Орудия войны

Глава 32

31 декабря 1919 года — 1 января 1920 года.

— Скажите, а на этих ваших ритуалах…

— Радениях, — поправила Матрона.

— Да, радениях… бичевание — обязательная часть? — Саша убрала волосы за ухо. — Со мной такое уже проделывали, вы видели следы. Можно это пойдет в зачет?

— Наслушалась поповских сказок, девонька…

Без охраны она теперь не ездила, но солдаты остались ждать в старом штабе. Робеспьера Саша передала на их попечение. К дому Матроны пришла пешком, одна — как в первые дни на Тамбовщине, когда ходила сюда христарадничать, выпрашивая немного хлеба для своей разбитой армии. Тропа, которую она хорошо помнила утопающей в зелени, а после усыпанной опавшими листьями, теперь едва проступала из-под снега. Следов на ней, кроме Сашиных, не было.

Окна Матрониного дома уютно светились. Саша думала постучать, но едва поднялась на крыльцо, Матрона сама открыла ей дверь. И вот теперь они беседовали, сидя за пустым столом.

— И еще я хотела спросить… предупредить. Насчет… ну как вы это называете… свального греха, в общем. Вы не подумайте, я не осуждаю. Взрослые люди по согласию вольны делать, что захотят. Просто я не могу так. Не хочу. Без этого можно обойтись как-то?

Матрона глянула на Сашу как на милого, но надоедливого ребенка.

— Угомонилась? Теперь слушай внимательно. Ты сама пришла, сама в науку нашу попросилась. Никто тебя силком не тащил. Никто и удерживать не станет. Христовы люди пальцем тебя не тронут. Больно им надо. Телу твоему никакого вреда не выйдет. Но вот что до души… того, что замест души у тебя… рассудок… им повредиться легко. Не любо — вот тебе Бог, а вот и порог. На свой страх по хороводу идешь, девонька.

— В хоровод?

— Да куда тебе в хоровод. В хоровод — это для Христовых людей. Тебе — по хороводу.

— Как это?

— Сердцем поймешь. Ежели сможешь.

— Я попробую.

— Вот и ладно. Иди ляг пока, я в дочкиной горнице тебе постелила. В ночи радеть станем. Табак свой бесовский не кури. И не ешь ничего.

Саша удивилась — когда только Матрона успела постелить ей? Она ж встретила Сашу на крыльце, провела в дом и не отлучалась никуда. А постель в самом деле выглядела только что заправленной и взбитой. Прочее значения не имело.

Саша проспала часа четыре и проснулась разбитой, под впечатлением ото сна. Возвращаться из этих ее снов в реальность всегда было тяжело. Там мир снова становился целым, не расколотым войной. Пробуждение ломало его заново, как неправильно сросшуюся кость. По счастью, снов она не запоминала, и накатывающее после них оцепенение быстро проходило.

Накинула пальто, вышла во двор, набрала в колодце ледяной воды, умылась. Уже стемнело, но полная луна заливала светом заснеженный двор. Сразу полегчало, в голове прояснилось. Достала было папиросу, но вспомнила, что обещала не курить. Теперь Саша уже сомневалась, верно ли поступила, когда оставила штаб в решающую минуту и приехала сюда. Возможно, ее муж был прав. Он же обыкновенно во всем прав.

— Не передумала, девонька? — спросила вышедшая из дома Матрона.

— Да нет… Только я хотела бы уточнить сперва… вы ведь понимаете, что мне нужно?

— Что ж тут непонятного. Хочешь научиться под горькими травами волю свою сохранять. Потому я тебе дам выпить их настой и вопрос задам. Любой. Об имени твоем, допустим. Мне ответы без надобности, а вот ты попробуй говорить не то, что на сердце лежит, а то, что сказать хочешь.

Это звучало достаточно разумно, Саша чуть успокоилась.

— И как это сделать?

— Как сможешь… Этого уже словами не объяснить, сердцем надо понять. Хоровод будет, он помогает. Кровь свою можешь пролить, Сударыня Мать это любит; но одну каплю, не больше, жилы не надо перерезать. И запомни: ты вольна уйти в любую минуту, принуждать тебя никто не станет. На свой страх идешь, говорю же.

Саша молча кивнула и снова пожалела, что ввязалась в это. Может, лучше сейчас откланяться и вернуться в Тамбов? Это будет неловко и глупо — но, кажется, куда как менее неловко и глупо, чем все, что может случиться здесь. Комиссар в решающий для его армии момент экспериментирует с наркотиками… будто карикатура из белогвардейской агитки, ей-богу.

И все же, раз она здесь, надо попробовать.

Радения проходили в небольшой избе, стоящей отдельно в лесу. Тропы туда не было, пришлось пробираться по заснеженным буеракам — так, видимо, было заведено с тех пор, когда хлысты скрывались от церковного преследования.

Изба состояла из крохотных сеней и всего одной комнаты — жарко натопленной, но с земляным, не прикрытым даже рогожей полом. Маленькие окна были наглухо закрыты ставнями. Горели дюжины восковых свечей — целое, по деревенским меркам, состояние потрачено, чтоб осветить эту комнату. Сейчас же новогодняя ночь, вспомнила Саша. Стемнело в девятнадцатом году, рассветет в двадцатом. Советская власть пыталась сделать Новый год главным зимним праздником вместо Рождества. Но это уже не имело значения.

На лавках вдоль стен тихо сидели люди, около двух дюжин — разного возраста, от подростков до стариков. Все были босы и одеты в длинные белые, без всякой вышивки рубахи; у женщин волосы повязаны белыми платками. Саша подумала, что ей сейчас тоже выдадут такую одежду, но Матрона сказала другое:

— Тебе надо раздеться. Догола. В сенях. И оружие там оставь. Никто твои вещи не тронет.

Саша смешалась. Окинула быстрым взглядом собравшихся, особо присматриваясь к мужчинам. В армии любая женщина учится чувствовать мужское желание на уровне инстинкта, это вопрос выживания. Нет, ее прелести их не волновали. Эти мужчины вроде бы не должны оказаться скопцами — оскопления, кажется, практиковала другая секта — но держали себя как скопцы. Их не интересовала ни Саша, ни бабы вообще. Как и женщины, они смирно и сосредоточенно ожидали чего-то крайне для них важного.

Снявши голову, по волосам не плачут. Саша вышла в промерзшие сени и разделась, мгновенно покрывшись мурашками. Оставила вещи на лавке. Маузер положила сверху. Чуть поколебавшись, сняла и часы, подарок Урицкого. Что сказал бы погибший друг, если б увидел, до чего она дошла?

Возвращаться в таком виде к людям было чудовищно неловко, но мерзнуть в сенях — глупо. Саша решительно вошла в избу, закрыла за собой дверь. Матрона жестом указала ей на самый центр комнаты. Конечно же, отсидеться в уголке нечего было надеяться. Саша прошла на отведенное ей место, опустилась на колени, сжалась, скрестила руки на груди. Впервые она пожалела, что коротко острижена — срезанные в Тыринской Слободе волосы легко бы закрыли ее тело до пояса.

Никто, впрочем, на нее не глазел. Без команды, но слаженно сектанты поднялись с лавок, выстроились кругом, взялись на руки и начали хоровод.

Они двигались по часовой стрелке — посолонь, сперва очень медленно, но постепенно ускоряясь. Ни песнопений, ни молитв, ни ритуального речитатива, ни чтения старинных книг — только кружение. Неужели это все, что они тут делают, удивилась Саша. Хоровод, невинная деревенская забава. А разговоров-то было — древняя секта, тайные науки…. Стоило огород городить.

Матрона в хороводе не участвовала, осталась снаружи. Впрочем, и белой рубахи она не носила, на ней была обычная старушечья одежда.

Только теперь Саша заметила два предмета перед собой. Первым был ковш, кажется, тот самый, с которым Матрона пришла к ней в подвал в первую встречу, но теперь в нем была не вода. Саша знала, что там, и ее передернуло. Эту горечь, вкус яда она не сможет забыть никогда. Такое пьют под дулом пистолета или вовсе вливают в людей силой. Отказаться от своей воли по своей воле… звучит как безумие.

Вторым предметом был маленький нож с костяной рукоятью.

Хоровод кружился все быстрее. Люди уже бежали так, что Саша не могла различить отдельных лиц. Как только они сохраняют равновесие? Среди них ведь есть и совсем пожилые. Саша поняла, что это становится попросту опасно. Если хоть один из кружащихся сейчас споткнется, упадут все, и на такой скорости они запросто покалечатся.

Надо, кажется, все же уйти. Вдруг кто прознает, чем комиссар тут занимается? Сраму не оберешься. Можно потерять с таким трудом завоеванный авторитет.

Но на Тамбов наступают колонны бронетехники. Ни от какого оружия нельзя отказываться. В конце концов, она уже здесь.

Саша взяла ковш в обе руки и, преодолевая отвращение, выпила — до дна. Волна горечи захлестнула, выбила воздух из легких. И все сделалось очень просто и легко. Она вспомнила.

Нежные руки Веры, поправляющие ей волосы. Надежное плечо Щербатова, к которому так хотелось прижаться и сделаться слабой. Она ведь всегда хотела стать слабой, но не позволяла себе. Вот дурочка-то!

Саша счастливо засмеялась. Как глупо — она боялась, что снадобье лишит ее свободы. А ведь оно само и есть свобода. Свобода от ответственности, свобода от выбора, свобода от чувства вины. Свобода от необходимости быть субъектом этого паскудного исторического процесса.

Теперь все стало просто. Саша подняла глаза, ожидая приказа. Если ей велят сейчас вонзить нож себе в горло, она сделает это с радостью.

— Назови свое имя.

Всего-то?

— Суламифь.

Это было правдой, так ее назвали при рождении. Имя девушки из виноградника, нежной и слабой, ставшей наложницей великого человека.

— Не то. Еще раз. Назови свое имя.

— Юдифь.

Это тоже было правдой. Имя сестры, вписанное в ее документы по ошибке, приросло к ней ближе, чем данное при рождении. Имя великой женщины, которая смогла околдовать врага своего народа и убить его же оружием. Саша пыталась совершить что-то похожее, но ничего у нее не вышло…

— Не то…

У Саши перехватило дыхание, будто ее ударили. Она старалась как могла, но ее ответы не устраивали того, кто ей приказывал. Это было недопустимо, но как исправить дело, она не знала. Огляделась панически. Кругом был только хоровод, и он не снижал скорости. В нем не разглядеть было отдельных людей — а может, и не было уже никаких отдельных людей. Все происходило в молчании. Пламя свечей слилось в огненное кольцо, белые рубахи соединились с ним.

Больше Саше ничего не приказывали, и это было тяжело, почти невыносимо. Но голова работала ясно, и она попыталась вспомнить, что еще ей говорили сделать. Кровь. Немного крови. Нож. Вот так просто. Осторожно, стараясь не задеть вену, Саша надрезала левое запястье. Кровь пошла не сразу. Тяжелая капля медленно, будто нехотя выступила на коже и упала на земляной пол.

Земля ожила, вздыбилась, закипела. Только под Сашиными коленями она осталась неподвижной, а кругом бушевала, будто море.

Прямо перед Сашей вырос земляной столб. Он непрерывно двигался, колыхался, гнулся, постепенно обретая форму человеческого тела. Голем из чернозема, перемешанного с кровью.

Дело не в снадобье, догадалась Саша. Это хоровод. Люди не могут так долго, так неистово двигаться, оставаясь при этом людьми. Те, в хороводе — уже что-то другое. Они отрекаются от самих себя в этом движении — и воплощают то, во что верят.

Фигура становилась все отчетливее. Это определенно была женщина, коренастая и сильная, безо всякой хрупкости или изящества. Могучие ноги, мощные полные бедра, крепкий торс, широкие плечи, довольно большая и при этом отнюдь не рыхлая грудь. Черты лица выразительные, полные энергии, но грубоватые, словно вытесавший их скульптор торопился. Волосы едва касаются плеч.

Саша в изумлении откинулась назад, глядя на голема снизу вверх. Это тело она видела каждый день — и не видела никогда. Стоящая перед ней женщина была сильной, даже грубоватой, но невероятно свободной и… притягательной. Страх, стыд, чувство вины — для нее всего этого просто не существовало. От первобытной привлекательности этой женщины перехватывало дух. Она состояла из перемешанной с кровью земли, но всякая живая плоть откликалась на ее зов. И ведь это было ее, Сашино, тело, слепок с нее. Но в каком виде! Тихая еврейская девочка, скромная петроградская барышня, суровый армейский комиссар — она никогда не позволяла себе, даже представить у себя не могла такого разворота плеч, осанки, усмешки, взгляда…

Сударыня Мать, Мать Сыра Земля. Начало и конец всякой жизни. Она была здесь прежде христианства, прежде появления человека. Она дарила своим детям хлеб и принимала умерших в себя, превращая их тела в новый хлеб для новых детей. Щедро напоенная горячей кровью, она пробудилась, и на лице ее — ярость.

— Назови свое имя, — прозвучало извне.

Приказ, которого Саша должна слушаться. Но земляная женщина ответила вместо нее:

— Мое имя — Александра.

Это был заготовленный ответ, то, что Саша хотела сказать, пока свои желания еще были. Правда, но не вполне. Ее имя — и не ее.

Но если голем отвечает вместо нее, кто тогда она, для чего? Это были глупые мысли, эгоистичные, лишние. Саша решительно отбросила их и поднялась с колен.

С древними силами не торгуются, не молятся им, не льстят. Им только приносят жертвы.

— Забери все, что во мне есть, — сказала Саша Матери. — Возьми мою силу, мою волю, мою способность любить. Преврати меня в свое оружие.

— Что ты сделаешь для меня, дитя? — ярость на лице земляной женщины на мгновение сменилась ласковым любопытством.

— Я стану защищать тебя, — ответила Саша.

И прежде, чем договорила, поняла — не то! Та, что стоит перед ней, не нуждается ни в чьей защите. Черты глиняного лица поплыли, фигура начала осыпаться. Быстро нужен другой ответ!

Саша вспомнила своего приемного сына, до сих пор лежащего в поле, непогребенного, неоплаканного, и поняла, что должна сказать.

— Я отомщу за твоих детей.

Этот ответ был принят. Женщина обняла Сашу, крепко поцеловала в губы, вошла в нее и растворилась в ней. Две сделались одним. Кровь павших побежала по жилам, плоть соединилась с землей. Человек превратился в голема, порождение гнева, орудие мести, посланника мертвых в мир живых.

Саша огляделась. Хоровод теперь принадлежал ей, он всегда будет ее защищать. Слова бессильны были выразить принятую ею в себя ярость. Она изогнулась и закричала, как не кричала никогда — ни от боли, ни от любви. Крик рождался в человеческом теле, но кричала сама земля, пробужденная пролитой кровью. Земля разверзалась, чтобы поглотить наступающие на нее смертоносные машины, заживо похоронить чужаков, обратить в прах царство несвободы.

Потому что пролитая кровь всегда требует новой.