Посвящается Тому
С тех пор как Люку стукнуло двадцать пять, или со дня миллениума – Джули не знает, после какого из этих событий он вдруг завелся, – он говорит, что не желает больше торчать в этой комнате. Я хочу выйти отсюда, твердит Люк, и плясать в чистом поле.
– И плясать, – добавляет он, – я желаю голым.
– Отлично, – говорит Джули. – Ты будешь голым и мертвым, и твоя мама окончательно спятит. Прекрасное сочетание. Вылитый Курт Кобейн.
– Каким местом это похоже на Курта Кобейна? И вообще, я, может, и не умру.
Джули копается вилкой в лапше «Пот Нудл».
– Люк, мы разговаривали с тобой об этом уже тысячу раз. Да, может, ты и не умрешь, но тебе охота рисковать?
– Нет. Пожалуй, нет, – говорит Люк. – Есть что-нибудь по телику?
– Гады, мало гороха положили в лапшу, – отвечает Джули и нашаривает пульт.
Пролистав каналы, Джули выбирает научную программу «Учебная зона», где бородатый мужик объясняет, как родилось дифференциальное исчисление. Люк раздраженно смотрит на Джули, потом берет пульт.
– Поищу что-нибудь с сюжетом, – говорит он.
Ничего такого не обнаруживается, и он включает интервью с поп-группой – какой-никакой сюжет. Музыканты рассказывают, как мучались на своих жалких низкооплачиваемых работах и играли в провинциальных молодежных клубах. Сейчас они выступают на стадионе Уэмбли.
Джули разглядывает комнату. Повсюду журналы, диски, на полу валяются коробки с видеофильмами из магазина «Блокбастер». Обычно здесь не такой бардак, Люк на самом деле очень организованный – это просто руины сегодняшнего вечера. Почти всю комнату занимают Люкова большая двуспальная кровать, его телевизор, видак, компьютер и пара стульев. Стен не видно из-за полок, где стоят все книги, что Люк прочел в жизни, и целая библиотека телепрограмм – сплошь белые сияющие американские торговые центры, чистенькие пляжи, неразлучные друзья, подростковые страхи, школьные команды и заводилы, футбольные поля, ботаники, загорелые девчонки с мелированными челками, длинные коридоры, где стоят шкафчики и дерутся школьники, – эти программы битком набиты безупречными сюжетами. Впрочем, Люк не называет их программами. Он называет их «шоу», и называет тротуар «пешеходной дорожкой». У Люка – легкий американский акцент, хотя он никогда не был в Америке. Он верит, что Клэктонон-Си[1] похож на идеальные желтые пляжи с кассет, там загорают красивые люди, а за ними следят спасатели, и что подростки оттягиваются в «Лейксайде»[2] так же весело, как в американских торговых центрах.
Примерно в пятнадцать лет у Люка начался затяжной приступ любопытства: Джули, слушай, а пляжи у нас тут как выглядят? а магазины? а парки? Он явно не поверил ее рассказам о мире снаружи, и вскоре она плюнула на объективность и стала говорить правду: какое все на самом деле дерьмо. Этого Люк тоже не понял, и Джули окончательно сдалась: пусть себе и дальше верит, что Эссекс – копия телевизионного Лос-Анджелеса. Но, увидев по телику торжества в честь миллениума, Люк решил, что все это липа. Внушить ему, что праздничные шествия и фейерверки реальны, было не проще, чем растолковать, что «Беверли-Хиллз 90210» – выдумка, и хотя у твоей матери кухня как в мыльных операх, у большинства людей в домах грязь, в раковинах скапливается грязная посуда, в корзинах – грязное белье.
Пол в доме Люка сделан из линолеума, вся мебель – из пластика или ДВП. Он спит на нейлоновых простынях и носит одежду из искусственных волокон. Он сидит рядом с Джули на своей нейлоновой постели, скрестив ноги, словно какой-то начинающий йог. Джули прислонилась к стене, колени прижаты к груди. Она доедает «Пот Нудл» и аккуратно ставит пустой пластиковый горшочек рядом с собой. В желудке солоно и тепло.
После интервью с поп-группой по телику нет ничего интересного, так что Джули встает и изучает полку с видеокассетами. Посмотреть бы сейчас какую-нибудь американскую анимацию: вышедшие из строя семьи, вышедшие из строя роботы, вышедшие из строя агрессивные дети.
– Я не хочу умирать, – говорит Люк, – но я хочу жить.
Джули смеется:
– О господи. Может, хватит это повторять?
Люк тоже улыбается:
– По крайней мере, это повод похихикать.
– И может, хватит говорить, что ты выйдешь на улицу? Мне от этого не по себе.
– Слушай, я не собираюсь выходить. Разумеется, нет. Не сейчас. Мне просто нравится об этом думать. Не беспокойся. Я все время об этом болтаю, потому и не выхожу.
– Да, – говорит Джули, – знаю.
Люк улыбается.
– И я не собираюсь выходить, пока это не станет безопасно – пока меня не вылечат.
В день миллениума он поклялся выздороветь до 2001 года. Сейчас уже октябрь. Джули вытаскивает видеокассету и вставляет ее в видак.
– Я беспокоюсь за тебя, – вдруг заявляет Люк.
– За меня? Неожиданный поворот. Мы говорили о тебе.
Он смотрит на «Пот Нудл».
– Ты ела сегодня хоть что-нибудь реальное?