Орудия войны

Глава 24

Ноябрь 1919 года.

— Письма, в которых разные группы населения выражают благодарность и преданность Новому порядку, хороши, — говорил Щербатов министру печати. — Однако не слишком ли их стало много в последнее время? Есть в них что-то вымученное, и они несут на себе печать переходного периода. Как вы полагаете, возможно, пора осваивать новые формы агитационной работы?

— Будьте любезны, поясните свою мысль, — попросил министр печати.

Управление Охраны государственного порядка было теперь выведено из состава МВД и стало самостоятельным министерством. Все, разумеется, понимали, что в эти тревожные времена нет ничего важнее порядка. Даже среди бала Щербатов обсуждал с коллегами по кабинету министров насущные проблемы, они ценили его мнение по самым разным вопросам.

— Пришло время создавать образ стабильной и счастливой жизни при Новом порядке, — убежденно сказал Щербатов. — Нужны репортажи о процветающих крестьянских хозяйствах, образцовых заводах и фабриках, героических воинских подразделениях. Об артистах и об атлетах газеты пишут, однако не следует забывать и государственных служащих, предпринимателей, да даже учителей, врачей и домашних хозяек. Обязательно с иллюстрациями, лучше всего в цвете. Всякий приносит пользу обществу, занимая отведенное ему место — вот о чем должны ежедневно рассказывать газеты и журналы. Кстати, почему они до сих пор не сообщили, что область Войска Донского объявила об автономии?

— Но это же… как же… — растерялся министр. — Разве об этом можно вообще писать?

Новость действительно была из рук вон скверная. В семнадцатом году казаки восстановили выборность атаманов и после не спешили от нее отказываться. Напротив, их стремление восстановить стародавние традиции самоуправления усиливалось и вот привело наконец к провозглашению автономии и, по существу, открытому противостоянию. Военных действий ни одна сторона не развязывала, но все понимали, что это вопрос времени. Пока же одно то, что казаки более не участвуют в подавлении множащихся с каждым днем мятежей, уже было ударом. Чертовски не вовремя.

— Необходимо, — твердо ответил Щербатов. — Молчание было бы проявлением слабости. Надо только правильно осветить события. Древние казачьи традиции возрождаются… правительство ищет пути дипломатического урегулирования ситуации. Надеюсь, это будет во всех газетах завтра же. Потому что нет ничего хуже неподтвержденных слухов, когда они обрастают драматическими подробностями и вызывают панику. Вы ведь понимаете, что, например, здесь, — Щербатов обвел рукой залу Дворянского собрания, — нет никого, кто о событиях в Донской области не знал бы?

Гости бала дебютанток, впрочем, едва ли всерьез тревожились из-за казачьих волнений где-то в далекой провинции. Дебютантки в светлых платьях мило краснели, когда их приглашали на вальс или кадриль. Дамы поопытнее самозабвенно сплетничали, сбиваясь в кружки. Кавалеры наслаждались обществом дам, шампанским и обильно сервированными закусками. Вера переходила от одного кружка к другому, всюду оказываясь в центре внимания. Публика вовсю веселилась — за исключением тех, кто, как сам Щербатов, пришел сюда работать. Например, на правительственном совещании он не имел возможности поговорить с министром печати накоротке, отдавая ему распоряжения под видом дружеских рекомендаций.

Однако сперва следовало выполнить светские обязанности. Раскланяться, поздороваться, коротко побеседовать с десятками людей. Щербатов обошел зал, уделяя каждому из присутствующих ровно столько внимания, сколько требовало его положение в обществе.

На балах в Дворянском собрании принято было одеваться и танцевать на дореволюционный манер. На деле мода стремительно менялась, дамские платья укорачивались, на смену кадрилям и вальсам пришел фокстрот. Попытка сохранить обычаи и атмосферу сгинувшей империи все более смотрелась фальшивой театральной постановкой. Все ведь знали, на что в годы смуты приходилось идти этим изящным дамам и лощеным кавалерам ради куска хлеба.

Софи была единственной, с кем Щербатову хотелось бы провести побольше времени, но они лишь раскланялись. Их отношения, к сожалению, не подразумевали совместных выходов в свет. Он пригласил бы ее на вальс, но если б он танцевал с ней одной, пошли бы кривотолки. Это вот Михайлов не отходил ни на шаг от Веры, чем изрядно ее компрометировал. Становиться же кавалером для многих дам и девиц министр ОГП не имел ни времени, ни желания.

Щербатов подумывал уже иногда о том, что жениться ему все равно на ком-то нужно, а по его просьбе Церковь быстро оформила бы для Софи развод. Но, к сожалению, Софи была не так уж юна и рождение младшего сына далось ей тяжело; а цель брака — обзаведение наследниками.

Щербатов взял бокал шампанского и уже обратился было к министру иностранных дел, чтоб уточнить некоторые моменты, связанные с французскими концессиями. Как и предрекал Михайлов, сохранить майкопскую нефть не было никакой возможности. Щербатов надеялся, что эта первая уступка станет и последней, но теперь вовсю шел торг уже за железную руду в Кривом Роге. Однако начать беседу он не успел: его внимание привлекло необычное движение в зале. Кто-то шел к нему напрямик, рассекая веселящуюся толпу, будто фрегат — морские волны.

Женщина в глухом траурном платье, решительно неуместном посреди праздника. Анна Алмазова.

Щербатов нахмурился. С Алмазовым получилось чудовищно некрасиво. В подавлении Тамбовского мятежа генерал делал ставку на сводный отряд войскового старшины Топилина. Но восстание ширилось, народный бунт обрел черты грамотно спланированной военной кампании. Казаки сперва не справились с ситуацией, грабежами и насилием только подливали масла в огонь, а после попросту прекратили военные действия. Поставки тамбовского хлеба оказались сорваны. Это поставило крест на карьере Алмазова. После отставки с поста министра внутренних дел ему предложили должность генерал-губернатора Одессы. Южное направление было выбрано специально, чтоб назначение как можно меньше напоминало ссылку. Превосходный морской климат… жить да жить. Руководство своей партией ему следовало передать одному из людей Михайлова, который сумел бы вписать ее в новые парламентские реалии — проще говоря, сделать управляемой.

Однако Алмазов оказался слишком упрям, чтоб согласиться на эти условия. И надо же ему было вывести против ОГП своих татар, поклявшихся ему в верности на Коране. В результате короткой, но яростной перестрелки в центре Москвы два десятка сотрудников ОГП погибли или получили ранения, это не считая пары случайных прохожих. Сам генерал погиб в бою. А вот о его супруге все позабыли. Надо бы в подобных случаях ссылать родственников подальше на север, запоздало подумал Щербатов. Во избежание таких вот ситуаций. Потому что теперь-то что делать? Приказать охране скрутить и вывести даму, которая пока ничего преступного не совершила? Как-то это… неуместно. Бал все-таки.

Анна Алмазова шла медленно, впечатывая в паркет каждый шаг. Она правильно выбрала момент — в танцевальной программе начался антракт, оркестр разошелся на перерыв. Всеобщее внимание оказалось приковано к ней. Многие отвели глаза и демонстративно вернулись к своим светским беседам, подчеркивая, что не желают иметь с этой историей ничего общего; однако нет-нет да и косились на чужеродное средь бала черное пятно, да и говорить стали тише, чтоб не пропустить ни слова.

У Щербатова мелькнула мысль отойти в курительную комнату, но это было бы слишком откровенным бегством. Пришлось дождаться, пока Анна дошла до него.

— Мой муж считал вас соратником и другом, — сказала госпожа Алмазова вроде бы негромко, но ее голос достигал всех углов просторного зала. — Более того, единомышленником. Ему вы обязаны своей головокружительной карьерой. И не в том беда, что вы предали его ради своих амбиций. Во все времена политики так поступали. Много хуже, что вы предали идею, которую сами же и создали. Вместо того чтоб превратить Россию в великую страну, вы продаете ее по кускам иностранным державам. Вы ведь не остановитесь на…

Щербатов ощутил легкое движение у себя за плечом. Шуршание шелка, запах ландыша. Вера. Она посмотрела Алмазовой прямо в глаза, и та осеклась.

— Вы чрезвычайно взволнованы, Анна Николаевна, — сказала Вера вроде бы мягко, но веско. — На вас так много всего обрушилось. Вы устали. Вам надо отдохнуть. Незамедлительно.

Взгляд госпожи Алмазовой застыл, рука дернулась к горлу. Женщина качнулась и потеряла равновесие. Хорошо, кто-то из стоящих за ее спиной мужчин успел подхватить ее.

Оркестр вернулся с перерыва чуть раньше, чем это было запланировано и, почти не сбиваясь, заиграл «Дунайские волны».

— Ничего особенного, — улыбнулась Вера. — Даме стало дурно. На балах такое случается.

— Как ты, дорогая моя? — спросил Щербатов. Он видел, что Вера побледнела, и знал, какой ценой даются ей подобного рода опыты.

— Превосходно. Возвращайся к своим делам, не беспокойся обо мне.

— Нет уж. Мы едем домой, прямо сейчас. Не спорь, прошу тебя. Мне все равно сегодня уже не до светских развлечений. Идем.

По тому, как тяжело Вера, обычно такая грациозная, оперлась на его руку, Щербатов понял, что не ошибся насчет ее состояния. Не тратя времени, чтоб откланяться, он повел сестру к выходу из бального зала. Заметил в толпе Софи, и что-то кольнуло его. Что в ее лице — недоумение, растерянность, страх? Некогда. Его первый долг — позаботиться о сестре.

Дома Вера сразу поднялась к себе и сказала, что ужинать не станет, тотчас ляжет спать. Щербатов рассеянно прошелся по комнатам первого этажа. Оказывается, Вера купила панно и две китайские вазы, превосходно дополняющие интерьер, а он и не заметил. Время было еще раннее — бал дебютанток начинался днем. Щербатов понял, что это первый его свободный вечер за последние месяцы. Следовало бы отдохнуть, но он отчего-то не находил себе места. Министр ОГП не привык бывать дома один так рано; чаще всего он допоздна задерживался на службе. Светские мероприятия, визиты и прием гостей, посещение театра или церкви — все это тоже было работой. Отдыхал он разве что с Софи, однако на сегодня они о встрече не договаривались, она теперь на балу.

Наедине с собой Щербатов не оставался уже давно. Он решил почитать — времени на чтение у него постоянно не хватало. Открыл «Государя» Макиавелли, попытался найти место, на котором остановился. Кажется, здесь…

«Люди, веря, что новый правитель окажется лучше, охотно восстают против старого, но вскоре они на опыте убеждаются, что обманулись, ибо новый правитель всегда оказывается хуже старого. Что опять-таки естественно и закономерно, так как завоеватель притесняет новых подданных, налагает на них разного рода повинности и обременяет их постоями войска, как это неизбежно бывает при завоевании».

Сосредоточиться на чтении не получалось. Может быть, выпить коньяку, чтоб расслабиться? Нет, пожалуй, пить в одиночестве — плохая идея. Щербатов немало знавал людей, для которых это становилось началом конца. Лучше уж вернуться на службу, хоть время и неурочное. Щербатов позвонил и распорядился вызвать машину. Автомобилизмом он, в отличие от Веры, не увлекался и автомобиля своего не держал, служебные машины его вполне устраивали.

Кабинет Щербатова был выложен дубовым паркетом. Кессоны под потолком гармонировали с его орнаментом. Как когда-то и предрекала Вера, из окон открывался вид на Храм Христа Спасителя. Сейчас его громада таяла в серых московских сумерках. Знатоком архитектуры Щербатов себя не считал, и все же это строение раздражало его своей несоразмерностью. Старым церквям, даже самым скромным, присуща гармония, которой этот помпезный собор лишен начисто. Но главное ведомство страны должно быть расположено рядом с главным храмом страны.

В корзине для входящих писем — очередное коммерческое предложение концерна «Улисс» о новых концессиях. Под этим незамысловатым прикрытием правительство Франции пыталось наложить руку на природные богатства России. Реньо всеми правдами и неправдами выгрызал новые концессии и расширение уже выданных. Даже брать этот документ в руки было противно, но Щербатов заставил себя.

Майкопскую нефть французам пришлось отдать еще в сентябре — иначе не было возможности избежать санкций за невыплату внешнего долга. Теперь Реньо пытался присвоить криворожскую железную руду. Едва ли ее удастся сохранить — ведь поставки хлеба из черноземных губерний оказались сорваны. Но в этом письме появилось кое-что новое: проект концессионного предприятия на угольных шахтах Донбасса. Нет уж, подумал Щербатов, Донбасс мы этой сволочи не отдадим…

Просмотрев последние сводки, Щербатов прикрыл глаза. Все, что он пытался создать, разваливалось у него в руках. Казаки, братья по оружию, нанесли удар в спину. Уличные бои в Иваново-Вознесенске, стачки в Ижевске и в Барнауле, выступления матросов в Кронштадте, волнения на западных окраинах, мятеж в концентрационном лагере под Тверью, антиправительственный заговор в Николаевском артиллерийском училище… И в центре всего — Тамбовщина.

Своих секретарей и делопроизводителей Щербатов сам в середине дня отпустил — бедолаги, вынужденные работать с ним вместе, сутками не видели своих родных. Однако заказанные сводки по положению в Тамбовской губернии были подготовлены и аккуратно сложены на его столе. Эту историю в газетах называли разгулом бандитизма, но в ОГП все понимали, что речь идет о народном восстании. Хуже того, о восстании, которое все менее напоминало стихийный бунт и все более — действия организованной, дисциплинированной, управляемой из единого центра армии. Летом в Тамбовской губернии более или менее хаотично действовали разного рода банды. Теперь же шла планомерная кампания по захвату и удержанию ключевых транспортных узлов и стратегически важных точек, имеющая, по всей видимости, целью взятие самого Тамбова.

Щербатов знал, чья это работа; этот стиль ведения военных действий был ему знаком. Но все равно придвинул к себе стопку досье и открыл сперва то, которое никаких личных чувств у него не вызывало.

Александр Антонов. Фотография смотрится как иллюстрация к труду Ломброзо о прирожденных преступниках. Лицо озлобленное, упрямое, с резкими крупными чертами. Полжизни провел на каторге, где постоянно получал взыскания за нарушение распорядка и свирепость. Кажется, бунт был свойством его натуры, ему даже было все равно, против чего восставать, против Советов или Нового порядка. Тем не менее он завоевал немалый авторитет не только у анархистов и левых эсеров, но и у далекого от политики сельского населения Тамбова.

Щербатов глянул в последнюю графу досье — сведения о родственниках. Женат, но жена постоянно находится при его штабе; как средство давления ее использовать не получится.

Антонова нужно арестовать, судить и казнить. С петлей на шее он будет неплохо смотреться на газетных иллюстрациях — воплощение зла и хаоса, от которого Новый порядок защищает население суровыми, но необходимыми мерами. Щербатов поставил резолюцию на досье: «Взять живым».

Второе досье — Александра Гинзбург. Фотография старая, пятнадцатого года. Юная Саша смотрит в объектив с веселым любопытством. Девушка с фотографии никого еще не убивала, но ее нет больше.

Комиссар Объединенной народной армии… комиссар от чего, скажите на милость? Обеспечивает связь с большевистским подпольем. Пользуется авторитетом среди солдат РККА и разного рода беженцев, стекающихся в губернию. Агентурные данные отрывочные, много бывает в разъездах, перемещения отследить не удается. И куда это она ездит? Ищут ее повсюду, но ее трудно опознать по старой фотографии…

Живет с начальником штаба пятьдесят первого полка. Оказывается, эта пылкая революционерка питает слабость к офицерам императорской армии, пусть даже и бывшим… Щербатов укорил себя за неуместные мысли. Имеет значение тут то, что семья не может быть средством давления, как и в случае с Антоновым.

Сашу было бы проще живой не брать. Казнь женщины плохо скажется на реноме Нового порядка. Да и если учесть их историю… ни к чему это. Саша больше не вызывала в нем ни нежности, ни желания ее спасти. Она была врагом — равной. Этого она хотела и это получила. Но проблема уже в другом. Вера говорила, что Саша нужна ей для ее работы. Прямо отказать сестре Щербатов не мог, однако подозревал, что общение с Сашей может оказаться опасно для Веры. Саша умела каким-то образом воздействовать на людей, и Вера, сама обладавшая подобными талантами, была к ним в то же время уязвима.

Щербатов взял с подставки вечное перо, занес его над досье и задумался. Если он сейчас поставит резолюцию «устранить оперативно», Вера никогда об этом не узнает. Он мог бы солгать ей ради ее же блага. После он скажет, что артиллерийский снаряд или кавалерийская атака не разбирают, кто числился в каком списке.

Только вот это означало солгать самому близкому человеку. Единственному, кому он может доверять. Вздохнув, Щербатов обмакнул перо в чернильницу и написал поперек Сашиного досье: «Взять живой». Слово «живой» подчеркнул дважды, на втором росчерке чуть поцарапав бумагу. Вера получит то, что она хочет.

Третье досье Щербатову тяжело было брать в руки. Навалилась усталость. Почему бы не поехать домой? Он ведь вовсе не планировал сегодня работать. Но завтра и в любой другой день ничуть не легче будет сделать то, что сделать необходимо.

Странно было читать о военной карьере Князева в досье — ведь почти вся она разворачивалась у Щербатова на глазах. Они два года сражались на Великой войне бок о бок. Эти подвиги, ранения, награды, производства в следующий чин — все их Щербатов помнил не хуже, чем свои собственные. Однако теперь изучал их внимательно, только бы еще на пару минут оттянуть чтение последней графы досье.

Семья.

Князев не видел своих детей несколько лет, но это не мешало ему быть сумасшедшим отцом. О жене он вспоминал только в связи с детьми, совсем по ней не тосковал и до женского пола был охоч. А вот о детях своих мог говорить часами. Каждое письмо от них было для него праздником. Сам он писал им раз в неделю, причем наособицу каждому из троих, даже младшей, не умеющей читать. Когда второй сын заболел корью, Князев поднял среди ночи полгоспиталя, чтоб ему рассказали, насколько опасна эта болезнь и какие существуют от нее лекарства. Расспрашивал Щербатова, какие книги будут интересны детям — в детстве самого Князева книг не было. Каждую копейку жалованья берег и отправлял в Кострому. Даже став офицером, курил махорку и пил только самый дешевый самогон — лишь бы его дети ели досыта.

В досье значился адрес в Костроме, по которому жила семья Князева, а вот имен детей не было, только «3 дет.». Щербатов взял перо и, тщательно выводя каждую букву, вписал: «Иван — 11 лет, Федор — 8 лет, Анастасия — 6 лет». Поставил резолюцию: «Разыскать, доставить в Московское отделение ОГП». Не дожидаясь, пока высохнут чернила, вызвал дежурного секретаря и велел принять приказы к исполнению.

Если предводителей восстания едва ли удастся взять до разгрома самого восстания, то с семьей Князева все должно выйти довольно просто. Куда уж проще…

Щербатов облокотился на стол, опустил голову на руки. Хорошо, что в кабинете не было зеркала. Не хотелось бы ему видеть сейчас свое лицо.

Это все необходимые, неизбежные меры. Восстание растет и ширится, на Тамбовщину стекаются недовольные со всей европейской части страны. Теперь, когда и казаки вышли из подчинения, ситуация стала смертельно опасной. Чтоб обезглавить восстание, пока оно не переросло в новый виток гражданской войны, хороши все средства.

Пора было ехать домой, но Щербатов знал, что заснуть не сможет. Глянул на часы: половина одиннадцатого. Поздно, конечно. Но Софи поймет. Она всегда его понимала.

Взял телефонную трубку, запросил соединение с домашним номером Софи. Дождался, пока горничная подзовет ее к телефону.

— Да, Андрей, я слушаю тебя, — сказала наконец Софи.

— Прости, что так поздно и неожиданно… Я понимаю, ты, должно быть, на балу устала. Но я бы хотел повидать тебя сегодня, сейчас. Мне… чрезвычайно нужно.

— Сегодня?

— Да. Я прошу тебя, позволь мне приехать к тебе.

Софи ответила после небольшой, заполненной тихим треском на линии паузы.

— Да, да, разумеется… Приезжай. Я буду ждать.

Что-то странное померещилось ему в ее интонациях, но, возможно, телефонный аппарат плохо передавал звук.

Сев в автомобиль и назвав шоферу адрес, Щербатов вспомнил, что в последнее время Софи не телефонировала ему и первой не предлагала встречи. Надо бы чем-то ее порадовать… он попросит Веру выбрать подарок. Сейчас одно имело значение: он сможет ненадолго забыть о тягостных служебных делах.