Опасный беглец. Пламя гнева

Глава восьмая
ТОСКА ПО РОДИНЕ

Бамбуковая клетка на высоких подпорках, безоблачное небо над сквозным переплётом крыши, туземная стража внизу. Каждое утро и каждый вечер в тюрьму приходили на проверку.

Генерал Михельс велел держать над заключённым Деккером строжайшее наблюдение.

— Он хуже малайца! — сказал о нём генерал. — Он вор и растратчик.

В натальской кассе оказалась нехватка в две тысячи гульденов.

— Ловкий ход! — толковали в Паданге. — Ловкий ход для старого дурака Михельса. Услал неопытного мальчишку-контролёра в опасную поездку к баттакам, а в его отсутствие обнаружил растрату в кассе!

Все знали, что растрата была сделана ещё при старом контролёре, Ван-Клерене, и что прямое участие в ней принимал сам генерал Михельс.

Эдвард не думал о побеге. Он слушал возню обезьян на соседних деревьях, ночной голос тигра в лесу. Солнце донимало его сквозь дыры в крыше. Он то лежал, распластавшись на полу, слушая биение собственного сердца, то прятался в тень, в угол, и сидел здесь, не двигаясь долгие часы. Лихорадка отпустила его, но на смену ей пришла новая болезнь: тоска по родине. Он вспоминал своё детство, прохладное северное море, сумрачные набережные Амстердама. Он любил книги и море с детских лет, больше всего на свете. Его отец был моряком. Он хотел остаться верен своему детству, мечтам своей юности, книгам. Он хотел остаться верен своему труженику-отцу.

Детские годы Эдварда прошли на берегу канала. Много печального было в них. Почему он вырос такой, не похожий на других?.. Старший его брат, Питер, стал пастором; второй из братьев, Ян, долго был моряком, как отец.

В Амстердаме они жили в доме, который назывался «Морская раковина». Над окнами «Раковины» низко спускалась черепичная кровля, и в зимний день в комнатах было темновато. Всю осень и начало зимы ветер дул с моря, черепицы на низкой кровле подрагивали и звенели под ветром, и крупная рябь пробегала по каналу далеко в город.

Уже по одному названию было ясно, что в доме живёт семья моряка. Над дверью висела медная дощечка: «Энгель Дауэс Деккер, шкипер дальнего плавания».

Отец Эдварда, Энгель Деккер, любил старые торговые суда восточного плавания и никогда не нанимался на другие. Зимою и летом капитан Деккер ходил в одной и той же чёрной примятой шляпе с обвисшими полями и в старинной чёрной куртке, какую носили прежде его отец и дед, фрисландские рыбаки. Он не умел любезно разговаривать с путешественниками, и ни в штиль, ни в юго-западный ветер от него нельзя было добиться больше трёх слов Подряд.

Ругался он только в сильный шторм.

Дома и в тихую погоду отец молчал. Он сидел у огня на кухне, у чугунной решётки, ворошил угли, курил свою треснувшую коричневую трубку и молчал. Он был слишком молчалив даже для голландца.

Когда старшему из мальчишек, Питеру, исполнилось шестнадцать лет, отец взял его с собой в плавание. К переходу через два океана Питер готовился, как в церковную школу: укладывал тетрадки, продувал гусиные пёрышки, захватил и краски с кисточками и перочинный ножик.

— Ты выбросишь эту дребедень за борт в ближайшем порту, — сказал ему отец.

Отец ошибся. Капитан Деккер мало бывал дома и не знал своего старшего сына. Всю дорогу Питер возился с пёрышками и до самого Капштадта не научился отличать грот-мачту от форштевня. Когда же их начала трепать в океане настоящая буря, Питер лёг на койку в кубрике и начал громко молиться. В ту же осень капитан Деккер навсегда привёз сына домой.

— Из этого дурака ничего, кроме пастора, не выйдет, — сказал он жене.

Через пять лет Питер окончил пасторскую школу, а через семь — получил свой первый приход на севере, в Фрисландии.

Следующий был Ян. С Яном вышло иначе. Уже в четырнадцать лет Ян упросил отца взять его с собой в море. По палубе «Доротеи» он бегал, как по знакомой набережной, скоро знал назубок все слова команды и ловко взбирался по вантам.

На обратном пути они попали в шторм. «Доротею» кидало с волны на волну. Энгель Деккер бросил капитанский мостик и сам стал у рулевого колеса, — он всегда так делал, когда опасность угрожала судну. Сердитая волна каждые полминуты перекатывалась через палубу.

— Человека смыло! — закричали вдруг с левого борта.

— Парню придётся поучиться плавать, — не оборачиваясь и не меняя курса, сказал капитан. — А кто это?

— Это я, отец! — крикнул Ян.

Он успел ухватиться за конец фалрепа и влезал обратно на палубу. — Я уже научился!

— Молодец! — сказал капитан так же спокойно. — Значит, будешь моряком.

Следующим на очереди был он, Эдвард.

И отец и мать удивлялись Эдварду: он охотнее мечтал, чем играл, и охотнее читал, чем дрался. Он был широк в кости, крепок, как Ян, и светловолос, как отец, но глаза у него были не отцовские, фрисландские, бледно-голубые, а синие и выпуклые, как у матери. Когда он сидел, задумавшись, на ограде канала, свесив ноги в воду, можно было подумать, что он не один, что он ведёт с кем-то беседу или игру.

Он и в самом деле был не один: с Эдвардом всегда был «Абеллино» — книжка о знаменитом разбойнике. Он носил её на груди, под курткой. Эдвард любил книжки, как Питер, и любил море, как Ян.

Он хорошо учился и стал бы учёным лекарем или стихотворцем, если бы его не выгнали из школы.

Меестер Шнаппель, учитель, задал им в классе сочинение на тему: «О национальной добродетели и национальных героях».

«Национальные герои? Это, конечно, пираты, — решил Эдвард. — Разбоем и захватом на море промышляли все великие голландские мореплаватели. Если бы не пираты, разве Голландии достались бы такие большие и богатые острова в Тихом океане? Разбой на море — вот основа богатства Голландии!»

И Эдвард написал длинное сочинение «О пользе пиратов».

— Неслыханная дерзость! — сказал меестер Шнаппель, прочитав сочинение. — Такой образ мыслей допустить невозможно.

И Эдварда выгнали из школы.

Ему было тогда только двенадцать лет.

— А я думал, что он вслед за Питером метит в пасторы, — сказал отец, когда пришёл домой из плавания.

Несколько вечеров отец молчал. Наконец у матери кончилось терпение.

— Что мы будем делать с Эдвардом? Надо же пристроить его куда-нибудь, — сказала мать.

— Я хочу в море! — сказал Эдвард.

— Ты хочешь в море? — переспросил отец.

Он продул свою трубку и снова набил её табаком.

— Я ушёл в море первый раз в девяносто восьмом году, — сказал отец. — А у нас уже тысяча восемьсот тридцать второй. Тридцать четвёртый год я работаю в море и не наработал сотни гульденов себе на старость.

— А купец, который грузит сукно или кофе в трюм «Доротеи», выручает тысячу гульденов с каждого рейса, — сказала мать. — Пускай Эдвард пойдёт по торговой части.

Мать Эдварда, Ситске Деккер, была родом из Брабанта, из горных мест. Крестили её Франциской, но здесь, в Амстердаме, её все называли Ситске, — так амстердамцы произносили это имя. Ситске Деккер больше всего на свете боялась воды. У себя на родине она не привыкла к тому, чтобы дом глядели прямо на каналы, чтобы суда и лодки проплывали под самыми окнами, как в Амстердаме, чтобы лошади тянули за собой не повозки, а баржу с товаром.

Ситске не пустила бы мужа в море, если бы семья могла прожить без его заработка.

— Пускай Эдвард пойдёт по торговой части!..

Эдвард бегло писал, в полминуты мог умножить трёхзначное на четырёхзначное и быстро запоминал разные мудрёные слова.

У «Зимпель и Кроненкамп», в оптовой торговле, для Эдварда нашлось место. Жалованья ему для начала не положили никакого.

Зато хоть на суше!

Мать была довольна.