Недавно, перебирая свои фронтовые записные книжки, я нашел в одной из них несколько истрепанных страниц, торопливо исписанных карандашом. Прочел их с трудом. Это были заметки о 83-й бригаде морской пехоты, сделанные в десанте на «Малой земле», под Новороссийском. С этой бригадой я пробыл там несколько месяцев. Страницы были исписаны мелким почерком: я испытывал тогда затруднения с бумагой. Вся чистая бумага шла на письма. Наверное, нигде не писалось такого множества писем, как на «Малой земле». Как только выдавалась свободная минута, матросы, истосковавшиеся по дому, женам, присаживались кто где и принимались изливать на бумаге свою нерастраченную нежность. Из писем многое узнавали женщины в тылу о битвах, тревогах и победах, которыми жили их солдаты.
К сожалению, многие письма не дошли по назначению. Девять работников полевой почты, два раза в неделю увозившие наши послания с «Малой земли», погибли в море вместе с мешками, до отказа набитыми самодельными конвертами.
Когда-то существовало хорошее правило — словам одного очевидца верить больше, нежели всем россказням, передаваемым понаслышке. Вспомнив это правило и памятуя, что подвиг, не запечатленный на бумаге, не имеет никакого значения для потомков, я решил опубликовать эти записки.
Да простит меня мой добрый читатель, что я предлагаю ему записки в том виде, как написал их тогда, может быть, в таком состоянии в них сохранится неповторимая обстановка 1942-43 годов. В записках много цифр, фамилий. А ведь за всем этим стоят события и люди, и, кто знает, может быть, благодаря этим, уже пропыленным временем листкам, многие «неизвестные солдаты» станут известными. Ради этого я извлек записки на свет.
История 83-й отдельной Краснознаменной морской бригады неразрывно связана с героической летописью Новороссийска. Город породил бригаду и дал ей свое гордое имя.
Шел четырнадцатый месяц войны. Враг через Керченский пролив ворвался на Таманский полуостров, зеленый от виноградных плантаций.
Время было тяжелое, войска Южного фронта с боями отходили через Дон на просторы Кубани. В горящем Батайске я присутствовал на допросе полоненного немецкого оберста Курта Фишера. С обычной наглой развязностью и даже каким-то бравированием фашистский полковник показал, что стратегическая цель немецкого наступления 1942 года — захват Северного Кавказа, богатого нефтью. Командование, мол, считает, что обладание кавказской нефтью — жизненно необходимое условие для дальнейшего ведения войны вооруженными силами Германии.
Фанфаронистый офицер, от которого исходил запах тонких французских духов, утверждал, что Гитлер поставил войскам задачу достичь Волги в районе Сталинграда. Это позволит защитить фланги и прикрыть тыл во время наступления на Кавказ. Под конец допроса пленный стал кричать:
— Мы вас всех на ваших кишках перевешаем…
Войска Южного фронта пылили по всем казачьим шляхам, откатываясь в предгорья Кавказа. Никогда дороги не были столь многолюдны, как в то время. Сотни тысяч людей уходили, куда глаза глядят, лишь бы не оставаться на земле, на которую хлынуло фашистское половодье. Народ устал от каждодневных неудач армии. Нас утешало одно — неудачи только закаляют сильных.
Отряды моряков, оставленные в арьергарде, оказывали врагу отчаянное сопротивление. Нелегко было отступающей армии проходить мимо них. Бойцы приветствовали моряков и верили: такие могли если не остановить, то во всяком случае задержать врага. На фронте все громче и громче произносилось имя Александра Ивановича Вострикова — командира 144-го отдельного батальона морской пехоты. В первые месяцы войны он познал великое искусство ведения боя, научился выжидать и мгновенно пользовался решающей минутой.
Батальон, организованный в конце мая 1942 года в Москве, в товарных составах был переброшен в Ейск и оттуда провел шесть походов через Азовское море на побережье между Мариуполем и Таганрогом, занятое немецкой армией. Всякий раз моряки, высадившись на берег, уничтожали гарнизоны противника, захватывали пленных.
7 августа капитан-лейтенант Востриков атаковал станицу Широганскую. С флангов ее охватили основные силы батальона, а в тыл были заброшены мелкие группы автоматчиков. Востриков опередил врага. В ночном бою станицу освободили, полностью уничтожили вражеский гарнизон, оказавший сопротивление, взяли трофеи.
В рукопашной схватке отличились автоматчики Василий Яшин, Олег Минин, Панна Козлова, Валерий Лебединский. Нелегко им было удерживать позиции ради тех, которых они даже в глаза не видели, помогая им отойти. Слава батальона росла, а вместе с ней росла и его численность: со всех сторон приходили туда моряки.
На следующий день, получив приказ, батальон отошел через Ясенскую и Морозовскую переправы на Ахтари, а оттуда морем отплыл на кораблях в Темрюк. У разбитой бомбами Морозовской переправы моряки, скрепя сердце, сожгли свои потрепанные грузовики.
После кровопролитных боев с численно превосходящим противником, отбивая многочисленные атаки пехоты, кавалерии и танков, батальон оставил горящий, затянутый дымом город Темрюк.
Капитан-лейтенанту Вострикову приказали: любой ценой, хотя бы на сутки, сдержать наступающего врага в районе хутора Адагум и станицы Варениковской. Бойцы батальона окопались и заняли оборону. На рассвете 25 августа фашистская пехота, поддержанная дюжиной танков, начала наступление. Моряки без единого выстрела близко подпустили врага и с криком «полундра» поднялись в контратаку. Почти еще мальчик, младший лейтенант Федорович с двенадцатью матросами зашел в тыл 118-у немецкому батальону СС. Заметавшихся фашистов расстреливали из автоматов, забрасывали гранатами. Трупы их валялись на поле боя, среди пылающих копен пшеницы.
Федорович рассказывал потом, как в этом бою раненые краснофлотцы Смирнов и Павлов, не раздумывая, обвязавшись гранатами, бросились под гусеницы шедших на них двух танков и не пропустили их. Героическая смерть товарищей потрясла и вдохновила бойцов батальона. Четыре танка они подбили из противотанковых ружей, уничтожили около двухсот солдат и офицеров, обратили в бегство два эскадрона кавалерии противника. В этом бою моряки опрокинули общеизвестные дотоле мерила человеческой выносливости.
Вражеские самолеты летали над головами матросов, но, не имея достаточно бомб, сбрасывали рельсы, пустые железные бочки.
В это время 15-й и 16-й батальоны Новороссийской военно-морской базы свели в 1-й морской полк Черноморского флота. В звездную ночь на 26 августа 1942 года 16-й батальон, которым командовал майор заслуженный мастер спорта Дмитрий Красников, из Туапсе на эсминце «Сообразительный» прибыл в Новороссийск.
Красникова еще при обороне Севастополя знали как человека несгибаемой воли, личной храбрости и физической выносливости. Он сразу бросил в бой батальон против наступающих частей 79-й немецкой дивизии. Движение фашистов застопорилось, но вскоре на помощь им подошла 101-я румынская дивизия с приданными ей частями 13-й танковой дивизии.
Батальон майора Красникова прикрывал отход частей, разрозненных с основными силами у Краснодара, которые по шоссе Новороссийск — Туапсе и дальше Туапсе — Майкоп, через Шаумян, выдвигались в район Хадыженских нефтепромыслов.
К тому времени в Новороссийской бухте, у каменных пирсов элеваторной пристани, лег на дно легендарный лидер «Ташкент», потопленный вражеской авиацией при звездном налете. Матросы с лидера, оставшиеся в живых, стиснув зубы, ушли в сводный морской полк, где встретились с моряками гвардейских крейсеров «Красный Кавказ» и «Красный Крым», линкора «Парижская коммуна», подводных лодок, торпедных катеров и береговой обороны. Там оказалось много орденоносцев, защищавших Одессу и Севастополь, Москву и Ленинград, — людей, умевших ценить жизнь, знающих, что такое война, что такое фашист. На белесых холмах у города Новороссийска моряки под командованием подполковника Максима Кравченко приняли на себя первые удары.
6 сентября полк переименовали в морскую бригаду и слили с 305-м и 144-м морскими батальонами. С этого дня началась героическая история бригады — защита Новороссийска. Она прикрывала дороги главного направления. На карте в эти дороги, словно занозы, втыкались синие стрелы немецкого наступления, и при взгляде на нее казалось, что все действия бригады похожи на жертвоприношение, ибо она обречена.
Подполковник Кравченко приказал капитан-лейтенанту Вострикову занять оборону по линии: школа № 18, площадь Коммунаров, шоссе на Мысхако, пролегающее через пригород Станичку. Он обнял его и сказал:
— Умри, но не отходи.
Немцы подтянули к городу танки и тяжелую артиллерию. С утра и до вечера авиация бомбила пристани и цементные заводы, на улицах и площадях рвались крупнокалиберные снаряды дальнобойной артиллерии. Новороссийск горел, охваченный траурной каймой дыма.
К вечеру многочисленная немецкая пехота при поддержке танков прорвала оборону обескровленного 17-го батальона морской пехоты, захватила Мефодиевку— северную окраину города и вокзал. Фашисты распространились на набережную порта, а ночью, выйдя на Туапсинское шоссе, с боем взяли цементный завод «Красный Октябрь».
16-й и 144-й батальоны оказались отрезанными от бригады и частей Красной Армии. Обескровленные роты требовали боеприпасов, оружия, еды. У медиков почти не оставалось никаких лекарств. Положение стало критическим. Политработники провели краткие, но страстные митинги.
На митинге в батальоне Вострикова выступила медсестра Клавдия Неделько.
— Вокруг нас звериные банды, которые не дождутся минуты, чтобы схватить матросов за глотки, отыграться за Одессу и Севастополь, вырезать на спинах у нас звезды, — с железным спокойствием сказала обаятельная девушка, в которую был влюблен весь батальон. — Помощи нам ждать неоткуда, так будем же стоять на своей Малой земле насмерть.
Так в словарь морской пехоты впервые вошли крылатые слова «Малая земля».
Натолкнувшись у кладбища, густо усеянного железными и каменными крестами, на жесткую оборону, танкисты врага прямой наводкой стреляли в упор по обороняющимся матросам.
Востриков поднял своих людей в контратаку. Клавдия Неделько с автоматом, с гвардейской бескозыркой в левой руке и противотанковой гранатой в правой шла первой. Рядом с нею шагали Унтершлях, Ступин, Насонова, Пестряков, Ступка, Руденко. Каждый из них сотни раз видел рядом смерть, у каждого были свои счеты с оккупантами. Моряки пели «Интернационал».
Показались танки с крестами на броне, открыли частый огонь из пулеметов, но моряки, прижимаясь к стенам домов, продолжали идти вперед. Противотанковой гранатой Клава Неделько взорвала вражеский танк. Фонтан желтого пламени поднялся вверх, черный маслянистый дым заволок все вокруг. Танкисты выбрались через запасной люк и тут же были сражены автоматной очередью, выпущенной девушкой.
Пятясь, уцелевшие танки ушли, а семь остались чадить на поле, пахнущем окалиной и горелым маслом.
В бой вступила вражеская авиация; самолеты, словно черное воронье, закружили над головами матросов. Над землей свирепствовал, ураган огня и железа. Люди глохли, из горла и ушей шла кровь, но несколько суток не спавшая, голодная морская пехота стояла, ибо не было приказа уходить с занятых позиций.
Каждый матрос сердцем слышал слова Клавы Неделько:
— Стоять насмерть!
В темную ночь с 8 на 9 сентября к высоким кручам морского берега, почти неслышимые в грохоте боя, пристали шхуны и катера. Командир этой эскадры привез пакет с кратким приказом командующего Черноморской группы войск генерала И. Е. Петрова — эвакуироваться.
Моряки с болью в сердце привели в негодность тяжелое орудие, стоявшие в капонирах береговой обороны.
Под прикрытием 16-го батальона капитан-лейтенант Востриков со своими людьми отплыл на Большую землю, благо плыть недалеко. На горизонте мерцали огни Кабардинки.
Дав возможность товарищам оплыть, 16-й батальон отошел на новую линию обороны, в район школы № 3. При поддержке роты танков вражеской пехоте удалось окружить трехэтажное здание школы, вставшее на их пути, как крепость.
Три танка, подожженные из окон школы бутылками с горючей смесью, зачадили, как факелы, освещая солдат, прижимавшихся к броне. Фашисты ни на минуту не прекращали атаку.
В ночь на 10 сентября командир 16-го батальона наконец получил приказ отходить. К разбитой Рыбачьей пристани под обстрелом подошли сейнера, сторожевые и торпедные катера.
В осыпавшейся землянке при неровном свете «моргасика» подполковник Дмитрий Красников, принявший у раненого подполковника Кравченко командование бригадой, с командирами рот лейтенантами Мартыновым и Андрущенко и младшими лейтенантами Московым и Ябровым на бухгалтерских счетах подбили итог. За две недели боев на улицах Новороссийска краснофлотцы батальона уничтожили несколько рот вражеских солдат и офицеров, разбили три минометные батареи, подавили семь пулеметных точек. Но цифры никого не радовали. На душе у каждого лежал камень — Новороссийск сдан.
— Пора снимать гюйс! — новый комбриг бросил прощальный взгляд на свой командный пункт, шутливо называемый боевой рубкой, загасил свет, неровной качающейся походкой зашагал к пристани, последним взошел на ожидавший его, дрожавший от напряженной работы моторов сторожевой катер. Над головой повисла ракета, неживым огнем осветила угрюмые, небритые лица матросов, и было непонятно, то ли слезы у них на щеках, то ли морские брызги.
Вспенив воду, катер отошел. Красников долго воспаленными глазами смотрел на покинутый город, на золотистую пыль выстрелов. Там, за высокой насыпью, у железнодорожных цистерн, источенных пулями, остались пятьдесят матросов под командованием старшего политрука Ерпылева; боеприпасов у них хватит только на полчаса боя, но все они добровольно остались со своим политруком, чтобы дать возможность отплыть товарищам. Каждый знал, что жизнь не дается вторично. Только отвага могла спасти их, и силы этих людей возросли до неслыханных размеров. Надежды на спасение не было никакой, но моряки не отказались от борьбы.
С отходом последнего катера бойцы Ерпылева, прикрывая друг друга, стали отходить к морю. На берегу не нашлось ни одной лодки. Моряки вошли в холодную воду и с оружием поплыли на противоположный, смутно видневшийся на горизонте берег.
Преодолев четыре километра, они с рассветом выбрались на кручи у девятого километра Новороссийского шоссе. Четыре километра, оставшиеся позади, — такая необозримая даль, что даже страшно подумать.
Красников снял зюйдвестку, обнял мокрого Ерпылева и зарыдал. В Новороссийске уже расхаживали немцы. Рядом стоял политрук Костя Харламов, сжав кулаки, с горечью сказал:
— Мы сдали Новороссийск, мы его и возьмем.
— Твоими устами да мед бы пить, — промолвил Красников и впервые улыбнулся.
Противник, остановленный на девятом километре Новороссийского шоссе 318-й стрелковой дивизией полковника Вруцкого и затем отброшенный к городу, в район цементных заводов, продолжал упорно рваться к шоссе, нацеливаясь на Туапсе.
Бригада, входящая в состав 47-й армии, по приказу командующего выдвинулась на передовой заслон в горы. Здесь от обороны моряки перешли в наступление и за полмесяца вместе с 255-й бригадой морской пехоты, которой командовал полковник Д. Гордеев, разгромили 3-ю горно-стрелковую дивизию противника. Бригада продвинулась на пятнадцать километров вперед, заняла несколько населенных пунктов и ряд важных высот, поросших лесом.
В бою за Скаженную бабу — село, превращенное в крепкий узел сопротивления с широко разветвленной системой оборонительных сооружений, ходами сообщений и хорошей маскировкой, командир батальона капитан-лейтенант Востриков применил свой излюбленный маневр — скрытный обход и стремительный удар с тыла.
В восемь утра в густом горном тумане стрелковая рота лейтенанта Мурашкевича развернутой цепью двинулась в обход Скаженной бабы. Шли моряки так, как ходят колхозники на работу: несли на плечах винтовки, как обычно несут косы и вилы. Война для них была работой — ежедневным тяжелым трудом, без праздников и выходных. Через час советская артиллерия и минометы открыли огонь по переднему краю вражеской обороны. Полагая, что немедленно начнется атака и огонь артиллерии будет перенесен в глубину, оккупанты, маскируясь, бросились к своему переднему краю. К тому времени рота Мурашкевича вышла в тыл врага, на противоположную окраину, и заняла его пустые окопы.
Противник заметил советских моряков, когда они были в пятнадцати метрах от первых построек села.
— Полундра! — кричали матросы, врываясь в населенный пункт. Мощное горное эхо многократно повторяло победный клич. Меткие пули, словно гвозди, приколачивали фашистов к земле.
У противника вспыхнула паника, солдаты в серо-зеленых шинелях расползались по земле, как змеи.
Впереди, рядом с комиссаром батальона Илларионовым, шагал утомленный, невыспавшийся Востриков. Обостренное чувство тревоги за своих людей не покидало его. Наступающие видели в первых рядах секретаря партбюро Мастерова и уполномоченного особого отдела Коняхина.
Фашисты покинули надежные окопы и постройки, приспособленные к длительной обороне, и кинулись наутек, но попали под автоматные очереди роты Мурашкевича.
Из-за фруктовых деревьев с обломанными ветвями вдоль улицы стреляла картечью вражеская батарея. Политрук Константин Харламов с десятком автоматчиков, перебегая от сарая к сараю, приблизился к пушкам. При захвате батареи выстрелом из пистолета Харламова ранили. Но он продолжал сражаться.
За два часа боя вражеский гарнизон наполовину уничтожили, наполовину пленили, захватили штаб 14-го вражеского батальона со всеми документами, взяли склады с продовольствием и обмундированием. Моряков, бывших рабочих, окружали огни пожаров, словно зарево доменных печей, звуки автоматов напоминали стук пневматических молотков.
Захватив опорный узел, комбат Востриков продолжал наступать. За пять дней боев его бойцы в пух и прах расчехвостили несколько подразделений, эскадрон кавалерии, уничтожили четыре средних танка, захватили пятьдесят подвод с грузами.
— Хорошие трудодни, — радовались матросы. Батальон продвинулся на восемнадцать километров и устремился с гор на равнину без всякой надежды на скорый отдых. О подбитых танках говорили просто, как об откованных плугах или сверхурочной работе. Командующий армией генерал-лейтенант И. Е. Петров по радио объявил благодарность всему личному составу батальона.
На вопрос корреспондента армейской газеты, в чем секрет его успехов, Востриков ответил:
— В каждом отдельном случае я придерживаюсь уставных правил и никогда не занимаюсь отсебятиной.
2 октября, в серый дождливый день, батальон выступил в поход, взяв направление на колхоз «Красная победа».
Советские противотанковые пушки, установленные для стрельбы прямой наводкой, выполнили свою задачу и в короткое время разрушили восемь дзотов. В атаку пошла морская пехота.
Сопротивление оккупантов сломили в рукопашной схватке. Крича: «Матрозен, матрозен», враги бежали.
Но победа далась дорогой ценой. В бою погибли герои бригады: смуглолицая Клава Неделько и совсем юный краснофлотец Нечипуренко. Наступая с ротой пулеметчиков, Неделько вынесла с поля боя в укрытия девятнадцать раненых. На ее глазах осколки мины скосили расчет станкового пулемета. Фашисты контратаковали. Пулемет молчал, и это молчание ободряло их. Девушка отбросила санитарную сумку и легла за еще теплое оружие, взялась за шершавые, как у нагана, ручки затыльника. Раненный в голову опытный пулеметчик Маркович, как все раненые, уверенный, что его уже не тронет вторая пуля, поддерживал ей ленту, подавал советы.
Девушка выпустила две ленты, и тут вражеская пуля попала ей в сердце…
На похоронах, организованных на скорую руку, политрук Головнев напомнил слова юной патриотки, тело которой, завернутое в морской флаг, опускали в могилу.
— Стоять насмерть!
Моряки сдернули бескозырки, несколько человек, не плакавших всю войну, зарыдали. Раздался салют. В честь погибших все пушки и минометы батальона дали залп по вражеским окопам. Если не написать о Клаве, о ее подвиге никто не узнает и имя ее испарится, как испаряются сверкающие капли росы.
На похоронах присутствовало много раненых. В 1941 и 1942 годах уделом воинов было получать ранения, а не ордена, хотя бои этих горьких годов были слишком трудными и кровопролитными.
6 октября командование приказало батальону занять и удержать высоту 181,4. Востриков имел под руками схему укреплений и огневых точек противника, отобранную главстаршиной Веселовым у плененного им офицера. Захваченную схему проверили разведчики. Расположение огневых точек и дерево-земляных укреплений на схеме и на местности точно совпадали.
Главстаршина Веселов с тремя краснофлотцами, уйдя в разведку, первыми взобрались на высоту и захватили в плен двух немецких штабных офицеров с портфелями, набитыми документами. Их отправили в штаб под конвоем краснофлотца Иванова, а Веселов с двумя товарищами окопался и без пищи и воды трое суток вел скрытное наблюдение за противником.
По дороге пленные были убиты разрывом снаряда. Раненый Иванов доставил в штаб лишь документы.
С ободранными коленями и исцарапанным в кровь лицом, вернувшись накануне атаки, Веселов доложил командиру батальона о том, что все подступы к высоте заминированы, преграждены колючей проволокой. Дальше идут окопы глубиной в человеческий рост, за ними — огневые точки, оборудованы пять дзотов с крупнокалиберными пулеметами, приспособленными вести фланговый и фронтальный огонь; на вершине пушка; высоту обороняет немецкий батальон.
А. И. Востриков и начальник штаба бригады капитан 3 ранга А. Я. Чирков набросали план наступления: первые цепи должны быстро, вслед за разрывами артиллерийских снарядов и мин, пройти через проходы в заминированных участках и проволочных заграждениях; затем стремительным броском ворваться в окопы и распространиться в глубину обороны. На подразделения второго эшелона возлагалась задача окончательно сломить сопротивление и завладеть высотой.
Атаку наметили с трех сторон: с юга должна наступать 2-я рота старшего лейтенанта Александра Куницына, с юго-востока 3-я рота лейтенанта Або Фишера и с северо-востока 1-я рота лейтенанта Мурашкевича. Два взвода пулеметной роты лейтенанта Сергея Николаева придавались Куницыну. Один взвод с целью отвлечения внимания инсценировал наступление с севера. Кстати, по приказу он и вступил в дело первым, приняв на себя большую часть вражеского огня. Два взвода прикрывали боевые порядки атакующих с юго- востока, откуда ожидалась контратака.
В шесть утра по условленному сигналу — одновременному взлету красной и зеленой ракет — артиллерийские и минометные батареи открыли огонь. Половина пушек кромсала прямой наводкой минные поля и проволочные заграждения, подготавливая проходы для атакующей пехоты; вторая половина пушек вела огонь по дзотам, блиндажам и огневым точкам. Дивизион тяжелой артиллерии, приданной батальону, подавлял немецкие батареи.
Под прикрытием артиллерийского огня роты, которые, как лоцман, повел Веселов, вплотную подошли к звенящей от пролетающих пуль и осколков колючей проволоке. Как только орудия перенесли огонь вперед, на траншеи и окопы, стрелки быстро расчистили проходы в проволочных заграждениях. И моряки с автоматами и гранатами в руках рванулись вперед, на ходу ведя сильный ружейный и пулеметный огонь, бросая гранаты. И тут же, вынудив немцев спрятаться в окопы, роты поднялись в атаку. Выстрелами в упор, ударами штыков и гранатами матросы выбили фашистов из траншей и по ходам сообщений поднялись на высоту.
Краснофлотцы Нечкин, Жерновой, Колесников, которых давно объединила война, уничтожили каждый в этом бою по три-четыре гитлеровца. Командиры Кисин, Сергиенко, Смирнов дрались в рукопашной схватке. Рядом с собой моряки видели забрызганных кровью, распаленных боем политработников: Илларионова, Мастерова, Голованева, Харламова. Коммунисты личным примером призывали остальных идти вперед. Каждый из этих людей не менее чем по десять раз в день ставил на карту свою жизнь.
Атака прошла успешно, все роты одновременно достигли вершины. Коммунист Веселов водрузил на ней изорванное осколками красное знамя.
В тот же день 16-й батальон захватил на Шапорко высоты 204,9 и 194,2, ведя бой с 19-й румынской дивизией. Батальон освободил поселок Эриванский, захватил несколько исправных орудий, пулеметы, винтовки, автоматы, много лошадей и имущество связи. В этих боях ни один человек не оставался в тени, все были на виду, освещенные своим и чужим огнем. Время тянулось медленно, ведь бодрствовать приходилось едва ли не двадцать часов в сутки.
К этому времени основной удар на Кавказе гитлеровцы наносили вдоль шоссе Майкоп — Туапсе, стремясь захватить Туапсе — важный стратегический порт и тем самым отрезать всю нашу новороссийскую группировку.
19 октября 1942 года по приказу генерал-лейтенанта И. Е. Петрова бригаду, теперь включенную в состав 56-й армии, ускоренным маршем перебросили на угрожаемый участок северо-восточнее Туапсе, в район поселка Садовая. К этому времени потери в бригаде составляли примерно двадцать процентов личного состава.
Шли непрерывные осенние дожди, горные реки вздулись, переход оказался исключительно тяжелым. 24 октября батальон с боем ворвался на высоту 614,4 (гора Качканов) и занял ее. Гора эта господствовала в долине Садовой, тот, кто владел ею, держал в руках ключевые позиции, контролировал все прилегающие дороги.
И началось светопреставление. Батальоны 125-й немецкой дивизии СС четырнадцать раз бросались в контратаку, пытаясь вернуть высоту, но, захлебываясь кровью, откатывались назад. На высоте оказалась кошка, она жалась ближе к людям. Примерно часов через пять, не выдержав этого ада, кошка сошла с ума, стала кидаться на матросов. Ее пришлось пристрелить.
После семидневных боев, подвергаясь непрерывным бомбежкам, батальон срочно вышел на штурм двух высот, в районе которых создалась угроза полного окружения бригады.
Матросы Вострикова, поддержанные другим батальоном, с ходу штурмом выбили немцев с этих высот и полностью овладели ими. Морская пехота приостановила на своем участке продвижение немецких частей из альпийского горно-стрелкового корпуса. Смертельная угроза Туапсе миновала.
Бригаду в декабре вывели с гор для переформирования. Подвели итоги трехмесячной борьбы в горно-лесистой местности, подбили вороха черствых, как солдатские сухари, цифр, обильно смоченных кровью. Суммой преодоленных препятствий, количеством подожженных танков и взятых трофеев измерялся подвиг и всей бригады, и одного бойца. Александр Иванович Востриков уехал в Москву учиться в военную академию. Батальон принял командир роты старший лейтенант Або Фишер.
Выступая на приеме знатных людей фронта в честь 25-й годовщины Октября, генерал Петров сказал:
— Разрешите приветствовать бесстрашное племя моряков-востриковцев. Герои, прямо герои. Советую всем учиться воевать у них.
В этих словах взыскательная и справедливая оценка ратных трудов не только батальона, но и всей бригады. Двадцать раз бригада обрекалась на смерть и двадцать раз находила путь к спасению.
За образцовое выполнение боевых заданий командования Президиум Верховного Совета СССР Указом от 13 декабря 1942 года наградил бригаду орденом Красного Знамени. Этот орден в торжественной обстановке прикрепили к пробитому осколками и пулями знамени.
В Туапсе на Грознефть не упала ни одна бомба, немцы рассчитывали в исправности захватить расположенный там нефтеперегонный завод. Бригада расположилась среди жилых кварталов Грознефти и в разрушенных бомбардировкой домиках морского поселка Паук приняла пополнение — полторы тысячи человек.
Начались дни упорной учебы. В сутки занимались по четырнадцать часов. Политработники проводили беседы и доклады о традициях части. По вечерам молодые бойцы, не нюхавшие пороха, встречались с ветеранами бригады, героями-орденоносцами. Молодежь загоралась их боевым духом. В армии преклоняются перед обстрелянными людьми, восхищаются бойцами, умудренными опытом. Пожалуй, нигде не ценится так героизм, как в войсках. Каждый знает цену орденам и медалям.
Командиры и старый боевой состав бригады упорно и настойчиво учились сами и воспитывали новое пополнение; провели тактические занятия с участием всего личного состава, обратив особое внимание на специально десантные, с погрузкой людей на болиндеры и корабли и высадкой их на берег, штурмом укрепленных пунктов, уличными боями.
Бригаду готовили к десантной операции.
Метельной ночью 3 февраля 1943 года личный состав с материальной частью грузился на транспорты «Тракторист», «Райкомвод», «Судком», штаб на быстроходный тральщик № 21. В шестнадцать часов вышли в бурное море. На рейде к каравану присоединился эскорт: сторожевые катера, быстроходные тральщики, канонерские лодки, эсминец «Незаможник» и торпедные катера. Все полагали, что десант направляется в Крым.
Быстро смеркалось. Четырехбалльный пронизывающий ветер дул с моря. Шли полным ходом в кильватерной колонне вдоль берега, скрытого густым туманом. Никто не спал. Миновали невидимый в темноте Геленджик с его Толстым и Тонким мысами, прошли Кабардинку. Справа осталась Цемесская бухта, по берегу которой вспыхивали огоньки орудийных вспышек, мельтешили искры винтовочных выстрелов.
Наконец услышали обвальный грохот, увидели впереди клубы пламени, мечущиеся полосы бледных прожекторных лучей, узнали низкие берега Южной Озерейки.
Крейсера «Красный Кавказ» и «Красный Крым» орудиями главного калибра «обрабатывали» песчаный берег, били по вражеским батареям, установленным в Южной и Северной Озерейке, в Глебовне, Васильевне, Федотовне.
В море жарко заполыхали три болиндера с танками, подожженные немецким заградительным огнем. На берегу разрасталась ружейно-пулеметная перестрелка: высаживался батальон 255-й морской бригады под командованием капитана Кузьмина.
Подполковник Красников со своим штабом с тральщика перебрался на малый охотник. У берега катер попал под луч прожектора, и его обстреляли из крупнокалиберного пулемета.
Связные доложили Красникову: батальон Кузьмина дерется за населенный пункт в пяти километрах от моря. В это время по радио передали приказ — всем на берегу быстро грузиться на суда, и эскадре уходить обратно.
Корабли, не успев забрать всех людей, легли на обратный курс и, оборвав на минах параваны, весь день отбиваясь от самолетов, к вечеру вновь вернулись на туапсинский рейд. Личный состав бригады, за исключением 16-го батальона, сошел на изгрызанный бомбами берег.
На другой день вновь погрузились на корабли и 6 февраля прибыли к пирсам Геленджика и в Голубую бухту. В это время пришли первые радостные вести о том, что отвлекающий десант под командованием майора Цезаря Куникова, высаживавшийся одновременно с десантом в Южную Озерейку, у самого Новороссийска в районе Станички и Рыбачьей пристани зацепился за берег и ведет упорный бой за свою Малую землю. Творчески одаренный человек, Куников полностью проявил себя в этом десанте.
По приказу командующего направление наступления батальона Куникова из второстепенного стало главным.
8 февраля автоматчики капитана Чернокнижникова и разведрота вновь погрузились на малые охотники, стрелковые батальоны — на транспорт «Тракторист» и, отшвартовавшись, направились в сторону Новороссийска. Погода благоприятствовала десантникам — дул сильный попутный ветер, подгонял корабли.
Первыми сошли на берег начальник оперативного отдела бригады капитан Георгий Шульгин, начальник разведки капитан-лейтенант Денисов, инструктор политотдела старший политрук Громов, начальник связи майор Борис Прокофьев — народ обстрелянный и боевой. Они руководили высадкой бригады, встреченной плотным вражеским артиллерийско-минометным и ружейно-пулеметным огнем. К утру на заснеженный клочок земли, отвоеванной батальоном Куникова, сошло четыре с половиной тысячи бойцов. Костры нельзя было разводить, и бойцы поели черных сухарей, запивая их холодной водой.
Вместе с бригадой, не потеряв ни одного орудия, высадился 272-й гвардейский армейский зенитный полк резерва Главного командования. Он к тому времени имел на своем счету шестьдесят пять сбитых фашистских самолетов. Командовал полком подполковник Петр Иванович Пасько, человек исключительной отваги, великолепно знающий математику. Его батареи подвергались не только ежедневным налетам пикирующих бомбардировщиков, но и обстреливались артиллерией. Прятать зенитки было негде, и Пасько кочевал с ними по «Малой земле». Любимая поговорка его была:
— Умелый и долотом рыбу ловит.
В воздушном сражении на Кубани — от Новороссийска и по всей вражеской обороне, названной Голубой линией, — с обеих сторон участвовало несколько тысяч самолетов. Обломки вражеских машин валялись по всей «Малой земле», а матросы носили табак в портсигарах, сделанных из дюраля.
Батальоны рассредоточились в районе поселка Станичка и разрушенной радиостанции. Вся территория, занятая десантом, простреливалась ружейным огнем. Следовало расширить плацдарм. Отправившийся на рекогносцировку командир 305-го батальона интендант 2 ранга Михаил Янчук был смертельно ранен осколком разорвавшейся мины. Командование батальона принял старший лейтенант Яков Борисенко.
Метельным утром 9 февраля бригада получила задачу: с исходного рубежа — водокачка, радиостанция, Суджукская коса — наступать на высоту 307,2, обходя Новороссийск с запада; при овладении высотой наступать на северо-западную окраину Новороссийска, а также захватить господствующую на местности высоту Мысхако.
Получив боевой приказ, подполковник Красников решил двумя батальонами — 16-м и 144-м — наступать на высоту 307,2 и одним, 305-м батальоном, в направлении — лагерь, совхоз Мысхако, гора Мысхако.
В шесть утра началось движение батальонов. Моряки без поддержки артиллерии, еще не доставленной с Большой земли, под воющим артиллерийским и минометным огнем врага густыми цепями пошли вперед. Фашисты забрасывали их минами из шестиствольных минометов. Эскадрилья бомбардировщиков беспрерывно бомбила боевые порядки советских войск.
Батарея зенитчиков из 272-го полка под командованием молодого капитана Семена Васильевича Боцманова в единоборстве сбила три бомбардировщика «Ю-87». Два упали в море, один грохнулся о камни, весь день обволакивая землю смрадным дымом.
К девяти утра взяли лагерь, безымянное селение и Алексино. В Алексино захватили две трехорудийные батареи и повели из них огонь по отходящим оккупантам. Семьдесят морских пехотинцев врага сдались на милость победителей. У многих алели прикрепленные к поясам советские ордена, которые они снимали, как трофеи, с убитых. Пленных увели к радиостанции, намереваясь ночью переправить на Большую землю, но налетели «мессершмитты» и перебили своих.
Взвод моряков выбил фашистов из железобетонных капониров береговых батарей. Противник, бросая оружие, панически бежал вдоль обрывистого берега по песчаной кромке, окантованной пеной прибоя. Впереди, покрытая горящим лесом, дымилась, как вулкан, гора Мысхако.
Первая рота 305-го батальона старшего лейтенанта Бутвина за артиллерийскими капонирами вышла к морю и отрезала врагам пути отхода.
К исходу дня батальон подошел к горящему селению Мысхако и с боем овладел им. Были захвачены разбросанные вокруг отдельно стоящие каменные постройки, склады винодельческого совхоза. Там оказалось много бочонков вина. Пришлось выставить караул.
В бригаде рядом с мужчинами воевали не только девушки, но и подростки. Подполковник Красников охотно принимал их. Как-то он полушутя, полусерьезно сказал:
— Если бы моя бригада состояла из мальчишек, она была бы непобедимой.
Подростки не признавали касок, презрительно называли их горшками, носили тельняшки и бескозырки, каждый обязательно таскал за поясом трофейный парабеллум. Их часто посылали в разведку. Юные следопыты ползком пробирались через изломанную линию обороны, перерезали разноцветные телефонные провода, подкладывали на тропинках минные сюрпризы и всегда приносили ценные сведения. Подчас во время атаки, на виду у товарищей, они пренебрегали мерами предосторожности, не пригибались, не плюхались по каждому пустяку на землю.
Любимцем всей бригады был юнга Витя Чаленко. Чуть ли не каждую ночь мальчик отправлялся в поиск, участвовал почти во всех сражениях. Орден Красной Звезды на груди его искорежила пуля. Он много читал и писал стихи.
Как-то я присутствовал на беглом допросе пленного офицера, захваченного группой разведчиков Вити Чаленко. То был первый допрос, когда человек еще не опомнился от встряски, еще не обдумал ответов, когда предложенная ему папироса и кружка воды развязали язык больше, чем бы ему стали угрожать и пугать стенкой.
Пленный рассказал, что в первых числах марта в Крым приезжал Гитлер, провел совещание командного состава 17-й армии и возложил на нее задачу обороны Кубанского плацдарма. Гитлер приказал построить мост через Керченский пролив, но выполнить приказ мешает советская авиация. Фюрер все еще не теряет надежды прорваться в Закавказье в обход Главного Кавказского хребта, вдоль моря. Пленный показал, что длина «Голубой линии» — главной немецкой оборонительной полосы — свыше двухсот километров. Извилистая дуга ее левым флангом упирается в Азовское море восточнее города Темрюк, а правым — в Черное море у Новороссийска.
Высокий, худой баварец с двумя шрамами на лице, отпивая глотками воду из кружки, сказал, что существование «Малой земли» за все время оккупации города не позволило ни одному немецкому кораблю проникнуть в Новороссийский порт, а ведь Новороссийск — узел стратегически важных дорог, где смыкаются сухопутные магистрали с морскими коммуникациями.
В бою за совхоз Мысхако Витя подполз к немецкому пулемету «МГ», мешавшему продвижению морской пехоты, и двумя метко брошенными гранатами уничтожил расчет.
Матросы видели, как по каменистому грунту полз вперед их любимец, видели, как сшибла его пуля и мальчик в агонии перевернулся на спину, взмахнул руками, словно призывая товарищей следовать за ним — вперед.
Смерть Вити Чаленко послужила сигналом к общей атаке, матросы без команды оторвались от спасительной земли и бегом ринулись к каменным заборам совхоза.
В офицерском планшете комсомольца Чаленко (у подростков считалось шиком носить офицерские планшеты), нашли истрепанную записную книжку, а в ней написанное чернильным карандашом посмертное завещание:
«Прошу политрука Вершинина и командира роты старшего лейтенанта Куницына при случае зайти к моей старушке-матери и рассказать о том, что ее сын погиб за рабочее дело, что ее сын Витя славно сражался против гитлеровских мерзавцев и свой долг перед Родиной выполнил с честью. Прошу эту записную книжку, мой орден, комсомольский билет передать матери, а также прошу передать мою бескозырку. Пусть помнит шестнадцатилетнего сына, матроса. Адрес моей мамы: город Ейск, Свановская улица, Раисе Ивановне Чаленко».
Хоронили Витю в братской могиле, вырытой штыками среди камней, и старые моряки, комкая бескозырки, глотали слезы. Мальчишка писал стихи. Может, пуля убила в нем Пушкина или Блока. Ужасно даже подумать.
Штаб бригады все еще находился на Рыбачьей пристани в кирпичном здании. В этот день в здание угодило с полсотни тяжелых снарядов. Разорвавшийся в комнате снаряд убил несколько связистов и главстаршину Сусленко, стоявшего часовым у знамени.
Майор Куников, назначенный старшим морским начальником, находился при штабе бригады. Куников отвечал за прибывающие суда, за безопасную выгрузку людей, боеприпасов, пушек и танков, он спал два-три часа в сутки.
Завечерело. Посыпал густой мокрый снег. Преследование противника прекратилось, ибо голодные люди находились в крайней степени переутомления. Подполковник Красников отдал приказ отдыхать. Бойцы доставали сухой паек, ужинали и, подложив под головы вещевые мешки, наполненные автоматными дисками и взрывчаткой, тут же засыпали.
Среди бойцов провели ночь комиссар бригады полковой комиссар Монастырский, начальник штаба капитан Г. Шульгин, начальник разведки капитан-лейтенант Денисов. Никто из них не сомкнул глаз. Каждый думал о предстоящих боях, о женах. Сколько верст и сколько стен разделяли их с любимыми!
Перечитывая ротные политдонесения, Монастырский узнал: во время боя отличился минометный расчет старшины 1 статьи коммуниста Макарова. Обнаружив немецкую минометную батарею, старшина завязал с нею дуэль и уничтожил вместе с расчетом. Это была четвертая вражеская батарея на его счету. Комсомолка медсестра Дрейчук под пулеметным огнем в районе немецких дзотов перевязала раненых, а затем вынесла их в безопасное место.
С рассветом 10 февраля части бригады заняли горный хребет в двух километрах юго-западнее Новороссийска. 305-й батальон вечером подошел к подножью высоты Колдун. В этот день по высоте выпустили из трофейных пушек около тысячи снарядов, большинство прямой наводкой.
Моряки захватили два склада с имуществом связи: телефонный кабель, аппараты, движок, радиостанции, легковые и грузовые автомашины. Связисты, воспользовавшись трофейной техникой, наладили связь между всеми батальонами и ротами.
11 февраля 305-й батальон продолжал атаковать гору Колдун. Гора эта высотой 446,4 метра господствовала над Новороссийском. Противник сосредоточил на ее склонах, поросших лесом, несколько минометных батарей, орудия, станковые пулеметы. Вся эта техника весь день поливала огнем «Малую землю», простреливала все дороги.
К вечеру командир батальона Аркадий Шерман решил предпринять генеральный штурм высоты. Это был высокообразованный офицер, много размышлявший и взвешивавший, и лишь затем принимавший решения.
Политработники напоминали бойцам о боях под Шапсугской, когда они овладели высотой 181,4. 1-я рота старшего лейтенанта Бутвина и 2-я рота лейтенанта Кобылецкого зашли со стороны моря, где высота наименее укреплена, и при поддержке пулеметной роты старшего лейтенанта Инякина пошли на штурм, карабкаясь вверх, хватаясь за обледенелые кусты и деревья.
Одновременно в лоб, со стороны совхоза, высоту атаковала рота капитана Владимира Ржеуского, впоследствии награжденного за эту операцию орденом Суворова III степени.
Минометы капитана Суходолова находились в боевых порядках пехоты. Командир автоматчиков, которых придали наступающим взводам, младший лейтенант Владимир Мурадов был все время впереди наступавших. Ночью его, тяжело раненного осколком мины, вместе с майором Куниковым едва ли не насильно эвакуировали в Геленджик в морской госпиталь: моряки считали время, проведенное в госпитале, потерянным.
Куников посвятил свою жизнь грядущему подвигу миллионов советских людей — окончательной победе. Трижды в ночь с 11 на 12 февраля входил он на берег принимать прибывшие катера с танками и отправлять раненых на Большую землю. Идя к берегу в третий раз под обстрелом в 2 часа 45 минут, он напоролся на немецкое минное поле. Снаряд попал в мину, мина взорвалась и ранила Куникова в ногу и поясницу.
Катер сильно качало на волнах, Куников бредил, звал жену и впадал в забытье. Раненую ногу его стягивал резиновый жгут, наложенный военфельдшером Марией Виноградовой. Люди, сопровождавшие майора, не знали, что через каждый час жгут надо на несколько минут ослаблять.
Как только Куникова привезли в госпиталь, дежурный хирург сделал операцию. Но спасти раненого уже было нельзя, «антонов огонь» распространился по всему телу. Куников умер на рассвете, а через полчаса скончался командир батальона Михаил Мартынович Янчук, которого Мурадов любил, как отца. Он присутствовал при его смерти и плакал, как мальчик.
Похоронили двух командиров морских батальонов днем, в отдельных могилах, на неуютном геленджикском кладбище.
После жестокого разгрома армии Паулюса под Сталинградом и бегства из Ростова многочисленная фашистская группировка, находившаяся на Северном Кавказе, отошла на Таманский полуостров, за оборонительные сооружения своей «Голубой линии» и Новороссийска, являвшегося ключом к Таманскому полуострову.
Отдать Новороссийск для гитлеровцев значило потерять Таманский полуостров — предмостное кавказское укрепление, навсегда отказаться от мысли захватить бакинскую нефть. Гитлер приказал — держать Новороссийск ценой любых потерь. Тысячи тонн цемента лучших марок новороссийских заводов использовали немецкие саперные части для укрепления своей обороны, опоясав город кольцом железобетонных дотов. Наши разведчики и пленные немцы показывали, что больше двухсот тысяч разнообразных мин, многочисленные завалы из поваленных вековых деревьев, переплетенных колючей проволокой, рвы и противотанковые надолбы преграждают пути наступающим.
Штурмовать Новороссийск со стороны единственно удобного направления — по Туапсинскому шоссе— почти не представлялось возможным. И тогда, в феврале 1943 года, советское командование предприняло дерзкую десантную операцию в район Южной Озерейки. Чтобы отвлечь внимание противника от основных сил, одновременно с десантом в Южную Озерейку был направлен в район Мысхако, в тыл Новороссийска, батальон морской пехоты под командованием бывшего журналиста, майора Цезаря Куникова.
Ночью две роты батальона, использовав попутный ветер, на катерах переплыли бурный залив и с боем зацепились за голую каменистую землю. Саперы под огнем противника разметали колючую проволоку, подорвали минные поля; матросы штыками и гранатами выбили фашистов из прибрежных блиндажей и капониров.
На рассвете фашисты разобрали, что перед ними всего горстка моряков. Вся их многочисленная прибрежная артиллерия, минометные батареи и пулеметные гнезда обрушили огонь на десантников.
Цель всякого десанта — захват плацдарма для высадки последующих подразделений. Куников направил усилия своего отряда на выполнение этой задачи Одетый в красноармейскую стеганку, пропитанную соленой водой, майор Куников лично повел в атаку морскую пехоту. Горячие осколки резали воздух. На землю падали пробитые пулями морские чайки, с криками носившиеся над людьми.
Четыре красноармейца с младшим сержантом Романовым захватили дот, в темноте отремонтировали находившуюся там поврежденную пушку и, когда на рассвете, после артиллерийской подготовки, фашисты ринулись в контратаку, встретили их огнем.
Младший сержант Федор Богданов, увлекая за собой бойцов, добежал до вражеской батареи и закидал ее гранатами. В дыму разрывов сержант развернул пушку и послал из нее снаряд вслед удиравшим артиллеристам.
— Дай им еще прикурить советского огонька, — услышал он, оглянулся и увидел Куникова, вгоняющего в автомат новый диск.
Штурмующая группа лейтенанта Оглоткова ворвалась в пригород Новороссийска Станичку. Среди узких, похожих на траншеи улиц матросы орудовали гранатами, прикладами и штыками. За Оглотковым шла блокирующая группа старшего лейтенанта Скворцова, подавлявшая огневые точки и закреплявшая за собой отвоеванную землю, — плацдарм для удара по Новороссийску с тыла.
Бой, несколько раз переходивший в рукопашную схватку, длился круглые сутки. Днем было так же темно, как ночью. Дым разрывов смешался с дымом пожаров, затянул землю, мешал дышать. У десантников не было хлеба и пресной воды, но моряки, тесно спаянные в условиях корабельного быта, по-братски делили между собой каждый сухарь, оказавшийся в карманах бушлатов.
Тяжелораненый Куников был отправлен в Геленджик и там умер в госпитале. Был убит лейтенант Оглотков. Наши потери были велики, и политработники собрали немало простреленных партийных билетов, обагренных кровью. Несмотря на потери, отряд выполнил поставленную задачу, захватил и удерживал небольшой клочок земли, пригодный для высадки последующих эшелонов войск.
На вторые сутки пришло тяжелое известие — высадка десанта на главном направлении, в Южной Озерейке, не удалась. И тогда командующий Черноморской группой войск генерал И. Е. Петров смело превратил вспомогательный десант в основной. Захваченный Куниковым плацдарм из второстепенного направления стал главным. Его стали усиленно питать войсками. Под огнем на Мысхако была переправлена 83-я морская бригада. Эта бригада расширила плацдарм, образно назвав его «Малой землей», захватила гору Колдун и несколько прилегающих к ней высот.
Командование, придавая огромное значение захваченному плацдарму, непрерывно наращивало на нем силы, направив туда стрелковую дивизию и несколько бригад морской пехоты. Туда же, прорываясь через линию фронта, выходили остатки рот, не удержавшихся в Южной Озерейке.
Люди, танки и пушки переправлялись ночами. Сухари и даже воду подвозили с «Большой земли». Каждый вечер из Геленджика под охраной сторожевых катеров выходила на «Малую землю» эскадра сейнеров и мотоботов. В фарватере движения наших судов немецкие летчики сбрасывали морские мины, прикрепленные сахаром к парашютам. Сахар таял в воде, парашют отваливался и тонул. Мотоботы рвались на минах и подвергались нападению фашистских судов в море.
«Малая земля» с фланга угрожала фашистам, удерживающим Новороссийск, мешала гитлеровскому флоту использовать для перевозок удобную Цемесскую бухту. Клочок земли, захваченный в тылу противника, стал ахиллесовой пятой немецкого гарнизона, находящегося в Новороссийске, надежно защищенного с фронта горами и морем.
Гитлер приказал утопить дерзких десантников в море. Разгорелась ожесточенная битва, не затухавшая ни днем ни ночью в продолжение семи месяцев. Люди надежно зарылись в землю и почти не несли потерь.
Бой шел на море, на земле и в небе. В Станичке линия фронта проходила через улицу, в одном ряду домов находились немцы, в другом — наши солдаты. Десантники были свидетелями ожесточенных воздушных схваток. Над «Малой землей» дрались летчики Александр Покрышкин и братья Глинки. Сто семнадцать «мессершмиттов» и «юнкерсов» упали на эту землю, сбитые нашими летчиками и зенитчиками.
«Малая земля» стала родиной мужества и отваги. Со всех сторон спешили туда отчаянные души, горевшие неугасимой местью. Тот, кто попадал на плацдарм под Новороссийск, становился героем. Трус на этой обгорелой земле умирал от разрыва сердца или сходил с ума, или его расстреливали по приговору трибунала. Там не было метра площади, куда бы не свалилась бомба, не упала мина или снаряд. Семь месяцев вражеские самолеты и пушки вдоль и поперек перепахивали землю, на которой не осталось ничего живого — ни зверей, ни птиц, ни деревьев, ни травы. Никого, кроме советских воинов.
Моряки с боевых кораблей просились на «Малую землю», где день и ночь мела огненная метель трассирующих пуль.
Весь апрель и май фашисты атаковали, бросая в бой крупные соединения пехоты и танков. В эти дни на «Малой земле» под корень, будто трава, были скошены и сожжены все деревья. Каменистая земля, над которой день и ночь стояли облака дыма и пыли, почернела от пороховой копоти.
Но и на этой прокаленной на огне земле жизнь торжествовала над смертью. Там выходила дивизионная газета, выступал армейский ансамбль, из Москвы приезжал академик М. Б. Митин и читал лекции по политическим вопросам. Ничто не могло изменить привычной жизни советских людей. В боях было проявлено много массового героизма, и все до одного защитники «Малой земли» были награждены орденами и медалями.
Бойцы подавали заявления о приеме их в партию, командиры прикладывали к этим заявлениям боевую характеристику, укладывавшуюся в одну фразу: «Воевал на „Малой земле“» — то был документ, подтверждающий мужество и отвагу. Члены партии были всегда там, где всего труднее. Вступая в партию, люди с радостью брали на себя эту великую ответственность.
На «Малой земле» был проведен шахматный турнир. Там сочиняли песни и музыку к ним. Песня, написанная командиром взвода автоматчиков, поэтом Борисом Котляровым, до сих пор напоминает о незабываемых днях величайшего проявления человеческого духа.
Нам она и очаг и Отчизна,
Нам она и любовь и семья,
Небывалой живущая жизнью
Наша Малая чудо-земля.
Жизнь на «Малой земле» была суровой. Ежедневно с утра, со стороны моря, несколькими волнами, тяжело завывая в воздухе, надвигались вражеские бомбардировщики и с небольшими перерывами, во время которых била фашистская артиллерия, сбрасывали бомбы. Обед бойцам приносили в термосах холодным, когда начинало темнеть, да и то не всегда. Не было воды, чтобы умыться. За малейшую ошибку расплачивались ранением, а то и жизнью. Спали в траншеях и землянках настороженно, не раздеваясь, не снимая сапог, ежечасно просыпаясь от выстрелов.
На «Малую землю» приезжал герой Одессы и Севастополя генерал Иван Ефимович Петров. Он часами разговаривал с рядовыми матросами и солдатами, стараясь дознаться у них о причинах неудачи десанта в Южную Озерейку, чтобы не повторить их при штурме Новороссийска.
— Не было достаточной артиллерийской поддержки… Корабли, сопровождавшие десант, постреляли, да и ушли на базу… Получился разрыв между огневым налетом и высадкой пехоты, — говорили ему матросы.
Больше половины работников политотдела 18-й армии жили с войсками на «Малой земле». Начальник политотдела армии — полковник Леонид Ильич Брежнев сорок раз приплывал на «Малую землю», а это было опасно, так как некоторые суда в пути подрывались на минах или гибли от прямых попаданий снарядов и авиационных бомб. Однажды сейнер, на котором плыл Брежнев, напоролся на мину, полковника выбросило в море, и там его в бессознательном состоянии подобрали матросы. Брежнев был любимцем солдат. Он знал их настроения и думы, умел вовремя пошутить, зажечь их жаждой подвига. Десантники знали его в лицо, в шуме и грохоте боя умели отличить его властный, спокойный голос.
Как-то перед атакой он говорил бойцам:
— Советского человека можно убить, но победить его нельзя.
Работники «Знамя Родины» тоже находились на «Малой земле», мы поделили ее между собой. Мой участок был самый опасный, в Станичке, и я семь месяцев прожил в землянке, через улицу от фашистов. В этой землянке я умудрился написать повесть «Повинуясь законам отечества». Это было все мое богатство и, чтобы не растерять его, я носил исписанные листки за пазухой.
Я полюбил «Малую землю» и ее людей. Что ни человек, то своя судьба, свои склонности, привычки, волнения и тревоги — любовь к Родине роднит их, как братьев.
В сентябре начался беспримерный штурм Новороссийска. По шоссе атаковала 318-я стрелковая дивизия полковника Вруцкого, но ее задерживала Сахарная голова — гора, прозванная Кровавой. Она стояла, как крепость. С нее простреливалась каждая лощинка и бугорок.
Пять суток, не затихая ни на один час, продолжался неистовый штурм города, потонувшего в дыму сражения, словно в тумане. Усилия десятков тысяч здоровых и сильных людей направлялись на то, чтобы разрушить бетонные укрепления, порвать колючую проволоку, опутавшую кварталы, убить как можно больше врагов, ожесточенно сопротивлявшихся в укрытиях. Командование, помня о Южной Озерейке, добилось такого соотношения, что на каждых десять атакующих солдат была одна пушка и миномет и стреляли они без перерыва весь день.
55-я гвардейская Иркутская дивизия генерала Аршинцева вначале обошла, а потом и овладела ключом позиции — Сахарной головой. Советские артиллеристы получили возможность простреливать все дороги, ведущие в город. Солдаты полковника Вруцкого штурмом овладели цементным заводом «Пролетарий» и пригородом Мефодиевкой, угрожая ударом во фланг отрезать и затем, соединившись с частями на «Малой земле», окружить город.
Десантная бригада полковника Потапова, снятая с «Малой земли», и десантные полки подполковников Каданчика и Пискарева, а также батальон морской пехоты капитан-лейтенанта Ботылева прошли развороченный торпедами мол. В узком рваном проходе стояла высокая стена огня, воды и осколков, поднятая разрывами немецкого заградительного огня. Катера, словно сквозь дождь, прошли сквозь нее и ворвались в Цемесскую бухту, десантники высадились на пирсах и повели бой. Потери при высадке и развертывании на берегу оказались значительно меньшими, чем ожидались.
Прорыв военных кораблей в Цемесскую бухту, осуществленный моряками контр-адмирала Холостякова, при поддержке летчиков генералов Вершинина и Ермаченко, принадлежит к лучшим операциям, проведенным советским флотом в дни Великой Отечественной войны. Горящие сторожевые катера полным ходом подходили к берегу и высаживали морскую пехоту, которая тут же вступала в бой с танками 17-й немецкой армии. В этом сражении отличились корабли капитан-лейтенанта Сипягина, которому правительство присвоило звание Героя Советского Союза. Это высокое звание было присвоено также Каданчику, Куникову, Ботылеву и Пискареву.
Среди развалин города, не умолкая ни на минуту, трещала барабанная дробь автоматных выстрелов, бухали короткие хлопки гранатных разрывов. В облаках цементной пыли и дыма шел рукопашный бой.
В ночь на 16 сентября подразделения «Малой земли» прорвали фашистскую оборону и начали загибать вправо, стремясь соединиться с частями, наступающими со стороны Мефодиевки. Первыми встретились корреспонденты «Знамя Родины» Иван Семиохин, шедший с «Малой земли», и Борис Милявский, находившийся с войсками, наступавшими из города, куда он высадился с десантом подполковника Пискарева.
Были разгромлены 73-я пехотная дивизия, 4-я и 101-я горно-стрелковые дивизии фашистов. Противник, оставив в заслоне батальоны смертников, начал отступать к Керченскому проливу и переправляться в Крым.
После пяти суток непрерывного штурма природная крепость — Новороссийск — была освобождена, и в этой победе огромную роль сыграла «Малая земля», десантники которой нанесли противнику в решающий момент сокрушающий удар с тыла.
Несколько месяцев просидел красноармеец Иван Квасоля в одном окопе. Всю землю впереди, по бокам и позади его вдоль и поперек перепахали снаряды. Тысячекилограммовая бомба, упавшая рядом, засыпала все кругом глиной, похоронила под собой редкую зелень. Беспрерывные разрывы мин и пулеметные очереди помяли и скосили нежные кусты винограда, превратили их в жалкий, поломанный валежник.
Место, где Квасоля выкопал себе окоп, углубив для этого бомбовую воронку, было когда-то виноградным полем, на нем трудились люди, пели песни, лакомились сочными гроздьями винограда. Если посмотреть из окопа влево, видны белые камни — развалины винодельческого совхоза. Гитлеровцы ежедневно обстреливают эти камни, и от них подымается кверху белое удушливое облачко пыли.
Сколько ни всматривался Квасоля в окружавший его пейзаж, все было однообразным и желтым. Ни одной травинки, ни одного листка, никаких признаков жизни, даже муравьи перестали ползать по лиловой, опаленной жаром разрывов земле.
— Пустыня, — может быть в тысячный раз вдыхал Иван.
— Чудак, — тоже, наверное, в тысячный раз говорил ему его товарищ по окопу татарин Байязитов. — Пустыня свою красу имеет, над ней орлы в зените стоят, а здесь даже птицы не увидишь. Разлетелись, боятся выстрелов.
— Значит, говоришь, местность хуже пустыни… Пожалуй, твоя правда, — соглашался Квасоля. — Вот что враг делает с природой, да и с человеком тоже… Раньше для меня земля запах имела, — разотру в пальцах грудочку, понюхаю и сразу на душе веселей, а сейчас… Все омерзительно пахнет кровью. Тяжело на душе, и только когда вижу убитого фашиста, становится легче.
Они жили в одном окопе неделю, месяц, полгода. Темными ночами вылазили из своей ямы и ползком пробирались в лощину, находившуюся невдалеке, чтобы оправиться, сделать несколько шагов отекшими ногами. Каждый день снаряды все больше разворачивали почву, и нельзя уже было понять, чего здесь больше — ржавых осколков или земли.
Наступил август. Днем нестерпимо пекло солнце, ночью жалили комары и мошки. В единственном ручье, протекавшем в лощине, иссякла вода, и он вскоре совсем пересох, земля на дне его потрескалась от жары. Перед окопом, метров за двадцать, на солнцепеке лежало пять оккупантов, убитых Квасолей. Они лежали настолько близко, что у одного виднелись железные пуговицы, вытертые посредине, и страшное, полопавшееся, сползающее к костей лицо. Трупы разлагались, отравляя воздух зловонием, мешали жить. О, если бы можно было их убрать, засыпать землей, хоть один день не видеть этих гор копошившихся червей! Когда ветер дул с той стороны, где они лежали, у Квасоли кружилась голова и тошнота подступала к горлу. Но как только гитлеровцы под покровом ночной темноты пытались унести трупы, он открыл стрельбу и уложил двоих; они на второй день необыкновенно вздулись, источая смрад, еще больше отравляющий густой и горячий воздух.
Фашисты притаились невдалеке в своих траншеях. За ними приходилось следить неотрывно. Квасоля стрелял при каждом удобном случае. У него были свои неоплаченные счеты с ними. Из освобожденной зимой деревни ему написали о повешенной фашистами матери, о гибели жены и пятилетней дочки. Письмо, словно нож, вошло ему в сердце, он жестоко страдал, но не разорвал его, не выбросил, а носил с собой и ежедневно перечитывал, чувствуя каждый раз тупую боль, словно нож поворачивали в сердце.
У себя в колхозе он был признанный силач — копну ячменя за один раз поднимал на вилы, и сейчас ему хотелось со всей накопленной и не растраченной за долгие месяцы вынужденного «безделья» силой обрушиться на врагов, крошить их, убивать ударами кулака, головы, ног. Правда, он стрелял в противника, и выстрелы эти немного успокаивали его, но разве нужна для выстрела сила?
С каким удовольствием он трудился бы сейчас в степи от зари до зари, делал бы самую тяжелую черную работу! Он согласен спуститься в шахту долбить уголь, ломать камни, рубить лес. Квасоля потянулся в окопе так, что затрещали кости.
— Кажется, отдал бы полжизни за то, чтобы пройти километр, размять одубевшие ноги, — сказал он, тронув товарища за худенькое плечо.
Байязитов улыбнулся. Оказывается, сидеть на месте труднее, чем делать стокилометровые марши. Он посмотрел на товарища. Молодой, нетерпеливый, не может утихомирить разгоряченную кровь.
Впереди упала мина, оглушительно хлопнула. Квасоля выглянул и ахнул. На глиняном бруствере их окопа колыхался красный цветок, неизвестно когда выросший здесь. Цепкий стебелек мака — цвета советского знамени — вызвал в памяти Квасоли радостные воспоминания мирной жизни. Вишневый сад. Он идет по песчаной дорожке с дочкой на руках, потом сажает ее на качели и легонько раскачивает. Жена зовет их на веранду пить чай с вареньем из крыжовника, и они бегут вдвоем наперегонки домой.
— Девочка у меня, — Квасоля заскрипел зубами. — Пять лет ей было бы теперь, мать ей красное платьице сшила, я ее на руках носил, аленьким цветочком звал. И вот не пощадили, гады, убили. Что она им сделала?
Растроганный Байязитов вздохнул. У него тоже есть дочка — живая, учится в школе, но увидит ли он ее, вернется ли он к своей семье, в родной колхоз, к любимому труду? Он был конюхом, гонял на пастбища табун коней, объезжал непокорных жеребцов. Но его, природного наездника, судьба забросила не в кавалерию, а в пехоту.
— Вот ты говоришь — землю у себя дома нюхал, а знаешь ли ты, как пахнет лошадь после бешеной скачки?
— Лошадь… Люблю лошадей. У нас в колхозе была конеферма, лучшая в районе. — И Квасоля стал рассказывать о своем колхозе, расположенном на берегу Донца.
— Да, хорошая была жизнь, — сказал татарин.
— После войны должна быть еще лучше. Ведь мы вернемся, будем работать так, что руки будут гореть.
Цветок мака украшал тяжелую жизнь двух породнившихся в окопе бойцов. Во время обстрелов они накрывали его железной каской, а когда огонь прекращался, снимали каску, чтобы алые лепестки нежились под солнечными лучами.
Ночью к ним приползал усатый старшина, приносил в зеленом термосе остывший обед и флягу мутной воды, двоим на сутки. Днем мучила нестерпимая жажда, сильнее той, которая донимала их на маршах, когда они шли по пыльным шляхам Украины, делая по пятьдесят километров в невыносимую жару. Но товарищи оставляли несколько глотков воды и вечером поливали любимый цветок. Как-то к маку подлетела пестрая бабочка, первая за полгода и, порхая над окопом, так же, как цветок, напомнила о детях.
Однажды на рассвете Байязитов высунулся из окопа.
— Понюхаю, как цветок пахнет, — проговорил он.
— Да ведь маки не пахнут, — хотел сказать Квасоля, но не успел: свистнула пуля, и солдат, вскрикнув на певучем своем языке, свалился на дно окопа.
— Ты ранен? — испуганно спросил Квасоля, поворачивая его лицом к себе.
Байязитов был убит наповал. Квасоля долго смотрел ему в такое знакомое, покрывшееся восковой желтизной, окровавленное лицо, и вдруг с ужасом понял, что после гибели семьи у него не осталось никого, кроме этого преданного ему человека, делившего с ним все тяготы и невзгоды фронтовой жизни. И вот и этого молчаливого друга отняли у него враги. Не вернется в далекий край к седой матери ее ненаглядный сын. Напрасно она будет ждать его возвращения. И дети не дождутся своего отца и кормильца. За что его убили? Ненависть переполнила душу Квасоли.
Он остался один в окопе со своим цветком, и цветок стал ему еще дороже. И, странное дело, его, так же как Байязитова, тянуло к цветку, хотелось понюхать его, прижаться к шелковым лепесткам воспаленными, обметанными лихорадкой губами.
Ночью приползли товарищи из взвода и закопали Байязитова в лощине в неглубокой солдатской могиле. Квасоля упал на неуютный холмик земли и заплакал. Впервые за время войны рыдания потрясли его здоровое, могучее тело, он плакал о разоренной земле, об убитой дочке и жене. Слезы, текущие из глаз, уносили из души его боль.
В полночь приполз старшина, принес воду и передал приказ — на рассвете, после того, как в сторону противника взлетят три красные ракеты, подниматься и стремительно атаковать позиции фашистов. Узнав, что убит Байязитов, старшина сокрушенно вздохнул.
— Ну, раз так, — сказал он, переменив тон, — получай двойную порцию воды — за себя и за него, это, парень, не часто бывает, да не забудь отомстить за своего дружка.
Как всегда, перед боем Квасоля не спал. Видения прожитых лет сменялись одно другим. Вот с полными ведрами на коромысле навстречу идет красавица жена. Косы ее собраны в корону, и в ней, словно золотые шпильки, торчат соломинки — она уже успела вытопить печь соломой. Вот в подвязанной к потолку колыбели, в которой когда-то мать качала его, лежит его девочка, играя румяным, подвязанным на уровне лица, яблоком. Вот начальник политотдела армии — полковник Брежнев — вручает ему партбилет и, поздравляя, говорит: «Будьте во всем, как Ленин». «Во всем — это значит и в бою», — думает Квасоля. Он вспоминает, что у него двойная порция воды и он сможет завтра провести день, не мучаясь от жажды и пить не три раза в день, как они делали с Байязитовым, а сколько угодно.
«Нет, это нехорошо пить воду убитого», — решает он и, протянув руку, выливает половину содержимого фляги на цветок.
Через несколько минут в голову приходит удивительно спокойная мысль, что и его могут убить во время атаки и его порция воды пропадет без пользы. Он вторично протягивает руку к цветку и выливает на него остатки влаги, оставив на дне фляжки несколько глотков, на всякий случай.
Время идет медленно. Красивые и чистые видения сменяются тяжелыми воспоминаниями, они жгут сердце, требуют мести. Скорей бы сигнал в атаку!
Надо чем-то заняться, отвлечься, успокоить себя. Квасоля достал из вещевого мешка пахнущую ржаным хлебом пару чистого белья, переоделся. Провел шершавой рукой по колючей щеке, подумал, что хорошо бы перед боем побриться, но в темноте этого не сделаешь.
И вдруг темное небо прорезает ослепительная ракета и, будто надломившись в высоте, стремительно падает вниз. Немцы сразу же открывают минометный огонь по переднему краю. Мины невидимо шуршат в воздухе, словно стая пролетающих уток. Едкий дым затрудняет дыхание. Сухая земля сыплется на лицо и шею. Вторая ракета, роняя перья, летит над землей, словно жар- птица, осветив своим огнем убитого, повисшего на колючей проволоке. Трещат пулеметы. Рассыпая расплавленные брызги, взлетает третья ракета. Пора идти в атаку. Квасоля видит — никто не поднимается с соседних окопов и чувствует, как холодный ужас прижимает его к сырой стене глиняной ямы. Ему становится страшно. Он тянется к каске, которой накрыт стебелек мака, поспешно двумя руками надевает каску на голову и при вспышке ракеты видит, как пуля срезает головку цветка.
— Хватит!
Враги отобрали у него последнюю радость. Квасоля не спеша поднимается из окопа, страшный и великолепный одновременно, перебрасывает винтовку из левой руки в правую, становится на ноги.
— За мной, товарищи! Пошли! Пошли! — крикнул он, не думая о том, пойдут за ним или нет. Не спеша, экономя на бегу силы, на минуту задержав дыхание у разложившихся трупов, бросился в сторону врага. По грозному топоту, заглушившему свист пуль, понял — за ним следовала вся рота, и на душе его стало радостно и светло. Ведь каждый боец думал о том, о чем думал сейчас он, — взять врага за горло.
Он первый вломился в траншею. Какой-то фашист выстрелил в него. Квасоля не слышал звука, но видел вспышку. Сильным ударом штыка он заколол врага и бросил через плечо, как копну ячменя. На втором гитлеровце сломался штык. Он прикончил его прикладом. О третьего раздробил приклад винтовки и затем, наслаждаясь своей силой, бил кулаками, крошил направо и налево, обливаясь своей и чужой кровью… Убивая, Квасоля мстил за Родину, за Байязитова, за жену, за дочку, за цветок, украсивший жизнь на войне и безжалостно сорванный оккупантами.
«Малая земля» под Новороссийском.
1943 г.