Опасное поручение

Глава 18

Старосельские жили в небольшом каменном двухэтажном доме, построенном в стиле русского классицизма. Судя по всему, его возвели лет двадцать назад, потратив, наверное, немалые средства.

В вестибюле меня встретил лакей, которому я объяснил цель моего визита. Елена Павловна оказалась дома. Меня проводили в очень красивую гостиную, где я минут двадцать прождал хозяйку.

Я с восхищением наблюдал, как Елена вошла в зал и приближалась ко мне. Она, как всегда, была само очарование, даже несмотря на траурное черно-коричневое платье и черный кружевной платок, покрывавший её светлые волосы.

Когда она остановилась в трех шагах от меня, мое сердце пыталось выскочить из груди.

«Успокойся, старина. Ты же просто работаешь на нее», — приказал я себе, поражаясь тем, какой эффект производит на меня эта девушка.

— Очень хорошо, что Вы пришли, Владимир Сергеевич, — сказала она. — Мне хотелось с Вами поговорить, но я не знала где вас найти.

— Здравствуйте, Елена Павловна. Рад Вас видеть. Надеюсь, я не помешал...

— Нет, не помешали. Я же говорю, что хотела Вас увидеть.

Она позвонила в колокольчик, стоявший на большой каминной полке, и в зал вскоре вошла служанка.

— Принеси, пожалуйста, две чашки чая. Да варенье не забудь.

Служанка поклонилась хозяйке и бесшумно вышла.

— Я слышала, что вы, Владимир Сергеевич, попали в очень неприятную историю, — проговорила фрейлина, пристально глядя мне в глаза, уж не знаю, что она хотела в них увидеть. — Говорят, вы убили итальянского художника. Того самого, о котором вы мне рассказывали в Москве.

— Нет, сударыня, его я не убивал. К тому моменту как я пришел, он был уже мертв. Полицейские застали меня в его комнате, и сделали вывод, что я и есть убийца. Увы, но доказать свою невиновность я не мог, поэтому бежал.

— И вас теперь ищут…

— Очень усердно ищут, — признал я.

Тут наш разговор ненадолго прервался из-за служанки, которая на большом серебряном подносе принесла старинные чашки, чайничек, блюдца, вазочку с вареньем, сахарницу, а также кувшинчик с молоком. Служанка расставила всё это на столике и удалилась.

Елена наполнила мою чашку ароматным чаем.

— С чем вы обычно пьете чай?

— Когда как. На ваше усмотрение, сударыня.

Она угощала меня вишневым вареньем, а я думал о том, как деликатней задать ей интересующие меня вопросы. Уж если Белевцов так раскипятился, когда я стал спрашивать его о взятых в долг двадцати тысячах, то как отреагирует Елена? Следовало быть деликатным, а к этому я, признаюсь, приучен не был.

Мы сидели за столом у окна, выходящего во двор дома Старосельских, и не спеша пили чай. За последние два года я отвык от светского общества.

— Что же с вами произошло? Что Вам удалось узнать? — спросила хозяйка дома.

Мне пришлось рассказать ей подробно всё, что произошло со мной после приезда в Петербург. Умолчал я только о некоторых деталях, в том числе и о том, что я некоторое время скрывался в Кронштадте, а также о встрече с Сергеем Вдовиным. Время научило меня не слишком доверять женщинам. Поэтому я не был с ней до конца откровенным.

— Сударыня, разрешите задать вопрос, который может показаться вам неуместным? — Я отодвинул от себя пустую чашку и взглянул на хозяйку дома. Мне очень нравилось смотреть на нее.

— Конечно, задавайте, — милостиво разрешила она.

— Скажите, правда, что у вас был конфликт с вашим отцом? Из-за денег?

— Кто вам такое сказал?! — сердито воскликнула она. — Это чья-то плохая выдумка! Никогда не ссорилась с папенькой, тем более из-за денег!

Я остался совершенно спокойным, так как внутренне был готов и к более жесткому ответу фрейлины. Она могла, например, приказать слугам вышвырнуть меня из своего дома. Некоторые дамы из высшего общества так со мной и поступили бы.

Наконец я увидел, какой может быть Елена Старосельская когда она попадает в неприятное положение. О нет! Она по-прежнему была очаровательной и красивой, но только красота её на мгновенье стала какой-то холодной, злой. Впрочем, это продолжалось очень недолго: вскоре передо мной сидела всё та же фрейлина Великой княгини с изысканными манерами и полностью владеющая своими эмоциями. Она даже улыбнулась мне.

— Простите, Владимир Сергеевич. Вся эта история сильно повлияла на меня. Так вы спросили, был ли у меня конфликт с отцом? Если говорить откровенно, то на самом деле мы с папенькой пару раз поссорились из-за денег. Видите ли, у фрейлин Великой княгини большие расходы. Вот я и попросила у отца прибавить мне содержание…

— И он отказал вам?

— Он сказал, что на свадьбу с Александром он даст мне большое приданое. Меня это вполне устроило. Вот и всё. Больше мы к этому вопросу не возвращались.

— А ваш отец и Белевцов обсуждали ваше приданое? Они не спорили из-за этого?

— Конечно не спорили! — воскликнула Елена.

Я осмелел настолько, что решил задать ей ещё один деликатный вопрос.

— Скажите, сударыня, как велико наследство, которое Вы получили? Поверьте, что спрашиваю я это не из любопытства. Просто хочу разобраться в таинственной смерти вашего отца.

— Что ж, понимаю, — после недолгого раздумья проговорила она. — Отец всегда содержал свои дела в хорошем состоянии. Он оставил мне вот этот дом в Петербурге, большое имение в Ярославской губернии, и более полумиллиона рублей в ассигнациях и ценных бумагах.

Мне показалось, что я ослышался. Пятьсот тысяч! Я, конечно, знал, что Елена Старосельская — состоятельная особа, но я не думал, что настолько состоятельная.

— По завещанию, — продолжила она, — папенька также оставил двести тысяч рублей своему брату Григорию Николаевичу.

— Что? — удивленно переспросил я. — У него есть брат? У вас есть родной дядя?

— Да. Он младше отца на пять лет.

— Но почему Вы мне о нем раньше не сказали?!

— Но ведь Вы меня об этом не спрашивали, — она виновато посмотрела на меня, а потом подлила в мою чашку ещё чаю.

Потрясающе! Елена просит расследовать самоубийство своего отца, рассказывает мне кучу не представляющей большого интереса информации, а сама не говорит, что у покойника есть младший брат. Причем этот брат получил после смерти Павла Николаевича целое состояние. То есть у него был мотив желать смерти своему старшему брату. И об этом я узнаю только спустя почти три недели после начала расследования. Ну я и болван! Единственное, что меня хоть немного оправдывало, так это то, что раньше я ничем подобным не занимался.

Чтобы скрыть свои чувства, я принялся старательно есть варенье и запивать его чаем. Мне непременно поскорей следовало поговорить с Григорием Николаевичем Старосельским.

— Елена, расскажите о своем дяде. В каких он был отношениях с вашим отцом?

— О, ради Бога! Неужели Вы и его подозреваете? Это невозможно! Мой дядя прекрасный человек. Он очень любил своего брата. Не вздумайте его подозревать. Это просто смешно.

— Ну что вы, сударыня. Я всего лишь хочу с ним познакомиться. Возможно, он сможет помочь расследованию. Расскажите о нем.

Фрейлина издала грустный вдох. Она смирилась с неизбежным, и рассказала всё, что меня интересовало. Из ее слов передо мной предстал образ эдакого пятидесятилетнего сельского помещика, человека добродушного и гостеприимного, хотя немного ворчливого и слабого здоровьем. Жена его умерла лет десять назад, детей у них не было, так что Елена было его единственной родственницей. Хозяйством он заниматься не любил, предпочитая проводить время в обществе дворян Ярославской губернии. В общем, ничего интересного. Перспектива новой дальней поездки, на этот раз в Ярославскую губернию, меня не обрадовала. Если так разъезжать по губерниям, то расследование сильно затянется.

— Значит, он живет в Ярославской губернии? Вы не могли бы мне дать рекомендательное письмо к нему? Мне нужно повидаться с ним.

— Зачем? Ведь дядя сейчас здесь, в Петербурге, — сказала она и улыбнулась.

Я мысленно поблагодарил Создателя, что мне не пришлось ехать в Ярославскую губернию.

Это известие не только обрадовало, но и насторожило меня. Что делает Григорий Старосельский в Петербурге? Какие у него здесь дела?

— А как давно тут ваш дядя?

— Точно не знаю, — она пожала плечами. — Кажется недели две или три. Он приехал сюда в министерство, чтобы узнать, как движется его тяжба с соседом-помещиком. — Помолчав, она добавила: — Дядя вечно с кем-то спорит, ищет правду.

Значит, он находился в Петербурге во время убийства Бернарди. У него была причина желать смерти своему брату, ведь теперь он стал на двести тысяч рублей богаче. Но это, конечно, не значит, что он действительно причастен к смерти Павла Николаевича. Никаких доказательств этому нет. Как оказалось, многие в той или иной степени были заинтересованы в смерти Старосельского. Даже его дочь.

— Где он остановился?

— В этом доме. Он всегда здесь останавливается, когда приезжает в Петербург.

«Тем лучше, — подумал я. — Не нужно его искать».

— Если хотите, то можете поговорить с ним прямо сейчас, — предложила фрейлина, и я, естественно, согласился.

— Тогда нужно его предупредить. Он, кажется, сейчас в библиотеке. Служанка проводит вас туда.

Хозяйка дома грациозно встала и вышла из гостиной. Я остался один со своими мыслями. А подумать было над чем.

***

Когда Елена вышла, я посмотрел на стоявшие на верхней каминной полке фарфоровые часы. Было почти двенадцать часов дня.

Не успел я продумать вопросы, которые следует задать брату покойного действительного статского советника, как в гостиную вошла служанка и предложила мне пройти в библиотеку. Я последовал за ней, с интересом осматривая интерьер дома. Стены украшало несколько картин и гораздо больше гобеленов. Кое-где стояли удивительные по красоте китайские вазы и статуэтки.

В библиотеке я увидел Елену Старосельскую и Григория Николаевича, её дядю. Она представила меня ему, а потом вышла из комнаты.

Григорий Старосельский оказался пятидесятилетним мужчиной худощавого телосложения, среднего роста, с красным лицом и носом, выдававшим, что передо мной стоит любитель выпить. Чуть ли не половина его лица пряталась за большими усами и густыми бакенбардами. Одет он был в сюртук темно-зеленого цвета с большими золотыми пуговицами.

— Сударь, — сказал он, — рад с вами познакомиться. — Он протянул мне руку.

Мы обменялись любезностями, после чего уселись в кресла, стоявшие напротив друг друга. Григорий Николаевич достал табакерку и предложил мне попробовать его нюхательный табак. Я вежливо отказался, так как предпочитал не нюхать табак, а курить его. Нет ничего хорошего, если в обществе какой-нибудь симпатичной дамы вдруг начнешь шмыгать носом.

— Елена сказала, что Вы хотите поговорить со мной?

— Да, это так.

— О чем?

— Я хочу поговорить о смерти её отца Павла Николаевича.

Мой собеседник сразу насторожился. Его глаза изучающее смотрели на меня.

— Да, да. Несчастный. Покончить собственной рукой с жизнью… Это же не по-христиански. Но что об этом теперь говорить? Больше двух месяцев прошло. Его ведь не вернуть.

— Это не было самоубийство. Есть основания полагать, что вашего брата убили.

Григорий Николаевич вздрогнул.

— Но почему Вы так думаете? — запинаясь спросил он. — Полиция сказала, что он покончил жизнь самоубийством.

— Я видел на том месте, где, якобы, повесился ваш брат, следы того, что самоубийство было подстроено. Потом кто-то поджог постоялый двор, где находилась эта улика. Теперь её больше не существует. К тому же кто-то украл картину у губернатора Пасынкова, из-за которой ваш брат приехал в Кострому. Потом кто-то дважды пытался убить меня, видимо, чтобы я не смог продолжить расследование.

Во время этой моей маленькой речи я пристально наблюдал за лицом своего собеседника. Ошеломление, растерянность, недоверие, потрясение — вот какие чувства один за другим отображались на его лице.

«Нет, он не играет, не притворяется, — подумал я. — Так притворяться невозможно. Но если он все-таки играет, то в нем умер гениальный актер».

Старосельский поднялся с кресла, подошел к буфету, отпер его дверцу при помощи торчащего в ней ключа, и вынул оттуда бутылку вина и два продолговатых бокала. Он налил вино в бокалы.

— Давайте выпьем, сударь. Признаюсь, ваши слова потрясли меня.

Вино оказалось хорошим портвейном. Как известно, вино обладает способностью развязывать языки, чем часто пользуются преступники. Или люди, которым, как и мне, нужно узнать правду.

Григорий Николаевич выпил портвейн и тут же налил себе ещё. Мне он тоже предложил, но я отказался. Судя по всему, мое первоначальное впечатление о том, что он злоупотребляет вином, оказалось совершенно справедливым.

— Скажите, сударь, вам известно лицо или лица, которые желали бы смерти.

— Нет, таких людей, как мне кажется, нет, — медленно ответил он.

— Может быть, у вашего брата были враги?

— И врагов вроде бы у него не было.

— А какие у Вас были взаимоотношения с братом? Вы не ссорились?

Рука дяди фрейлины Великой княгини с зажатым в ней бокалом замерла возле рта. Лицо его исказила какая-то странная гримаса.

— Хорошие у меня были отношения с братом, хорошие, — сообщил он мне и тут же одним большим глотком опустошил бокал.

Григорий Николаевич оказался очень нервным человеком. Сначала он пытался держаться подальше от вина, но как только я начал задавать ему неудобные вопросы, он тут же забыл о приличиях, и стал выпивать один бокал портвейна за другим. Можно было подумать, что он таким образом хочет заглушить страх или, возможно, успокоить свою совесть. Неужели он виноват в смерти своего брата? Дело в наследстве? Но тогда при чем здесь картина Бернарди? Связи между этими событиями я не видел.

— Вы что, не верите мне? — с вызовом спросил он, заметив, наверное, мой скептический взгляд.

Признаюсь, я не доверял ему. Он не производил впечатление человека, которому можно верить.

Я проигнорировал его вопрос и решил больше с ним не церемониться. Сколько можно! Мне порядком надоели Старосельские и их знакомые. Почти каждый из них врал или что-то не договаривал. Это начинало действовать даже на мои крепкие, привычные к тяготам армейской службы, нервы.

— Скажите, Григорий Николаевич, каково было ваше финансовое состояние перед смертью вашего брата? Вы получили от него в наследство двести тысяч рублей?

— Значит, Елена вам всё рассказала? — неприветливо посмотрел он на меня.

— Да. А почему она должна держать это в тайне?

Григорий Николаевич взял в руки табакерку и понюхал большую щепотку табака. Потом он поудобней уселся в кресле.

— Ну что же, я в принципе и не скрываю, что брат мне кое-что оставил в наследство. Просто не хочется распространения всяких глупых сплетен. Вы же знаете, как в обществе любят посплетничать. Некоторые мои соседи любят распускать слухи. Говорят, что я плохо веду хозяйство, что не умею экономить деньги. А зачем, собственно, мне их экономить? Детей у меня нет. Из родственников осталась только Елена. Есть ещё, кажется, где-то очень дальние родственники, но они, как говорится, «седьмая вода на киселе».

— Значит, ваши финансовые дела в последнее время были расстроены? Правильно я Вас понял?

— Что-то вроде того, — мой собеседник горько усмехнулся. — Крестьяне, понимаете ли, совсем отбились от рук. Не хотят работать. О вольности мечтают, как во Франции. Что бы они понимали! Поэтому нечего удивляться, что крестьяне совсем работать не хотят. Их нужно держать в крепких руках, а у меня плохо это получается в силу мягкого склада характера.

— И двести тысяч вам очень пригодились?

— Да! Представьте себе, пригодились. Я вижу куда Вы клоните, вижу. Мол, Григорий Николаевич нуждался в деньгах и поэтому из-за наследства убил своего брата. Чепуха! Ещё раз повторяю, что это чепуха!

Дядя фрейлины встал с кресла и взволнованно заходил по библиотеке.

— Кто-то действительно может подумать, что у Вас была причина желать смерти своему брату.

— Так может подумать только тот, кто не знал меня и Павла! Мы любили друг друга. Он сам не раз одалживал мне деньги, если уж на то пошло. Причем я его не просил об этом. Он мне помогал как старший брат. Павел всегда заботился обо мне, совсем как в детстве. Глупо даже предположить, что я мог желать ему смерти! Подумаешь, деньги. Куда мне их тратить? Куда? Были бы дети, а так ведь их у меня нет.

Он внезапно успокоился и опять сел в кресло. Я уже привык к порывистому темпераменту Григория Николаевича. Но может быть, он как раз во время внезапного порыва и убил брата? Нет, вряд ли. Преступление тщательно готовили.

— Если честно, я не очень верю в то, что Павла убили. Любите вы, молодежь, создавать проблемы, а потом преодолевать их. Начитаетесь книжек, вот вам в голову и приходят всякие странные идеи.

— И все же, смерть вашего брата очень загадочна. Ведь у него не было причин совершать самоубийство. Он был в хорошем настроении, имел неплохое для своего возраста здоровье, готовился к свадьбе дочери, финансовые дела его находились в отличном состоянии, у него была достаточно высокая должность в министерстве. Так с чего бы ему вешаться?

— Полиция сказала, что он выпил в тот вечер много. Даже водку, кажется, заказывал, — неуверенно проговорил Григорий Николаевич.

— Это не так. Служанка постоялого двора, в котором ваш брат остановился в Костроме, сказала мне, что вечером перед смертью он выпил только кружку пива. И всё. Больше ваш брат в тот вечер ничего не пил. Служанка говорила, что ваш брат мог вечером после ужина выпить половину бутылки вина, не больше. Он равнодушно относился к таким напиткам. Это подтверждает его дочь. Да и вы сами это прекрасно знаете. Разве нет?

— Вообще-то да, Вы правы. Павел не увлекался вином. Он не раз укорял меня, за мою слабость.

— Вот видите. Убийца или убийцы просто облили сюртук вашего брата, например, ромом, чтобы создалось впечатление о том, что он совершил самоубийство под его влиянием. Ведь как раз в таком состоянии люди и совершают чаще всего бессмысленные поступки.

— Это ужасно! Просто поверить не могу. Но если так, то Вы должны обязательно найти убийцу.

Григорий Николаевич замолчал. Он внимательно рассматривал свой бокал, как будто бы на нем было написано имя преступника. Я тоже молчал. Пауза затягивалась. Следовало сменить тему беседы.

— И ещё один вопрос, сударь. Как ваш брат относился к живописи? — спросил я.

— К живописи? — переспросил Старосельский. — А что такое?

Я рассказал ему об интересе его брата к одной из картин итальянского художника Бернарди, что именно в поисках этого произведения искусства он и поехал в Кострому.

— Когда я разыскал в Петербурге Бернарди, то он оказался мертвым. Его ударили ножом в грудь, — закончил я свой рассказ.

— Ужасно, это просто ужасно. У Павла, конечно, было несколько картин, но, так сказать, для красоты. Он не увлекался живописью. Да вы и сами заметили, наверное, что в этом доме картин совсем немного. А вот читать он любил.

Действительно, насколько я успел заметить, картин в петербургском доме Старосельских было немного.

— Значит, вас удивило, что ваш брат ездил в Кострому, чтобы увидеть некую определенную картину? — уточнил я.

— Совершенно верно. — Мой собеседник протянул руку к хрустальному графину, в котором оставалась уже едва ли половина содержимого.

— Хотите ещё выпить?

— Да, буду признателен вам.

Я решил, что немного портвейна мне не помешает. Голова моя была забита самыми разными сведениями, которые требовалось разложить «по полочкам». Дома следовало записать на бумаге, всё, что рассказали мне Староселськие.

После этого я задал Григорию Николаевичу ещё несколько вопросов. Некоторые из них повторялись, так как я надеялся, что мой собеседник ошибется в ответе. Однако, дядя фрейлины Великой княгини ни разу не запутался, не сбился. В конце концов, мне стало ясно, что ничего больше я не узнаю, по крайней мере, сейчас, и поэтому попрощался с ним.

— Надеюсь, сударь, Вы найдете убийцу моего брата, если, конечно, и в самом деле было совершено преступление. Признаюсь, Вы почти убедили меня, что Павла убили.

— Сделаю всё, что смогу, — заверил я его.

— Если Вам что-нибудь понадобиться — обращайтесь ко мне. Я всегда к Вашим услугам. Здесь в Петербурге я пробуду ещё неделю или две.

— Непременно обращусь, сударь.

Григорий Старосельский позвонил в колокольчик и велел появившейся служанке отвести меня в гостиную. Там меня ждала Елена. Она предложила отобедать у них, но я отказался, сославшись на многочисленные дела. Задерживать меня она не стала. Я попрощался, после чего вскоре уже шел по Гороховой улице. Длиннополая шляпа-боливарка, надвинутая на самые глаза, надежно прятала мое лицо от взглядов прохожих. На Малой Морской улице я нанял экипаж и поехал к Илье Ивановичу Добронравову, коллеге и приятелю Павла Николаевича Старосельского.