Охотники за человеческими органами

Глава 4

На балконе, выходящем на пляж в Малибу, пианист исполнял свой обычный репертуар. Он всегда играл мелодии в том порядке, которого требовала Мадам. Направляясь на балкон, он слышал, как гости гадали, откуда она прибыла на этот раз, сколько пробудет здесь и куда отправится потом.

И, разумеется, обсуждали ее дела.

— Мой брокер говорит, что она затеяла крутую операцию с золотом.

— Я заметил, ее новая товарная компания рванула вверх на десять пунктов по сегодняшнему индексу Доу.

— Она решила убраться с лондонского рынка — так говорит мой адвокат. Боится подползающего социализма.

— Я слышал, она велела своим морячкам лезть обратно в танкеры — ООП и Израиль теперь улеглись в одну постель.

— Вы слышали, она только что купила в Маниле еще пару банков?

И, конечно, о ее мальчике.

— Он англичанин. Обычная дешевка, хотя теперь она его так приодела, что этого уже не скажешь. Мой брокер в Лондоне говорит, что он самый похотливый цыпленок в городе.

— Откуда вашему брокеру это знать?

— Вы не знаете моего брокера.

Общий смех.

И, разумеется, о ее последнем сюрпризе.

— Кто-нибудь знает, зачем она передала Санта-Кьяру этому дурацкому благотворительному обществу, как там оно называется?

— Реабилитация наркоманов.

— Ага, точно. Что-то в этом роде. Но для чего отдавать им Санта-Кьяру? Это может отразиться на цене на землю.

— Вряд ли. Ей здесь принадлежит вся земля. И скажите, ради Бога, сколько ей нужно особняков?

— Ладно. Но зачем ей понадобилось набивать Санта-Кьяру иностранными доходягами?

— Это же Мадам!

Все закивали — словно это, уж конечно, было самым разумным объяснением.

Секунду назад пианист заметил ее в окне спальни. Слухам о том, что происходило там, не было числа. Если хотя бы половина из них соответствует истине, то она — настоящая шлюха. Правда, по виду никогда не скажешь: рядом с ней и монахиня выглядела бы вульгарной девкой.

Вокруг бассейна работали три бара, но пока лишь проголодавшиеся начинали стекаться к столикам. Все гости принадлежали к элите южной Калифорнии: политики, адвокаты, киноактеры, бизнесмены самого разного пошиба. В основном нувориши, еще не привыкшие к деньгам. Но даже самые неотесанные из них никогда не осмелились бы заикнуться при хозяйке об источниках ее собственного, несопоставимо большего богатства. Это было равносильно общественному смертному приговору — напомнить о другой женщине, с которой жил покойный Элмер Крэйтон.

Пианист слышал, как они судачили о Крэйтоне своими хорошо поставленными голосами.

— Я полагаю, это Элмер научил Мадам всему, что она знает, так что теперь он имеет право быть увековеченным.

— Вы так думаете? А я считаю, она в любом случае сделала бы это. Посмотрите, как она выжила жену Элмера. Вот только что она была и — испарилась.

— Дело в том, что они обе были нужны Элмеру, каждая на своем месте.

— Точно. Жена — чтобы готовить и собирать предметы искусства, Мадам — чтобы трахать его и подводить баланс счетов.

— Ему повезло.

— Им всем повезло. Для них обеих в конце концов все сложилось удачно.

— Особенно для Мадам. Я слышал, она вложила полмиллиона в платину. Мой бухгалтер считает, я должен влезть туда сейчас, пока цены еще не поднялись…

Пианист знал, что в ожидании Мадам они будут продолжать гадать о том, что она делает со своими деньгами. Сколько ей нужно личных самолетов? По последним подсчетам, у нее было три, включая усовершенствованный «Боинг-747», на котором она летала в Калифорнию. Или яхт — она уже владела бо́льшим количеством яхт, чем было кораблей во флоте некоторых государств. Но все равно оставались миллиарды. Что же она делала с ними? Но Мадам держала все в полной тайне.

Он принялся за последнюю мелодию из ее списка — знак гостям, что она вот-вот появится. Закончив, он встал, чтобы принять вежливые аплодисменты, а потом, как и все остальные, повернулся к белой мраморной лестнице, спускавшейся от дома к бассейну.

Французские двери на верхней веранде распахнулись, и появилась Мадам. Подошла к верхней ступеньке и остановилась. Новые аплодисменты, громче и дружнее, чем предназначенные пианисту, прокатились внизу, возле бассейна. Пианист, тоже аплодируя, цинично улыбнулся: никто лучше этих ребят не умел вилять хвостом.

Мадам стояла молча и неподвижно — ее обычная манера встречи их обычного приветствия. Шею ее скрывал шифоновый шарф; умело нанесенная косметика делала лицо гладким, без единой морщинки. Блуза с длинными рукавами и брюки, заправленные в высокие сапожки, ловко скрывали фигуру. Она выглядела такой же начисто лишенной возраста, как и все женщины, впившиеся в нее глазами, в которых она легко читала зависть, а в мужских — восхищение. Ее же глаза скрывали темные очки.

Двери веранды закрылись, и Пьер, которого она выбрала на вечер в качестве сопровождающего, вышел и встал не совсем рядом с ней, а на полшага позади. Так она напоминала ему о его положении, а себе — о том, что никто и никогда не сможет заменить ее потери.

— Ты видишь его? — спросила она, не поворачивая головы; ее глаза продолжали изучать лица. В сумерках трудно было разглядеть, кто стоял по другую сторону бассейна.

— Не уверен. Но тот мужчина возле буфетных столиков похож на немецкого банкира, — быстро отреагировал Пьер.

Она вздохнула.

— Это губернатор штата. И он весьма далек от французских виноделов.

Она вовсе не упрекала Пьера, нет. Дитера Фогеля лишь недавно сделали новым президентом немецкого Бундесбанка — это был первый восточный немец, занявший самый важный пост в финансовом мире. Его назначение рассматривалось как настойчивое стремление объединенной Германии покончить с недавним прошлым, а заодно использовать опыт Фогеля, чтобы стать наиболее значительным кредитором перестройки старой советской империи. Она знала, что многих из ее гостей это беспокоило. Ее — нет. В назначении Фогеля она видела еще одну блестящую возможность, которая, несомненно потребует осторожного подхода, но в конечном счете принесет огромную выгоду Организации. Когда она услышала, что банкир направляет послание ежегодному симпозиуму Всемирного Банка в Лос-Анджелесе о том, как следует реструктурировать коммунистический долг, она немедленно прилетела сюда и пригласила его в качестве почетного гостя на прием. Пьер лично отвез приглашение в номер отеля, где остановился Фогель.

— Точно ли помощник сказал, что у Фогеля нет более ранних приглашений, от которых нельзя отказаться? — спросила Мадам.

— Точно.

— Тогда узнай, где он, — приказала она таким резким тоном, какого он никогда раньше не слышал. Спиной она чувствовала, что Пьер колеблется. — Чего ты ждешь?

— Вам понадобится сопровождающий — чтобы там, внизу, отсекать всяких зануд.

— Пусть Дирк придет сюда. Срочно узнай, где Фогель.

Он сказал, что узнает, и бросил на нее взгляд, в котором сквозила легкая обида таким обращением.

Пианист засек понимающие взгляды, которыми обменялись все еще аплодировавшие гости. О ссорах Мадам со своими мальчиками ходили легенды. Секундой позже место позади нее занял другой красивый молодой человек. Дирк был точной копией Пьера — вплоть до золотой ленты вместо хлястика на смокинге.

— Тебе известно, что ты должен делать, Дирк? — спросила она. Это был его первый выход.

— Абсолютно.

— Постарайся не употреблять этого слова, иначе будешь слишком похож на англичанина для некоторых моих гостей.

— Простите, Мадам.

Глядя на балкон, она начала спускаться по лестнице в сопровождении Дирка. Пианист упоенно заиграл оживленную версию неаполитанской любовной песенки, закончив ее мощным аккордом в тот самый момент, когда Мадам ступила на площадку перед бассейном. Больше он не станет играть, пока она не подаст знак, что уходит.

Она позволила Дирку вести себя от одной группы гостей к другой. После повторных представлений она внимательно прислушивалась к разговорам, порой улыбаясь и потягивая минеральную воду, которую только и пила на приемах. Один раз, когда Дирк потянулся ко второму коктейлю на подносе проходящего мимо официанта, ей стоило бросить лишь мимолетный взгляд на него, чтобы он передумал.

Мадам находила словечко для каждого.

— Марсель, у Кристи выставляют несколько неплохих вещей на следующей неделе. — Это коротенькому человеку с желтоватой болезненной кожей. Тот осклабился улыбкой хищного зверя.

— Не думаю, что вам стоит воспитывать Жиля в Англии, Эмма. Система образования там трещит по всем швам. — Это женщине средних лет, упакованной в драгоценности, но все равно умудрявшейся выглядеть безвкусной неряхой. Та благодарно кивнула.

— Благодарю за подсказку насчет ирландской воды в бутылках, Джон. Она определенно лучше французской, та просто как из болота. — Это высокому узкогрудому мужчине с конским хвостиком, как у режиссера-киношника. Он улыбнулся, довольный, что сумел оказать услугу.

Она говорила о погоде в Европе, о спаде на рынке тунца в Тихом океане, признаках подъема в Японии, новом сорте спиртного на рынке Бейджинга. И, конечно, о засухе, банкротствах, перспективах Дублинской выставки лошадей в будущем году и о совершенно восхитительном конкурсе красоты в Стране Басков. Она говорила обо всем. За исключением себя самой.

Стало уже темно, когда она добралась до дальнего конца площадки у бассейна. Вдалеке мелькали огоньки Санта-Моники и пляжа Манхэттен. Ночной ветерок с моря ослабевал. Она оглянулась на гостей — знала, что они почувствовали ее настроение, хотя о причине даже не подозревали. Она рассчитывала, что появление Дитера Фогеля станет сюрпризом, как уже не раз случалось в прошлом, когда она поражала их Рональдом Рейганом, одним из членов английской королевской семьи или тем памятным случаем, когда сюда приехал Горбачев. Ведь кто-нибудь должен был сказать Фогелю, что он рискует бо́льшим, чем потеря репутации в общественном мнении, если станет пренебрегать ею? Что ее связи поистине легендарны? Что никто не умеет лучше управлять перестановками и встрясками в финансовом и политическом мирах?

Ее взгляд обратился к дому. Именно для этого и было устроено столь уютное местечко, похожее на виллу дожа — чтобы здесь могли вершиться дела без всяких помех. В окнах первого этажа виднелись широкие арки, разделявшие комнаты, и висевшие на противоположной абсолютно белой стене гобелены.

— Черт бы его побрал, — злобно выдохнула она.

Дирк отреагировал единственным способом, известным людям его профессии:

— Мужик просто говнюк.

— До чего же ты наблюдателен.

В комнате она видела Пьера, говорившего по телефону и оживленно жестикулирующего. В этом он был хорош: сказывался латиноамериканский темперамент, как и в постели. Но она не раз демонстрировала, что и там ему не уступит, вообще никому не уступит в собственном стойле. Она нахмурилась. Пьер неожиданно положил трубку и выбежал из комнаты. Мгновение спустя он появился на верхней веранде, в несколько прыжков одолел лестницу и теперь проталкивался к ней через толпу гостей.

С балкона за ним наблюдал пианист. Похоже, разворачивается неожиданная драма. Он уселся за инструмент. Пьер с раскрасневшимся от бега лицом наконец добрался до Мадам.

— Никогда больше так не делай, — каменным голосом произнесла она. — Моим гостям не нравится смотреть на беготню слуг, это наводит на мысль, что что-то вышло из-под контроля. — Она стояла, прижав локоть к груди, словно приготовилась отразить удар.

— Простите. Но я хотел, чтобы вы узнали как можно быстрее. Фогеля хватил удар.

— Что с ним? — Она выдавила свою самую ледяную улыбку — можно подумать, ей предложили вложить деньги в мексиканскую экономику.

— Сердечный приступ. Ничего особо серьезного…

Улыбка превратилась в максимально покровительственную: Мексика получала отказ…

— Ты сам поставил диагноз? — Ее голова по-прежнему была наклонена так, словно она наблюдала за гостями вокруг бассейна.

— Это все, что я сумел выудить у его помощника, — неловко пробормотал Пьер. Что-то отвратительное проступило на долю секунды в ее лице, будто с него слетела маска.

— Он врач?

— Нет.

— Понятно. У тебя есть заключение врача?

— Нет.

— Где сейчас Фогель?

— Он настоял на том, чтобы немедленно лететь домой. Немецкий банк нанял медицинский самолет. Тот самый, на котором они перевозили президента в Вашингтон, когда ему стало плохо во время прошлогодней поездки в Россию.

Она кивнула, по-прежнему не отрывая взгляда от гостей. Учитывая то, чего стремился достичь Фогель, он постарается находиться как можно ближе к банку; во Франкфурте его больничная палата превратится в кабинет.

— Помощник сказал, как это случилось? — спросила она.

— Фогель уже одевался, чтобы идти сюда, и неожиданно почувствовал приступ боли в груди и плече. Он сумел позвать на помощь.

— Значит, сознания не потерял? — Все больше гостей стало смотреть в ее сторону, догадываясь, что случилось нечто непредвиденное. Она улыбнулась им, а потом повернулась к Пьеру. — Позвони моему пилоту. Скажи, что я хочу вылететь немедленно.

— Сказать ему, чтобы регистрировал полет во Франкфурт?

— В Стокгольм, — резко сказала она. — Ты что, забыл? Нобелевская премия.

Снова Пьер увидел промельк того гадкого выражения на нее лице.

— Воспользуйся мобильным. — Она кивнула на его оттопырившийся от радиотелефона пиджак. — Вот милый мальчик.

Пьер отошел в угол площадки у бассейна, чтобы позвонить, а Мадам быстро прошла к лестнице, бормоча на ходу прощания и прося всех продолжать веселиться. Сзади шел Дирк, вежливо оттирая каждого гостя, пытавшегося вовлечь ее в разговоры. У подножия лестницы она кивнула пианисту — тот начал играть.

Поднимаясь по лестнице, она продолжала думать, как учил ее Элмер. Всегда бей по самому больному, подружка, говаривал он, сражаясь за вложенные инвестиции. Чем сложнее дело, тем проще будет решение, если доберешься до самой сути.

Сердечный приступ Фогеля был не настолько серьезен, чтобы удержать его от перелета домой. И в пути к его услугам будут лучшие врачи и медицинское оборудование. Тем не менее, если он умрет, это наверняка нарушит все планы, которые она так четко рассчитала. С тем, кто его заменит, сладить, конечно, будет уже не так легко. Люди с прошлым Фогеля — и с его слабостями — встречаются очень редко. Ее службы изучили его с обычной тщательностью и затратили значительные суммы на добычу улик. Теперь негативы находились в ее спальне, в сейфе. Фогель еще жив, а у нее был весь необходимый материал, чтобы держать его под контролем. Такова была ее самая суть.

Она подошла к дверям на веранду и повернулась к Дирку.

— Возвращайся и развлекай гостей. В этой поездке ты мне не понадобишься.

Пианист видел, как двери за ней резко захлопнулись, а свергнутый с трона юнец повернулся и стал медленно спускаться по лестнице.

В гостиной Мадам подошла к телефонному аппарату, стоявшему на тумбочке эпохи Возрождения, и набрала номер. Когда Стокгольм ответил, она торопливо произнесла:

— Я хочу, чтобы вы устроили мне встречу с Иосифом Крамером, — и повесила трубку.

В качестве нобелевского лауреата нейрохирурга причислят к медицинской элите. Он будет знать то, что ей нужно, и никогда не заподозрит причину ее любопытства. Получив ответы, она сумеет предпринять следующий шаг, время пока еще есть. Густав говорил, что критический период после любого сердечного приступа — следующие двенадцать часов. Если Фогель справится, то начнет строить планы на будущее — такова его натура. И тогда настанет подходящее время предложить ему новое сердце. Помня о том, как близко подошел к роковой черте, он будет только благодарен. Всегда помни про самую суть. Ты только не забывай об этом, подружка, и у тебя не будет никаких проблем.

Она подошла к Рубенсу — единственному украшению на противоположной окнам простой белой стене, сдвинула картину и открыла сейф в стене. Вытащила конверт с негативами и пачку отпечатанных с них фотографий. Она уже много раз видела их, но отвращение, которое они вызывали, каждый раз было ей внове. Как мог кто-то получать удовольствие, делая такое с ребенком?

К моменту смерти Элмера она была на втором месяце беременности — его ребенок. Шок от его смерти повлек за собой выкидыш. Она сунула фотографии обратно в конверт и положила в свой чемодан. Едва она успела сделать это, как зазвонил телефон.

— Ваша встреча с доктором Крамером обговорена. Она состоится сразу же после церемонии вручения Нобелевской премии, Мадам, — сказал граф Олаф Линдман, директор Нобелевского фонда в Стокгольме.