Оренбургский платок

В двадцать седьмом году у нас создали пухартель «Жёлтинское товарищество».

Все наши сразу качнулись в артель.

Она обеспечивала нас пухом, нитками.

А мы знай вяжи.

Девушкам вываливалось работать больше всех. Днём дома, а с вечера под самый рассвет, до трёх часов ночи, вяжешь на посиделках.

Посиделки – это, думаете, что, половецкие пляски да скачки в обжимку с ухажёриками? Не-е-е...

Да приди я с посиделок без каймы, мать тут тебе сразу сымет строгий и горячий спрос, почему это кайма недовязана. В другой раз и не пустит.

А вязали мы крепко. Точно машины.

Старались к работе.

По книжкам, на платок отдай двести пятьдесят семь часов чистого времени. У нас же как неделя, так и платок.

А чтоб выбегало подешевле, девчонки всклад собирали на общий керосин. Сидели вместе в одной хате и вязали, вязали, вязали...

Вот у нас была своя дружина.

Лиза Андреева, Маруся Ильина, Пашаня Фёдорова, Фёкла Миронова, Луша Радушина, я, Федюня Ульванова, померла, сердешная. Потом вот ещё Наташа Самойлова. Тоже примёрла...

Что его на других жалость класть, тут сама по коленки уже в земле.

Полный год с верхом сидела я у дочки слепая. Натолкалась на операцию. Сделали операцию на правый глаз. А левый с обиды, что ли, забастовал, ничего не желает видеть. Всего двадцать процентов вижу и рука трясётся не знай зачем. Намахивает и намахивает без передыху даже на обед. Ну совсем полоумная... Сядешь есть, весь стол уработаешь едой. Перед кошкой даже совестно.

Отгоревала я вся, отошедший уже человек. А платкито всё поманеньку наковыриваю. Не могу отвязаться от этой сахарной погибели.

Даве вот сильно болела. Упала и расшиблась. Повредила оперированный глаз. Читать книгу не вижу. А и почитай кто, всё равно не слышу. И слепая, и глухая – весь и заработок всей жизни. Выслужилато у жизни две горькие медальки.

Прошлое не завернёшь, как оглоблю. А что будет, увидим. Слепухе это в большоой интерес.

В Жёлтом я одна. Еле хожу. Зовут дети. Но неохота от насиженного гнезда уползать. Хоть и вся такая отжилая.

Померк бел день, и ты на целый день уже ближе к краю.

Нетнет да и словишь себя на том, что дубоватые ржавые пальцы сами развязывают потайной похоронный комок, в бережи перебираютгладят последнюю одежонку, в чём уходить от живых. Зараньше собрала всё потребное. Не бегать потом дочкесыну, как падёшь...

«Жить – скверная привычка». А не отвыкается...

Потихошеньку отходят наши...

Сиротеем, сиротеем мы...