Оренбургский платок

Вскорости после свадьбы подвели Михаила под воинский всеобуч.

Отлучался всего на полтора каких месяца. Строго-настрого наказал дедьке Анике глядеть за мной.

У дедьки только и хлопот. Проснётся затемно, выберет мне в запас гулячую, свободную ложку понарядней и зараньше, пока у стола ещё никого нету, кличет:

– Нюронька! А поть-ко, поть-ко завтрикать-та. Поть-ко... А то Минька-та как нагрянет и ну с меня грозный спрос спрашивать: «А что ж ты тута за Нюронькой-та не ухаживал-та? А что ж ты не кормил-та нашу Нюроньку-та?»

Сплошь обсыпят, обсядут стол тринадцать душ. Только ложки гремят-сверкают молоньями. А я – не смею...

Вот убрали все борщ.

Мясо в общей чашке накрошено.

Дедька Аника стукнул ложкой по той чашке. Скомандовал:

– А ну таскай, кому что попадётся!

К середине стола, к чашке с мясом, со всех боков потянулись руки.

Исподлобья вижу: ложки сомкнулись над чашкой. Чашки совсем не видать уже, над ней словно цветок из расписных ложек.

Я взглядываю на эту живую чудную картинку, улыбаюсь про себя и... боюсь ложку поднять. Думаю, да как это я потащу то мясо, коль меж других не продёрну ложку свою к чашке? Даже сейчас руки трясутся, когда вспомню, как это мясо таскать.

Дедька Аника смотрит, смотрит да и положит мне сам кусоню мяса в ложку.

Я ещё больше не смею. Подумают, во прынцесса, во царевна-лебедь, всё выжидает, покуда ей положат. Сама, видите, не может...

Заявился Михаил. У дедьки радости ворох.

– Сдаю твою жону в полности-невредимости... Сам потчевал-та Нюроньку! Воот!..

На другой день израна – солнце уже отошло от земли локтя так на два – засобирались наши в храпы[16] за боровиками (боровик всем грибам генерал!) да за груздями.

Умывался Михаил. Я сливала ему.

– Возьмите и меня, – говорю. – Хоть на леса на ваши погляжу.

Михаил отцу:

– Тя-ать, можа, в нашу компанию впишем и Нюру? Уж больно жалобно просится.

Свёкор весь так и спёкся. Перестал обуваться. Примёр на том моменте, когда услышал мою просьбу: на весу держит за сапожные ушки выставленную ногу.

С минуту не мог никак слова вымолвить.

– Нюронька, – извинительный голос у свёкра так и вьётся птахой, – милушка, сирень ты моя духовитая! Да рази я тебе враг, супостатий какой? Где речь про тебя, я завсегдашно твою руку тяну. Повсегда всесогласный... Я со всей дорогой душой!.. Токо... А ну заблудишься? А ну заведё тебя дед леший куда в глухоманку к босому к старику?..

– К кому? К кому? – удивилась я.

– Босыми стариками у нас навеличивают медведушек, – пояснил Михаил.

– Медведушки у нас не с кошку. С избу! – стращал свёкор. – Идёшь лесом, а кустарики с корня повыдернуты. Косматый сергацкий барин грелся. Во-она как! Это мы с Минькой попадись ему, так он отвернётся, обхватит голову лапищами да в тоске в звериной и плюнет. Таких мешков с говном скоко перевидал он на своём веку! А вот совстреться ты с им, лесной архимандрит извнезапу и задумается кре-епенько. А плотно подумает-подумает медведкадумец и не упустит живую. Ну на кой нам такой уварок?! В жизни, Нюронька, всего хватишь... Крууто тут нам поддувало. Беды кульём валились... Поскупу жили-были... И голоду ухватили, и холоду... Мы никовда не шумели деньгами. Это уже при тебе единый разушко шумнули... С ярманки... Можь, при тебе побегим... Разбежимся жить в гору?.. А?.. А ты... Не-е! Нюронька, сладкая дочушка огнезарная, не входи во гнев. Не возьмём... Да без тебя, да без твоих кисеек всему нашему дому амбец. С рукой по миру лети!.. Уж ты лучше сиди вяжи. Оно всем нам будет и спокойней, и дороже.

Ну что тут скажешь?

Подкорилась я, бросила проситься.

На прощанье свёкрушка благодарно обогрел меня тёплым, детским взглядом, и подались наши мужики в лес.

А я со спицами села к окошку поджидать их.

Стаял уже день.

Солнце пало за толпу унылых толстых облаков – на ночь согнал ветер домой, к низу неба, – а наших всё нет.

Не накрыла ли беда там какая?

Нету моей моченьки сидеть выжидать. Спицы валятся из рук.

«Пойду... Пойду встрену...»

Откинула вязанье и только за калитку – про них речь, а они навстречь!

Весёлые. Видать, с прибытком.

Ну да. С прибытком.

Полный возок уже закрытых кадушек!

Грибы сразу же там, в лесной речонке, мыли. Солили. Пять насолили кадушек.

Составил их с возка Михаил. Потом подаёт мне ладненький такой бочоночек с мёдом и подольщается:

– Это тебе мой тёзка-косолапка, сам Михайло Иваныч передали.

– Спасибо тёзке и тем хозяевам, у кого укупили по дороге.

Хмыкнул Михаил, ничего не сказал.

Только обмахнулся, утёр пот со лба.

– Мда-а, – промолвил минуту упустя. – Чай с мёдом пить легко. Да никто не нанимает...

А привёз он мне ещё волоцких орехов-последушек. Сами выпали, последние: осень на дворе.

Даёт и со вздохом говорит:

– Вот, Нюра, ещё чего тебе в гостинец добрый медведка прислал.

– Ещё раз спасибо медведке.

– А мне?

– Прислал-то медведка!

– Прислать-то прислал. А лазил-та под деревьями я. По одному сбирал...