному из них подняться и атаковать его сверху.

И как бы разгадав его мысли, один немец вышел из круга и, набрав высоту, ринулся на «Ил».

Это была жестокая атака. Все затрепетало внутри Жигарина, и самолет его пошел на врага. Он видел желтую краску немецкого самолета — желтую смерть, летящую на него, и ударил в нее из всех пулеметов и пушек. Смерть пролетела вблизи и разбилась о землю. Отрадное спокойствие охватило героя.

Взбешенные враги набросились на него, но он, мастер своего дела, стрелял со всякой позиции, не подпуская их на верный выстрел.

Бой был беспощаден, и Жигарину удалось сбить еще одного противника. Снаряд отбил козырек кабины, ранил его осколком в лоб. Второй снаряд перебил правую руку. Когда Жигарин схватил штурвал левой рукой, третий снаряд попал в пламегаситель, осколками повредил плечо и обе ноги. Смерть уселась рядом в кабину, и день словно померк для летчика.

На нем не было сухой нитки от пота и крови. В одно мгновение он почувствовал страшную слабость, качнулся от головокружения. Вся его ловкость и сила вдруг исчезли, и в то же время никогда ему не хотелось так жить, как сейчас. Сделав усилие, он громко застонал, и этот стон, наверно, услышали в своих наушниках его друзья. Теперь он знал только одно, что должен победить. За ним стояла, придавая уверенность, могучая сила великого дела партии, за которую только что умер юноша Рысенко. Сила, о которой даже не могли мечтать молодчики, вступившие с ним в борьбу, сила, миллион раз преодолевавшая смерть.

— Я должен жить! — простонал Жигарин, повернул самолет и пошел змейкой в сторону своих войск. Несколько раз герой смотрел на землю, испытывая страх. Под ним была территория противника, рождавшая ужас.

Фашисты шли за ним и стреляли, поражаясь живучести русского.

Дымящий, изрешеченный пулями, самолет неудержимо влекло вниз. Жигарин из последних сил тянул штурвал к себе. Он не спешил, вел машину со скоростью двести пятьдесят километров в час. «Мессершмитты», обладающие большей скоростью, не могли пристроиться к нему в хвост, пролетали над ним, стреляя и возвращаясь для новой атаки.

Смертельный бой продолжался. Требовалась сила, а силы у человека не было. Затуманенное сознание отказывалось работать. Голова кружилась. Кровь заливала и разъедала глаза, но Жигарин сохранял хладнокровие и самообладание.

Какой-то фашистский ас, чтобы обуздать бешеную скорость своего самолета, догадался выпустить шасси и щитки на крылья, но не рассчитал и пролетел вперед штурмовика. Злость охватила Жигарина. Раненой рукой он нажал на все гашетки, и, подбитый «мессершмитт», сверкнув на солнце оперением огня, врезался в землю у переднего края своих войск. Жигарин даже не посмотрел ему вслед. На одно мгновение он увидел разбегавшихся немцев, потом приветственное помахивание рук своей пехоты. Слева, будто бинт, разворачивалось знакомое шоссе — линия фронта — долгожданная черта жизни и смерти. Оставшийся «мессершмитт» прекратил преследование. Внизу был лес, казавшийся сверху вровень с землей. Последние силы покидали летчика.

«Садиться на деревья, — промелькнула мысль. — Надо спасать не только жизнь, но и машину», — подсказало сердце, стучавшее громче мотора.

Обеими руками, больной и здоровой, потянул Жигарин на себя всегда такой легкий в воздухе, а сейчас непривычно отяжелевший штурвал. Секунды тянулись часами, и все же лес оборвался, исчез, будто растаял. Впереди пылал на солнце невыносимо яркий, зеленый луг.

Тяжестью уроненной головы Жигарин двинул от себя штурвал; то, что казалось ему лугом сквозь залитые кровью глаза, было неглубоким озером. Он плюхнулся в воду, не имея сил выпустить шасси.

Товарищи Жигарина, спешившие к нему на помощь, услышали в наушники произнесенные еле различимым шепотом последние, полные иронии, слова:

— Прощайте, фрау смерть, до следующего свидания!

1944 г.