Олимпия Клевская

LVIII. ДОГОВОР, ЗАКЛЮЧЕННЫЙ ДОМАШНИМ ПОРЯДКОМ

А теперь, когда мы вместе с мадемуазель де Шароле и с г-жой де При побывали у г-на де Ришелье, а затем последовали за герцогом на игру у королевы и посетили вместе с ним г-на де Фрежюса, полагаю, что пришло время оставить этого высоконравственного человека улаживать свои делишки с метром Башелье, камердинером короля, и возвратиться к г-же де Майи, с которой мы едва успели познакомиться в ее особняке, проникнув туда вместе с Баньером, и, только войдя, принуждены были тотчас удалиться.

Мы уже рассказывали всю историю этого брака и о том, как, заключив его, г-н де Майи вновь отправился искать встречи с Олимпией.

Тогда же мы попытались набросать портрет г-жи де Майи, подробное изображение которой нам оставила история, а в особенности — скандальные хроники тех времен.

Она предстала перед нами темноволосая, белокожая, с ослепительными зубами и обрамленными густой тенью черных ресниц глазами. Мы отмечали несравненную грацию всего ее облика, но забыли упомянуть о ее ножках, самых прелестных при французском дворе, и о ее умении со вкусом одеваться, настолько превосходящем в этом отношении других дам, что ее туалеты в течение десяти лет были предметом подражания для всей Европы.

И, рискуя повториться, мы скажем еще, что она была остроумна, бескорыстна, добра, в высшей степени аристократична, хорошо изучила и нравы двора, и тайны человеческого сердца.

Из этого следует, что мадемуазель де Нель, выходя замуж, здраво оценивала как достоинства, так и недостатки своего супруга.

Она прекрасно сознавала, что в его привязанности к ней нет иных оснований, кроме тщеславия и рассудочных соображений; однако, доверяя своим достоинствам и зная себе цену, она надеялась превратить эту любовь по расчету в разумное основание любви.

Иные женщины умеют быть терпеливыми и поступают правильно: они понимают, что их счастье — вопрос времени и что не сегодня, так завтра настанет день, когда их должным образом оценят.

К несчастью для г-жи де Майи, в те времена пылкому мужчине требовалась исполненная достоинств возлюбленная, а не прекрасная жена. Супруга казалась графу излишне меланхоличной, склонной к задумчивости, обидчивой. К тому же она была чрезмерно углублена в себя, слишком строго соблюдала этикет и не располагала большим приданым.

Таким образом, он не считал себя обремененным семейными заботами, а тем более — попечением о собственной супруге.

Как только граф женился, он заметил одно обстоятельство, возможности которого даже подозревать не мог: собираясь спокойно позволить себя обожать, он почувствовал, что от него самого ждут обожания. А мужчины зачастую готовы простираться у ног любовниц, но жен хотели бы видеть коленопреклоненными у своих собственных ног. Убедившись, что и у себя дома ему приходится упражняться в обходительности так же, как в Версале, Майи заскучал.

Он сожалел о непостоянстве, расточительных тратах и секретах холостой жизни; той частью сокровищ сердца и ума, какую жена показала ему, граф скоро пресытился. Полистав страницы, он возомнил, что уже прочел книгу.

И книга осталась для него полностью закрытой; он даже с предисловием едва познакомился.

Тут-то его и объяла скука. А она, уж если настигнет новобрачного, не легко выпускает добычу из своих когтей. Скука крепко вцепилась в графа: понемногу, желая рассеяться, он стал исчезать из дому, и отлучки его становились все продолжительнее. И наконец, как мы уже говорили, в одно прекрасное утро он принял важное для себя решение.

Он сел в почтовую карету и отправился на поиски Олимпии, которую полюбил до безрассудства с тех пор, как она ему более не принадлежала.

Дальнейшее известно.

Но о чем никто не знал и о чем мы намерены рассказать, — это о молчаливой печали графини, о глубоком презрении, с которым она воспринимала жизнь такой, какой та обернулась для нее в супружестве; никто не знал также, что вместе с презрением к ней пришло полнейшее равнодушие к мнению света — культу божества, которому, быть может, с наибольшим рвением приносят жертвы наименее благочестивые из его почитателей.

Госпожа де Майи была молода, но не слишком юна; она была скорее обольстительна, чем красива, и достаточно умна, чтобы не скучать, если бы ей в самом деле вздумалось развлечься; в ней хватало душевной силы, чтобы жить независимо, а также собранности, чтобы, имея собственное состояние, каким бы скромным оно ни показалось другой женщине, не прибегать к помощи ни своей родни, ни мужа. Майи уехал, не простившись с нею, а вернувшись, не уведомил ее об этом; больше месяца он не заходил домой.

У новобрачной были все основания если не для ревности, то для любопытства.

Ей захотелось узнать, что поделывает супруг, и она это выяснила.

В результате в ней сильно возросли презрение, равнодушие и жажда свободы.

Именно на это время пришелся известный уже нам визит к ней Баньера, готового все объяснить ей, если бы она уже и так не знала этого.

Таким образом, весь вечер после той встречи и еще целых два следующих за ним дня г-жа де Майи, и без того озабоченная серьезными раздумьями, была погружена в еще более глубокие размышления.

Следствием этого явилось решение, принятое весьма основательно, покончить со своим теперешним положением, хотя многие умные женщины могли бы принять и даже домогаться его.

Но г-жа де Майи была более чем умна, или, вернее, в ней, кроме ума, имелось еще кое-что.

В ее груди билось горячее сердце.

А имея такое сердце, трудно было дольше терпеть подобное унижение.

Она понимала, что со дня на день г-н де Майи вернется в свой особняк, и стала ждать его появления.

И граф действительно вернулся: он пришел поглядеть на красивую лошадь, которая уже третий день стояла в конюшне, дожидаясь его.

Войдя во двор, граф двинулся прямо к конюшне, вывел оттуда лошадь, рассмотрел, заставил пробежаться, был Удовлетворен и тут же купил ее.

Совершив это приобретение, он направился к воротам с явным намерением выйти через них.

Он даже не подумал поинтересоваться, как поживает жена.

Граф уже дошел до самых ворот, когда услышал за спиной легкие торопливые шаги: казалось, кто-то бежит вслед за ним.

Он оглянулся.

Шаги принадлежали той камеристке, что, как мы видели, ранее столь предупредительно обошлась с драгуном.

Она пришла передать ему просьбу графини, чтобы г-н де Майи, прежде чем удалиться, соблаговолил подняться к ней.

Хотя это приглашение показалось графу странным, он не нашел никаких предлогов для того, чтобы незамедлительно на него не откликнуться; этот человек умел жить в ладу с обстоятельствами, подобно г-ну де Грамону, которому Гамильтон, запыхавшись, явился сказать: «Господин граф, по-моему, вы в Лондоне кое-что забыли» и который ответил: «И правда, сударь, я забыл обвенчаться с мадемуазель вашей сестрой, но я тотчас вернусь, чтобы сделать это»; вот и г-н де Майи сказал субретке:

— Скажите госпоже графине, что я как раз собирался просить ее о милости, которую она изволила мне оказать.

И он последовал за служанкой.

Не успела та передать своей хозяйке его ответ, как г-н де Майи, следовавший по лестнице за ней по пятам, уже показался на пороге.

— Добрый день, сударыня, — произнес он, приблизившись к графине и с самым непринужденным видом поцеловав ей руку.

— Добрый день, сударь, — ответила графиня сурово, что граф счел признаком ее дурного настроения.

Потом, оглянувшись, он заметил, что субретка по знаку своей госпожи исчезла, оставив их наедине.

— Вы посылали за мной, сударыня? — спросил он.

— Да, сударь, я просила вас оказать мне любезность и подняться ко мне.

— Я к вашим услугам, сударыня!

— О, будьте покойны, сударь, я не злоупотреблю ни одной минутой вашего времени.

«Отлично! — сказал себе Майи. — Она хочет просить у меня денег».

И, поскольку это была просьба, исполнить которую ему стоило наименьшего труда, граф принял самый ласковый вид.

Но графиня не перестала хмуриться и после краткой паузы, устремив на графа полный решимости взгляд, произнесла:

— Сударь, вот уже больше месяца я вас не вижу.

— Ба! В самом деле, сударыня? — обронил Майи, как бы удивленный.

— Я уверена в этом, сударь.

— Э, сударыня, тысяча миллионов извинений за столь долгое отсутствие; но, сказать по правде, вы и вообразить не можете, до какой степени все эти провинциальные инспекции занимают время офицера.

— Знаю и нисколько не упрекаю вас, Боже меня сохрани от этого!

Граф отвесил поклон с видом человека, вполне удовлетворенного.

— Вот только, — продолжала г-жа де Майи, — как я уже сказала, вы не заходили сюда больше месяца.

— Но я ведь уже имел честь вам заметить, — начал Майи, — что инспекции…

— … чрезвычайно занимают время офицеров; да, сударь, я это прекрасно усвоила; однако, как вы понимаете, это дополнительная причина, побуждающая меня поинтересоваться, сколько еще времени вы рассчитываете провести вне дома.

Все это было сказано с тем спокойствием безупречного вкуса, что свойствен лишь весьма определенному общественному кругу, и хотя Майи к этому кругу бесспорно тоже принадлежал, надобность ответить на такой вопрос слегка смутила его.

— Но, сударыня, — произнес он, — это зависит… Если я вновь уеду, полагаю, мне придется какое-то время пробыть там, по крайней мере в любом случае я не смогу оставаться здесь. И в конце концов, почему вы меня об этом спрашиваете?

— Да потому что я вышла замуж за вас не для того, чтобы оставаться одной; в одиночестве я скучаю, — с полной определенностью отвечала молодая графиня.

— Ах, сударыня, если вы хотите начать дискуссию именно по этому поводу, — заявил Майи, — позвольте мне вам сказать, что я не мог бы в одно и то же время развлекать вас и исполнять обязанности королевской службы.

Беседа принимала серьезный оборот, и граф, как мы видим, приготовился быть резким, ибо заметил жесткий блеск, начавший по временам вспыхивать в глазах молодой женщины.

— Как мне помнится, сударь, — продолжала графиня, — в нашем брачном контракте не было пункта о том, что вы намерены жениться на мне, чтобы служить королю.

— Я женился на вас, сударыня, чтобы поддержать и сделать еще более высоким то положение, которое я занимаю при дворе, — возразил Майи, — и если это принесет выгоду, то, коль скоро мы всем владеем на равных правах, вы сможете воспользоваться половиной ее.

— Я понятия не имею, ждет ли меня в будущем выгода, сударь, зато знаю, что пока на мою долю досталась скука; я не ведаю, есть ли у вас служебное продвижение в настоящем, но что свои развлечения вы имеете, это уж точно.

— Развлечения? Какие? На что вы намекаете, сударыня? — спросил граф, изумленный ее тоном, ровным и решительным, как то несильное, но неугасающее пламя, которое присуще немецким печам.

— Позавчера вы были в Комедии, — сказала графиня. — Вы развлекались или, по крайней мере, казались человеком, развлекающимся весьма усердно.

— В Комедии, сударыня, это возможно; но, как вам известно, в Комедии у всех такой вид.

— Охотно верю, сударь, что вы были там по обязанности, но, как бы то ни было, вы явились туда без меня.

— Сказать по правде, сударыня, можно подумать, будто вы, оказывая мне тем самым честь, ищете со мной ссоры!

— И это не было бы ошибкой, господин граф! Я действительно ищу ссоры с вами, — промолвила молодая женщина самым невозмутимым и безукоризненно сдержанным тоном.

— О графиня, надеюсь, вы не поставите ни себя, ни меня в смешное положение ревнивцев.

— Это положение совсем не смешно, граф, и вот как я о нем сужу. Вы женились на мне, я теперь принадлежу вам, стало быть, вы должны в порядке взаимности принадлежать мне. Но я не получила вас, хотя вы меня получили; подведем итог: я в проигрыше, ставка досталась вам.

— Объяснитесь, сударыня.

— Все очень просто. У вас есть любовница! У меня же любовника нет; вы забавляетесь, а я скучаю. И получается: господину графу — удовольствия, госпоже графине — участь покинутой.

— Любовница? У меня?! — вскричал Майи с тем бурным негодованием, которое всегда охватывает мужчин, когда они не правы. — У меня — любовница?! Доказательства, ну же, сударыня, я требую доказательств!

— О, нет ничего легче, чем их вам предоставить. Позавчера сюда приходил мужчина, он жаловался и требовал от меня, чтобы ему вернули возлюбленную, которую вы отняли у него.

— Мужчина? Что еще за мужчина?

— Откуда мне знать? Солдат вашего полка.

— Не пойму, о чем вы изволите говорить, сударыня, — краснея, произнес Майи. — Я не имею обыкновения умыкать маркитанток.

— Это отнюдь не маркитантка, сударь, — спокойно отвечала графиня. — Это актриса.

— Какая-то провинциальная фиглярка?

— Это вовсе не провинциальная фиглярка, напротив, весьма красивая и весьма достойная девица, которая позавчера дебютировала во Французской комедии и фигурировала в афише под именем мадемуазель Олимпии.

— Час от часу не легче! — вскричал граф. — Выходит, драгуны де Майи имеют в качестве любовниц девиц из Французской комедии? Выдумки! Бред!

— В самом деле, господин граф, вы же понимаете, что я не брала на себя труда собирать сведения; для меня факт установлен, и мне этого довольно, так что нет нужды подтверждать его как-нибудь иначе.

— Установлен? — вскричал граф. — Значит, то, что у меня есть любовница, для вас установленный факт?

— Да будьте же искренни, — отвечала г-жа де Майи, — признайте это, сударь! Отпираясь, вы лишь доставляете себе же неприятные минуты, притом совершенно напрасно.

Задетый в своем самолюбии, Майи выпрямился:

— А если бы у меня и впрямь была любовница, сударыня, если бы я имел связь с актрисой, разве это причина, чтобы такая умная женщина, как вы, устраивала мне сцены ревности?

— Начнем с того, сударь, — возразила графиня с необыкновенной невозмутимостью, — что никаких сцен я вам не устраиваю, я и не ревную; я просто теряю вас… Чего вы хотите? Я сожалею об этом, а потому…

— А потому?

— … мне придется принять свои меры.

— Ах, так вы примете меры! — насмешливо воскликнул Майи. — Посмотрим, каким образом вы это сделаете, если позволительно осведомиться об этом?

— Надо признать, — медленно произнесла графиня, как будто говоря сама с собой, — что мужчинам присущ эгоизм, доходящий до дикости. Вот вы уже и грубите мне, вы поднимаете меня на смех. И за что же? Всего лишь за то, что я ясно все вижу.

— Дело совсем не в том, ясно вы все видите или нет, — заметил Майи.

— Тогда в чем же?

— В том, что это не признак благовоспитанности — выслеживать собственного мужа.

— Я отнюдь никого не выслеживала, сударь, и могу похвастаться по крайней мере одним преимуществом, особенно с той минуты, как мы начали этот разговор.

— Похвастаться преимуществом? Это каким же?

— Тем, что благовоспитанность свойственна мне никак не меньше, чем вам. А коль скоро вы претендуете на то, чтобы давать мне уроки хорошего тона, господин граф, прошу вас принять один такой урок и от меня.

— Урок, мне?

— Именно так, сударь, почему бы и нет?

— Слушаю вас, сударыня.

— Я молода; у меня есть свои достоинства; если вы этого не видите, тем хуже для вас и для меня, но я предоставлю вам одному остаться одураченным: либо принимайте меня абсолютно всерьез и в полной мере, либо верните мне свободу.

— Что вы такое говорите? Это серьезно? — вскричал граф, доведенный до отчаяния хладнокровием и неумолимой рассудительностью графини.

— Вы не можете сомневаться в этом, сударь, судя по тому, каким образом я говорю с вами.

— Как? Вы мне предлагаете разрыв?

— Самый решительный.

— Мне? Вашему супругу?!

— Вне всякого сомнения. Я не предложила бы этого супругу, будь мой супруг моим возлюбленным.

— Но простите, сударыня, вы молоды, неопытны, хоть и проявляете свой характер на редкость решительно; я, знающий жизнь, не могу позволить вам совершить столь невыгодный шаг.

— Я вас не понимаю, сударь. В чем состояла бы для меня невыгодность подобного шага?

— Сударыня, когда мужчина свободен, он благодаря своей свободе пользуется всеми благами и радостями жизни.

— Но женщина тоже, сударь.

— Так вот для чего вы хотите стать свободной?

— Совершенно верно.

— Я восхищен вами.

— Значит, вы согласны?

— Однако…

— Что однако?

— Вы, стало быть, уже кое-что подготовили?

— Подготовила? Что именно?

— Замену для вашего мужа.

— Вы не отдаете мне отчетов, сударь; позвольте же и мне поступать так же.

— Но все же, сударыня…

— Впрочем, сударь, я не вижу, зачем нам усложнять рассмотрение этого вопроса. Хотите, я объяснюсь откровенно?

— Признаться, это доставило бы мне удовольствие.

— Что ж! Надобно вам знать, сударь, что до сей поры никакой замены для вас у меня не было. В противном случае, как вы сами понимаете, я бы не просила ничего, кроме расставания, или, вернее, вовсе бы ничего не просила, между тем сейчас я прошу с равным жаром либо разрыва, либо истинного воссоединения.

Майи погрузился в размышление.

Графиня, устремив на него испытующий взгляд, заметила:

— Сказать по чести, я поняла, каковы мужчины. Они вечно отступают перед очевидностью, обвиняют женщин в капризности, а сами капризнее женщин, облаков, воды!

— Да послушайте, сударыня, это же тяжелое решение.

— Что вам кажется таким тяжелым?

— То, что вы мне предлагаете.

— Но в чем тяжесть того, что я предлагаю? Разве мы уже полностью не разлучены? Разве не прошло месяца и нескольких дней, если у меня нет ошибки в счете, с тех пор как я видела вас? Предположим, прошло не больше месяца. Это был один из двенадцати месяцев нашего супружества. Ну, и что же вы теряете, если мы расстанемся окончательно? Ничего. А вот я выиграю многое. Сделайте же это для меня, сударь, это было бы любезностью, за которую я бы считала себя вашей должницей.

— Мне любопытно было бы узнать, сударыня, что вы думаете выиграть от нашего разрыва; окажите любезность, поведайте мне об этом.

— Я избавлюсь, сударь, от вечного ожидания, в котором провела этот год, от надобности ждать днями и ночами. Я выиграю возможность не тратить сил, изобретая новые туалеты ради мужа, который их даже не увидит. Я выиграю, сударь, и ваше уважение, как любая собственность, право на которую оспаривается. Я вновь обрету свою истинную цену, цену, которой мой господин и повелитель не знал, ибо преувеличенная уверенность в своих правах лишила его зрения.

— При том, что другие эту цену знают, не так ли?

— Нет, сударь, пока еще нет.

— Но, тем не менее, они узнают ее?

— О да, это возможно.

— Сударыня!..

— Но позвольте, — надменно прервала его графиня, — если это произойдет, по какому праву, спрашиваю я вас, вы могли бы меня упрекнуть?

— Сударыня, я ничего подобного не сказал и ни в чем вас не упрекаю, Боже меня сохрани! Я лишь повторяю, что после года супружества ваша твердость наполняет меня восхищением; я действительно не знал вас, и теперь, когда узнал…

— Что же?

— Должен признаться, вы пугаете меня.

— Отлично! — сказала графиня. — Это мне больше нравится, чем жалость, которую я вам прежде внушала, и к тому же, если я пугаю вас, это еще одна причина, чтобы вы дали согласие на наш разрыв.

— Соблаговолите точно определить, в чем суть вашего предложения, графиня, — вздохнул г-н де Майи, выведенный из себя этой обидной настойчивостью.

— Я предлагаю вот что, сударь…

— Слушаю вас, — сказал граф, задумав в свою очередь привести г-жу де Майи в ужас своей показной решительностью.

— Все очень просто, сударь: мы разойдемся по-дружески, без шума, не выставляя на всеобщее обозрение свой разрыв; вы получите полную свободу поступать как вам вздумается, и я буду пользоваться теми же преимуществами. Это ясно, не так ли?

— Совершенно ясно, сударыня, но к чему это приведет?

— Это приведет к тому, что вам не придется больше выслушивать ничего подобного выслушанному сегодня, ибо я никогда больше не стану так говорить с вами, если вы согласитесь на то, о чем я прошу. А это, как мне представляется, уже кое-что значит. Вам так не кажется?

— А где же тот нотариус, что составит наш договор? — осведомился граф с иронией.

— Все уже составлено, сударь, и никакого нотариуса нам для этого не потребуется, — спокойно отозвалась графиня, извлекая из-за корсажа сложенный лист бумаги. — Я сама подготовила, выправила и распределила, как говорится, по пунктам этот маленький акт, залог нашего взаимного счастья.

— А каковы гарантии? — насмешливо заметил граф де Майи.

— Ваше слово дворянина, сударь, и мое слово благородной женщины.

— Так читайте, нотариус, — весело сказал граф. И г-жа де Майи стала читать:

«Между нижеподписавшимися:

Луи Александром, графом де Майи, и Луизой Юлией де Нель, графиней де Майи, условлено следующее…»

— И вы это составили сами, сударыня, без всякой помощи? — вырвалось у графа.

— Сама, сударь.

— Просто невероятно!

— Я продолжаю, — сказала графиня. И она возобновила чтение:

«…условлено следующее:

граф, с согласия графини, получает полную и безраздельную свободу, отнятую у него супружеством;

графиня равным образом, с согласия своего мужа, возвращает себе свободу полную и безраздельную;

исходя из сего, оба ручаются своей честью не чинить помех и беспокойства какого бы то ни было рода при исполнении условий сего договора, состоящего с той и другой стороны под защитой слова, данного ими.

Писано в двух экземплярах в Париже, в Нельском особняке, от…»

— Вы оставили пропуск вместо даты, сударыня? — спросил граф.

— Конечно, сударь, вы же понимаете, что я не знала, когда буду иметь удовольствие увидеть вас.

— А нет ли надобности пометить документ задним числом, графиня?

— С вашей стороны, сударь, — возможно, с моей — нет.

— Итак, мы его помечаем…

— Сегодняшним числом, если вам угодно.

— Пусть.

— Так вы подпишете?

— Сударыня, — вздохнул граф, — думаю, что с таким характером, как ваш, вы бы и впрямь сделали меня очень несчастным. Я человек, не созданный для борьбы в кругу своей семьи: вы одолели бы меня. Я предпочитаю капитулировать с воинскими почестями.

— Значит, я недурно веду дела, граф?

— Великолепно, сударыня, и если я подпишу…

— Если вы подпишете?..

— То из эгоизма.

— Тут как в любви: эгоизм у обоих, — равнодушно заметила графиня де Майи.

Пущенная ею стрела поразила самолюбие графа, нанеся ему глубокую рану. Он схватил перо, протянутое ему графиней, и энергично, с нажимом расписался внизу листа.

— Ваша очередь, сударыня, — сказал он.

Графиня молча показала ему свою подпись, поставленную заранее.

Он покраснел.

Договор был составлен в двух экземплярах.

Госпожа де Майи отдала мужу один, второй же оставила себе. Потом она протянула ему руку.

На миг граф почувствовал искушение не принять этой руки и сказать что-нибудь резкое.

Но тщеславие и на этот раз пришло ему на помощь: он сдержался, взял руку графини и запечатлел на ней самый галантный поцелуй.

— Что ж, сударыня, — сказал он, — вот теперь вы довольны; по крайней мере, я надеюсь на это.

— Так же довольна, как вы будете довольны завтра, господин граф.

— Прошу вас, только не злоупотребляйте…

— Граф, никаких условий вне заключенного договора: свобода полная и безраздельная.

— Свобода полная и безраздельная, так и быть!

Граф поклонился, жена в ответ сделала ему реверанс, и он ушел не оглянувшись.

Графиня бережно сложила драгоценный листок, возвративший ей свободу.

Потом она позвонила и, когда явилась камеристка, приказала одеть ее.

В тот вечер она отправилась на ужин в Рамбуйе, где господин граф Тулузский давал театральное представление в честь короля.