Окрик памяти. Книга вторая

Активная история тюменских нефти и газа насчитывает почти полвека. А сколько лет поисков, исследований, неудач, споров и озарений предшествовало этому замечательному событию! И всюду вместе с геологами главные испытания и трудности делили полевые буровые бригады – главная ударная сила разведчиков нефтяных недр, подтверждающая или опровергающая результаты их предварительных прогнозов. Веками земные глубины без буровиков и без результатов их труда – скважина и керн – оставались тайной за семью замками, опутанной сетями сомнений, неуверенности и незавершенности. Возможно, по этой причине интерес к Тюмени, ее нефти, к людям Тюменщины с годами не ослабевает. Уходят годы, пропадают из памяти многие события и факты. То, что казалось будничным сегодня, через месяцы и годы выглядит значительным, впечатляющим и дорогим. Нельзя, чтобы все это уходило вместе с людьми и забывалось.

В поисках начал любого технического достижения всегда важно знать имя первопроходца. Вот почему особый интерес вызывает просмотр наиболее ранних опубликованных материалов по истории Сибири, при изучении которых можно надеяться найти сведения о мастерах-умельцах и об их именах, в том числе – о первооткрывателях горных богатств.

ВОРОШИЛКО ВЛАСЬЕВ – ТРУБНЫЙ МАСТЕР

В наше время обыкновенно говорят, что в научном или краеведческом исследовании важнее всего поставить задачу, а уж решить ее как-нибудь сумеют: навалятся скопом и одолеют... Стратегия поиска строилась на просмотре литературы об истории Сибири самых ранних изданий. Первую ласточку удалось встретить в книге Н.И. Фальковского[26]. В ней была ссылка на строительство скважин трубными мастерами на речке Негле в Верхотурском уезде. События происходили около 1600-го года, или спустя менее 20 лет после вхождения Сибири в состав России. Упоминалось имя солевара Ворошилко Власьева. Он вел разведку выходов подземных вод – ключей с большим содержанием соли – весьма дефицитного по тем временам пищевого продукта. Вместе с трубным мастером он «посадил одну трубу» (т.е. скважину) возле города Пелыма у слияния рек Пелыма и Тавды. Пелым – русский город, существовавший в Сибири с конца XVI века. Он основан в 1593 году на месте городка-центра одноименного вогульского княжества.

Верхотурский и Пелымский уезды только в наши дни административно отнесены к Уралу. А тогда они справедливо, как и все другие уезды восточного склона Урала, считались сибирскими. Уже в те времена наблюдательные солевары заметили важную в практическом отношении закономерность: с увеличением глубины залегания соляных растворов концентрация соли возрастала. Следовательно, добыча соли могла быть тем экономичнее, чем глубже колодец или скважина.

С тех пор, когда была ясно осознана эта необходимость, и родилось бурение скважин на соляные рассолы.

Упоминание о Ворошилко Власьеве есть также в статье М.П. Толстого[27]. Кратко описано письмо Годунова, датированное 29 ноября 1602 года. В письме Годунов излагает жалобу простого солевара Ворошилко Власьева, который по приказу Годунова приехал в Верхотурье вместе с трубным мастером и гневался на воеводу Львова и голову Новосильцева за плохую работу по добыче соли в Верхотурском уезде. Письмо считалось одним из первых документов, в которых упоминаются работы по сооружению скважин в Западной Сибири, а Ворошилко Власьева считали посланцем Годунова.

Более ранние документы заставляют изменить эту первоначальную версию. Дело обстояло несколько иначе.

Ссылки на литературные источники в описанных публикациях вывели меня на книгу Г.Ф. Миллера (1705–1783 гг.) «История Сибири», написанную в 1750–1752 гг.[28] Герард Миллер, член Петербургской академии наук, известный историк и археограф, в течение десяти лет (1733–1743 гг.) изучал архивы в административных центрах Западной Сибири, в том числе в Тюмени. Знаменитый свод документов, так называемые «Портфели Миллера», частично вошли в «Историю Сибири». Книга неоднократно издавалась сначала на немецком (1763 г.), затем на русском языках (1787 г.). В наше время два тома «Истории...» опубликованы в 1937–1941 гг.

В приложениях ко второму тому имеются копии одиннадцати документов, описывающих работу по сооружению, эксплуатации и охране соляных скважин на протяжении 1600–1606 годов.

В 1600 году по соседству с городом Пелымом на реке Покчинке, притоке Сосьвы, стрельцом Василием Осетром был найден соляной ключ. Тобольский воевода Семен Сабуров, получивший письмо с таким сообщением, послал пелымскому воеводе Тихону Траханиотову знающих и умеющих варить соль людей. В начале июля 1600 года тобольский воевода писал: «...послал я к вам из Тобольска для соляного промыслу пушкаря Ворошилко Власьева. И как, господине, к вам на Пелым пушкарь Ворошилко приедет, и вы б, господине, того Ворошилку да стрельца Ваську Осетра и иных стрельцов, да целовальника послали на ту речку, где стрелец Васька Осетр соляной расол нашел, а велели б есте им в той речке соляные воды и ключа соляного сыскивать...; да что соли сварится, а вы б тое соль с Ворошилком же прислали ко мне в Тобольск. Да о том бы есте ко мне отписали, в коликих водах соль сядет и из скольких ведр сколько соли выйдет, чтоб мне было ведомо».

В документах о Сибири это письмо содержит первое упоминание о пушкаре-тобольчанине Ворошилко Власьеве. Оно интересно также тем, что уже в тс годы разведочные работы поставлены были на солидную количественную оценку сырья («из скольких ведр сколько соли выйдет»). Всего за несколько месяцев Ворошилко провел оценку ключевых вод по р. Покчинке. Тогда же, пользуясь сведениями местных вогул, он разведал новые выходы воды с большим содержанием соли в устье речки Неглы, вверх по реке Сосьве. Место было удобное, рядом с большой дорогой, ведущей из Верхотурья в Пелым и Тобольск. О благоприятных результатах он лично доложил тобольскому воеводе, и тот в октябре того же года, спустя три месяца с начала работ, дал указание о постройке солеварни. Трубный мастер и необходимые для начала работ железные снасти были привезены по реке Тавде на стругах из Тобольска. Предполагалось, что к весне 1601 года соляная варница будет готова (илл. 306).

Начало работ осложнилось отказом вогул работать на строительстве. Дело дошло до бунта. Пробные испытания варницы показали плохое качество соли. Соль не имела товарного вида, была серой и грязной. Выход следовало искать в получении воды с больших глубин. Поэтому Ворошилко Власьеву было предписано ехать на Чусовую для привлечения к работам опытных трубных мастеров и за «трубными снастями», т.е. буровым оборудованием. Еще в 1568 году Иван IV пожаловал Строгановым реку Чусовую с условием «крепости поделать, городок поставить и около городка усоленные промысла, варницы и дворы ставить». С тех пор на Чусовой сохранились «трубные снасти», за которыми и был командирован Власьев (вероятнее всего, в Верхне-Чусовские городки). Типовая конструкция бурового станка строгановских времен хорошо известна. Такие ли снасти привез Ворошилко Власьев на Пелым, или другие, более простые, неизвестно. Но в итоге поездки он «садил трубы в землю», т.е. бурил скважины.

Годунов в сентябре 1601 года в грамоте на имя князя Матвея Львова приказал продолжать работы на соляном промысле на речке Негле, расширить поиски. Ответственность возлагалась лично на Власьева, что говорит о его авторитете в глазах столь высокой особы: «...чтоб однолично лучшему росолу отыскивать... и в том месте трубному мастеру трубу сделав садити,... чтоб росол найти лучше прежнего,...чтоб вперед в сибирские города с Руси соль не посылати». В другом письме указание было еще более категоричным: «...на сей земле соли варити на расход на все сибирские городы».

Необходимость в соляном промысле на сибирской земле была столь важна, что тобольский воевода не жалел ни средств, ни людей.

Ворошилко Власьев был вызван в Москву к Годунову. В конце 1602 года он вернулся в Верхотурье с грамотой Годунова и вручил ее Матвею Львову 5 января 1603 года. Этот документ особенно важен. Из него следует, что Ворошилко Власьсв с трубным мастером еще в марте 1601 года «трубы гнел и росолу сыскивал и садил четыре трубы» (читай: четыре скважины). Скважины бурились не только на сухом месте, но на озерах, болотах и в ручьях. Одна скважина была сооружена на р. Покчинке. Скважина оказалась неудачной и зимой перемерзла. Из доклада Власьева Годунову следовало, что работы велись плохо, рабочих рук не хватало, местная власть не уделяла промыслу необходимого внимания. Годунов метал громы: «...и ты (М. Львов) соляным промыслом не радеешь, досматривать не ездишь и нашего указу не слушаешь». Воевода был смещен. Замена воеводы, к которой Ворошилко имел прямое участие, не осталась для трубного мастера без последствий. В 1604 году он был обвинен в том, что скрыл от воеводы готовившиеся восстания вогул с намерением сжечь солеварни: «...а Ворошилко, государь, о том к нам, холопам твоим, не писал», – докладывал Годунову новый воевода. Неэкономичность добычи соли, воровство вогулами государственного инвентаря, денежные долги казаков также способствовали устранению Ворошилко, на энтузиазме и старании которого держались промыслы. Грамотой от 22 октября 1605 года над солеваром Ворошилко был произведен сыск, и его имя перестало упоминаться в официальной переписке. Дальнейшая судьба первого буровика-розмысла[29] Западной Сибири, выходца из народа, пушкаря, трубного мастера и солевара, тобольчанина Ворошилко Власьева, к сожалению, мало известна.

Так, в словаре Верхотурского уезда, изданном в 1910 году, упоминается Кошайское село при впадении реки Неглы и Сосьву. Село выросло в 1600 году из бывшего Кошайского караула на дороге из Верхотурья в Пелым. Здесь-то и поселился Ворошилко Власьев после крушения своей карьеры. В селе Ворошилко продолжил солеваренье, правда, не надолго. По переписи Верхотурского уезда 1624 года в Кошае был двор посадского человека из Верхотурья Василия Ворошилкова. В более поздней переписи 1680 года на реке Негле у Сосьвы значится деревня Ворошилова того же посадского человека. Трудно сказать, когда ушел из жизни Василий Ворошилков. Ясно одно: ему была дарована долгая жизнь и он был уважаем. Об этом свидетельствует изменение фамилии: она уже не звучит по-холопски. До сих пор среди жителей упомянутых селений фамилия Ворошилов часто встречается.

После отстранения Власьева от руководства работами буровое оборудование на Пелыме было снято и в 1606 году возвращено в Верхотурье. Варение соли прекратилось. Остатки пелымских варниц, по свидетельству Миллера, сохранились до середины XVIII века. Угасанию Пелымских соляных промыслов способствовали богатые находки соли на озере Ямыш в районе Тобольска вверх по течению Иртыша (1601 г.) и вблизи Тары (1610 г.). Соль выпаривалась из озерной воды. Снабжение сибирских городов солью улучшилось настолько, что дорогостоящие буровые работы больше не понадобились. Короткая, но яркая история Пелымских промыслов печально завершилась...

ПЕРВЫЕ БУРОВЫЕ СКВАЖИНЫ В ЗАПАДНОЙ СИБИРИ

Посетители музея истории науки и техники Зауралья при нефтегазовом университете, осматривая зал истории открытий нефти и газа, часто спрашивают: когда на территории Западно-Сибирской низменности впервые появились буровые скважины? На простой, казалось бы, вопрос не так-то легко найти обоснованный ответ, и по мере накопления в фондах музея документальных материалов сведения о бурении скважин отодвигают эту дату все дальше и дальше в глубь прошлых десятилетий и веков.

Содержание ответа зависит и от назначения скважины. Если она предназначена для поисков и разведки твердых полезных ископаемых, то ответ может быть один, а если для разведки и добычи жидких (вода, в том числе – термальная минерализованная, рассолы, нефть, газоконденсат) или газообразных подземных богатств Земли, то другой. Материалы по скважинам первой группы здесь не рассматриваются.

О бурении первых скважин в Сибири в технической литературе по нефтепромысловому делу существует много разрозненных сведений. Нефтяные скважины в Восточной Сибири, например, известны с конца прошлого столетия. Их строительство связано с именем Г.И. Зотова на Сахалине в местах выхода на поверхность асфальта в районе р. Охи (1892 г.). В Центральной Сибири поисковые скважины на нефть с 1900 года проходили на берегах и со льда озера Байкал. Работы велись под руководством начальника Иркутского горного управления В.Д. Рязанова. Позже, уже в начале 1930-х годов, арктические буровые работы в больших по тому времени объемах проводились на восточном Таймыре на побережье Ледовитого океана – нефтяные месторождения Нордвика.

И все же самые первые скважины в Сибири, в ее западной части и в Зауралье, известны много раньше. Они строились нашими предшественниками еще в неспокойные времена Бориса Годунова для поисков и добычи стратегического сырья всех времен и народов – соли, получаемой из соляных растворов (см. выше). В знаменитых «портфелях» академика Герарда Миллера – коллеги М.В. Ломоносова по Российской академии наук, содержатся интереснейшие документы истории Сибири за несколько веков. В них подробно описываются поиски соли бурением скважин в районе современного Пелыма, что недалеко от нефтедобывающего района на реке Конде с центром в Шаиме и Урае. Буровыми работами руководил упоминавшийся Ворошилко Власьев из Тобольска – пушкарь. Надо полагать, в те давние времена считалось, что если мастер способен сверлить стволы пушек, то уж сверление-бурение стволов скважин в земле – дело менее хитрое, чем изготовление грозного оружия...

Находка соляных рассолов в Зауралье в начале 1600-х годов по своей стратегической значимости для государства может быть приравнена к открытию нефтяных месторождений в наше время в тех же краях.

Система древнего русского способа бурения напоминала извлечение воды из колодца с помощью журавля: и там, и тут журавль – обязательная принадлежность колодца-скважины и буровой вышки. Масштабы буровых сооружений того времени до сих пор поражают воображение. Так, высота журавля, он назывался очапом, превышала полтора-два десятка метров. Коромысло журавля, совершающее качательное движение, имело длину около 20 метров (илл. 307). Глубина обсаженной деревом скважины («трубы») превышала 100 метров, а ее диаметр достигал метра (илл. 308). Как видно из фотографии, законсервированные солевой пропиткой деревянные крепления устья простояли не один век и во многих местах сохранились до нашего времени.

Первое упоминание о разведках на нефть бурением в Тобольской губернии обычно относят к 1911 году. В октябре этого года, как сообщала газета «Тобольские губернские ведомости», товарищество «Пономаренко и К°», принадлежавшее, вероятнее всего, не местным предпринимателям, получило дозволительное свидетельство на право производства разведок нефти в Тобольском уезде в районе Цингалинских Юрт (нижнее течение р. Конды), что недалеко от современного Горноправдинска на Иртыше. Основанием для поисков послужили многочисленные находки масляных пятен на поверхности воды в болотах и ручьях. Под ручное бурение отводилась небольшая площадь, размером около 40 квадратных десятин, сроком на два года и с условием, что другие промышленники будут лишены права производства работ на этом участке.

Надеяться на успех в столь короткий срок и на крохотном пятачке пространства мог только авантюрист, не знающий основ нефтяной геологии и делающий выводы о перспективах на основе лишь единичных находок ржавых пленок на поверхности воды. Может быть, поэтому история поисков нефти в упомянутом районе в начале века не располагает сведениями о благоприятных итогах экспедиции.

Говорят, лиха беда – начало. Слухи о поисках нефти быстро распространились в округе. Почти в то же время, в октябре 1911, года нашлись охотники испытать счастье среди тобольских и тюменских купцов. Азарт поиска подогревали находки ржавых пятен в окрестностях Тюмени на поверхности воды в болотах. По инициативе одного из чиновников Тобольского губернского управления, старшего техника Засули Геннадия Давыдовича, в скоплении «подозрительных» мест на Пышминских болотах, что в 20 верстах южнее Тюмени, установили станок ручного бурения системы горного инженера С.Г. Войслава. В моем архиве недавно появилась фотография буровой бригады и этого станка (илл. 309). Снимок датирован осенне-зимними месяцами 1911–1912 года с надписью на обороте: «Буровая разведка Пышминского болота».

Треногий копер-вышка с блоком наверху, кованые металлические штанги квадратного сечения, клепаные обсадные трубы на устье скважины и земляной бур над ним, штанговый поворотный ключ в руках одного из рабочих – все это типичные элементы ударно-поворотного способа ручного бурения. Судя по длине извлеченного из скважины инструмента, глубина скважины достигала 10 метров. На дальнем плане виден дощатый забор для защиты от ветра.

На переднем плане снимка, склонившись на колено, слева от трубы на устье скважины расположился руководитель предприятия техник Г.Д. Засуль. О нем мало что известно. Молодые годы он провел в Тюмени, в 1905 году служил матросом на Балтике в военном порту им. императора Александра III на крейсере «Дон». После возвращения домой из армии, используя опыт обслуживания механизмов на судах, работал по технической части в губернских организациях, в том числе и в послереволюционные годы. Не удалось пока узнать и результаты поискового бурения на Пышминских болотах.

Найденные фотодокументы, публикуемые впервые, расширяют наши знания о сибирских специалистах и о поисковых геологоразведочных работах в Тюменском округе в самом начале минувшего столетия.

Первые газовые скважины известны в Западной Сибири с 1934 года как результат геологических исследований экспедиций под руководством Н.А. Гедройца и В.Н. Сакса в устье Енисея и в Норильском районе. Справедливости ради следует отметить, что непромышленное выделение газа из скважин, предназначенных для добывания рассола, наблюдалось много раньше. В этой связи любопытен следующий интересный факт. В декабре 1944 года, еще шла война, в деревне Струнино Серовского района Свердловской области вступила в работу первая на восточном склоне Урала и в Западной Сибири электростанция, работающая на природном газе. Станция была смонтирована под руководством начальника Сосьвинской геологической экспедиции

В.С. Покатилова рядом с одной из поисковых скважин, из которой вместе с водой выделялся пузырями газ. От воды газ отделялся простейшим сепаратором, изготовленным из обыкновенной железной бочки. Крохотная электростанция, кроме Струнино, освещала еще три близлежащие деревни: Алексеевку, Сосьву и Кошай. По необъяснимому стечению обстоятельств, деревня Кошай еще в 1600-х годах стала местом постоянного проживания первого буровика Сибири Ворошилко Власьева...

Накануне войны с Германией в конце 1940 – начале 1941 года притоки газа наблюдались при бурении глубоких разведочных скважин на берегах озера Большая Индра близ города Тавда, что в 150 километрах к северо-западу от Тюмени. Об этом примечательном событии мы расскажем несколько позже. Обильное выделение газа происходит из всех опорных скважин, пробуренных в 1940–50-х годах в окрестностях Тюмени и дающих минерализованную воду. На их основе построены и успешно действуют несколько водолечебниц.

Скважина, которая впервые в Западной Сибири дала промышленный газ, была пробурена в 1953 году в селе Березово на Северной Сосьве, недалеко от впадения ее в Обь. Мощный газовый фонтан дал геологам уверенность в перспективах не только зауральского газа, но и нефти. С начала 60-х годов в строй действующих стали входить нефтяные скважины Шаима и Урая на р. Конде, Сургута, Усть-Балыка, Мегиона и Нижневартовска – по широтному течению Оби, и в других районах Западно-Сибирской низменности. На месте некоторых скважин-первооткрывательниц в разные годы геологами и эксплуатационниками были установлены памятные обелиски-знаки, например, в Мегионе (илл. 310).

«НЕФТЯНОЕ ТОВАРИЩЕСТВО НОБЕЛЬ» В ТЮМЕНИ И ТОБОЛЬСКЕ

Как-то мне довелось работать в республиканском архиве и публичной библиотеке Азербайджана в Баку. Искал материалы об отце известного разведчика Рихарда Зорге – забытом теперь Зорге-старшем, а в начале века весьма авторитетном специалисте-нефтянике с европейским именем, творце одной из первых в мире обстоятельной монографии по технологии нефтедобычи, изданной в Берлине на немецком языке в 1908 году. Там, в Баку, и попала мне в руки роскошно изданная книга «Двадцатипятилетие товарищества нефтяного производства братьев Нобель». На одной из страниц я с удивлением прочитал, что товарищество, располагающее в России почти двумястами собственными складами нефтепродуктов, арендует еще с десяток нефтебаз, в том числе в Тюмени (!). Равнодушное поначалу перелистывание страниц тут же сменилось тщательным просмотром солидного фолианта.

И вот что выяснилось. К 1904 году Нобели распространили свое влияние почти на всю Сибирь и Зауралье. Продажа населению и отпуск оптом керосина, бензина и масел со складов Нобелей проводилась в Екатеринбурге, Невьянске, Камышлове, Челябинске, Кургане, Омске, Томске, Барнауле, Каинске, Бийске, Петропавловске, Семипалатинске, Красноярске, Иркутске, Хабаровске, Владивостоке и в других городах.

Неожиданно родившаяся тема захватила меня на много лет, и только недавно, благодаря помощи Тюменского областного архива и его Тобольского филиала, моя «нобелевская» папка «созрела».

Нефтяным делом семья Нобелей, почти на столетие связавшая себя с Россией, стала заниматься с 1876 года, когда три брата – Роберт (1829–1896 гг.), Людвиг (1831–1888 гг.) и Альфред (учредитель Нобелевской премии) – основали свое товарищество после приобретения в Баку нефтяных участков и перерабатывающего завода. Все три брата ушли из жизни в сравнительно молодом возрасте. Их деятельность в России продолжили старшие сыновья Людвига Нобеля: Карл (1862–1893 гг.) и Эммануил (1859–1932 гг.). Последний руководил товариществом до 1917 года, после чего был вынужден покинуть Россию: неблагодарная страна национализировала его имущество.

За участие в российских промышленных выставках 1882 и 1896 годов в Москве и Нижнем Новгороде товарищество получило высокие награды: право изображения на своей продукции, в рекламе и вывеске государственного герба за особые заслуги в развитии русской промышленности. Вопреки распространенной версии историков советского периода, «Товарищество братьев Нобель» одно из немногих проявляло заметную социальную защиту своих рабочих и служащих. Впервые не только в русской, но и в мировой промышленности, задолго до Форда, Нобели предложили в сфере предпринимательства новую социально-экономическую политику, заключающуюся в том, что были взаимосвязаны интересы как предприятия и его хозяина, гак и непосредственных участников производственного процесса. Вознаграждение за труд стало зависеть от успеха предприятия в целом. Именно тогда родился знаменитый принцип цивилизованного предпринимательства о приоритете чести над прибылью. Например, в Уставе товарищества предусматривалось выделение почти половины прибыли на обязательное поощрение работающих. Назовите мне, где сейчас в России находится частное предприятие, не говоря уже о государственном, условия найма рабочих которого достигают нобелевских?

В Тюмени торговля керосином – основным продуктом переработки нефти в конце XIX века – велась и до Нобелей. Так, в рекламных материалах указывается, что с 1894 года керосин сбывали торговый дом Алексея Шитова, торгово-промышленное и пароходное общество «Волга» (контора, пристань, склад), нефтепромышленное и торговое общество «Мазут». Торговали в Тюмени керосином и нефтяными остатками бакинский нефтяной магнат Шамси Асадуллаев и Каспийское товарищество (склад). В Тюмени по улице Орджоникидзе лет тридцать назад, напротив того места, где позже был выстроен Центральный универмаг, работала одноэтажная керосиновая кирпичная лавка, действовавшая на Базарной площади с конца XIX века, позже разрушенная. Вспоминается, как в один из дней 1964 года на дверях лавки я прочитал объявление незадачливой продавщицы: «Карасина нет и неизвесна» (!..).

Нарастание потребности в осветительном керосине в районах Зауралья и Западной Сибири заставило «Товарищество бр. Нобель» распространить свое влияние и надежды на дополнительную прибыль на основные сибирские города, особенно на Омск, Тюмень и Тобольск – крупные речные порты на Туре и Иртыше, от которых начинался великий сибирский речной путь, связывающий агропромышленные центры Западной Сибири (илл. 311).

Пока же Нобели только арендовали в Тюмени землю под небольшой склад и торговлю. В этих условиях противостоять другим, достаточно сильным конкурентам было непросто. Требовалось расширение складов, скупка земли и, главное, увеличение объемов торговли. С этой целью в июне–июле 1909 года доверенный «Товарищества нефтяного производства бр. Нобель» коллежский советник А. Айдаров и тюменский городской голова А.И. Текутьев обратились в строительное отделение Тобольского губернского управления с просьбой об утверждении проекта на устройство керосинового склада.

Отзывчивый на полезные новшества А.И. Текутьев в сопроводительном письме в Тобольск особо подчеркивал, что «скорейшее устройство склада в интересах городского управления и населения города весьма желательно». Одновременно решалась проблема отвода земли и приобретения ее Нобелями.

19 августа 1909 года из Тобольска был получен протокол совещания техников строительного отделения за подписью губернского инженера А. Радецкого-Микуна и губернского архитектора Л. Андреева. Соглашаясь с предложением товарищества и утверждая проект, губернский инженер настаивал на усилении противопожарной и, как принято говорить теперь, экологической безопасности: устройство земляного вала и зеленых насаждений, применение негорючих строительных материалов, предотвращение стоков нефтяных отходов в реку.

Проект нефтесклада, составленный техником товарищества Л. Карташовым, предусматривал сооружение на берегу Туры возле лесопилки и складов братьев С. и М. Кыркаловых (сейчас судостроительный завод) шести резервуаров для мазута, нефти и керосина, двухэтажного жилого и административного здания (контора), подвала для хранения масел, конюшни и каретника, бондарки, железнодорожного тупика и платформы, убежища, бани, пожарного депо и системы трубопроводов от платформы к хранилищам и речному причалу. Нефтепродукты самотеком доставлялись на баржи для транспортировки по рекам в места, удаленные от железных дорог. По сути дела, нобелевские трубопроводы в Тюмени стали одними из первых в Сибири, предваряя появление грандиозной сети трубопроводного транспорта в наше время (илл. 312).

После постройки складов их работу обслуживали два буксирных судна (один из них – на двигателе Дизеля: новинка тех лет!), несколько барж и собственная пристань. Цистерны для хранения нефтепродуктов емкостью от 10 до 200 тысяч пудов строились по заказу товарищества на Жабынском судостроительном заводе в поселке Мыс под Тюменью.

В 1919 году склады братьев Нобель были национализированы, а незадолго до этого события многие помещения пострадали во время военных событий в городе. Восстановление склада затянулось на долгие годы. Полностью они вошли в строй только к началу 1926 года. Нобелевские склады в Тюмени до сих пор служат на том же месте, где они были заложены, но, разумеется, в полностью обновленном виде. Как рассказывают старожилы, клепаные цистерны-хранилища с надписью «Бр. Нобель» стояли еще в начале 80-х годов. Они исчезли после взрыва на нефтебазе: растащили на автогаражи (уральский металл оказался завидной прочности...). В Тюменском облархиве дело нефтебазы, к сожалению, начинается только с момента ее национализации в 1919 году. К счастью для архивиста, в 1919 году, как это всегда случается в тревожные времена, были перебои с бумагой. Поэтому служащие Нефтебазы всю переписку вели на обратной стороне писем и бланков склада товарищества. Оказалось, что обратная сторона писем 1919–1926 гг. содержала весьма важную информацию за 1908–1917 годы. Она целиком использована в настоящей публикации.

С 1908 года «Товарищество бр. Нобель» арендовало также место для собственного склада и в Тобольске, в районе Подчувашского предместья – там же, где и сейчас располагается нефтебаза (илл. 313).

Строительство капитальных складов и причала на Иртыше началось несколько позже, чем в Тюмени. Так, в марте 1910 года доверенные товарищества дворянин А.Я. Сулин и некий А.П. Землянов обратились в строительный отдел Тобольского губернского управления с просьбой об утверждении соответствующего проекта.

В общих чертах проект, составленный инженером Л. Шокальским, повторял тюменский, но был значительно упрощен: четыре хранилища, подвал, ледник, конюшня, жилой дом, бондарка. Через год после подачи заявки проект утвердили (волокита на Руси всегда была в чести у многих поколений чиновничества, дело не спасало даже громкое имя Нобелей...).

Строительство базы проводилось пароходным обществом «Волга». Тогда же, в 1911 году, на окраине подгорной части Тобольска товарищество соорудило каменную одноэтажную керосиновую лавку, получившую в народе прозвище «каменушка». Она сохранилась до сих пор (ул. Ленина, 97), в ней размещается склад (илл. 314). В лавке продавали керосин, мазут, колесную мазь, лампы Нобеля и принадлежности к ним. Лавка занималась разливом керосина вплоть до шестидесятых годов минувшего столетия. Она – единственный сохранившийся на территории Тюменской области памятник деятельности всемирно известной российской фирмы «Бр. Нобель» и подлежит государственной охране.

Здание интересно некоторыми особенностями промышленной архитектуры и торговых домов начала прошлого века, такими, как профилированный карниз и лучковые завершения удлиненных окон. К сожалению, некоторые окна заложены кирпичом, а крыша лишена первоначального вида.

КТО ВЫ, ИНЖЕНЕР ЗОРГЕ?

Широко известны давние и плодотворные связи Тюмени с Азербайджаном и его столицей Баку, бывшей когда-то нефтяной Меккой России. В шестидесятых–семидесятых годах двадцатого века в Тюмени проходили традиционные дни Азербайджана, а в Баку торжественно принимали сибирские делегации. Нефтяные предприятия, научно-исследовательские и учебные институты с первых лет после открытия нефтяных сокровищ Западной Сибири тесно сотрудничали. Специалисты самых разных профилей обменивались опытом, публиковали совместные работы, готовили нефтяные кадры. К сожалению, после отделения Азербайджана от России взаимовыгодное отношение нефтяников почти прекратилось.

Память о тесных прошлых контактах с опытными нефтяниками из Баку не должна исчезнуть. Вот почему тему очередного раздела книги я решил посвятить эпизоду почти столетней давности, в котором затрагивается судьба одной бакинской семьи. Фамилия ее известна всему миру – это семья Зорге. Немаловажно, что ее глава – инженер-нефтяник, был выходцем из Германии, с которой Тюмень на протяжении нескольких десятилетий укрепила свои отношения, в том числе и с ее нефтедобывающими службами. События, описанные ниже, не только связали воедино элементы судеб отдельных людей из существенно отдаленных друг от друга трех стран (России, Азербайджана и Германии), но и оставили заметный след в истории нефтяной промышленности нашей страны.

О Рихарде Зорге, представителе младшего поколения упомянутой семьи, будущем знаменитом советском разведчике, написано много. В книгах и статьях о нем мне бросилась в глаза одна закономерность: отец Рихарда, инженер бакинских нефтепромыслов, всюду изображался как человек с противоречивым характером и почти всегда негативно.

Вероятно, я бы не обратил на это внимания, если бы не один случай. Однажды в библиотеке мне попала на глаза книга известного русского горного инженера профессора Н.С. Успенского «Курс глубокого бурения ударным способом», изданная в 1924 году.

Во введении я с удивлением прочел следующее: «В конце настоящей части своего курса автор приводит детальный подсчет затрат энергии на прямую и обратную промывку при бурении, взятый из указанных в литературных источниках теоретических исследований известного бакинского теоретика и практика бурения Р. Зорге... Эти исследования... имеют для практики большую ценность».

В странном противоречии находились эти факты с оценкой деятельности Зорге-старшего в некоторых книгах нашего времени. Достаточно привести выдержку из книги Марии и Михаила Колесниковых «Рихард Зорге» (серия «ЖЗЛ», «Молодая гвардия», М., 1971): «Сперва Зорге работал на буровой вышке, потом перешел на нефтезавод. В нефтяном деле он смыслил мало, но был прилежен и исподволь учился у местных мастеров, которые по знанию добычи нефти очень часто превосходили иностранных специалистов». А потому Р. Зорге ничего более не оставалось, как заняться скупкой и перепродажей нефтяных участков, вкладыванием сбережений в выгодные дела. Так превратился он в добропорядочного респектабельного буржуа.

Но в эту простенькую схему не укладывалось множество фактов. Почему старшие сыновья, Герман и Вильгельм, в отличие, якобы, от Ики Зорге – младшего брата, будущего разведчика, с большим уважением относились к отцу? Почему фирма Нобелей безгранично доверяла Р. Зорге, поручая ему приобретение бурового оборудования за рубежом, полагаясь на его инженерный авторитет и производственный опыт? Чем, наконец, объяснить, что именно в России Зорге-старший стал выдающимся нефтяным специалистом, получил инженерное и научное признание?

Эти вопросы привели меня в Центральный государственный исторический архив (ЦГИА) Азербайджанской ССР и в Республиканскую научно-техническую библиотеку имени Ахундова в Баку. Удалось ознакомиться с фондами «Бакинского отдела Товарищества нефтяного производства бр. Нобель», где сохранились страницы переписки Зорге-старшего с техническим отделом товарищества в Петербурге и его конторой в Баку[30]. А в библиотеке нашелся экземпляр книги Р. Зорге, на которую ссылался профессор Н.С. Успенский.

Выяснились факты, ускользнувшие от авторов многих прежних публикаций.

Биография Зорге-старшего изучена крайне слабо. В различных изданиях ошибочно указывается год его смерти (от действительного 1907 до 1912). Существует путаница и с правильным написанием имени. Согласно немецкой традиции, полное имя Зорге-старшего звучит как Герман Адольф Рихард Курт Зорге. В различных публикациях его называют то Адольфом, то Куртом, то Германом... К счастью, сам человек всегда лучше, чем кто-либо другой, знает свое имя: Зорге-старший все свои письма подписывал «Рихард Зорге». Вот почему Зорге-младший до тех пор, пока не стал разведчиком, называл себя Икой Рихардовичем. Под этим именем ему были оформлены документы в середине 20-х годов после приезда в Советский Союз. Поселившись в 1885 году в Баку, Зорге-старший работал на нефтепромыслах и вскоре стал владельцем небольшой механической и чугунолитейной мастерской в Сабунчах. Мастерская выполняла заказы для нефтепромышленников, в том числе для предприятий фирмы бр. Нобель. Рядом с мастерскими у Соленого озера семья имела собственный дом, сохранившийся и поныне. Эпидемия холеры унесла супругу Зорге-старшего. Женитьба на русской женщине Нине Кобелевой увеличила в 1895 году семью инженера на одного человека: родился Ика Зорге – будущий разведчик.

Рихард Зорге (илл. 315) работал в Баку около 13 лет. В 1898-м он с семьей возвратился в Германию, поселившись в одном из юго-западных пригородов Берлина. Однако связи с нефтяным Баку не оборвались. Товарищество перед отъездом Зорге из России заключило с ним долгосрочный договор. О содержании его свидетельствует одно из писем самого Гебриеля Нобеля: «В согласии с договором, заключенным с Вами в мае 1898 года, Вы взяли на себя обязанности технического консультанта по бакинским нефтяным предприятиям. В дополнение к достигнутой договоренности Вы наделяетесь особыми полномочиями по наблюдению за всеми новинками мировой техники по нефтяному бурению, освоению скважин и эксплуатации нефтяных месторождений. На правах полномочного представителя Вам вменяется в обязанность посещать фабрики и от нашего имени выполнять заказы, покупку оборудования, новой аппаратуры и инструментов» (илл. 316).

В письмах инженер Р. Зорге неоднократно описывает свои встречи с известным немецким специалистом Альбертом Фауком, изобретателем обратной промывки скважины при бурении, когда промывочная жидкость закачивается не в бурильные трубы, как обычно, а в затрубное пространство. Рихард Зорге до конца жизни активно пропагандировал обратный способ промывки и впервые в мире дал инженерное его обоснование. Бурение с промывкой, в отличие от господствовавшего тогда так называемого «канадского», или «сухого», способа бурения – тема постоянных рекомендаций товариществу бр. Нобель.

Инженер неоднократно посещал заводы А. Фаука и нефтепромыслы в Галиции (современная территория Львовской и Ивано-Франковской областей), участвовал в испытаниях новейших образцов буровой техники. В сентябре 1899 года в Бориславе (Галиция), где Фаук имел свои нефтепромыслы, прошел международный съезд буровых техников, Р. Зорге выступил там с докладом.

Он – участник 21-го международного конгресса горных инженеров и буровиков-техников в Гамбурге (сентябрь 1907 г.) и в том же году – нефтяного конгресса в Бухаресте. Это за несколько месяцев до своей кончины! Как инженер, он хорошо знал польский и румынский нефтяной опыт, бывал в Прахове – одном из центров нефтяной промышленности Румынии.

Особо следует сказать о последнем труде – монографии Р. Зорге, опубликованной в 1908 году на немецком языке в Берлине. Любопытна судьба книги. Многогранная работа инженера и ученого – поездки, наблюдения, обобщение мирового нефтяного опыта – отражалась в записках и рукописях. Смерть помешала ученому завершить итоговую монографию. Работу по изданию книги в память об отце взял на себя средний сын Герман.

Книга называется «Исследования по технике глубокого бурения с промывкой на нефтяных промыслах». Открывается она портретом автора. Объем монографии – 160 страниц, много чертежей, рисунков, схем, ссылок на предшествующие исследования и работы классиков гидромеханики. Научный уровень книги необыкновенно высок. Автор почти не затрагивает описательную сторону техники бурения. Главное для него – методика инженерных расчетов, доведенная до четкого и понятного прикладного уровня и содержания. Не ограничиваясь теоретическими разработками, Р. Зорге приводит экспериментальные исследования, проведенные молодыми специалистами в отделе шахт немецкого нефтяного общества. Насколько необычным было содержание этого труда, можно судить из того редкого факта, что профессор Н.С. Успенский в своей книге полностью поместил перевод на русский язык отдельных наиболее важных разделов.

Исследования скважинной гидравлики и обстоятельное описание опыта русского бурения в Баку, Грозном, Галиции были признаны современниками, а Зорге стал одним из крупнейших знатоков бурения.

Несколько слов о Германе Зорге, опубликовавшем книгу своего отца. Он имел профессорское звание, в годы второй мировой войны пережил арест гестапо и тюремное заключение. Скончался в 1948 году, пережив младшего брата на четыре года.

Традиционный вопрос тех, кто изучал жизнь и деятельность Ики Рихардовича Зорге-разведчика: «Кто вы, доктор Зорге?» – в полной мере можно адресовать и его отцу. С инженером Рихардом Зорге произошел нечастый в истории науки случай: современники ценили заслуги ученого, а последующие поколения – забыли. Чаще бывает наоборот...

Еще многое предстоит выяснить, но уже теперь можно сказать, что Рихард Зорге-старший стал в России, а затем в Европе признанным специалистом-нефтяником, ученым-новатором, до последних дней своей жизни активно участвовавшим в развитии передовой техники и технологии бурения нефтяных и газовых скважин (илл. 317).

Категоричность и крайние суждения в оценке людей нередко страдают необъективностью. Так случилось и с Р. Зорге-старшим. Не зная ни точного имени, ни проверенной даты смерти и уж совершенно не представляя себе инженерную сторону деятельности Зорге-старшего, некоторые писатели по-журналистски, наскоком упрятали его в «бюргеры» и дали нашему читателю крайне искаженный портрет выдающегося горного инженера.

В литературе фигурирует неблагоприятный отзыв Зорге-младшего о своем отце, но при этом забывается, что к моменту его смерти, последовавшей в 1907 году, сыну не исполнилось и одиннадцати лет... Впрочем, уместно напомнить и другую оценку, которую дал Ика Зорге много позже: «... Семья моего отца является известным образом семьей ученых со старыми революционными традициями». Здесь он имел в виду прежде всего своего деда Фридриха Альберта Адольфа Зорге (1898–1906 гг.) – видного деятеля международного рабочего и коммунистического движения, соратника Маркса и Энгельса.

Заставляет размышлять еще одно обстоятельство. Р. Зорге-старший находился в дружественных отношениях с бакинским нефтепромышленником А.М. Бенкендорфом – владельцем фирмы «Бенкердорф и К°». Подобно Савве Морозову в России, А. Бенкендорф отошел от дел и настолько сблизился с либеральными кругами, что помогал им материально, а позже, по преданию, сочувственно относился к работе типографии «Нина» и был неплохо о ней информирован. По свидетельству Д.И. Менделеева, посетившего в конце прошлого столетия нефтепромыслы Бенкендорфа, условия труда рабочих на них были более благоприятными, чем у других капиталистов. Такая репутация А. Бенкендорфа определенным образом характеризует и его знакомых. Р. Зорге старший, глава большого семейства, в деловых интересах, заботясь о благополучии семьи, старался выглядеть истинным предпринимателем, пряча от постороннего глаза то, что впиталось им с детства от Ф. Зорге в Америке, от встреч с Энгельсом в Лондоне, и не могло не повлиять на его убеждения. Залог тому – судьбы всех его сыновей.

Нефтяной Баку хранит память о сыне и отце Зорге. В Сабунчах, во 2-м переулке Осипяна, в доме 2-г (до революции – ул. Вотана, 671), где проживала семья Зорге, открыт музей. В центре города в 1981 году сооружен спорный в архитектурном, но весьма совершенный в инженерном исполнении памятник Зорге-разведчику. На улице Кагарманова, 7 (бывшая Мариинская), недалеко от Приморского бульвара, сохранилась вывеска, вход и помещения на первом этаже бывшей метизной лавки братьев Зорге («Магазин метизов»), А на фасаде одного из старинных бакинских домов до сих пор видно выцветшее рекламное объявление конца прошлого столетия: «Зорге предлагает кровельное железо из Ревеля». Сохранились здания бывшего метизного завода «Бр. Зорге» в центре Баку неподалеку от набережной.

ОДИН ЧАС В ЖИЗНИ ГЕОЛОГА (И.И. Толмачев – первооткрыватель нефтяного Нордвика на Таймыре)

«А причем здесь Таймыр, – спросит тюменский читатель, – белых пятен в истории открытий нефти и газа хватает и на территории Тюменской области». И будет не совсем прав. На северо-востоке наша область граничит с Красноярским краем, к которому относится Таймыр. Кроме того, Западно-Сибирская и Хатангская на Таймыре нефтегазовые провинции в геологическом отношении представляют собой единое целое. Но именно здесь, на Таймыре, геологи впервые обрели уверенность в перспективности поисков нефти и газа на территории Западной и Центральной Сибири. И это произошло много раньше феноменального открытия газовых месторождений в Березово в 1953 году. Да, березовский газ стал первой ласточкой, но только для Тюменской области, а еще раньше он был получен в устье Енисея, этим газом снабжался Норильск. Енисейскому же газу предшествовала нефть Нордвика на Таймыре.

Открытие нордвикской нефти связано с именем русского геолога-сибиряка Иннокентия Павловича Толмачева (илл. 318), широко известного в России в конце девятнадцатого–начале двадцатого столетия, но затем, как эмигранта, вычеркнутого из нашей истории. Мне пришлось потратить много лет, чтобы восстановить с достаточной точностью биографию этого незаурядного человека. Большая помощь была получена из Санкт-Петербурга, тогда еще Ленинграда, из геологического музея им. акад. Чернышева (конец восьмидесятых годов), а также от библиотеки Техасского технологического колледжа в г. Лэббоке, США (1994 г.).

ЭКСПЕДИЦИЯ ДЛИНОЮ В ГОД

Шел январь 1905 года, начало XX века. Русское географическое общество снарядило на свои средства экспедицию в северные широты Центральной Сибири. Начальником комплексной группы исследователей был назначен смотритель геологического музея Геолкома в Санкт-Петербурге И.П. Толмачев. Его помощниками стали военный топограф М.Я. Кожевников и астроном О.О. Баклунд – шведский подданный (1878–1958 гг.). Главным пунктом сбора, подготовки и оснащения экспедиции выбрали Красноярск.

Маршрут движения пролегал через малоисследованные в геолого-географическом отношении районы р. Хатанги в сторону восточной части полуострова Таймыр вплоть до устья р. Анабар. Способ передвижения – олени. Из Туруханска И.П. Толмачев выехал до притока Хатанги Котуя, а затем – к озеру Ессей и к реке Мойеро. Эта часть пути заняла весну и лето. В сентябре по берегам Хатанги исследователи добрались до восточного берега Хатангского залива. Здесь И.П. Толмачев, отделившись вдвоем с Кожевниковым от главного обоза на несколько дней, устремился к полуостровам Хара-Тумус, Юрунг-Тумус и к бухте Нордвик на побережье моря Лаптевых.

Полярный день стремительно сокращался, выпал первый снег: ситуация для геолога-полевика самая неподходящая. А объект осмотра был крайне интересен: соляная сопка (илл. 319). Сведения о ней стали известны задолго до Толмачева. Так, якутский промышленник Н.С. Белоусов в 1815 году докладывал императору Александру Первому: «В 1804 году по случаю проездов моих по берегу Ледовитого моря, в Анабарской стороне найдены мной соль каменная и таковое же масло, названное врачебной управой горной нефтью». Эти, несомненно полезные, сведения не были, однако, привязаны к карте, которой в те времена просто не существовало. «Анабарская сторона» не обязательно могла быть Нордвиком. И.П. Толмачев, как специалист-геолог, не только ступил на эти земли первым, но и совместно с Кожевниковым точно нанес их на карту, включая соляную сопку.

Из-за непогоды, короткого светового дня и отсутствия корма для оленей срок пребывания на сопке, по признанию самого Толмачева, не превысил одного часа. На скору руку, почти без разбора, он собрал первые попавшиеся и необычные на первый взгляд образцы известняка и соли, сделал несколько фотографий – почти в сумерках! – и покинул сопку. Годичная экспедиция и один час... О последствиях этого часового посещения Нордвика – чуть позже.

ОТКРЫТИЕ НА КОНЧИКЕ ПЕРА

В течение всего путешествия его участникам удалось собрать обильный картографический, геологический и этнографический материал. С трудом его разместили в обозе из нескольких десятков повозок. Как иногда бывает, когда ставится сверхзадача и решение ее обрастает огромной суммой сведений, обработка материалов занимает гораздо больше времени, чем их сбор. Именно так и произошло с экспедицией Толмачева. Достаточно сказать, что объяснительную записку к карте, составленную Кожевниковым, удалось написать и опубликовать только в 1912 году, или семь лет спустя после окончания экспедиции. Другие разрозненные и необработанные материалы Толмачев передал на хранение в Географическое общество, в Академию наук и в геологический музей Геологического комитета на Васильевском острове Санкт-Петербурга.

Наступили военные события 1914 года, затем две революции, случайная поездка И.П. Толмачева в Омск в 1918 году, отъезд в Иркутск и Владивосток, непродолжительная работа в Дальневосточном отделении Геологического комитета и, наконец, эмиграция в Америку в 1922 году. И только здесь, в США, изучая нефтяные месторождения Пенсильвании, приуроченные к соляным куполам, Толмачеву пришла в голову мысль об аналогии этих куполов с таким же куполом, обследованным наспех почти двадцать лет назад на полуострове Юрунг-Тумус в заливе Нордвик. Следующий логический шаг был сделан немедленно: на побережье залива, как и в Пенсильвании, может быть обнаружена нефть. Это далеко идущее вывод-открытие, сделанное для России и вдалеке от нее в уютном профессорском кабинете одного из американских университетов, родилось, как принято говорить в научных кругах, на кончике пера!

А теперь поставьте себя на место Толмачева: есть догадка и достаточно обоснованная, любой исследователь тут же организовал бы в Нордвик экспедицию для ее проверки. Увы! Несмотря на просьбы Толмачева к правительству Советской России и к Академии наук приезд на родину геолога-эмигранта был закрыт наглухо. Застолбить идею могла только научная статья, которую и опубликовал Толмачев в одном из американских журналов в 1926 году. Она тут же была перепечатана в СССР в переводе на русский язык. Далее последовала лавина драматических событий.

Ленинградский геолог Л.П. Смирнов, ознакомившись со статьей, обратился к минералогической коллекции И.П. Толмачева, лежавшей много лет без движения и даже не будучи описанной (вот что значит упустить возможность своевременной обработки привезенного из экспедиции материала – крупнейшая ошибка И.П. Толмачева, опытнейшего, казалось бы, геолога!). Смирнов установил, что при ударе по известняку геологическим молотком образец горной породы издавал слабый битуминозный запах, а при расколе запах становился резким. Толмачев, надо полагать, при отборе образца на соляной сопке не сделал даже попытки воспользоваться своим основным и привычным инструментом – геологическим молотком. А ведь у каждого геолога ударное движение по горной породе – это рефлекс, непроизвольный импульс и привычка. Вот какие курьезы случаются даже с выдающимися специалистами! Ударь Толмачев молотком по известняку на месте его находки, как это делают все полевые геологи-поисковики, и еще в 1905 году Нордвик мог бы стать объектом нефтяного поиска...

Вскоре Смирнов обнаружил в образце известняка следы битума, а в последнем – нефтяную вытяжку. По времени эти исследования совпали с началом интенсивного изучения и освоения Северного морского арктического пути в начале тридцатых годов. И соль, и нефть, да еще на трассе движения морских транспортов, всегда считались стратегическими природными ископаемыми. Вскоре в устье р. Хатанги были отправлены одна за другой несколько геологических экспедиций, на Нордвике начались буровые работы (илл. 320).

Изыскания нефти проводились около двадцати лет до начала пятидесятых годов, были пробурены сотни скважин, многие из которых дали нефть. В годы войны ею снабжали корабли, построенные шахты добывали соль. Научные предпосылки И.П. Толмачева оказались верными! К сожалению, в послевоенные годы небольшие объемы добычи нефти, особенно на фоне впечатляющих открытий в Башкирии, не оправдывали ни вложенных средств, ни надежд полярников. Но главная заслуга первооткрывателя нордвикской нефти геолога И.П. Толмачева несомненна: он дал следующим за ним поколениям геологов уверенность в перспективности дальнейших поисков сибирской нефти. В Нордвике она была сибиряками пощупана впервые, наяву. В наши годы в долине Хатанги на основе новейших данных геолого-поисковые работы возобновились, получена промышленная нефть, но это уже другая история.

ГЕОЛОГ-УЧЕНЫЙ

Какова же судьба самого И.П. Толмачева? Он родился в Иркутске в 1872 году в семье русских переселенцев из Крыма (по отцу) и Великого Устюга – по матери. Отец рано ушел из жизни и воспитанием сына занималась мать Феоктиста Михайловна. Она получила образование в одном из состоятельных домов ссыльных декабристов, что не могло не отразиться на убеждениях сына. Уже в юном возрасте он проявил склонности к познанию природы, любил путешествовать по окрестностям Иркутска и Байкала. Свое жилье он превратил в музей с коллекцией минералов, горных пород, с гербарием и насекомыми.

После окончания гимназии в 1893 году Толмачев поступает на естественный факультет Петербургского университета. Высшее образование он завершает с отличием в 1897 году, а затем стажируется в Лейпциге и Мюнхене (1899–1900 гг.). В течение двух лет он работает ассистентом в Юрьевском университете. Здесь началась его научная карьера, хотя свою первую статью он опубликовал еще в студенческие годы. Начинающего исследователя заметили в столице, и А.П. Карпинский, председатель Геолкома, пригласил Толмачева на работу хранителем геологического музея: для тех лет достаточно престижную должность. Он ее занимал до 1914 года.

В 1900 году И.П. Толмачев женился на Е.А. Карпинской, старшей дочери академика А.П. Карпинского, и стал близок к семье знаменитого геолога – будущего президента АН СССР. Через год в семье Толмачевых родился сын Павел, а в 1903 году – Александр. Семья, однако, не сложилась, и вскоре супруги разошлись. Несмотря на разрыв с семьей Карпинских, добрые отношения между бывшим зятем и академиком не изменились. А.П. Карпинский часто отмечал в своих трудах заслуги и достижения Толмачева. Последний, в свою очередь, узнав о кончине Карпинского в 1937 году, опубликовал в американском журнале пространный некролог.

Одновременно с основными обязанностями хранителя музея И.П. Толмачев почти ежегодно находился на полевых геологических работах в районах Сибири, Дальнего Востока и Туркестана: Енисей, Уссури, Кузнецкий Ала-Тау, Северо-Восточная Сибирь, Чукотка, Забайкалье, Туруханский край, Западная Сибирь, Томская губерния, Северная и Центральная Сибирь, Колыма, Лена, Минусинская долина, Иссык-Куль и др. места. Он стал признанным знатоком Сибири и в этом качестве в 1903 году предстал перед участниками Всемирного геологического конгресса в Вене.

Непрерывно идут научные публикации Толмачева. Он сотрудничает с редакциями энциклопедий Ефрона и Брокгауза, многотомника «Россия» В.П. Семенова-Тян-Шанского – полного географического описания Отечества – и с др. издательствами. В шестнадцатом томе «России» («Западная Сибирь», 1907 г.) основной раздел книги «Природа» написан И.П. Толмачевым с приложением разнообразных фотографий, выполненных самим автором. В тексте неоднократно упоминается наш земляк И.Я. Словцов, нередки ссылки на его труды. Всю жизнь Толмачев увлекался фотографией, считал ее незаменимым помощником геолога в полевых условиях, оставил для истории множество уникальных фотодокументов. Шестнадцатый том «России» – лучший памятник выдающемуся геологу и путешественнику.

СУДЬБА ЭМИГРАНТА

В 1914 году в начале первой мировой войны И.П. Толмачев принимает участие в работе Общества Красного Креста, отложив на несколько лет свои научные изыскания. Восторженно приветствует февральскую революцию, но к октябрьскому перевороту отнесся крайне отрицательно, что не прошло незамеченным новыми властями. В конце 1917 года он, экономический консультант, выезжает из Петрограда в Омск для организации работы пищеперерабатывающего завода, призванного оказать содействие голодающей столице. Здесь же он принимает назначение на должность профессора геологии и минералогии в Омском сельскохозяйственном институте, организует экспедицию в низовья р. Оби.

В 1920 году И.П.Толмачев оказывается в Иркутске, Кяхте и, наконец, во Владивостоке. В течение двух лет он выполняет обязанности профессора геологии и палеонтологии, декана политехнического института, налаживает связь с Дальневосточным отделением Геолкома. Отсутствие финансирования научно-исследовательских работ, приближение фронта к Владивостоку вынудили ученого вести переговоры о переезде в США на должность, достойную его квалификации. В сентябре 1922 года этот план осуществился, и Толмачев стал куратором Музея Карнеги в г. Питтсбурге. На этой должности он работал до выхода на пенсию в 1945 году в течение двадцати трех лет, так ни разу не побывав на родине. В пенсионном возрасте он принял временное исполнение обязанностей приезжающего профессора палеонтологии в Техасском технологическом колледже в г. Лэббоке и в университете им. Рутгерса в Нью-Брунсвике, оставив о себе память как о весьма оригинальном лекторе.

Скончался П.П. Толмачев в январе 1950 года у себя дома на ферме Зосенти близ Чезвика в штате Пенсильвания в возрасте 78 лет. В России геологическая научная общественность на кончину ученого не откликнулась. Только в американском журнале геологического общества друзья и признательные коллеги не забыли замечательного ученого и поместили обширную биографическую статью с портретом и наиболее полным списком его научных трудов.

По свидетельству современников, И.П. Толмачев отличался хорошим здоровьем, величайшей скромностью в общении с окружающими людьми, был среднего роста, строен, легко переносил экспедиционные лишения. Крайне пунктуальный, со строжайшей дисциплиной ума и тела, он любое дело доводил до конца и не успокаивался до тех пор, пока не добивался совершенного исполнения задуманного. Так, в Хатангской экспедиции, благодаря тщательной предусмотрительности его руководителя, в течение всего времени путешествия, а это почти год, и несмотря на морозы, доходившие до 58 градусов по Цельсию, не было ни одного случая заболеваний. Походная аптека использовалась только для лечения местных жителей.

Страсть к науке, любовь к путешествиям и экспедициям, продолжавшимся в годы его молодости многие месяцы, не способствовали укреплению семьи. Оседлая жизнь для Толмачева, естествоиспытателя по призванию, была невыносимой. Может быть, поэтому он был женат трижды, имел в браках семерых детей. Павел – будущий химик, и Александр – геолог и ботаник, остались в России. Александр Иннокентьевич стал известным ученым, профессором, часто бывал в экспедициях, в том числе в тех местах, где путешествовал его отец, автор многих научных публикаций о Сибири и Полярном Урале. Вероятно, по этой причине биографы отца и сына часто путали их между собой... Елена и Борис обосновались в Нью-Йорке, а его вдова Мария Мак-Лафлин Толмачева и трое младших детей (Соня, Сандра и Иннокентий) после кончины отца остались на ферме Зосенти.

За все годы творческой деятельности И.П. Толмачев состоял членом 22 международных научных обществ, в том числе Пенсильванской академии наук, Американского геологического, палеонтологического, географического, геофизического и сейсмологического обществ, Швейцарского геологического общества, Американского общества горного дела и металлургии, Ассоциации геологии нефти и мн. др. За период с 1896 по 1949 годы исследователем было опубликовано свыше 130 трудов, в том числе в годы эмиграции – половина этого списка. Пишу «свыше», так как список трудов И.П. Толмачева в моем архиве непрерывно пополняется.

Интерес к сибирской нефти у Толмачева не ограничивался упомянутыми публикациями. В годы эмиграции в США он напечатал статьи по озокериту и нефти Байкала (1925 г.), по итогам японских нефтеразведок на о. Сахалин (1926 г.) и о выходах нефти на Камчатке (1932 г.). К сожалению, эти работы у нас в стране остались почти без внимания. Многочисленные ссылки на труды Толмачева в 20-х годах сменились в начале 30-х почти полным замалчиванием его трудов. В отечественной литературе, например, первые публикации, которые относят восточные берега Хатангского залива к перспективным площадям в отношении нефти, связывают с именами Н.С. Шатского (1932 г.), Н.Н. Урванцева и Л.П. Смирнова (1933–1935 гг.) и др. Полезность этих публикаций несомненна, но они не были первыми. В условиях тридцатых годов, когда первооткрыватель И.П. Толмачев считался изгоем, выгодность замалчивания пионерных работ была использована некоторыми в полной мере. Даже на карте нефтеносного полуострова Юрунг-Тумус на Нордвике имя эмигранта Толмачева, появившись в начале тридцатых годов (мыс Толмачева, илл. 321), позже бесследно исчезло. Сохранились только Нефтяной мыс, залив Кожевникова и остров Бегичева. Последний, кстати, был назван И.П. Толмачевым. Не нашлось места на карте Нордвика и О.О. Баклунду (тоже не «наш»...).

ОТКРЫТИЕ ПЕРВОЙ ГЕОЛОГИЧЕСКОЙ СТРУКТУРЫ-ЛОВУШКИ

В истории открытий нефтяных и газовых месторождений Тюменской области навсегда сохранились имена геологов, так или иначе причастных к поискам и находкам этих полезных ископаемых. Менее известны не только имена, но и время и место первых находок геологических структур антиклинального типа. Проще говоря – локальных поднятий осадочных горных пород, вспученных в далеком геологическом прошлом под действием подземных сил. Они, поднятия, и стали ловушками и хранилищами нефти и газа. Геологи знают: если найдена какими-то способами такая ловушка-структура, то вероятность открытия месторождения нефти или газа возрастает многократно. Попытаемся и мы отыскать в истории нашего края такую ловушку с намерением назвать ее первой.

Административные границы Урала и Западной Сибири, сопряженные географически, настолько часто перекраивались, что нередко порождали курьезы. Так случилось и с Верхнетавдинским районом Свердловской области – нашим близким соседом. В разное время район принадлежал то Уральской области-гиганту, который включал и Тюмень, то Омску, а в последние десятилетия он относится к Свердловской области, располагаясь в пределах ее крайнего лесного Зауралья. Частично, как ни странно это звучит, район лежит... восточнее Тюмени. Было время, когда Верхняя Тавда входила в состав Тюменского округа. К Уралу город Верхняя Тавда имеет отдаленное отношение, но административная принадлежность к горнопромышленным уральским центрам породила некоторую его условную изоляцию от близлежащих соседей-сибиряков. Эта изоляция сказалась и на истории «уральской» Тавды. Может быть, поэтому многие интересные события, происходившие у наших соседей, отражались у нас не столь ярко, как они того заслуживали.

Сравнительно недавно, еще в начале восьмидесятых годов, жители Верхней Тавды не располагали удобной дорожной связью со своим областным центром. Правда, с 1916 года город соединялся с Екатеринбургом железнодорожной веткой, появившейся благодаря интенсивным лесозаготовкам в тавдинских и тюменских лесах. Но в эпоху всеобщей автомобилизации отсутствие хорошей дороги заметно сдерживало экономическое развитие района. Когда это стало явным, через Тюмень для тавдинцев пролегла асфальтированная «дорога жизни».

Интерес к свердловской Тавде, ее истории проявился у меня давно, еще с довоенных лет. Сейчас не принято вспоминать соседнюю с Тавдой деревню Герасимовку, знаменитую в тридцатые годы по имени пионера Павлика Морозова, но мы, школьники тех лет, зачитывались повестью уральского журналиста П. Соломеина «В кулацком гнезде», принимали пионерскую присягу возле памятников бесстрашному пионеру и мечтали побывать в его родной деревне. Можно осуждать мое поколение, но времена были такие, нас воспитывали на примерах советского времени. Историю, как известно, не переделаешь: что было, то было, минувшее надо воспринимать объективно, не перекраивая.

Несколько смущало меня при чтении упомянутой книги описание Герасимовки, затерявшейся. по словам автора, в «глухой северо-уральской тайге». Почему «северо-уральской», если меридиан деревни проходит восточнее Тюмени, а по широте Герасимовка находится почти наравне со Свердловском? Позже писатель переработал повесть и опубликовал ее новый вариант под названием «Павка-коммунист». Но и в ней осталась тень долголетнего заблуждения и странного сочетания сибирских мест с североуральскими лесами.

Впрочем, подобные неточности только подогревали интерес к загадочной «северо-уральской» Герасимовке и к событиям, с ней связанным. Позже, оказавшись в Тюмени, мне еще довелось застать в речном порту роскошный дебаркадер, построенный для города на судоверфи Верхней Тавды, и какого богатая, но безразличная к своей речной артерии Тюмень лишена в наше время. В конце двадцатых годов эта верфь, до революции принадлежавшая семье тюменских предпринимателей Вардропперов, была переведена из тавдинской деревни Жиряково в Тавду. Словом, поводов для знакомства с Верхней Тавдой накопилось более чем достаточно.

В заснеженный ноябрьский день 1981 года мне впервые удалось вырваться из текучки повседневных дел и выкроить время для посещения Тавды. Асфальта тогда еще не было. Помню, как моя машина с трудом пробиралась по кочкам и бездорожью. Спасало лишь то, что частью дорога тянулась вдоль линии электропередач да замерзшая грязь отдаленно напоминала асфальт, по крайней мере – по твердости... Вот и Верхняя Тавда. Город поразил гостя ухоженностью, многолюдностью, широкими улицами и площадями, хорошо спланированными кварталами современных домов и... разностью в часовом поясе по сравнению с Тюменью: был такой кратковременный курьез в начале восьмидесятых. Как-то не верилось, что город расположен на окраине области, о которой нередко забывают в областных начальственных кабинетах.

Бывая в отдаленных райцентрах, всегда стараюсь посетить местные краеведческие музеи, где, как правило, получаешь концентрированную информацию о новом для тебя месте. Традиция не была нарушена и на этот раз. В начале восьмидесятых годов музей еще считался краеведческим. Позже его переделали в музей леса, и во многих отношениях он стал менее привлекательным. А тогда, при моем посещении, тавдинское собрание старины оставило незабываемое впечатление. Как оказалось, район был тесно связан с сибирской промышленностью через судоходную реку Тавду. Железнодорожная ветка связывала город с лесными массивами Тюменской области. Тавдинцы смотрели передачи нашего телецентра: Свердловску еще предстояло добраться до своей окраины. Но, пожалуй, более всего меня поразил музейный стенд, рассказывающий об открытии буровыми скважинами в 1939–1941 годах небольшого газонефтяного месторождения на берегах озера Большая Индра, что по соседству с районным центром. Открытие во многих отношениях можно считать уникальным. Оно стало не только предвестником будущих успехов геологов в тюменском Зауралье, но и, что особенно важно, сохранило истории имена первопроходцев. Свердловчане до сих пор убеждены, что первые находки природного газа принадлежат им, хозяевам территории. К сожалению, в тюменской нефтяной и газовой эпопее об этом событии рассказывается либо мало, либо его ревниво замалчивают.

Упомянутый стенд, весьма скромный, содержал в основном подборку фотографий металлических буровых вышек, рассчитанных, как тогда говорили, на бурение «глубоких» скважин (тысячу или чуть более метров) с использованием стандартного нефтяного оборудования, принятого в стране в предвоенные годы. Кроме них, на щите была местная газета «Тавдинский рабочий» со статьей о задачах и некоторых результатах геологической разведки на речке Белой, затерянной в болотах вблизи Большой Индры. Индра – правый приток реки Карабашки, впадающей в Тавду. Опубликованные сведения относились к началу войны: июль–август 1941 года. Справедливо полагая, что газетные публикации на интересующую меня тему могли появиться на страницах газеты и раньше, я стал искать ее подшивки за предыдущие два года.

Успех пришел далеко не сразу. Попутно удалось разыскать некоторые документы и дополнительные не газетные публикации, в том числе почти забытую монографию геолога В.П Васильева «Геологическое строение северо-западной части Западно-Сибирской низменности и ее нефтеносность», изданную в Москве в 1946 году. Книга примечательна тем, что она стала первой сводкой геологических знаний, пусть наивных, по Зауральскому району, включая и берега озера Большая Индра. Детальная история разведок стала выглядеть в следующей последовательности.

В 1934 году уфимские геологи из треста «Востокнефть» под руководством В.Г. Васильева (илл. 322) и Р.Ф. Гуголя организовали проверку сообщений местных жителей о выходах нефти в районах рек Югана и средней Тавды. В своей публикации в газете «Советский Север» (Тюмень, 15 ноября 1934г., №218) Васильев документально подтвердил наличие таких естественных выходов. Здесь же впервые прозвучали более конкретные сведения о тавдинских находках возле рек Белой и Карабашки, притоках Тавды, неподалеку от села Хмелевка. Как оказалось, на берегу реки Белой рыбак Кукарцев выловил пучок травы, пропитанной маслянистой жидкостью. Геолог А.К. Скуанек такие же пятна с резким нефтяным запахом обнаружил в иле на дне реки и на прибрежных мхах. Общая площадь нефтепроявления достигала 2000 квадратных метров. Анализ маслянистой жидкости провели в Свердловске в одном из институтов под руководством профессора Поставского. Он подтвердил нефтяную принадлежность жидкости.

Экспедиционными геологоразведочными работами на Тавде, включая ручное бурение пяти мелких скважин глубиной до 40 метров, в их самый первоначальный период руководил В.Г. Васильев. В его подчинении находились 42 человека. Предполагалась установка более мощного бурового станка шведской системы «Крелиус» для проходки скважины на глубину до 100 метров, а также роторной буровой для еще более глубокой скважины («Омская правда», 5 февраля 1935 и 12 декабря 1936 гг.).

Вскоре после ряда неудач геологам стало ясно, что поиски по прямым выходам нефти, что почти равносильно бурению наугад, не принесут успеха, пока на помощь не придут геофизические методы разведки. О высокой эффективности сейсмической разведки, хорошо себя показавшей в пятидесятые–шестидесятые и более поздние годы, тогда еще не знали. Поэтому в 1939 году на р. Белой по предложению геологов В.М. Сенюкова и Г.Е. Рябухина организовали комплексную геофизическую и буровую экспедицию.

Она приступила к работе с начала января 1940 года и сразу же добилась ощутимого результата: впервые в Зауралье электроразведочными методами геофизики поисковики-геологи открыли в палеозойском фундаменте Тавдинское погребенное поднятие-ловушку на глубине свыше километра. Антиклинальная пологая складка имела крутизну крыльев 10-14 градусов, меридиональное простирание и ширину до одного километра. Первой публикацией, известившей геологическую общественность об этом выдающемся открытии, стала статья начальника Тавдинской электроразведочной партии инженера-геофизика А. Лушакова под названием «Поиски нефти на реке Белой» в газете «Тавдинский рабочий» от 27 февраля 1940 года. Таким образом, открытию первой в Зауралье структуры-ловушки более 60 лет.

Другую публикацию удалось обнаружить в той же газете от 11 февраля 1941 года. Начальник буровой партии А. Очев с энтузиазмом писал в ней о начале трудовых событий. «Тавдинская буровая партия организовалась в сентябре–октябре 1940 года. На месте, где обнаружены нефтеносные структуры, сейчас развернулись широкие работы. Западно-Сибирским геологоразведочным трестом Наркомнефти на партию возложены следующие задачи: построить мост через Карабашку грузоподъемностью 25 тонн, проложить дорогу на расстояние 10 километров к месту намеченных работ по лесистому болоту, соорудить жилье для рабочих и ИТР, механическую мастерскую, баню, гараж, столовую, буровую вышку, перебросить оборудование и произвести его монтаж. Одновременно предполагается построить новую тяжелую роторную буровую и перебросить до ста тонн грузов до весенней распутицы. Коллектив партии увеличился до 150 человек». В праздничном первомайском номере газеты тавдинцы с гордостью поместили работу фотографа А. Мартынова с видом первой тяжелой буровой установки среди снегов и таежных лесов Белоречья (илл. 323).

Война с Германией нарушила все намеченные планы. Еще в начале 1941 года в Москве инженерами М.Я. Берковичем и В.М. Казьминым был разработан и утвержден проект типовой разведочной скважины «Тавдинская Р-1» на глубину полтора километра. В августе, несмотря на окончание мирного времени, на реке Белой по профилям широтного направления шло сооружение четырех глубоких скважин.

Площадь разведки бурением достигала 20 квадратных километров. На очередной 1942 год планировалась проходка скважин объемом до 40000 метров. Увы!

В начале июня 1942 года разведочное бурение на Тавде ликвидировали со стандартной формулировкой: «в связи с удаленностью Тавдинского района от удобных путей сообщения, заболоченностью его, а также последними данными Западно-Сибирского треста, ставящими под сомнение прежние выводы по результатам геолого-поисковых работ о наличии прямых признаков нефти». Основная разведка нефти сосредоточилась в Кузбассе, следуя принципу: «утерянную монету следует искать не там, где ты ее потерял и где вероятность ее находки достаточно высока, а там, где светлее от уличного фонаря». Ссылка на необходимость экономии средств в условиях военного времени не представляется достаточно корректной, поскольку геологоразведочные работы в других районах не были прекращены.

Выявленная газонефтяная Белореченская структура-ловушка получила безликий регистрационный номер 61, ее нанесли на геологическую карту как локальное поднятие, «в пределах которого не выявлено промышленных залежей». Промышленной залежи действительно не оказалось, но положительный результат был налицо: несмотря на незначительные объемы бурения скважины не были пустыми, из них наблюдалось выделение газа, а для начального этапа разведки это значило многое. Кто знает, быть может, более настойчивое отношение к открытию структуры приблизило бы находки соседних Шаимских нефтяных месторождений на десяток лет раньше...

Вспомним немного о человеке, впервые в середине тридцатых годов державшем на ладони тюменскую нефть – геологе Викторе Григорьевиче Васильеве (1910–1973 гг.). 28 апреля 2000-го года ему исполнилось бы 90 лет. Он родился в семье кузнеца в городе Череповце Вологодской области, там же завершил среднее образование, а в 1929 году стал студентом Дальневосточного университета. Вскоре перевелся в Московский нефтяной институт, который закончил в 1934 году с дипломом специалиста по разведке нефтяных месторождений. Молодого специалиста направили в Уфу в геолого-поисковую контору треста «Востокнефть». Судьба распорядилась так, что полевая жизнь геолога и его первые самостоятельные шаги оказались связанными с Тюменской областью и началом будущих феноменальных открытий на ее территории месторождений нефти и газа.

Ответственное отношение инженера к поручениям треста не осталось незамеченным. Последовали назначения на более высокие посты: в свои 26 лет – директор ЦНИЛ и ВНИГРИ в Куйбышеве, управляющий трестом «Союзгазразведка», начальник главка. В послевоенные годы управляет трестом «Монголнефть» в городе Сайн-Шейн. По возвращении в Москву производственная и научная деятельность была связана с газовой промышленностью. В начале марта 1973 года В.Г. Васильев в возрасте 63 лет ушел на пенсию. Спустя полтора месяца в Москве в Доме литераторов тюменские геологи, которые помнили заслуги Васильева, устроили вечер в его честь. Возможно, почетное и торжественное событие вечера было сочтено героем запоздалым, поскольку иногда и радость, и общественный почет не способствует здоровью. Но именно здесь сердце заслуженного геолога не выдержало...

Можно предполагать, что судьба преподносила В.Г. Васильеву не только успехи и радости с наградами, но и немало огорчений. Так, он был лауреатом Государственной премии СССР, присужденной ему в 1949 году за открытие Арчединского газового месторождения в Волгоградской области. Но странное дело: диплом за подписью академика М. Келдыша ему вручили только спустя 13 лет – в 1962 году. Он имел ученую степень доктора геолого-минералогических наук, свыше 300 опубликованных работ, а на пенсию ушел (или «ушли»?) в сравнительно молодом и работоспособном возрасте. Собирая материал о геологе, мне довелось как-то побывать в газовом министерстве с намерением более подробно ознакомиться в архиве с личным делом В.Г. Васильева. Во всех отделах я сразу почувствовал к себе и моим интересам сверхнастороженное отношение. Только после пристрастного разговора, скорее напоминающего допрос, с одним из начальников главка мне было дозволено посещение архива.

В.Г. Васильев был одним из авторов гипотезы органического происхождения алмазов на примере якутских газовых и алмазных месторождений («Происхождение алмазов», М., Недра, 1968), он предложил оригинальную методику определения возраста платформ («Геология нефти», 1958, № 3), ему принадлежит одна из первых обобщающих монографий по нефтеносности Западной Сибири, упомянутая ранее. Много внимания В.Г. Васильев уделял геологии Восточной Сибири, Якутии, Монголии и Иркутской области.

Неоднократно представлял геологическую науку России за рубежом: в США (1945 г.), в Швейцарии (1966–1967 гг.), в Мексике (1967 г.) и других странах. Он был членом редколлегии нескольких геологических журналов.

Тюменский геолог К.А. Шпильман был знаком с В.Г. Васильевым, имел с ним совместную монографию по газоносности и геологии Березовских месторождений (1960 г.).

На мою просьбу рассказать какие-либо подробности о легендарном геологе, он свидетельствовал о нем как человеке, который обладал необычайной способностью удачного подбора кадров и единомышленников.

Следует заметить, что ни одно из упомянутых имен геологов-первооткрывателей 30-х годов в многочисленных списках награжденных за открытие тюменских нефтяных и газовых богатств не значится...

...А в Герасимовне, что неподалеку не только от Тавды, но и от погребенного поднятия, о котором мы только что говорили (см. фрагмент карты, илл. 324), я все-таки побывал. Постоял у памятника Павлику Морозову в центре села, и мне подумалось, насколько несправедливы современные агрессивно осуждающие газетные публикации по адресу П. Морозова как предателя семьи и отца. Можно ли вообще предъявлять какие-либо претензии к 14-летнему подростку? Даже Уголовный кодекс такого не предусматривает. Разве пионер виноват в случившемся, а не время и господствующая тогда в стране идеология?

КТО ЖЕ БЫЛ ПЕРВЫМ?

Проблема признания первопроходцев столь же стара, как и наш мир. Не стала исключением нефтяная история Тюмени и Сибири. До сих пор не утихают страсти о первых именах геологоразведчиков и споры о правомерном присуждении тем или другим разного рода престижных премий. Не прекращаются и попытки поиска первых полузабытых энтузиастов освоения нефтяных месторождений, бурения скважин и добычи нефти в Западной Сибири.

Так, тюменцы привыкли считать, что первым руководителем нефтяного главка с 1965 по 1977 год был известный специалист, выдающийся организатор производства В.И. Муравленко. Не без участия последнего, чьи заслуги перед сибирской нефтяной промышленностью не подлежат какому-либо сомнению, и с благословения власть предержащих в Тюмени было сделано многое для того, чтобы забылось имя предшественника Муравленко, начальника объединения «Тюменьнефтегаз» в 1964–1965 годах Арона Марковича Слепяна.

А.М. Слепян (1913–1985 гг., илл. 325) – один из весьма известных деятелей нефтяной промышленности страны, человек с любопытной биографией, он же – начинатель нефтедобычи в Тюмени, вполне заслуживает благодарной памяти живущих. Действительно, В.И. Муравленко приступил к работе в нефтяном главке только в ноябре 1965 года. Но до него объединение по добыче нефти существовало около двух лет. Так на чьи же плечи свалились тяготы первопроходца, кто он – первый?

А.М. Слепян родился 23 сентября 1913 года в Минске в семье техника-строителя. В 1926 году родители перекочевали в Баку, где будущий нефтяник закончил рабфак, а затем в 1940 году – Азербайджанский индустриальный (позже – нефтяной) институт. С дипломом инженера-экономиста молодой специалист был направлен в Башкирию в новый нефтедобывающий район – в Ишимбай. Здесь в плановом отделе конторы бурения он работал все военные годы. С 1946 года А.М. Слепян – один из тех опытных специалистов, которых направили в западную часть Башкирии, в г. Октябрьский на освоение девонской нефти Туймазов. Сначала он возглавляет знаменитую контору бурения №1, отличившуюся тем, что там же в Октябрьском в массовом порядке стали использовать турбинное и электробурение на так называемых форсированных режимах (1949–1951 гг.), а затем его назначают управляющим треста «Туймазабурнефть» там же в Октябрьском. На этой должности он служил нефтяной промышленности страны до переезда в Тюмень.

В памяти сохранились события лета 1951 года, когда мы, студенты третьего курса нефтефака Свердловского горного института (теперь – Уральская горно-геологическая академия), ватага из 50 человек, ввалились в приемную управляющего в Октябрьском. День был воскресный, все, кроме управляющего, отдыхали, на месте не было даже секретаря. Тогда Арон Маркович сам во главе толпы свердловчан повел нас в общежитие. В то время города как такового, каким его знают старожилы Октябрьского, еще не было. В выжженной солнцем всхолмленной степи стоял небольшой поселок с деревянными одноэтажными бараками, один из них и стал нашим домом на все время практики. На автобусе, выделенном конторой бурения, мы разъезжали по буровым, посещали ремонтную мастерскую, где впервые наяву познакомились с диковинными в то время турбои электробурами. В свободное время играли в волейбол на площадке, на скору руку сооруженную возле общежития по распоряжению управляющего треста, купались в речке Ик, протекающей за окраиной поселка (сейчас она, наверное, в центре города?), собирали на холмах прозрачные кристаллы гипса, до сих пор хранящиеся у меня в домашней минералогической коллекции. Внимательное отношение руководства к будущим специалистам, пример которому подал управляющий, запомнилось на многие годы. Мог ли я предполагать, что через 13 лет вновь встречу А.М. Слепяна здесь в Тюмени после назначения его в марте 1964 года начальником объединения «Тюменьнефтегаз»?

Объединение «Тюменьнефтегаз» было создано решением Совета Министров СССР от 4 декабря 1963 года. Символично, что тем же постановлением Министерству высшего и среднего специального образования СССР по пункту 16-му предписывалась и организация Тюменского индустриального института: о лозунге «Кадры решают все» в Москве не забывали. Первоначально объединение подчинялось Среднеуральскому совнархозу. Итогом столь недальновидного решения стал конфликт управляющего с руководящими отделами совнархоза: местнические интересы свердловчан стали преобладать, и ресурсы, предназначенные для Тюмени, оседали на уральских предприятиях. Непосредственное подчинение объединения Москве стало первым заметным шагом инициативного управляющего, а вскоре совнархозы были упразднены.

Начальной структуры нефтедобывающих предприятий до приезда Слепяна практически не существовало, а слабый в кадровом и организационном отношениях отдел нефтяной и газовой промышленности совнархоза мало влиял не только на стратегические, но и на текущие дела, включая подбор нефтяных кадров. Вот почему А.М. Слепян приехал из Башкирии не в гордом одиночестве, а в окружении проверенных в деле помощников, оказавших в последующие годы решающее влияние на размах нефтедобычи. Среди них можно назвать имена инженеров первого башкирского десанта: А.Г. Исянгулова, М.Н. Сафиуллина, Л.Д. Чурилова, а из буровых мастеров – Г.К. Петрова, А.Д. Шакшина, С.Ф. Ягофарова и мн. др.

Нетрудно представить себе положение относительно молодого начальника объединения, которому едва исполнилось пятьдесят лет. Предстояло начинать почти с нулевой точки, что для Слепяна было вполне привычно: в Башкирии с подобными условиями приходилось встречаться не однажды, особенно в тяжелые военные годы. Но одно дело – средняя полоса России с сухими дорогами и сравнительно ограниченной площадью работ, и совсем другое – Тюменская область с ее необъятными болотами без каких-либо путей сообщения кроме рек и зимников. Можно допустить, что А.М. Слепян представлял себе уровень будущих проблем, поскольку дал согласие на новое назначение без особо длительных размышлений.

Еще не успели построить здание объединения (первоначально службы размещались в кабинетах Дома Советов, а штаб и жилая комната в гостинице «Заря» у Слепяна совмещались), как начальнику удалось пробить через Москву и Среднеуральский совнархоз организацию контор связи, геофизических и геологических трестов, снабженческих, строительных контор и других первоочередных подразделений объединения. В нефтяных районах заработали управления «Шаимнефть», «Мегионнефть», «Сургутнефть» с учебно-курсовыми комбинатами при них. По согласованию с ректором индустриального института А.Н. Косухиным были организованы постоянно действующие курсы повышения квалификации ИТР. Начались работы по проектированию и сооружению газовой магистрали Игрим – Серов и нефтяного трубопровода Шаим – Тюмень. Отличительной особенностью последнего стало – впервые в стране – его меридиональное направление, при котором климатические условия на конце и начале трассы резко различались.

А.М. Слепян организовал прием и направление на работу в районы нефтедобычи большой группы демобилизованных солдат, около 1000 человек. Нефтяники впервые приняли со всех концов страны студенческие строительные отряды. По договоренности с Тюменским судостроительным заводом (директор Потапов П.П.) началось экстренное сооружение нефтеналивных речных танкеров-барж. К июню 1965 года численный состав всех подразделений объединения составил почти 10 тысяч человек. Их усилиями было добыто 136 тысяч тонн нефти, значительную часть которой удалось отгрузить в Омск.

С целью обмена опытом А.М. Слепян в составе делегации нефтяников в октябре 1964 года едет в Мексику для ознакомления с обустройством нефтяных месторождений на болотах в штате Табаско. По возвращении он публикует отчетные статьи в местной газете «Тюменская правда» и в журнале «Нефть и газ, известия Вузов». В итоге один из проектных институтов Тюмени взялся за оценку освоения болот путем промывки драгами водных каналов и карманов для буровых площадок. Слепян писал: «Тюменцам следует серьезно изучить возможности применения каналов в заболоченной местности, учитывая свойства наших грунтов, большой подъем воды во время паводка, замерзания каналов зимой, ледоход или ледостой весной. Необходимо искать площади, где применять каналы, где платформы и эстакады. Но ясно, что в большом количестве надо вести наклонно-направленное бурение».

Здесь впервые прозвучала мысль о направленном бурении, получившем в будущем широкое распространение. Что касается каналов, то необходимость в них отпала после того, как были найдены более простые и экономичные решения.

С трудом верится, что многое из перечисленного было сделано в течение нескольких месяцев самого трудного периода 1964 года. Итогом интенсивнейшей деятельности стала первая производственная победа нефтяников: отправка речными танкерами в мае–июне того же года на Омский нефтеперерабатывающий завод первой тюменской нефти с промыслов Шаима, Усть-Балыка и Мегиона. Передача нефти омичам проводилась в присутствии А.М. Слепяна. Вечером он выступил на Омском телевидении. Казалось бы, успех и достижения налицо, в том числе и со стороны самого первого руководителя нефтяников.

Однако конец 1964 года и начало следующего совпало с реорганизацией управления промышленностью и партийного руководства краев и областей. Произошло объединение сельскохозяйственных и промышленных обкомов, сменились первые секретари, а с ними пришли новые люди с отличными от предыдущих взглядами на происходящее. А.М. Слепян в новую команду не вписался сразу же. Если полистать архивы партийных документов этого времени, то первое, что бросается в глаза, это резкое изменение тона критики в адрес Слепяна. Тут и невыполнение соцобязательств по досрочному вводу в эксплуатацию нефтепровода, отставание в подготовке проектно-сметной документации, слабое решение вопросов обустройства промыслов, причалов, резервуарных парков, неудовлетворительные отгрузки нефти, прием новой техники, строительных материалов, серьезные недостатки в разгрузке речных судов, развитии буровых работ, в снабжении северных поселков и городов, в организации общественного питания и т.п.

Перечень упущений, естественных в начальный период, настолько велик, что приходишь к выводу: главное, что удалось сделать А.М. Слепяну в короткий срок – опытную и промышленную добычу нефти – забыли. Снятие или понижение в должности начальника объединения стало вопросом времени и не за горами. Что и произошло во второй половине 1965 года, как только нашелся подходящий повод, а его при желании всегда можно найти. Символично, что понижение в должности произошло одновременно с заполнением завершенного строительством нефтепровода Шаим – Тюмень. Такое совпадение двух событий с трудом укладывается в голове: великий производственный успех, достижение которого во многом обязано А.М. Слепяну, и его отстранение от руководства.

Хорошо помнится совещание у А.М. Слепяна с участием председателя Государственного комитета нефтедобывающей промышленности Н.К. Байбакова в начале осени 1965 года, в котором довелось участвовать и мне, тогда декану нефтегазопромыслового факультета Тюменского индустриального института. Досрочное завершение строительства трубопровода Шаим–Тюмень значительно опередило сооружение резервуарного парка в Тюмени. Куда девать поступающую нефть? По предложению Байбакова решили заварить тюменский конец трубы, а сам трубопровод превратить в трансмеридиональное хранилище. Несмотря на опасения в части прочности трубы, еще не проверенной на практике, предложение приняли с энтузиазмом. Да и общий настрой у присутствующих был приподнятый. Я видел, с каким уважением вел беседу с А.М. Слепяном нефтяной министр...

В ноябре 1965 года Слепян становится первым заместителем В.И. Муравленко, что стало явным понижением в должности, если не сказать более – недоверием со стороны обкома. Естественно, в таких случаях люди не срабатываются. Не помогло и заступничество Н.К. Байбакова: по существующим тогда распределениям рангов министр не мог противостоять первому секретарю обкома. Единственное, что смог сделать Байбаков для Слепяна – перевести его в приличном ранге на Украину. В марте 1966 года А.М. Слепян становится начальником объединения «Укрвостокнефть» в Полтаве (илл. 326).

Это была ссылка, возможно, почетная.

Нефтяные месторождения Полтавы находились на завершающей стадии их разработки. В таких местах о дальнейшей карьере думать уже не приходится, дай Бог завершить ее более или менее достойно. Вскоре произошло сокращение объемов работ, объединение превратилось в НГДУ. Несмотря на уговоры, А.М. Слепян добровольно ушел с руководящей должности по возрасту и состоянию здоровья. Единственное, на что согласился бывший управляющий, это на руководство училищем добывающего управления, где он создал музей НГДУ «Полтаванефть».

В Полтаву к Слепяну нередко приезжал его давний друг и соратник по Баку и Башкирии Байбаков. В памяти жителей города и работников нефтепромыслов и тот, и другой остались как простые и доступные руководители, лишенные проявления чопорности столичных или прочих высоких чинуш.

В конце 80-х годов, когда мне стало известно о кончине А.М. Слепяна, я начал собирать материал об этом человеке. Первые мои попытки получения сведений о нем через областной партархив закончились полным провалом. Мне разрешили только снять ксерокопию с листка по учету кадров: все остальное значилось под грифом «секретно»... Вероятнее всего, под секретным грифом делались попытки скрыть от общественности непристойную эпопею избавления от неугодного работника.

В середине 1991 года по моему запросу, переданному в НГДУ «Полтаванефтегаз» профессором-нефтяником Б.А. Богачевым, когда-то работавшим в Полтаве, мне были высланы материалы, включающие 14 фотографий, о деятельности А.М. Слепяна на Украине. Пользуясь удобным поводом, приношу свою благодарность руководству управления и работникам музея истории НГДУ.

ВСТРЕЧИ С ПРЕМЬЕРОМ

Первые дни января нового 1968 года. Зима отличалась тогда настолько сильными морозами, что и сейчас, спустя треть века, вспоминаешь о них с содроганием. Я только что вернулся из кратковременной поездки в Нефтеюганск, где столбик термометра остановился где-то на отметке минус 48 градусов. Города как такового еще не было. Нас, приезжих, разместили в двухкомнатной квартире только что отстроенной пятиэтажной «хрущевки». От холода не спасали ни унты, ни зимнее пальто, ни варежки и ушанка. Укладываясь спать, весь этот набор одежды приходилось оставлять на себе. На улице мороз сопровождал густой туман. От непрерывных, с утра до вечера, сумерек создавалось впечатление, что короткого светового дня не было вовсе.

Вот в такие-то морозы и совершил поездку по нефтяным районам Тюменской области Председатель Совета Министров СССР Алексей Николаевич Косыгин (1904–1980 гг.), илл. 327. После посещения промыслов он возвратился в Тюмень. Накануне собрания актива области премьер посетил Тюменский индустриальный институт. Это посещение в ежедневные планы А.Н. Косыгина первоначально не входило. Но Б.Е. Щербина – первый секретарь областного комитета КПСС, настоял на своем, обещая премьеру показать нечто необычное.

О возможном посещении института высокими гостями нам стало известно за несколько часов до знаменательного события. Наступило тревожное ожидание. А.Н. Косыгин, Б.Е. Щербина и большая группа сопровождающих лиц появились только около семи часов вечера. Хорошо запомнились первые минуты встречи в приемной ректора института профессора Косухина А.Н. Первым вошел Косыгин, снял верхнюю одежду и молча, глаза-в-глаза, поздоровался с каждым из присутствующих за руку. Потемневшее, а точнее сказать – почерневшее лицо премьера отображало бесконечную усталость и равнодушие к происходящему. Было видно, что в институте он находится только из уважения к первому секретарю.

Наоборот, весь вид Б.Е. Щербины, его многообещающая улыбка излучали оптимизм и надежду на благоприятнейший исход вечернего визита. Так все и случилось. По мере осмотра мощнейшего по тому времени в Тюмени вычислительного центра, возглавляемого О.М. Вейнеровым, после общения с Н.М. Лесковым и Ю.Е. Огородновым – руководителями одного из первых в России вузовских учебных телевизионных центров, знакомства с уникальной стереоскопической лабораторией профессора Д.Д. Саратовкина, и после эмоционального рассказа об институте ректора Косухина А.Н. печать усталости на лице премьера все более и более разглаживалась. Его не на шутку заинтересовали новинки учебного процесса, ушла традиционная для премьера молчаливость: посыпались вопросы. Надо было видеть выражение лица Б.Е. Щербины, на котором читалось бессловесное: «А что я вам говорил!?».

По завершении осмотра А.Н. Косыгин оставил примечательную запись в книге почетных посетителей: «Ваш институт – решающий фактор в развитии области. Тюмень будет энергетической базой страны. Успех ее развития – Ваши кадры. Желаю успеха. А. Косыгин. 4 января 1968 года».

Автограф премьера (илл.328) до сих пор хранится в музее истории науки и техники Тюменского нефтегазового университета. Через год, в начале июня, индустриальный институт выпустил первую группу инженеров-нефтяников – более тысячи человек. На торжественном событии присутствовал министр высшего и среднего специального образования РСФСР В.С. Столетов и начальник «Главтюменьнефтегаза» В.И. Муравленко. Можно предполагать, что после посещения института премьером их присутствие на торжественном событии подразумевалось само собою...

С тех пор индустриальным институтом – нефтегазовым университетом выпущено около 40 тысяч специалистов. С полной уверенностью можно сказать, что без этой армии инженеров-нефтяников триумф тюменской нефтеразработки вряд ли состоялся бы. Тем более ценны и незабываемы пророческие слова одного из самых уважаемых в стране и наиболее компетентных премьеров – А.Н. Косыгина, занимавшего эту ответственнейшую должность в 1964–1980 годах.

На другой день я присутствовал на собрании актива области в зале заседаний обкома КПСС. После вступительных слов Б.Е. Щербины на трибуну взошел А.Н. Косыгин. Он говорил о текущих задачах, о зависимости судьбы страны от освоения нефтяных недр Тюменщины и мн. др. Все это нам было хорошо знакомо, поэтому более всего мне запомнилось совсем другое. В отличие от подобных выступлений секретарей ЦК КПСС, каких до приезда Косыгина было немало, отличавшихся разгромным критиканством и грозными обещаниями в случае, если..., премьер, как мне показалось, не столько требовал, сколько просил у присутствующих понимания и помощи правительству в трудной ситуации с нефтью. Поразило свободное и грамотное владение русской речью в течение более чем двухчасового выступления, удачное оперирование цифрами из опыта работы тюменских нефтяников, умение связать разрозненные факты в целостную экономическую картину, отсутствие перед собою каких либо бумажек – редчайшее явление для одного из высоких руководителей страны конца шестидесятых годов. После 1968 года А.Н. Косыгин вторично посетил Тюмень 10 лет спустя: в марте 1978 года. Трудные годы работы, непонимание партийной верхушкой страны сути предложенных премьером реформ – все это сказалось на здоровье А.Н. Косыгина. Он заметно постарел, о прежней интенсивности поездок не было и речи... До его кончины оставалось два года.

По свидетельству информированных лиц, в дни пребывания А.Н. Косыгина в Тюмени он обратился к своим помощникам с просьбой организовать ему, без привлечения журналистов и общественности, посещение одного из домов в старой части города. Тут-то и выяснилось, что с Тюменью связано начало производственной деятельности молодого Косыгина в двадцатые годы минувшего столетия. После службы в Красной Армии (1919–1921 гг.) Алексей Косыгин поступил на учебу в Петроградский кооперативный техникум. По его окончании в 1924 году двадцатилетнего молодого специалиста направляют в Тюмень на должность инструктора городского отдела потребительской кооперации. Здесь он проработал около двух лет, затем был переведен в Новосибирск. В общей сложности А.Н. Косыгин отдал Сибири шесть лет и приобрел первоначальный практический опыт, столь пригодившийся ему в последующей стремительной карьере ( в 35 лет – нарком!). Он искренне любил Сибирь, имел жену-сибирячку. Здесь – родилась его дочь. К концу двадцатых годов система потребительской кооперации оказалась на грани свертывания. Многие специалисты предпочли сменить профессию и уйти в промышленность. По этой причине, а также ощущение недостатка более глубоких знаний заставили будущего премьера сменить место жительства. В возрасте 26 лет он поступил в высшее учебное заведение – Ленинградский текстильный институт. Диплом о высшем образовании А.Н. Косыгин получил в 1935 году.

Все эти факты мне были известны со времени посещения Косыгиным индустриального института в 1968 году. Тогда же у меня в архиве завелась папка «А.Н. Косыгин». К сожалению, мои попытки разыскать дом, в котором проживал в 20-е годы молодой Алексей Косыгин, успехом не увенчались: вероятно, плохо искал. И только в сентябре 1998 года с изумлением прочел в газете «Тюменский курьер» статью неутомимого краеведа И. Ермакова «Премьер-министры стартуют в Тюмени». Из небольшой заметки удалось узнать, что А.Н. Косыгин проживал на частной квартире по улице Осипенко (бывшая Томская). Двухэтажный деревянный дом под номером 18 сохранился до нашего времени (илл. 329). Можно только догадываться, на каком этаже размещалась комната молодого специалиста-постояльца, вероятнее всего – на втором При посещении дома А.Н. Косыгин долго и задумчиво в полном одиночестве стоял во дворе особняка. Надо полагать, пребывание в Тюмени оставило в памяти премьера незабываемые следы: молодость всегда светла, и нет ничего дороже воспоминаний о встречах со сверстниками, а, может, и с первой любовью... Было бы весьма престижным для областного центра принять меры для сохранения дома и установить на нем памятную и охранную доску в честь крупного теоретика и практика российской экономики.

К 70-ЛЕТИЮ ПЕРВОГО ТЕХНИЧЕСКОГО ВУЗА

В августе – сентябре 2000 года общественность Тюменской области отметила 70-летие высшего образования в нашем крае. Первым техническим вузом, а если выразиться точнее, первым вузом вообще стал автодорожный институт (август 1930 года). А до этого события становление и развитие высшей школы прошли долгий и многотрудный путь от начальных форм духовного и светского образования до сложившейся системы многопрофильных высших учебных заведений.

Основу просвещения Сибири в течение XVIII–XIX столетий составляло духовное образование. Однако, справедливости ради, следует помянуть добрым словом тех патриотов, которые, вопреки всему, создавали в крае и светские учебные заведения – школы, училища, гимназии, вузы. Одним из таких подвижников был тобольский губернатор Ф.И. Соймонов, основавший в Тобольске в 1754 г. навигационную геодезическую школу, ставшую своего рода предтечей высшего технического образования в Зауралье. Выпуск геодезистов – это попытка просвещенного губернатора сформировать в Сибири первых представителей технической интеллигенции, знакомых с основами морского дела, съемочных и картосоставительных работ, штурманского мастерства.

Первое советское учебное заведение – народное училище – было открыто в Тобольске в 1789 г. Однако для такой огромной территории от Урала до Тихого океана общего количества учебных заведений, сосредоточенных главным образом в гг. Тобольске, Тюмени, Омске и Томске, было крайне недостаточно. Надо полагать, низкий уровень развития образовательной сферы определялся спецификой колониальной политики в Сибири. Тобольская губерния здесь не была исключением. В подтверждение этому уместен такой пример. В начале XX в. попечитель Западно-Сибирского учебного округа Лаврентьев категорически возражал против развития высшей школы в Сибири. На ходатайстве о расширении Томского университета и об открытии новых факультетов в его составе он написал: «Высшие учебные заведения Сибири совершенно не нужны. Открытие университета и технологического института было ошибкой, но раз они открыты с разрешения правительства и императора, то приходится заботиться о их существовании». На доводы об открытии факультетов он ответил: «Может быть, жители Сургута пожелают иметь университет? Так что же, открывать университет и в этом месте?»[31].

Уровень социально-экономического развития региона в пореформенный период настоятельно диктовал обратное.

С 1892 по 1913 гг. количество начальных и средних учебных заведений в Тобольской губернии возросло в три раза, достигнув 1672 единиц.

В начале XX в. в губернии действовали 11 средних учебных заведений. В дореволюционной Западной Сибири первое учебное высшее заведение, по тому времени типа учительского института, открылось в 1916 году в Тобольске. Существовало оно недолго (3 года) и его выпускники, а их было всего 45 человек, не оказали существенного влияния на развитие просвещения в нашем крае.

Вехой в развитии высшей школы области стали 30-е годы XX столетия. Эпоха научно-технического прогресса не могла обойти Сибирский регион, природный потенциал которого открывал новые экономические перспективы России. Новую страницу в историю становления высшей школы суждено было вписать г. Тюмени, где в августе 1930 г. был открыт первый технический вуз и первое высшее учебное заведение в Зауралье – Уральский автодорожный институт – УАДИ (илл. 330). (ГАТО. Ф. 695. Оп.1. Д.13. Л.1).

Институт функционировал всего два с небольшим года. По сути дела, им был «забит нулевой пикет», на котором в последующие десятилетия закладывался фундамент развитой сети современных технических вузов Тюменской области. Первым руководителем УАДИ стал В.И. Валуев, назначенный на должность директора вуза 15 августа 1930 г. (Приказ №1, УАДИ, ГАТО. Ф. 164. О п. 1. Д. 3. С. 7 – 10). Поскольку приказы институту издаются после соответствующих распоряжений свыше, то дата открытия УАДИ сдвигается на начало лета 1930 г. Институт разместили в здании Дома Советов по ул. Луначарского, 2 (в настоящее время – строительная академия).

Вуз готовил специалистов для Урала, Западной Сибири и Башкирии. Обучение велось по специальности «инженер-строитель шоссе, грунтовых и других безрельсовых дорог». В 1932 г. набор составил 325 студентов. При УАДИ работал сектор заочного обучения, вечерний филиал института в Свердловске и рабфак с тремя филиалами. В рамках нового вуза было создано несколько учебно-исследовательских кафедр. Среди них – кафедра аэросанного и глиссерного транспорта, единственная в то время в стране. Создание кафедры аэросаней было обусловлено тем, что в начале тридцатых годов при освоении Уральского Севера и Арктики широко применяется аэросанный транспорт, полузабытый в наше время. За два года были созданы лаборатории геодезии, дорожного дела, грунтоведения, инженерной геологии, химии (илл. 331), строительного искусства и дорожных машин. Техническая библиотека располагала 10 тысячами книг и учебных пособий. В том же здании размещались Уральский агропединститут, открытый несколько позже, Тюменский педагогический техникум и курсы по подготовке студентов во втузы Уральской зоны. Горсовет выделил под студенческие общежития три, под квартиры преподавателей – два двухэтажных дома. В 1931 году в УАДИ обучались 257 человек, в 1933-м уже 390. Вузу был разрешен прием студентов на вечернее отделение.

К первому выпуску намечалось подготовить 220 инженеров. В штате института работали пятнадцать преподавателей, из них – три профессора и семь доцентов. Вторым Директором УАДИ был А. А. Волкопятов – инженер по изысканию и проектированию дорог. Преподаватели принимали активное участие в создании лабораторно-практической базы и пропаганде специальностей учебного заведения.

Однако социально-экономические условия тогдашней Тюмени тормозили развитие института, и в июле 1933 года его ликвидировали, некоторые специальности перевели в технические вузы Омска, Уфы и Самары. С большим трудом собранные в одном месте квалифицированные преподаватели разъехались по другим, более гостеприимным городам... И долгие годы Тюмень не помышляла о высшем техническом учебном заведении. Краткая, как вспышка, история автодорожного института стала единственной достопримечательностью высшего технического образования в городе в довоенное время.

16 сентября 1930 г. в Тюмени открывается агропедагогический институт. Он разместился в одном здании с УАДИ по ул. Луначарского. С 1934 по 1973 гг. – это Тюменский педагогический институт. В 1977 году вуз переходит в статус Тюменского государственного университета.

Попытки местных властей открыть в Тюмени высшее техническое учебное заведение в послевоенные годы, когда Тюмень стала областным центром, долгое время успеха не имели, несмотря на острую нехватку специалистов с высшим образованием. Дефицит инженеров стал сказываться с осени 1941 года. В это время в Тюмень со всех концов западных районов страны было эвакуировано свыше 40 промышленных предприятий. И только в 1956 году с большим трудом при машиностроительном техникуме был образован учебно-консультативный пункт (УКП) Уральского политехнического института.

На базе УКП по вечерней системе обучения готовились специалисты машиностроительного профиля. Заведующим УКП стал Ф.И. Гурьев, в будущем – декан вечернего факультета индустриального института.

И только начало процесса освоения недр Обского Севера и всей Западной Сибирской нефтяной провинции определили судьбу нового нефтяного вуза.

4 декабря 1963 г. решением правительства, подписанного премьером Н.С. Хрущевым, Тюмень получает разрешение на организацию в городе индустриального института (ТИИ). В 1994 г. вуз переходит в статус университета. В настоящее время Тюменский государственный нефтегазовый университет – единственный технический вуз нефтегазового профиля Сибири и Дальнего Востока. С 1963 года вузом подготовлено 40 тысяч специалистов для топливно-энергетических предприятий. За треть века в университете сложился профессиональный коллектив, ставший мозговым центром регионального нефтегазового комплекса.

А кто был его первым ректором?

ПЕРВЫЙ РЕКТОР ИНДУСТРИАЛЬНОГО

Организатору Тюменского индустриального института, его первому ректору профессору Косухину Анатолию Николаевичу (1925–1988 гг.) 30 января 2000 года исполнилось бы 75 лет. Те, кто знал А.Н. Косухина много лет, отчетливо сознавали: не будь этого человека во главе первого сибирского нефтяного вуза, развитие индустриального института и подготовка инженерных кадров для нефтедобывающей промышленности Сибири пошли бы совсем иным путем.

Есть люди, которые, являясь нашими современниками, живут как бы в другом измерении. Им многое видится иначе: глубже, масштабнее и перспективнее. Они обладают смелостью в принятии решений, подчас самых неожиданных, способностью принять на себя любой груз ответственности. Вокруг них создается особая атмосфера творчества, радости труда, в которой наиболее полно раскрываются характеры и возможности людей.

Именно таким запомнили Анатолия Николаевича Косухина (илл. 332). Созидатель по духу, он смело и энергично вторгался в жизнь. Для него не существовало жестких границ административно-командной системы, он будто раздвигал их своей целеустремленностью Приведем один характерный пример. Молодой ректор с первых шагов мечтал увидеть полезный вклад института в становление сибирской нефтяной промышленности. Еще шли занятия студентов первого курса (других не было), а он обращается в Москву с просьбой о приеме в 1965 году студентов на старшие курсы – третий и четвертый. И, разумеется, добивается своего. В итоге первые специалисты были выпущены не в 1969 году, после нормального пятилетнего цикла, а раньше на целых два года.

Еще незадолго до правительственного постановления идея технического вуза в Тюмени многим казалось несостоятельной. И не потому, что области не нужны были инженеры или некого было учить. Проблема была в другом: учить было некому... Идея института разбивалась об отсутствие преподавательских кадров и материальной базы. Именно поэтому руководство политехнического института в Свердловске не решилось пойти дальше создания УКП и вечернего факультета в Тюмени. Когда готовилось постановление о развитии нефтяной промышленности в Западной Сибири, естественно, возник вопрос о кадрах, без которых не было смысла говорить о начале какого-либо нового производства. В Гипровузе посчитали, и выяснилось, что все существовавшие тогда нефтяные вузы страны не могут дать необходимого количества инженеров для освоения нефтяных и газовых месторождений области. Это решило судьбу индустриального института[32]. Зарубежная пресса в то время писала: «Большевики всерьез решили взяться за разработку сибирской нефти и открывают в Тюмени нефтяной институт».

Работа по созданию нового института развертывалась стремительно. Уже 3 января 1964 года министр высшего и среднего специального образования СССР В.П. Елютин подписал приказ, в котором обязал министра В и ССО РСФСР В.Н. Столетова «в двухмесячный срок разработать и представить на согласование в Министерство высшего и среднего специального образования СССР предложения о мероприятиях по организации Тюменского индустриального института».

Пока строились корпуса, выделялись квартиры, общежитие, оборудование, в маленькой комнате машиностроительного техникума появились три стола и несколько стульев. Это и называлось Тюменским индустриальным институтом. В комнате расположились четверо его сотрудников: А.Н. Косухин, С.И. Соловьев, Ф.И. Гурьев и В.Е. Копылов (автор этих строк) – первый ректор, первый проректор по хозяйственной части, первые деканы вечернего и нефтегазопромыслового факультетов.

Анатолия Николаевича Косухина «подарил» Тюмени Уральский политехнический институт, где он преподавал, был доцентом. Молодой ректор обладал тем характером, без которого довольно сложно начинать новое дело: кипучей энергией, коммуникабельностью, доверием к людям, умением быстро схватывать новое и предвидеть, быстро ориентироваться в меняющейся ситуации.

Более всего меня поражала в нем редкая для большинства людей черта: решать любую поставленную жизнью задачу на максимально возможном уровне достижения цели. Так, он считал, что создание нового института следует начинать сразу крупно, с гигантского набора студентов, по возможности опережающего аналогичный набор в любом другом нефтяном вузе страны.

- Надо пользоваться предоставленной возможностью и строить институт таким, каким он виделся бы другим лет через пять–десять. Такого внимания властей к институту, как сейчас, скоро не будет, и тогда расширение института станет много труднее, – говорил не раз Анатолий Николаевич. Многие не понимали его позицию, поначалу к их числу, признаться, принадлежал и я: о каком максимализме могла идти речь, когда в будущем здании института нет элементарно необходимого? К счастью, очень скоро правота энергичного и далеко видящего ректора полностью подтвердилась.

Мое первое знакомство с доцентом, кандидатом технических наук А.Н. Косухиным, итогом которого стал переезд из Свердловского горного института в Тюмень, состоялось в первые дни января 1964 года. Анатолий Николаевич пришел на кафедру техники разведки, где я тогда работал после защиты кандидатской диссертации как единственный специалист по нефтегазоразработке. Это, собственно, и стало поводом для встречи. Надо сказать, что в горный институт я пришел только осенью 1963 года, незадолго до знакомства с будущим ректором. Меня пригласили как специалиста с производства, одновременно – обладателя ученой степени. Было обещано жилье и прочие блага. Как часто случается, обещания быстро забылись, и я начал испытывать некоторое сожаление о переходе в лоно высшей школы. К тому же семья по-прежнему находилась в сотне километров от Свердловска в геологоразведочной организации, откуда я уволился после прохождения по конкурсу.

В этой обстановке неопределенности А.Н. Косухину было довольно легко пообещать лучшие условия в Тюмени. Мы быстро нашли общий язык и понравились друг другу. Пользуясь присутствием в Свердловске ответственного работника Министерства, А.Н. Косухин уговорил ректора института Е.Ф. Ратникова разрешить мне немедленно работать в Тюменском индустриальном институте с оплатой жалованья и командировочных расходов за счет горного института. Начались мои бесконечные поездки в Москву, в Томск, Омск, Новосибирск, Уфу, Грозный и в другие города за людьми, оборудованием, методической литературой и т.п. И только в начале июня 1964 года я был проведен приказом по индустриальному институту на должность декана нефтегазопромыслового факультета.

Мой первый приезд в Тюмень состоялся в двадцатых числах апреля. В один из вечеров, встретившись на вокзале Свердловска, мы разместились с А.Н. Косухиным в купированном вагоне и на другой день рано утром приехали в город, с которым была связана в последующем наша служба. Помнится хмурое, сырое утро, крупными хлопьями летел снег, хотя накануне в Свердловске стояла теплая, ясная и солнечная погода. Для суеверных все это могло показаться плохим предзнаменованием...

По улице Первомайской мы решили пройти от вокзала пешком: мне поглядеть, а Анатолию Николаевичу, бывшему в Тюмени уже не раз, показать гостю город. Города, как такового, я не увидел... Деревянные дома, грязь, асфальт кое-где и только на улице Республики чуть отлегло от сердца: оказывается, в Тюмени есть и каменные сооружения. А когда вышли на Центральную площадь, то название Тюмени как города стало в какой-то мере оправданным.

Только к вечеру устроились в гостинице «Заря», и все последующие дни ушли на встречи, знакомства, совещания. А.Н. Косухин был в своей стихии, работал по 12–14 часов в сутки, осаждая в здании обкома приемные секретарей, а в облисполкоме – председателя и его заместителей. Объездили руководителей крупных предприятий, чего-то добивались. Где-то, не скрывая, люди восхищались умением Анатолия Николаевича налаживать человеческие контакты и его пробивной способностью, где-то сразу приобретали недоброжелателей и недругов...

Вспоминается, как однажды теплым и солнечным майским утром мы подходили вместе с А.Н. Косухиным к зданию облисполкома.

– Посиди, пожалуйста, на скамейке минут двадцать. Я только переговорю с председателем, тотчас вернусь и мы поедем дальше.

Проходит полчаса, час, три часа, а ректора все нет. Мучаюсь от безделья, досада разбирает: время-то, время идет!.. Наконец, на ступеньках лестницы появляется сияющий Анатолий Николаевич. Оказывается, он «пробил» сразу с десяток квартир для будущих преподавателей и не где-нибудь, а тут же, в здании на площади, рядом с облисполкомом. На мое замечание, что за эти часы я мог бы сделать что-то полезное, он беспечно отреагировал чисто по-косухински:

– И ты хорошо поработал. Когда я убеждал председателя и других чиновников в отделе, я каждый раз показывал в окно на тебя, угрюмо сидящего на скамейке, и угрожал, что вот первый кандидат наук, бросивший ради Тюмени благоустроенный Свердловск, уже готов разочароваться и уехать обратно на Урал, так как квартир нет да и пуск учебного корпуса задерживается...

Особенное мое разочарование вызвало состояние будущего корпуса на Центральной площади. Это позже я стал воспринимать оптимистические заверения А.Н. Косухина по любому поводу со скидкой на его умение рисовать действительность лучше, чем она есть на самом деле. А тогда, пользуясь информацией деятельного ректора, я представлял себе учебное заведение со сверкающими полами, люстрами, современной мебелью, обустроенными вестибюлями, коридорами и аудиториями. Все оказалось много хуже: четвертого этажа здания еще не существовало, шла кладка кирпича, окна без рам и стекол, множество подъемных кранов на рельсах, строительный мусор и... пустые комнаты.

А ведь в сентябре надо было начинать занятия... В те первые годы А.Н. Косухин не раз удивлял людей непривычным для руководителя доверием. Приходил человек устраиваться на работу, А.Н. Косухин беседовал с ним пять минут, десять, полчаса и... предлагал более ответственную должность, чем та, которую собирался занять пришедший. Анатолий Николаевич весело смеялся, глядя на изумленное лицо человека, которого полчаса назад еще не знал. И человек начинал верить в свои возможности. Конечно, случалось ему и ошибаться в людях. Мы – его близкие помощники – порой просто пугались этой почти «детской» доверчивости, старались как-то попридержать его. Только ненадолго. Характер не переделаешь. Анатолий Николаевич был убежден, что лучше ошибиться, веря людям, чем наоборот. Может быть, вот такое доверие к людям было одной из причин, сделавших начало становления института временем творчества и энтузиазма.

Умел А.Н. Косухин не только понять идею, излагаемую подчиненным, но увидеть за ней большее, чем видел автор, и тут же развить ее, придать ей масштабность, нарисовать отдаленную перспективу. А это окрыляло сотрудников, толкало их на дальнейшую инициативу.

В первые месяцы становления вуза возникло множество необычных проблем, характерных только для периода рождения института. Вот одна из них: как именовать учебные группы? Ректор А.Н. Косухин, выходец из УПИ, естественно, предлагал систему машиностроительных вузов: сокращенное название специальности, номер курса и номер группы (например, ГИГ – 153). В этой системе был один существенный недостаток: номер менялся каждый год в соответствии с изменением номера курса (253, 353 и т.д.). Это было крайне неудобно при заполнении документации, так как приходилось переоформлять ее ежегодно. Я попытался убедить Косухина принять систему горных и нефтяных вузов: сокращенное название специальности, год приема, номер группы обозначенной специальности (НР-64-1), что делало наименование неизменным на протяжении всех пяти лет обучения. Кроме того, это послужило бы делу унификации документов нефтяных вузов, а ТИИ был одним из них.

А.Н. Косухин обладал одним очень хорошим качеством: не упрямился, когда видел весомость доводов своего оппонента. Мое предложение о системе обозначений специальностей, курсов и групп было принято. Пример другого порядка. Одновременно с организацией подготовки специалистов нефтяного профиля институту попытались навязать и специальности по разработке и механизации торфяных залежей – основного в то время топливного продукта для местной электростанции. А.Н. Косухин, как обычно, загорелся новой идеей. С большим трудом, после многодневных споров, взаимных обид и крепких выражений мне удалось убедить его, что энергетика на торфе, когда рядом имеется высокоэффективный по теплотворной способности природный газ, дело временное и невыгодное. В результате подготовку инженеров-торфоразработчиков передали Свердловскому горному институту, профиль специальностей которого в большей мере соответствовал торфяному делу, по сути – горному. «Чистота» нефтяного эксперимента в Тюмени была выдержана.

Институту была без году неделя, а уже начинали зарождаться и осуществляться идеи, которым, казалось бы, время еще не пришло. Это порой не только удивляло, но и пугало многих: не попахивает ли здесь авантюризмом, партизанщиной? Нет элементарных аудиторий, нет еще серьезных хоздоговорных тем, а беремся вдруг решать проблему студенческого научного центра и тому подобное. Сегодня все это каждому представляется естественным: иначе и нельзя было, и не возник бы сегодняшний индустриальный. Все, что делает сейчас нефтегазовый университет одним из ведущих нефтяных вузов страны, заложено было в первые годы. Оглядываясь назад, можно во всей полноте прочувствовать, какого мужества требовало принятие решений, результат которых виделся в отдаленном будущем. А мужества А.Н. Косухину было не занимать.

А.Н. Косухин родился 30 января 1925 года в г. Симферополе, там же перед войной получил среднее образование. В период оккупации города (1941–1944 годы) руководил подпольной комсомольской организацией, а затем выполнял обязанности заместителя секретаря подпольного горкома ВКП(б) г. Симферополя. За эту рискованную работу позже был награжден орденом Ленина. Надо сказать, о партизанской деятельности Анатолия Николаевича в первые годы в институте почти не было известно, пока в 1969 году свердловский журнал «Уральский следопыт» не опубликовал интересную статью под названием «Гестапо ищет Косухина» (!).

В 1951 году А.Н. Косухин завершил высшее образование в Московском энергетическом институте. С дипломом инженера-механика энергомашиностроительного факультета его направили в Свердловск на Уральский турбомоторный завод. В должности инженера-конструктора он работал два года, а затем по конкурсу прошел на должность ассистента кафедры строительной механики Уральского политехнического института.

Двенадцатилетнее пребывание в одном из ведущих вузов страны оставило заметный след в формировании А.Н. Косухина как работника высшей школы. Здесь он защитил кандидатскую диссертацию, стал доцентом, приобрел опыт работы в общественных организациях, научился трудной науке общения в руководящих кругах, без помощи, внимания и покровительства которых в те годы невозможно было сделать ни одного серьезного шага. С февраля 1964 года доцент А.Н. Косухин официально назначается ректором еще не существующего Тюменского индустриального института. Но первые хлопоты и поездки из Свердловска в Тюмень начались раньше – в начале января. Профессорское звание за совокупность научных трудов (свыше 25 опубликованных работ) и за успехи в педагогической деятельности он получил в ноябре 1970 года. За время работы в индустриальном институте профессор А.Н. Косухин неоднократно представлял российскую высшую школу за рубежом: совещание в Болгарии по применению технических средств обучения (1971 г.), семинар в ГДР по учебному телевидению (1972 г.), Всемирный газовый конгресс во Франции (1973 г.). Он входил в состав делегации страны на всемирном нефтяном конгрессе в Японии (1975 г.).

В 1972–1973 годах у ректора возникли серьезные осложнения с некоторыми отделами обкома КПСС, в том числе с отделом учебных заведений, курировавших институт. Явная недооценка отделом сделанного А.Н. Косухиным для Тюмени и области и вслед за этим родившаяся обида ускорили решение Анатолия Николаевича об отъезде из города. Помнится, в октябре 1973-го во время передачи мне своих ректорских дел и забот он говорил: «Постоянно имейте в виду мой горький опыт. Можно построить еще один учебный корпус, студенческое общежитие, проявить полезную инициативу по улучшению учебного процесса, умножить количество докторов наук. Но если к приходу в институт партийного начальства вы забудете покрасить вестибюль и парадные лестницы, считайте, что все ваши труды напрасны, их никто не оценит». И еще: «Вспомните 1966 год, когда вам, первому организатору высшего нефтяного образования в Тюмени, декану факультета не простили непочтительного отношения к вашей студентке, дочери «Первого». Впрочем, не простили и мне... Вот и думайте. Мой совет: не задерживайтесь на этой должности более пяти лет, иначе быстро примелькаетесь в партийных верхах».

Говорил, как в воду глядел. Тринадцать лет спустя, когда пришел мой черед передачи ректорских дел, я сам был готов вторично произнести те же самые слова...

Неменьшие сложности постоянно сопровождали А.Н. Косухина во взаимоотношениях с Минвузом России. Многие проблемы он решал в явном противоречии с финансовыми инструкциями и положениями. При создании вуза такое отношение к официальным бумагам было неизбежным. Впрочем, были шаги и с явно авантюрным оттенком. Как-то (кажется, году в семидесятом) ректор решил побывать в Краснодарском крае в совхозе «Фанагорийский» для заключения длительного, на много лет, договора о взаимном сотрудничестве. А чтобы показать перед руководством совхоза, что сибиряки не лыком шиты, заказал в грузопассажирском самолете рейса Тюмень–Краснодар место для себя и своей «Волги». В итоге от южного аэропорта до совхоза Анатолий Николаевич, заядлый автомобилист, добрался за рулем своим ходом. «Операция» хотя и удалась, но стоила немалых денег. По завершению переговоров ректор уехал в отпуск, переправившись с машиной на пароме в Крым через Керченский пролив, и махнул в родной Симферополь... Тогда же он оплатил крупную сумму за костюмы для бойцов студенческого отряда института. Вопреки, разумеется, всяким запретам.

В итоге обе эти истории стали известны в бухгалтерии Министерства. Нагрянула комиссия, родился акт, как тогда говорили, достаточно высокой «паршивости» с упоминанием прокуратуры и угрозой солидного штрафа – начета на виновников. Я в те дни замещал ректора, уехавшего в московскую командировку. Последовал телефонный вызов к заместителю министра по административно-хозяйственной части Д.Н. Харитонову. Вхожу в назначенное время в его приемную. А там уже сидит (разыскали-таки и его в Москве) Анатолий Николаевич. Так мы вдвоем и предстали перед грозными очами высокого начальства. А.Н. Косухин явно волновался, если не сказать большего. У меня же руки были развязаны, финансовые документы я не подписывал, да и проректором был назначен недавно. Словом, мне терять было нечего и чувствовал я себя менее скованно. Может быть, поэтому после слов заместителя министра: «... в последнее время в работе Тюменского индустриального института я не вижу ни единого светлого пятна, а тут еще этот акт ревизии!», я, возможно, с отчаяния, перебил Д.Н. Харитонова. Возмутился отсутствием в его представлении «светлых пятен», назвал цифры выпуска специалистов, упомянул роль ТИП в реализации грандиозной правительственной задачи освоения нефтяной целины и вовремя подсунул автограф Предсовмина А.Н. Косыгина, оставленный им при посещении института в книге почетных гостей...

Проработка закончилась столь же мгновенно, как и началась. Д.Н. Харитонов прервал беседу, отложил встречу на завтра, обещав «кое с кем посоветоваться». Наутро у меня в гостинице раздался телефонный звонок. А.Н. Косухин сообщал, что вторичная беседа отложена на неопределенное время... Тут же прозвучала приятная, не скрою, похвала: «А ты мужик – ничего!» Правда, похвала эта позже обернулась для меня многими непредвиденными хлопотами: уезжая в отпуск или командировку, на протяжении нескольких лет он неизменно оставлял за себя своего проректора по научной работе.

В середине 1973 года А.Н. Косухин избирается по конкурсу на должность профессора Московского института нефтехимической и газовой промышленности. Вскоре его назначают директором научно-исследовательского и проектного института НИФИЭСУ Миннефтегазстроя. Как и в Тюмени, организацию института приходилось начинать с нуля. Казалось, А.Н. Косухин снова погрузился в ритм работы, всегда бывший ему по душе. Разница была только в том, что новое дело приходилось вести не в Сибири... Сотрудники института, в основном москвичи, терпели пришлого директора только до тех пор, пока шла организационная пора. Как только наступили будни – начались склоки, анонимки, жалобы и, как водится, бесконечные проверки и комиссии. Анатолий Николаевич счел разумным уступить свою должность другому. В дальнейшем он работал в Министерстве высшего и среднего специального образования СССР, возглавлял Главное управление по использованию технических средств обучения и совмещал основную работу с профессорством в нефтяном институте. Изматывающая нервы и здоровье столичная обстановка оказалась для А.Н. Косухина непосильной. Во время неоднократных посещений Тюмени он постоянно сетовал на отсутствие удовлетворения от проделанной работы. С удовольствием вспоминал годы своей работы в Тюмени, как одни из самых светлых.

После ухода на пенсию в 1988 году А.Н. Косухину удалось реализовать свою многолетнюю мечту: возвратиться на родину в Симферополь, без сожаления оставив Москву. Переезд, к несчастью, оказался роковым. Вскоре А.Н. Косухин скончался от сердечной недостаточности.

Удивительная энергия, талант организатора, готовность поддержать плодотворные идеи коллег и помочь претворить их в жизнь, оптимизм, высокая эрудиция ученого, доброжелательность А.Н. Косухина навсегда сохранятся в благодарной памяти его учеников и коллег, а результаты плодотворной деятельности – в истории Тюменского государственного нефтегазового университета.

В музее истории науки и техники Зауралья при Тюменском государственном нефтегазовом университете развернута экспозиция, посвященная 75-летию профессора А.Н. Косухина: документы, фотографии, научные труды, его рабочая мебель и управленческие приборы (илл. 333). У входа в музей установлена мемориальная доска.

ПРОФЕССОР БУРЕНИЯ

О Викторе Ивановиче Муравленко, начальнике Главного управления «Тюменьнефтегаз», известном всему нефтяному миру руководителе и организаторе нефтедобывающей промышленности Западной Сибири, написано немало. К сожалению, все, что опубликовано, касается его производственной деятельности, становления нефтяной промышленности Сибири и Дальнего Востока. В этих публикациях В.И. Муравленко – крупный организатор, известный государственный деятель, «нефтяной король Сибири», как называли его за рубежом (илл. 334). Но есть малоизвестная сторона жизни В.И. Муравленко – работа в высшей школе. Он был профессором кафедры бурения в Тюменском индустриальном институте.

... Стремительное перемещение центра подготовки инженеров-нефтяников в Сибирь было настолько необходимо, что спустя два года после начала занятий в институте организуется первая в Сибири кафедра бурения нефтяных и газовых скважин, со становлением и развитием которой связано имя В.И. Муравленко.

Наши встречи с ним были довольно частыми на протяжении более десяти лет. Сближению способствовали многие обстоятельства, но главным из них были общие научные интересы и одна и та же специальность – горного инженера по бурению скважин. В условиях обычного, а в те годы – острого для сибирских вузов дефицита кадров, особенно нефтяного профиля, привлечение В.И. Муравленко, опытнейшего инженера с богатым производственным опытом, к обучению студентов старших курсов представлялось весьма целесообразным.

До переезда в Тюмень В.И. Муравленко был одним из руководителей Куйбышевского нефтяного промышленного комплекса. На протяжении 15 лет он преподавал на нефтепромысловом факультете Куйбышевского политехнического института. Особое внимание уделялось студентам при консультации дипломных работ. Бессменное участие в работе Государственной экзаменационной комиссии, работа со студентами приносила В.И. Муравленко большое удовлетворение. С его помощью кафедра бурения стала одной из самых оснащенных учебно-промысловым оборудованием среди однотипных кафедр нефтяных вузов страны.

В одну из встреч Виктор Иванович как-то сказал мне:

– Очень скучаю по преподавательской работе, и отъезд из Куйбышева вызывает настоящую человеческую тоску. Если бы в Тюмени была предоставлена возможность поработать в вузе так же, как в далеком Куйбышеве, на душе было бы легче.

– За чем же дело стало? Пишите заявление, такой шаг можно только приветствовать.

– Дело не в заявлении. В Тюмени я всего несколько месяцев, хлопот множество. В этих условиях, когда и минуты свободной нет, с работой на кафедре не справиться. Вот если бы вы дали мне несколько студентов с дипломными или курсовыми работами, составили план обзорных лекций по новой технике и технологии бурения, в первую очередь по Западной Сибири, я бы этим занялся с охотой. Хочется мне познакомиться со студентами и на экзаменах. Честно признаюсь, вызывает у меня опасение и возможная реакция со стороны коллег в главке и руководстве области. Надо посоветоваться. Это ли не предлог для ненужных словесных спекуляций? Давайте договоримся так: в любом случае, даже если не будет разрешения на работу, дипломников вы мне все равно выделите, человек пять-шесть. Оплаты не надо, не для нее работаю.

– Не получится, Виктор Иванович, будет приказ, будет и оплата. Таков порядок.

Забегая вперед, скажу, что на протяжении нескольких лет мне приходилось постоянно утрясать «конфликты» между В.И. Муравленко, который демонстративно месяцами не получал свою зарплату, вызывая гнев главного бухгалтера и работников расчетного стола. А опасения В.И. Муравленко по части словесных спекуляций позднее полностью оправдались: нашлись любители пожаловаться и проверить. В итоге выяснилось, что общий объем выполненных учебных поручений у Виктора Ивановича оказался больше, чем было запланировано.

Вскоре после нашего разговора Виктор Иванович побывал в лабораториях кафедры, счел их недостаточно оборудованными и обещал оказать любую помощь.

– Поезжайте на склады главка. Не по документам снабженцев, а прямо на полках посмотрите, что у нас есть. Берите все, что надо, отказа не будет. Нужна будет бурильная установка – выписывайте. Установим ее сами, силами нефтяников-производственников.

Совет пригодился как нельзя кстати. Обещания свои В.И. Муравленко всегда и точно выполнял, как бы это ни было трудно. В итоге уже через несколько месяцев кафедра имела неплохо оборудованные лаборатории промывочных жидкостей и цементных растворов, механики разрушения горных пород, технологии бурения скважин.

В одной из бесед он сказал:

– У меня нет ученой степени и звания. Вас это не смущает? Как отнесутся студенты и преподаватели кафедры к столь прискорбному факту и ко мне, претендующему на должность профессора?

– Для нас более всего важен ваш производственный опыт, а также годы работы в высшей школе в г. Куйбышеве. Высшая аттестационная комиссия нашего Министерства весьма благожелательно относится к просьбам вузов о привлечении крупных специалистов промышленности к учебному процессу. Думаю, что звание профессора будет получено без осложнений, а это станет официальным подтверждением вашей квалификации.

В январе 1966 года В.И. Муравленко приступил к работе, выкраивая часы в своем плотном рабочем дне. Вскоре он был избран на должность профессора кафедры бурения скважин и на этой должности трудился одиннадцать лет.

Кроме чтения лекций у Виктора Ивановича не было особого повода бывать на кафедре, и своих дипломников он принимал в специально отведенные часы у себя в кабинете «Главтюменьнефтегаза». Кому-либо вход к нему в это время категорически запрещался. Вспоминается, как в начале семидесятых годов мне, тогда ректору института, было отказано во встрече с ним, «поскольку у него, – как сказала секретарь, – на приеме сейчас ваши студенты».

Выпускники кафедры бурения нефтяных и газовых скважин, работающие на севере области, помнят, как по-отечески заботливо он вел их дипломирование, щедро делился своими знаниями и темами будущих разработок. Дипломные работы студентов отличались остро выраженной практической направленностью, обилием свежего фактического материала, взятого, что называется, из первых рук. Вероятность надежной защиты таких дипломных работ была столь велика, что среди студентов существовал неофициальный конкурс: кому из них идти к Виктору Ивановичу как руководителю проекта.

Муравленко следил за судьбой своих подшефных и после защиты, за их самостоятельной работой на инженерных должностях в северных подразделениях главка. К буровикам у него была особая любовь и неизменно доброе отношение. Это можно было чувствовать и видеть во всем, что проходило через руки и ум Муравленко: в отчетных докладах и документах, в официальных выступлениях, в газетных статьях, в товарищеских разговорах.

Присвоение ученого звания профессора открыло В.И. Муравленко, не имеющему ученой степени кандидата наук, путь к защите докторской диссертации. Мы долго обсуждали с ним возможные шаги. О подготовке докторской в общепринятом смысле не приходилось и думать: ни времени, ни достаточной для существующих требований к диссертации возможности обработки материалов у него не было. Наиболее реальный путь – оформление защиты доклада по совокупности опубликованных работ. Их список, включавший более 30 названий, в том числе несколько брошюр, изобретений (илл. 335) и книг, позволил подготовить достаточно солидный, интересный и содержательный доклад, удовлетворяющий любой, самый представительный и требовательный совет. Но ему не хотелось представлять работу в один из советов Москвы или Уфы. В те годы стало реальным открытие докторского совета по бурению при нашем институте, и Муравленко надеялся на защиту в местных условиях.

Вскоре доклад, подготовленный Муравленко для совета, был готов. К сожалению, шли месяцы, а защита докторской диссертации откладывалась. Настойчивое обращение института в ВАК с просьбой о разрешении на защиту по совокупности опубликованных работ осталось без ответа. Материалы старели, и защита становилась все более проблематичной. Виктор Иванович нервничал, но изменить что-либо было выше возможностей провинциального вуза.

Жаркое утро 16 июня 1977 года. Начало рабочего дня, в кабинете загудел включенный кондиционер, и... лучше бы не приходить в тот день в институт! Весть о кончине Виктора Ивановича в Москве ударила как электрический ток. Ныло сердце, весь день работа валилась из рук. Похороны, прощание с умершим в зале Дома техники нефтяников, которым так гордился Виктор Иванович, траур на кладбище, некрологи в газетах и портреты в черных рамках, поминки с запоздалыми добрыми речами и мужскими неподдельно скупыми слезами нефтяников-северян.

Именем В.И. Муравленко названы Научно-исследовательский институт «Гипротюменьнефтегаз», один из северных городов, проспект в молодом городе Ноябрьске, улица в Тюмени с мемориальной доской на доме, где он жил, горный пик в Восточной Сибири.

Его имя носит разведочная плавучая буровая, приписанная к Мурманскому порту. Своеобразно увековечили имя В.И. Муравленко тюменские геологи.

В 1973–1978 гг. Ханты-Мансийским геофизическим трестом и Аганской нефтеразведочной экспедицией было открыто крупное нефтяное месторождение на Янгтинской площади. Названо Муравленковским.

Весной 1981 года в Историческом музее в Москве открылась тематическая выставка, посвященная нефти и газу Западной Сибири. Один стенд целиком посвятили материалам о В.И. Муравленко: фотографии, документы, письма, дипломы, отзывы, письменные благодарности людей, не обойденных его вниманием, справка Средне-Волжского совета народного хозяйства об откомандировании В.И. Муравленко в г. Тюмень, о назначении его на должность начальника «Главтюменьнефтегаза» и многое другое. Напротив – другой стенд: о студентах, о Тюменском индустриальном институте, его выпускниках, о которых В.И. Муравленко говорил: «Мы смело двигаем молодых людей в руководители. Воспитание доверием стимулирует творческий рост, повышает чувство ответственности. Голого администрирования у нас не признают. Я за творческий спор – это всегда движение вперед».

К ИСТОРИИ ПОИСКОВ ЗОЛОТА ТЮМЕНСКОГО УРАЛА (Новые имена первооткрывателей)

Нефть и газ тюменских равнин на многие годы задержали разведку и промышленное освоение горноуральских богатств, скрытых в недрах Тюменской области. Во всяком случае, внимание к ним не шло ни в какое сравнение с теми крупными капиталовложениями, которыми многие десятилетия пользовались геологи Среднего и Южного Урала. И только в последние годы, после распада Союза и в связи с утратой многих уникальных месторождений полезных ископаемых, оказавшихся за пределами России, малоисследованный Тюменский Северный, Приполярный и Полярный Урал стал объектом пристального внимания. Более чем когда-то стало очевидно: не одной нефтью и газом могут прирастать богатства Тюменщины.

Мое первое знакомство с разведкой одного из самых экзотических полезных ископаемых – золота, состоялось в начале 60-х годов. Работа в Уральском геологическом управлении сопровождалась постоянными командировочными разъездами по геологоразведочным партиям и экспедициям от Оренбурга и Магнитогорска на Южном Урале до Краснотурьинска и Ивделя на Северном. Кроме центра золотопромышленной добычи на Южном Урале Кочкаря, яркие впечатления оставили поездки в Ивдель, издавна знаменитый добычей россыпного золота (илл. 336).

Следуя своей неистребимой привычке, перед любой, достаточно удаленной от дома поездкой, стараюсь заранее узнать из справочного или краеведческого материала максимум сведений о месте командировки. У меня уже не раз случалось в жизни, когда некоторые полезные сведения или подробности о городе или стране я, по лености своей, добывал из энциклопедий после возвращения домой. По этой причине без четкого плана посещений многое увидеть или познать не удавалось, а повторная поездка не всегда оказывалась возможной. Вот и сейчас, перед отлетом на «кукурузнике» в Ивдель, постарался выудить максимум сведений об этом уголке Северного Урала. Выяснились любопытные подробности. Оказывается, в XIX столетии район реки Ивдель с притоками (поселка еще не было) в административном отношении относился к Березовскому уезду Тобольской губернии с центром в селе Березово, знаменитом ссылкой туда князя Меншикова, а в наше время – первым газовым фонтаном в 1953 году. Большинство открытий россыпного золота в акватории р. Ивдель, а также в долинах более северных рек, вплоть до Приполярного Урала, было сделано тюменцами и тобольчанами. Это в наши дни Ивдель стал свердловским, но так было далеко не всегда. Об именах сибиряков, первооткрывателях тюменского золота, и пойдет наш рассказ.

Первые сообщения об открытии россыпного золота на Урале, под Екатеринбургом, относятся к 1814 году. Спустя всего лишь десятилетие о находках золотоносного песка стало известно и в других местах Уральского хребта, в основном в северной части его восточных склонов. Так, самые первые заявки на отвод участков для поиска золота были зарегистрированы в 1826 году от екатеринбургских купцов Я. Рязанова, С. Черепанова и В. Харитонова, а несколько позже – от березовского (на Сосьве) купца В. Гласкова (1830 год) и управляющих казенных Богословских заводов (1832). Золотоискатели проникали на Северный и Приполярный Урал как со стороны устья реки Ивдель, притока Лозьвы, а затем на север по меридиональному течению Лозьвы до широтного течения Лепеньи, так и от уездного селения Березово по Сосьвс в сторону Уральских гор. В зимнее время использовался олений путь от Березово в Ивдель.

Золотоискатели регулярно сообщали сведения о находках золотых россыпей. В результате только к 1854 году Алтайское горное правление (г. Томск), имевшее право регистрации приисков в Сибири и на Урале в первой половине XIX века, располагало 380-ю заявками с разных концов страны. Существенная часть заявок в разное время приходилась на долю купцов Тюмени, Тобольска, Тары, Долматово, Верхотурья и Томска. В архивных материалах Тюменского областного архива упоминаются фамилии И.П. Серебренникова (Томск, 1833 г.); купца 2-ой гильдии М.Я. Зайцева (Тюмень, 1836 г.); тобольчан М.А. Вульфа (1836 г.) – доктора медицины, и купцов 2-ой гильдии И.В. Крылова (1837 г.) и В.М. Плотникова (1840 г.). Позже к ним присоединились верхотурский 2-ой гильдии купец И.А. Мартемьянов (1844 г.), туринский 1-й гильдии купец М.Д. Воинов (1847 г.), тюменские купцы 1-ой гильдии Е.А. Котовщиков и И.Е. Решетников (1853 г.).

Невероятно, но факт: в списке заявок присутствуют имена предпринимателей из Москвы, Тулы, Твери, Варшавы, Арзамаса, Саратова, Верхнего Волочка, Таганрога, Суздаля, Кургана, Шадринска, Минусинска, Енисейска, Иркутска, Кяхты, Петропавловска и других российских городов. По уровню ажиотажа северный Урал в те времена мало отличался от американского Клондайка. Кстати, среди заявок упоминалась Русско-американская золотодобывающая компания (1838 г.).

Многие обладатели заявленных участков, в нарушение «Положения о частной золотопромышленности на казенных землях...» (1838 г.), утвержденного самим императором Николаем Первым («Быть по сему»), не спешили с освоением приисков. Это встревожило правительство, и в 1854 году оно организовало Северную горную экспедицию для ревизии отводимых золотодобывающих площадей. Местом размещения экспедиции на базе казенных Богословских горных заводов стала Кушва под патронажем Гороблагодатских рудников. Обследованием приисков занимался межевой чиновник П.И. Эрике с участием депутата Тобольской губернской Думы коллежского секретаря В.К. Панаева. Были установлены многочисленные нарушения «Положения...»: отсутствовали полевые журналы и топографические планы привязки заявочных площадей, не устанавливались межевые столбы, не соблюдались правила разведки (минимальное количество шурфов на версту), обнаружились шурфы вне границ отведенных участков, а также следы горных работ, не имевших официального разрешения, и мн. др. В целях усиления контроля за добычей россыпного золота решением правительства право на отвод участков было передано от Алтайского горного правления Главному начальнику горных заводов Уральского хребта, генералу от артиллерии В.А. Глинке в Екатеринбурге, а в отдельных случаях – непосредственно Департаменту горных и соляных дел при Министерстве финансов в столице. Заведование приисками на территории Березовского уезда возложили на Пермского горного ревизора, подчиненного Уральскому горному правлению. Небезынтересно, что для выделения разведочной площади требовалось не только разрешение властей, но и согласие кочующих «инородцев».

О размерах добычи намытого золота можно судить по итогам работы за несколько лет екатеринбургского купца 1-й гильдии А. Красильникова на Аполинарьевском прииске, считавшемся наиболее богатым. Так, в 1848 году добыча его артели достигала 2-х фунтов и 58 золотников, в 1851-м – около 15 фунтов. В следующем году удалось намыть 2 пуда и 3 фунта. В среднем добыча золота составляла от 7 до 60 долей на 100 пудов промытого песка (доля – это по весу приблизительно сотая часть золотника). Нередко старатели отмечали «убогость песков» (Семеновский прииск С.В. Сигова и др.), или присутствие проб неудовлетворительного качества («неблагодатные знаки», «неблагонадежная россыпь»),

В Тюменском областном архиве хранится дело Первого департамента Уральского горного правления (фонд И-132, опись 1, дело 7) с материалами 1858 года о работах артели, нанятой тюменским купцом 1-ой гильдии А.Г. Глазковым на поиски россыпей в северной части Березовского уезда в районе речек Крутая и Сухая. Интересен состав отряда: промывальщик – туринский мещанин Иван Панаев, инородец Муса Авгаев, тюменский мещанин Ефим Матвеев, крестьяне Тюменского округа Каменской, Созоновской и Ларихинской (Ишим) волостей Ефим Викулов, Семен Ершов, Лев Торопчин, Николай Рюпин.

Приложил руку к поискам россыпного золота и небезызвестный в зауральских краях предприниматель Поклевский-Козелл. В 1863 году им была отправлена изыскательская партия из 10 человек и одного штейгера к речкам Манья и Народа. Он действовал по доверенности от имени Варшавского потомственного почетного гражданина купца 1-ой гильдии В.П. Кузнецова. Его инициалы и сохранились на межевых столбах, установленных штейгером: «В.П.К.».

Дело в том, что по правилам «Положения...» на межевых столбах должны быть указаны инициалы заявителя. Некоторые из столбов удается находить и в наше время с такими знаками: «А.Г.Г.» («Алексей Григорьевич Глазков»); «О.С.П.К.С.С.» («отвод Семеновского прииска купца Семена Сигова»; «Н.В.О.» («Иван Васильевич Оконишников», тюменский купец 2-й гильдии, 1857 год) и другие, им подобные. Кстати, поверенным И.В. Оконишникова и руководителем артели, отправленной на приток Лозьвы реку Ушму, был ялуторовский мещанин И.О. Бурлаков.

В последней трети XIX столетия ажиотаж вокруг североуральских золотых россыпей заметно снизился. Причиной тому стало невысокое содержание золота, приходящегося на единицу объема добытой из шурфов горной породы. Невелика была и мощность золотоносного слоя песка: от 0,5 до 1,5 аршина. Наибольшие сложности при выполнении горных работ доставляло старателям постоянное затопление глубоких, до восьми аршин, шурфов водою от подземных и паводковых притоков. Отмытое золото едва окупало вложенные средства. Разорились мелкие частные артели. На плаву остались только те, кто обладал крупными капиталами, либо отряды акционерных обществ или концессий. Например, в 1898 году предприниматели И.И. Ланге и Г.В. Грязное совместно с представителем английской «Новой компании изумрудов» в городе Екатеринбурге Н.А. Нечаевым организовали «Первое североуральское горнопромышленное общество» с капиталом в три миллиона рублей. Компания получила право на разработку россыпей по рекам Манье, Сыгве и Ятрии. Рассказывают, что заявочные столбы компании с медными табличками, датами установки (1900–1914 гг.) и текстом на английском языке, стояли в устье Маньи еще совсем недавно. С началом первой мировой войны работы прекратились.

В истории поисков золотых россыпей в районах тюменского Урала навсегда вписано имя выдающегося русского геолога, основателя научной кристаллографии, директора горного института в Санкт-Петербурге Евграфа Степановича Федорова (1853–1919 гг.). В 1885–95 годах – десятилетие наивысших творческих достижений ученого, он работал на Северном Урале. В экспедиционных поездках Е.С. Федоров (илл. 337) обследовал от истоков до устья реки Лозьву, Сосьву, Няись и многие другие. Добирался до широты шестьдесят четвертого градуса, а это Саранпауль и Березово.

Разведка золота на тюменском Урале ведется геологами и в наше время. Их усилия в основном сосредоточены на поисках коренных месторождений золота либо на рудах, в составе которых выявлены запасы благородного металла. Промышленная добыча золота в россыпях сохранилась только в районе Ивделя.

По недавним сообщениям печати («Тюменская правда», 26 апреля 2000 г.), в районе Саранпауля на территории тюменского Приполярного Урала геологами партии нерудного сырья найдены первые полтора десятка ювелирных алмазов и откартированы кимберлитовые трубки. Тюмень получила собственную алмазоносную геологическую провинцию.

В музее истории науки и техники Зауралья при нефтегазовом университете хранится фрагмент набора латунных гирь – «золотников», которые использовались золотоискателями для взвешивания найденного драгоценного металла. «Золотники», названные так в обиходе в соответствии со звучанием старинной русской дометрической мерой массы (1 золотник равен 98 долям или 4,266 граммам), удалось отыскать на одном из чердаков частного дома в г. Тобольске.

Находка неслучайна: многие состоятельные тоболяки пытались найти старательское счастье по берегам рек Приполярного Урала. Измерительный инструмент веса в поисках золота был крайне необходим.

«Золотниковые» гири представляли собой набор чашек с крышками. Подобно матрешке, они вставлялись друг в друга. На дне одной из них выгравировано имя мастера и год изготовления: «И. Малыгинъ, 1892», вес – 48 золотников. Тобольская находка – вещественное свидетельство причастности губернского города к поискам золота на территории тобольского Урала в конце XIX столетия.