Глава 29

Когда полицейский вертолет приземлился, Мортон увидел, как автобан на Зальцбург осветился еще одной вспышкой молнии. Вертолет ждал в мюнхенском аэропорту, чтобы доставить Мортона к Вальбергу. Полет по ночному небу над южной Баварией сопровождался электрическими разрядами и оглушительными громовыми раскатами. В таком же кипящем котле непогоды он летел раньше на «Конкорде» из Стокгольма.

В вертолете Мортон просчитывал последствия смерти Клингера. Убедившись, что Томми невредим, хотя все еще немного потрясен, он велел ему продолжать работу и присоединиться к Анне в Калифорнии. Токсикологи Билла определили вещество на перчатках Клингера как одно из производных зарина. Лестер установил, что Клингер был одной из крупных фигур в Команде номер один. Потом вновь на связь вышел Билл с известием, что на туфлях Клингера этикетка Манагуа. После того, как они решили, что делать дальше, он объяснил Биллу, как нужно поступить с телом Клингера.

Мортон почувствовал, как желудок снова подкатился к горлу, когда пол кабины, казалось, провалился под ногами и возникло мгновенное ощущение, что пилот не справляется с рычагами управления. Потом еще одна ударная волна чуть не оторвала его ремни от болтов, которыми они крепились к полу. Кроме смерча, Мортон не знал ничего опаснее грозы такой силы.

Автобан на Австрию исчез из виду, вертолет снизился и направился к Тегернзее. Вальберг находился с другой стороны озера — самый высокий пик в округе.

Мортон глянул на пилота — ни единой эмоции, лишь легкое напряжение человека, целиком сосредоточившегося на своей работе. Мортон знал это чувство; он управлял «стрекозой» вроде этой, вылетая из Ирака в почти такую же жуткую бурю, да еще и песчаную.

— Осталось десять минут, — проорал пилот в наушники Мортона.

— Понял, — подтвердил Мортон в свой микрофон у рта. Он сидел позади и сбоку от пилота.

— Воздушные течения над Тегернзее еще меньше предсказуемы. — Пилот сделал быстрый неопределенный жест рукой.

От этой руки крестьянского мальчишки зависело оборудование высочайшей технологии ценой в пять миллионов дойчмарок. А еще у него была одна плохая привычка для того, кто летает в такую грозу: время от времени дотрагиваться до какой-нибудь части кабины, словно убеждаясь, что все по-прежнему на своих местах.

Хотя Мортон и не видел гор, он знал, что они сейчас уже где-то неподалеку. Последний раз он был здесь в ту ночь, когда брал пару армян, пытавшихся продать часть старого советского ядерного арсенала, хранившегося на складах и в бункерах в степях Восточной Европы. Должно было совершиться преступление, и Мортона главным образом удивило то, как близко эта парочка подошла к его осуществлению. Они сняли лыжный домик для завершения сделки, и Мортон с Дэнни наткнулись на сценку гаражной распродажи: оружие было аккуратно разложено на полу, и армяне уверяли иракского посредника, что другие образцы тоже вполне доступны. Весь вопрос только в том, что он может себе позволить, объясняли армяне иракцу.

Интересно, Ромер тоже так ведет дела? Столько-то за сердце, побольше за печень, поменьше за почку? Как насчет глаз? Наверняка пересадка легкого обойдется дороже. А за пару — платить в два раза больше? И какая цена у прямой кишки? В конце концов это тоже должно было зависеть от того, что мог себе позволить клиент. Но как пациенты Ромера попадали к нему? Слухи передавались непосредственно из чьих-то губ в чье-то ухо или…

Кабина снова ярко осветилась. Левая рука пилота ухватилась за лонжерон. Кожа и металл слились воедино в дуге искр. Голова пилота откинулась назад на подголовник, а потом упала вперед под неестественным углом. Кабина стала наполняться отвратительным запахом паленого мяса. Мортон понял, что даже если пилота не убила молния, он все равно уже мертв от перелома шеи.

Он ухитрился высвободиться из ремней и двинулся вперед. Моторы визжали. Он отстегнул ремни на кресле пилота и спихнул тело на пол. Еще одна лиловая вспышка осветила кабину. Мортон ухватился за скобу и пролез в кресло пилота. Вертолет начал раскачиваться из стороны в сторону. Ослепительная вспышка. Канонада. Вспышка. Канонада. Вспышка. Это было похоже на какую-то безумную симфонию. Он чувствовал, что «стрекоза» уходит в штопор, и потянул на себя рычаг, который, как живой, дергался и вырывался из рук, грозя выскочить из своего гнезда. Машина вся тряслась.

Внизу темнота была усеяна огоньками размером с булавочные головки — первая из маленьких деревенек и городков вокруг Тегернзее. Огоньки исчезли, как только винты нырнули в густую черноту очередной тучи. Стрелки альтиметра и спидометра вертелись, как колеса ветряных мельниц, на контрольной панели. Он потянул рычаг сильнее. Вибрация усилилась. Во рту было ощущение, словно бормашина дантиста вгрызалась прямо в зуб. Еще одна вспышка прорезала темноту. Гром жахнул так, будто взорвалась сама кабина.

Мортон напряг все силы и рванул рычаг на себя. Вертолет еще круче ринулся к водам Тегернзее. Булавочные головки огоньков приблизились. Озеро казалось еще чернее.

По ветровому стеклу забарабанила дробь. Град. Миллионы замороженных капелек врезались в плексиглас, в металлическую окантовку, в кожух мотора, стучали по всему вертолету, словно ружейные пули. Стеклоочистители не могли с ними справиться; на ветровом стекле начала образовываться ледяная корка. Одному Богу известно, что происходило с винтами. Не потому ли тахометр замедлил свое бешеное вращение?

Нос вертолета поднимался! Стрелка измерителя высоты уже не грозилась выскочить за стекло. И дождь делал то, с чем не могли справиться стеклоочистители — смывал лед. Но озеро стало уже гораздо ближе, а огни вокруг него — ярче.

Набирай высоту! Если попал в беду — набирай высоту. Когда его летному инструктору больше нечего было сказать, он орал только это. Мортон снова потянул рычаг, на сей раз более плавно. Нос вертолета продолжал подниматься. Рябь на искусственном горизонте уже не бесновалась с такой яростью. Он снова глянул на альтиметр. Тот двинулся вверх на пятьсот футов.

— Давай! Давай! — заорал он на прибор.

Вертолет поднялся еще на сто футов. Он усилил хватку на рычаге и набрал еще двести. Огни на берегу тускнели. Мортон удовлетворенно промычал: вертолет снова становился послушным.

Он взглянул на панель. Высота набиралась все увереннее. Тысяча футов, потом сразу еще тысяча. Он вторгся в гряду туч — никогда бы не подумал, что обрадуется их адской черноте. Приветственно полыхнула вспышка молнии. Гром грянул громче, чем прежде. Но вертолет продолжал набирать высоту.

Какой высоты Вальберг? Он оглядел кабину. Карта, которой пользовался пилот, валялась в углу. Он выждал, когда кабину озарит следующая вспышка молнии, схватил карту и развернул ее на коленях.

Пилот отметил маршрут полета красной полосой. Карандашная линия вела через Тегернзее. Итак, вроде не отклонился от курса. Он провел пальцем по линии. Она прерывалась неподалеку от вершины Вальберга. Напротив посадочной площадки пилот нацарапал цифры 3.5. Метры это были или футы? Мортон взглянул на альтиметр. Должно быть, футы. Вальберг — обычная гора, а не заоблачная вершина. Он снова сверился с альтиметром. В данный момент в запасе была тысяча футов, чтобы посадить вертолет на нужную площадку. Он потуже затянул ремни и удобнее устроился в кресле. Теперь он почти расслабился.

Винты остановились.

Секунду назад их рев служил гарантией того, что он еще владеет ситуацией. В следующее мгновение единственное, что напомнило о том, что он еще жив, это молния, прорезавшая небо в сопровождении громового раската. Секунду назад он слегка удивлялся тому, что каждый раскат звучит по-своему, одновременно думая о том, как забавно начинаешь размышлять о посторонних предметах, когда чудом избегнешь катастрофы.

Теперь беда снова вернулась, чтобы отомстить. Горючего было достаточно, остальные приборы тоже показывали полный порядок. Но лопасти винтов над его головой крутились лишь от порывов ветра. Еще один росчерк молнии сверкнул перед ветровым стеклом. Громовой раскат бухнул так, словно разорвался в самой кабине. Все вернулась на круги своя. Стрелки приборов ринулись вниз. Он падал с нарастающим ускорением в чернильную тьму.

Мортон ощутил на своей ноге что-то тяжелое — пилот растянулся на полу так, что его голова очутилась на контрольной панели. Мортон яростно пнул тело. Его нога врезалась в плоть. Тело откатилось в угол. На мгновение ему стало дурно и он преисполнился отвращением к самому себе за то, что вынужден был так обойтись со славным молодым парнем. Но мгновение миновало, исчезло в запахе паленого мяса, вызвавшем еще один приступ дурноты. Он торопливо выдохнул. Свист бесполезных винтов походил на страшный вопль плакальщиков на похоронах.

Что говорил инструктор? Продолжай снижаться. Это единственный способ снова завести двигатели. Продолжай падение до самых телеграфных столбов. Он снизился на три тысячи футов. Сколько еще оставалось до телеграфных столбов? Огоньки снова были вокруг него повсюду. Еще пятьсот футов потеряно. Что-то белое мелькнуло внизу. Гребешки волн на озере.

Он толкнул рычаг от себя, увеличив угол падения, и почувствовал, как устремляется вперед в своем кресле. Ремни врезались в плечи. Еще один росчерк молнии ослепил на мгновение. Он моргнул, чтобы убрать пот. Стереть влагу с рук, ухватившихся за рычаг, было невозможно.

Слева он уловил взглядом горстку домов вокруг элегантного шпиля церкви. Это, вероятно, Роттах-Эгерн. По маршруту, прочерченному пилотом, он должен был пролететь над ним. Но на высоте шесть тысяч футов, а не шестьсот.

И в этот момент так же внезапно, как и прекратился, над его головой раздался радостный рык. Рык превратился в ровный вой, когда винты набрали обороты.

Секунду назад он смотрел почти прямо вниз, в озеро. Теперь его взгляд шел почти параллельно водной глади. Инструктор не поставил бы никаких оценок за такой полет, но уж точно поблагодарил бы инженерное искусство создателей вертолета, предусмотревших возможность такого маневра. И гроза постепенно слабела.

Впереди замаячил поросший лесом склон. Зелень сменялась наверху снежной шляпкой вершины. Вальберг. Он должен найти дорогу туда, наверх. Мортон снова взглянул на приборы. Горючего оставалось мало. Времени медленно набирать высоту не было; нужно найти самый короткий и быстрый путь. Он начал скользить над нижним склоном горы. Навстречу ему поднимались деревья. Он держал вертолет на такой высоте, чтобы только не задевать их верхушки.

Он засек место, где деревья были вырублены и по обеим сторонам ущелья установлены стальные столбы, уходящие наверх, к снежной вершине. Лыжный подъемник. Еще один взгляд на приборы — стрелка тахометра стоит ровно, но горючее на исходе. Хватит, пожалуй, еще на две-три минуты, даже при такой черепашьей скорости. Когда учишься пилотировать вертолет, тебе дают самые разные указания, но самое важное из всех — это держаться подальше от проводов.

Мортон направил машину между столбов, прямо над канатами подъемника, и устремился вверх, вдоль ущелья. Посадка после дождя на мягкий снег… Он постарался вспомнить, что об этом говорилось в инструкции. Ничего. Для таких трюков нужен инстинкт.

Справа и наверху он заметил мигающий свет. Портативное сигнальное устройство. Здесь должна быть посадочная площадка. Он снова мягко толкнул от себя рычаг и двинулся к свету. Внизу уже виднелся домик. Из его дверей вынырнули фигурки, стали в круг и направили фонари в небо в качестве дополнительных указателей. Мгновение спустя он посадил вертолет в середину круга. Дверца кабины распахнулась. Мюллер молча уставился на Мортона.

Мортон выдавил улыбку.

— Я бы с удовольствием воспользовался подъемником… жаль, не сумел отыскать билетную кассу. — С этими словами он вылез на снег и упал бы, если б не протянутые к нему руки. Он выпрямился и стал глубоко дышать, глядя, как из вертолета вытаскивают тело пилота.

— Что случилось? — откуда-то издалека послышался какой-то смазанный голос Мюллера.

Когда Мортон закончил рассказ, Мюллер лишь покачал головой и сказал:

— Давай зайдем внутрь.

У Мортона не возникло никаких возражений…


Час спустя Мортон, одолев несколько чашек горяченного черного кофе, уже знал из объяснений Мюллера, что Грубер снял домик на неделю. Он уже арендовал его дважды и оба раза — по предварительному заказу. Владелец домика, живущий ниже, в долине, ничего не знал о Грубере, кроме того, что тот был врачом. Как обычно, Грубер приехал на такси из мюнхенского аэропорта и забрал ключи. Шофер такси подтвердил, что высадил Грубера у лыжного подъемника. Женщина, хозяйка кафе на вершине Вальберга, рассказала местным полицейским, что у нее договоренность с владельцем домика об уборке и обслуживании; она послала своего сына с Грубером — дотащить его чемодан и растопить печку.

Служащий на лыжном подъемнике дал описание остальных пассажиров, которых он перевозил после Грубера. Большинство были местными. Но никому и в голову не приходило, что в подобном преступлении замешан кто-то из местных. Описания нескольких туристов, пользовавшихся подъемником, обошли всю округу. Некоторых уже нашли, допросили и исключили из списка подозреваемых.

Мюллер еще раз взглянул на снежный пейзаж, а потом отвернулся от окна и вздохнул.

— В своей следующей жизни я буду лыжным инструктором или водителем снежного вездехода… или вообще кем угодно. Но полицейским — больше никогда. Один раз взялся за это наказание, и хватит. Никто ничего не видит, никто ничего не слышит, как раз когда тебе нужно. Это как в сексе: все хорошо помнят преамбулу, но никогда — главный момент.

Ни владелица кафе, ни ее сын не видели, чтобы кто-нибудь приходил в домик или выходил из него с тех пор, как прибыл Грубер.

— Тот, кто сделал это, должно быть, пришел с другой стороны горы, — предположил Мортон.

— Если так, мы никогда не узнаем. К тому времени, когда мы добрались сюда, снег уже все скрыл. Такие вещи вызывают ностальгию по разборкам в Красной Армии или тем дням, когда Серые Волки оставляли повсюду свои следы, — пробурчал Мюллер.

Мортон отставил чашку.

— Итак, что же мы имеем? Грубер пробыл здесь три дня. Потом одинокий лыжник проезжает мимо и замечает, что дверь открыта. И она остается открытой, когда он возвращается со своей дневной прогулки по склонам. Будучи человеком любопытным, он подъезжает и исследует все.

— Знаешь, как говорят в Англии, любопытство сгубило кошку, — неуклюже пошутил Мюллер, качая головой от такой необычной иностранной поговорки.

Хотя сравнение, мягко говоря, было неудачным, Мортон наградил его понимающей улыбкой, прежде чем продолжить.

— Наш лыжник находит Грубера лежащим здесь, на полу. Оправившись от шока, он добирается до кафе, и добрая фрау звонит в местное отделение полиции в долине. Они прилетают сюда на вертолете, кидают один взгляд на происшедшее, и у них хватает ума вызвать полицейских из Мюнхена. Те присылают еще один вертолет со своими лучшими парнями.

— Который сдувает все следы, которые не успел замести первый вертолет, — мрачно вставил Мюллер.

— Совершенно верно, — в тон ему поддакнул Мортон. — Как бы там ни было, мюнхенские ребята кидают один взгляд на Грубера и вспоминают приказ, по которому все дела подобного рода — теперь твоя епархия.

— Со случая Кроуза.

— Со случая Кроуза, — кивнул Мортон. — Итак, они звонят тебе — и вот ты здесь, Ганс-Дитер. Все верно?

— Кроме того, что ради вскрытия вряд ли стоило сюда тащиться. Мой патологоанатом ничего не нашел — даже булавочного укола. Он сказал, что, судя по состоянию тела, сомневается, что даже полное вскрытие к чему-нибудь приведет.

— Но он взял анализы, так?

— Увез в Пуллах, — подтвердил Мюллер. — Где мы все, хвала Господу, скоро окажемся.

Радист, согнувшийся в углу комнаты над своей установкой и безостановочно передающий сигналы, поднял глаза и рассмеялся так громко, что заставил одного из техников, посыпавших все вокруг порошком для снятия отпечатков, удивленно вскинуть голову. Мортон знал, что тот, кто прикончил Грубера, принял меры предосторожности и проделал все в перчатках.

— Приведены в действие все обычные проверки на границах, Дэвид, — продолжал Мюллер.

Мортон кивнул. До Мюнхена — идеального трамплина для прыжка куда угодно — было рукой подать.

— Если тебе в голову придет что-нибудь еще, пожалуйста, скажи, — попросил Мюллер.

Мортон начал было говорить, что все возможное уже сделано, но тут открылась дверь спальни, куда отнесли тело Грубера, и последний член команды БНД подошел к печке, чтобы согреть руки. Мюллер представил его Мортону.

— Это профессор Ганс Шмайсснер. Он — специалист по ритуалам в Гамбургском университете.

— Рад познакомиться с вами, профессор, — сказал Мортон, вспомнив доклад Шанталь. Знания Шмайсснера о ритуальном поведении были потрясающими для человека, который ни разу не побывал на шабаше ведьм и никогда не приносил в жертву даже летучей мыши. Шмайсснер руководствовался вторичным опытом, но умудрялся извлекать из него такие вещи, которые не сумели заметить другие, и делал выводы, к которым они в жизни не смогли бы прийти. Шанталь говорила, что он, вероятно, самый блестящий специалист в своей области.

— Напротив, это я рад, — сказал Шмайсснер на хорошем английском, но с акцентом. — Ваша репутация идет впереди вас.

Шмайсснер отошел от печки; у него была коренастая фигура, руки пианиста и улыбка, которая, подумал Мортон, должна сниться вздыхающим девицам с младших курсов все долгие летние месяцы до начала семестра.

— Ваш стиль работы вызывает у меня сильную зависть, мистер Мортон. Это не лесть, у меня никогда не было ни нужды, ни желания льстить. Суть в том, что все рассказанное мне о вас весьма впечатляет. — Шмайсснер замолчал, а потом усмехнулся так, словно у них имелся какой-то общий секрет. — Я вижу, вы удивлены. Но у нас есть общий друг. Как поживает доктор Крамер?

— Вы знаете Иосифа?

— Думаю, столько же, сколько и вы. Каждое Рождество, если позволяет его расписание, он приезжает в Гамбург на нашу хоральную службу. Недостатки вокальных данных он с избытком возмещает энтузиазмом!

Мортон рассказал Шмайсснеру о предстоящей операции Иосифа. Это вызвало сначала всплеск сочувствия, а потом еще один смешок:

— Новое сердце — новый голос. Давайте надеяться!

Шмайсснер вызвал у Мортона инстинктивную симпатию и доверие. В отличие от множества академиков, этот не был ни позером, ни снобом: он просто знал свое место. И цену себе. Мортону показалось, что Шмайсснера трудно разозлить, но уж если удастся, он станет крайне опасен.

— Вы пришли к каким-то выводам, профессор? — спросил он.

Шмайсснер взглянул на Мортона. Неожиданно он показался усталым, причем не от недосыпания или перенапряжения, а от чего-то более глубокого. Понизив голос, он спросил:

— Вы религиозный человек, мистер Мортон?

— Нет. После университета уже нет. Да и тогда был не очень-то.

Непохоже, чтобы Шмайсснера волновали подобные дела. Он опять усмехнулся. Мортон понял, что профессор пользуется смешками как вехами на пути разговора.

— Учитывая то, с чем мы здесь имеем дело, мне полезно знать, как человек относится к вере.

— А с чем мы здесь имеем дело? — тихо спросил Мортон.

Шмайсснер секунду помолчал, глядя на него, а потом сказал:

— Дьявол. Сатана. Зовите его как хотите, мистер Мортон. Вот что у нас тут такое. Я совершенно уверен.

Мортон посмотрел в окно. Взошла луна и окрасила снежный пейзаж в мягкий золотистый цвет. Такой чудесный фон для зла и порока! Он повернулся к Шмайсснеру.

— Почему вы считаете, что это относится к какому-то ритуалу, профессор?

Голос Шмайсснера стал еще более мрачным.

— Как много вам известно о преступлениях такого рода, мистер Мортон? — Вопрос был задан мягко, но в глазах читался вызов.

— Мне известна разница между язычеством и оккультизмом. И я знаю: то, что произошло с Грубером, не имеет никакого отношения к доске Оуиджа, белым ведьмам или магии хаоса. Не говоря уж об алхимии Мерлина и, кстати говоря, Новой Эры, — сказал Мортон.

Шмайсснер утвердительно кивнул, взял Мортона под руку и повел к спальне, быстро говоря на ходу по-английски.

— Грубер — конечный продукт религии, основанной на примитивной философии. Ее последователи верят, что сама жизнь есть дарвиновская борьба за выживание среди сильнейших, а они сами избраны, чтобы править миром.

— Гитлер попробовал это, но недалеко ушел, — философски заметил Мортон, напоминая об этом и себе, и остальным.

— Во многих отношениях они — дети Гитлера. Они учились на его ошибках. Это и делает их такими опасными. Они вытащили из кладовки сатану, мистер Мортон.

— Эти неонацисты с востока, — добавил Мюллер. — Они куда хуже, чем были наши наци. Теперь уже не только евреев, а всех и каждого…

Мортон вспомнил, что отец Мюллера участвовал в сопротивлении Гитлеру.

Шмайсснер прошел в спальню. Мюллер зашел вслед за ними и закрыл за собой дверь. Шмайсснер занял место во главе стола. Мюллер стал напротив Мортона. Все смотрели на тело. Жестокость того, что сделали с Грубером, каким-то образом усиливалась от неяркого освещения.

— Одно из правил, которое я всегда подчеркиваю своим студентам, это взглянуть на все как следует, чтобы год спустя независимо от того, что придется повидать еще, они могли вспомнить каждую деталь того, что я попросил их рассмотреть. — Шмайсснер взглянул на собеседников. — Разумеется, точно так же дело обстоит и в вашей работе?

Мортон кивнул. Важно не только как следует зафиксировать в мозгу состояние тела — нужно еще уметь выслушать все, что оно хочет сказать тебе. Он тихо вздохнул.

Грудная клетка Грубера была вскрыта и освобождена от всех внутренних органов.

Взгляд Мортона вновь обратился на грубо вырезанную на груди пятиконечную звезду.

— Пентаграмма — классический символ демонизма, — пояснил Шмайсснер.

— Это было сделано до удаления органов или после?

— Почти наверняка — после. Так художник ставит свою подпись на картине, когда высыхает холст. — Объясняя, Шмайсснер указывал на кончики звезды. — Для оккультистов четыре луча означают Четыре Элемента Жизни, а пятый — Великое Невидимое, тайное место, по их вере — источник всей сверхъестественной силы.

Мортон снова вспомнил все, что он видел в других местах, каждый отдельный, отчетливый, незабываемый штрих. Может быть, Грубер и не имел отношения к тому, что он ищет. Он снова медленно выдохнул воздух, на этот раз прямо в развороченное отверстие в очень холодной шее Грубера, сморщив нос от запаха разложения, и повернулся к Шмайсснеру.

— А что значит все это? — Он указал сначала на отверстие в шее, потом на пах Грубера, откуда были вырезаны гениталии, и, наконец, на пустые глазницы, залитые воском.

Шмайсснер принялся объяснять с привычной легкостью специалиста:

— Отверстие в шее использовали для того, чтобы выпустить кровь. Как вам, вероятно, известно, питье крови — главный момент во всех сатанинских ритуалах. Кровь, выпитая из умирающего существа или из человека, который еще жив, по их представлениям должна увеличивать сексуальную силу пьющего.

— А доказано, что это и впрямь действует? — В голосе Мюллера звучало больше недоверия, чем любопытства.

Шмайсснер улыбнулся и сразу же нахмурился.

— Сотни тысяч людей верят, что да. Точно так же, как верят, что расплавленный воск на глазах заставляет человека молчать.

— Такая попытка заставить жертву замолчать всегда предшествует убийству? — спросил Мортон.

— Не всегда, — отрицательно качнул головой Шмайсснер.

— Мог Грубер сам быть членом культа? Мог он за этим приехать сюда — чтобы принять участие в ритуале? Участник, превратившийся в жертву?

Шмайсснер еще раз качнул головой.

— Члены культа редко делают такое со своими, мистер Мортон. Они знают, что дьявол никогда не одобрит потерю приверженца, разве что в самых экстремальных обстоятельствах. И тогда должна состояться соответствующая церемония, возможно, даже полновесная Черная Месса. Я тщательно все проверил; нет ни единого признака, что здесь имело место нечто подобное. Кроме того, Грубер приехал сюда один.

— Но вы уверены, что тот, кто последовал за ним, был членом какой-то секты?

Наступило тишина, а потом Шмайсснер издал снисходительный смешок.

— Я думаю, вы можете исключить женщину. Женщины-культисты почти никогда не убивают, если и случается, никогда не делают этого без помощника-мужчины. В этом случае было бы несколько присутствующих при жертвоприношении, которое они приказали совершить.

Мортон обдумал это так неторопливо, словно в его распоряжении была вечность.

— А гениталии? — осведомился он.

Шмайсснер прочистил горло.

— Гениталии широко почитаются почти во всех культах как дарующие удачу. Некоторые носят их в маленьких мешочках на шее. Другой вариант: удаление их — как часть обряда поклонения луне. Через неделю полнолуние, а это время месяца всегда имеет большое значение для культистов. Потому-то у них так много лунных богов. И большинство культистов настаивают на том, что существует связь между луной и зарождением жизни человека — что луна влияет на все секреции человеческого тела, связанные с зачатием.

— Итак, если предположить, что никто не повесил их себе на шею, что же происходит с гениталиями после того, как ими попользовались для поклонения луне? — спросил Мортон.

— Обычно их раздирают так, чтобы каждому досталось по кусочку.

Мюллер покачал головой.

— Это похоже на то, что порой делают в Чайна-тауне, — сказал он.

Шмайсснер сделал предостерегающий жест рукой.

— Китайцы едят только гениталии животных. Здесь вы можете иметь дело с одним из карибских культов. Или африканских. Человеческие гениталии очень часто значатся в меню на тамошних ритуалах. Точно так же, как в большинстве из них жертве пускают кровь, пока она не умрет, — то, что произошло здесь.

— Вы хотите сказать, Грубера убили вудуисты? — заинтересовался Мортон.

Шмайсснер пожал плечами.

— Не обязательно. В наши дни большинство культов заимствуют по кусочку каждого ритуала там и сям. — Он умолк и посмотрел в сторону двери.

Там стоял радист.

— Вам звонят, герр Мортон, — сказал он и добавил: — Велено передать, срочно.

Это была Шанталь. Связь барахлила, от чего ее голос казался каким-то слишком оживленным.

— «Тристар» упал в Атлантический океан, Дэвид. Мы полагаем, у него на борту была парочка твоих любимцев — Гонзалес и Суто. Самолет летел из Манагуа и принадлежал небольшой компании чартерных рейсов под названием Глобал Транспортер.

Мортон стал похож на гончую, взявшую след.

— Что о ней известно?

— Лестер еще проверяет. Компания кажется крайне респектабельной. Настолько, что любовница Элмера Крэйтона состоит членом ее правления.

Мортон закрыл глаза. Грохот военных барабанов в голове стал громче, и под их ритм в мозгу замелькал каскад образов. Все прояснялось в совершенно ином ключе. Ее путешествие в Индию. Смерть Элмера Крэйтона. Несметное богатство. Что она делает со всеми своими деньгами? Это спрашивал Иосиф. Определенно она отдает, образно говоря, лишь дань за пребывание на слуху в медицинской благотворительности. Да, точно. Но это дает ей возможность находиться вблизи медицины. Ну конечно. А как еще она может достичь своей особой цели? Нужны врачи, медсестры, все оборудование для чего-то подобного, говорила Анна. Совершенно верно. Нужны пациенты, добавляла Анна. И самолеты, чтобы доставлять их. Как тот, что рухнул в океан вместе с Суто и Гонзалесом. Возможно, именно тот. Необходимо все это и кое-что еще. Нужно безумие. Не просто вышедшее из-под контроля сумасшествие психопата, не маниакально-депрессивный психоз и не шизофренический бред: Господь-повелел-мне-сделать-все-это. Нужно нечто, гораздо более глубокое и разрушительное. Нужно безумие Генджиса Кана, инквизитора, Гитлера с его газовыми камерами, Сталина с его погромами. Нужно все это и еще больше — безумие власти, безумие игры в Господа Бога, безумие выбирать, кто будет жить, а кто умрет. Безумие слепой мести. Безумие истинного безумия. Потрясающая женщина, с энтузиазмом восклицал Уолтер. Да, в самом деле. Именно так.

— Дэвид… Ты еще слушаешь? — спросила Шанталь.

Мортон открыл глаза. Пока еще он не мог этого доказать. Как в прошлом он не мог доказать многих вещей, пока догадка не требовала действия. Он просто принимал их. Так же, как принял, что отныне все будет подчинено этому новому и страшному знанию. Он принял решение.

— Скажи Лестеру, что я хочу знать все о Глобал Транспортер. Куда и откуда они летали последние два года. Декларации на грузы. Все. То же самое о каждой компании, в которой принимает какое-то участие Симона Монтан. Я хочу знать, что они делают, с кем они связаны, все дела, к которым они имеют отношение. Я хочу, чтобы их вывернули наизнанку, а потом обратно. Начни со стороны медицины. Привлеки к этому всех, кто у нас есть, Шанталь, пусть все работают круглые сутки. Если понадобится экстренная помощь, они ее получат. С Уолтером я разберусь позже. Трать столько, сколько понадобится.

Повесив трубку, он постоял некоторое время, глядя из окна домика на снежный пейзаж. Луна исчезла. Скоро рассвет. Но все вокруг стало не яснее, а темнее.

Он повернулся к радисту.

— Я хочу, чтобы вы проверили все ваши аэропорты и выяснили, пролетал ли самолет Глобал Транспортер за последние несколько дней.

Оператор склонился над своим прибором, а в комнату вошли Мюллер и Шмайсснер. Мортон рассказал им, что случилось. Пальцы Шмайсснера машинально играли костяной пуговицей его традиционного баварского пиджака, но во всем остальном он оставался вполне спокоен. Наступила тишина, никто не произносил ни слова, вслушиваясь в тихий голос радиста.

Наконец тот поднял голову.

— Один из их грузовых самолетов пролетал через Мюнхен вчера вечером. Воздушная диспетчерская Мюнхена сообщает, что обычно компания предпочитает Франкфурт, но на этот раз самолет приземлился в Мюнхене, потому что должен был забрать еще одного второго пилота. Несмотря на непогоду, пилот настоял на скорейшем вылете.

— Самолет летел в Манагуа, — это прозвучало утверждением.

— Да, — подтвердил радист. — Мюнхенский диспетчер говорит, что это была конечная точка маршрута.

Мортон повернулся Шмайсснеру и объяснил ему, почему на сей раз тот ошибся относительно убийц Грубера. Шмайсснер не задал ни одного вопроса, даже не сделал ни единого жеста несогласия. Тоном, каким делятся приятными воспоминаниями, он объявил:

— Доктор Крамер говорил, вы умеете удивлять людей.

— Я многое узнал от вас, — мягко сказал Мортон.

Радист снова поднял голову.

— Ваш Координатор на связи.

Мортон взял трубку.

— Да, Фрэнк.

— У меня на связи Битбург. Он хочет сообщить вам, что Соня Крэйтон мертва. Сердечный приступ. У Иосифа тоже был приступ — ночью. Битбург говорит, что с ним была молодая женщина, которая вызвала «скорую». Битбург хочет сообщить вам, что он велел служащим Нобелевского фонда ни словом не упоминать о ней.

— Как Иосиф?

— Один из моих ребят только что связался с больницей. Врачи говорят, что он слаб, но положение стабильное. Битбург считает, что ввиду сложившихся обстоятельств ему следует вернуться в Женеву.

Мортон издал короткий рык. Он уже имел случай наблюдать раньше, как Уолтер делает это — моментально увеличивает расстояние между собой и всем, что может хоть как-то расстроить его.

— Прежде чем он уедет из Стокгольма, пусть удостоверится в том, что граф Линдман понял: я попросил Марту Гамсум остаться с Иосифом, и если до меня дойдет хоть одно слово, порочащее ее репутацию, я сам прослежу, чтобы король лично исправил это. И попроси врачей Иосифа передать ему от меня привет.

— Будет сделано, — бодро произнес Координатор. — И последнее. Битбург говорит, что Мадам улетела во Франкфурт. Сказала Линдману, что собирается повидаться с президентом Бундесбанка.

— Поблагодари Уолтера за это, — сказал Мортон, вешая трубку.

Снаружи первые лучи солнца начинали окрашивать снег в цвет меди. Мортон повернулся к Мюллеру и объяснил, что ему нужно сделать.

Загрузка...