Орудия войны

Глава 27

Ноябрь 1919 года.

— Нет… — выдохнула Саша. Она привалилась к забору — земля уходила из-под ног, в глазах темнело. — Нет! О таком мы не договаривались! Это мерзко, мы бы на такое никогда не пошли!

— Позвольте вам напомнить, Александра Иосифовна, — скучно сказал Топилин, — заключенное вчера соглашение гласит: за нами остается вся добыча, взятая на Тамбовщине.

— Добыча! — Саша почти кричала. — Черт бы вас побрал! Добыча — это… вещи, скарб! Пусть даже серебро и золото. Дьявольщина, Топилин, добыча — это не… не люди!

А ведь вчера так хорошо все складывалось. Гостей накормили, на ночь разместили в тепле. К полудню прибыл заранее подготовленный транспорт из Семикино, и его едва хватило, чтоб вывезти все, что казаки передали повстанцам по сделке. Боеприпасы, винтовки, новенькие комплекты обмундирования, медикаменты, но главное — орудия! Четыре длинных трехдюймовки и столько же коротких, и снаряды — по сотне на каждую.

Казаки оказались настроены неожиданно миролюбиво — видать, соскучились по родным станицам. Даже на Сашу нападок больше не было. «Осточертел ваш кислый ржаной хлеб. У нас пшеница на Дону, такого там не едят», — рассказывал Саше один из казаков, загружавших телеги повстанцев военным имуществом. «Вы же, мужики, на Дон теперь бар-то не пустите», — добавил другой.

Одновременно казаки грузили свою добычу — награбленные вещи, в основном всякое барахло.

Все так хорошо складывалось. Телеги были загружены еще до темноты. Антонов и Саша обнялись на прощание.

— Справишься тут? — спросил еще раз Антонов.

— Работа — не бей лежачего! — улыбнулась Саша. — Просто побыть с казаками четыре дня. Спрячь получше самогон к моему возвращению, вернусь — что найду, все отправлю в госпиталь, как давеча! Заложницей становиться не хочется, конечно, но что поделать, сделка есть сделка. Нашим передавай от меня коммунистический привет.

И вот только теперь, перед выходом казаков на маршрут, Саша увидела, в чем состояла заключенная ею сделка на самом деле.

Люди. Женщины. Средних лет, молодые и совсем девочки. Лица со следами побоев и слез. Одеты богато, но будто бы с чужого плеча; на некоторых — яркие вульгарные украшения. Их прогнали по улице, как скот, и рассадили по повозкам. Немногие хотя бы озирались по сторонам, и никто не пытался сопротивляться. Они выглядели окаменевшими. Кажется, им уже было все равно, что с ними станется.

Детей с ними не было, а у баб обыкновенно же есть дети. Скорее всего их убили у матерей на глазах либо бросили на произвол судьбы в разоренных деревнях.

— Вы не можете угонять в рабство людей! — кричала Саша. — О таком мы не договаривались!

— Мне было любопытно, Александра Иосифовна, насколько Антонов и вы в действительности понимали суть заключенной вами сделки, — сказал Топилин. — И насчет вас возникли сомнения. Потому вас я и выбрал в заложники, чтоб вы были у меня под контролем и не создали неожиданных осложнений.

— Антонов никогда не согласился бы торговать своими людьми!

— Вы полагаете? А он так убежденно говорил, что люди не важны, важны только орудия… Вот увидите, когда Антонов все узнает, он скажет, что это достойно сожаления, разумеется, но ничего не попишешь. А вы, сдается мне, взволнованы. Не хотелось бы, чтоб вы выкинули какую-нибудь глупость. Пытались связаться с кем-то, отдавали необдуманные приказы… Я обещал довезти вас до границы в целости и сохранности и после отпустить. Свободы в пути я вам не обещал. Вреда вам не причинят, но руки свяжут, и коня вашего поведут в поводу. Ради, как принято говорить при Новом порядке, вашего же блага.

— Ситуация патовая, — сказал Топилин. — У вас больше нет ходов. Предлагаю ничью.

— Согласна, — ответила Саша. Руки, однако, для пожатия не протянула.

В первые часы она одеревенела. Механически выполняла, что ей велели, и ни с кем не разговаривала. Мерзость сделки, частью которой она стала, не укладывалась в ее сознании. Но после она сказала себе, что так заведомо ничего не изменит и никому не поможет, и стала искать способ установить контакт.

Топилин держал заложницу возле себя, и Саша весь день наблюдала за ним. Ей было любопытно, как этот блеклый субтильный человек управляет своим полудиким войском. К казакам он обращался не приказным тоном, а по-свойски: «Братец, подгони-ка обоз, растягивается». Однако панибратства не допускал, держал некоторую дистанцию. Распоряжения отдавал ровным голосом, негромко, но все прислушивались. Отряд, по существу, был ближе к разбойничьей ватаге, чем к армии, и, похоже, деловитость и холодность командира каким-то образом удерживали его на этой грани.

На ночь встали в большом богатом селе, как и предполагалось. Седоусый есаул договорился со старостой, распределив людей по избам. Топилин выдал ему пачку новых рублей для расчетов. Казаки держали себя мирно, как и было договорено. Саша вздохнула с облегчением. Саму ее атаман определил на ночлег рядом с собой; никакого мужского интереса с его стороны Саша не чувствовала, скорее, ему так проще было предотвратить любые конфликты заложницы с его людьми. И действительно, готовясь ко сну, Топилин не обращал на Сашу никакого внимания. Но тут, заметив в его дорожном сундучке складные шахматы, она спросила, играет ли он. Топилин глянул на нее скептически, однако доску разложил и фигуры расставил.

Первую партию Саша проиграла не сразу, пару раз она заставила его задуматься. Вторая получилась довольно напряженной, хотя и ее Топилин в итоге выиграл. Третью партию он уже просил, явно опасаясь, что Саша откажется; сделался чрезвычайно заботлив, угостил ее шоколадом из личных запасов, поинтересовался, не мерзнет ли она и не нужно ли ей чего. По всей видимости, у казачьего атамана давно не было для любимой игры достойных партнеров, а скорее и вовсе никаких.

Третью партию Саше с трудом удалось свести вничью.

— Желаете сыграть еще раз? — спросил Топилин. Впервые за все время Саша увидела, как он улыбается. — Надеюсь, я не злоупотребляю вашим обществом? Время позднее, вы, верно, устали. Давайте я прикажу подать еще чаю.

— Что ж, отчего бы и не сыграть.

Топилин принялся расставлять фигуры. Он играл белыми, Саша — черными.

Атаман остановился в самой богатой избе села. Жарко натопленная печь выложена изразцами, на стенах — цветные лубки и литографии. На покрытой вышитым полотенцем полке — икона в серебряном окладе. Руки Саше Топилин развязал после первой партии — в ней она называла ходы, а фигуры передвигал он сам; предупредил только, что за дверью стоит охрана, и попросил не делать ничего глупого.

После четвертого своего хода Саша сказала:

— Некоторые из похищенных вами женщин совсем молоды, подростки еще. Им бы в школу ходить. Возможно ли отпустить хотя бы младших?

— Вот и почему вы не можете просто играть, — поморщился Топилин. — Понимаю, эта ситуация вас фраппирует. Вы не привыкли, чтоб такие дела вершились открыто. Не вмешивайтесь. Ничего не выйдет. Даже не думайте отобрать у мужчины его добычу. Это все равно что у собаки изо рта кусок мяса вырвать.

— Что ждет этих женщин на Дону? Ваши люди, они хотя бы, ну, женятся на них?

— Вы что, дамских романов начитались? — Топилин нетерпеливо барабанил пальцами по столу. Саша сделала ход, тогда он продолжил говорить. — Браки с пленными случаются редко, а благополучными оказываются еще реже. Разница культур, знаете ли. На Дону казаков уже ждут жены, невесты или матери. Они, разумеется, будут не в восторге от того, что мужчина привел в дом наложницу, но смирятся, так заведено. Ночью она будет греть его постель, а днем — батрачить на женщин его дома. Ваш ход.

Они вошли в миттельшпиль. Топилин играл от обороны, Саша агрессивно захватывала центр доски.

— Ну почему вы делаете это друг с другом? — спросила Саша, двигая ферзя. — Понимаю, классовая солидарность не работает из-за разницы культур… Но вы же одной веры, христиане, православные.

Топилин впервые поднял взгляд от доски и прямо посмотрел на Сашу.

— Когда началась Гражданская война, — сказал он негромко, — пятая часть донских казаков ушла сражаться за белых и примерно столько же — за красных. Они с самого начала знали: чем бы все ни закончилось, им придется истреблять тех, с кем они вместе росли. Полагаете, они будут после такого жалеть чужих? Вот, вы сбили меня с мысли, я забыл, какую комбинацию хотел разыграть… Допустим, так. Ходите.

— Но вы же цивилизованный человек, — сказала Саша. — Как вы можете поощрять подобное варварство?

Она атаковала ферзем сразу слона и пешку.

— Дерзко, — одобрил Топилин, глядя на доску. — Интересно… Я, разумеется, цивилизованный человек, разве я тронул ну вот хотя бы вас, к примеру? Забавно, если б кто-то вроде вас попал в плен, я бы такого человека даже расстреливать не стал. Отдал бы своим людям, чтоб отвели душу. У них, знаете ли, многое к комиссарам накопилось. Но раз уж вы вроде как у меня в гостях, я даже уступлю вам эту кровать, сам буду спать на лавке. Глупо, но так я воспитан. А что до казаков… Социальные катастрофы упрощают общество, восстанавливают архаичные образцы поведения. Вам ли не знать, на какие компромиссы с совестью приходится идти тем, кто хочет в такие времена не бессильно заламывать руки, а оставаться субъектом исторического процесса? Например, стать удачливым атаманом, чьи люди вернутся с богатой добычей. Сейчас большие дела завертятся в Новочеркасске…

— Вы хотите сказать, что субъект исторического процесса не направляет исторический процесс, а просто движется в его русле быстрее прочих? Не меняет поведение масс своими командами, а вовремя командует то, что массы стремятся выполнять?

— Вы и сами это признаете, когда повзрослеете, — в тоне Топилина прорезалось раздражение. — Впрочем, не уверен, что у вас будет время повзрослеть… слишком долго держите ход. Хотя играете, должен признать, недурно, особенно для мертвой женщины.

— Я вспомнила эту игру, — сказала Саша, снова атакуя сразу две белые фигуры. — Когда вершится история, жертвы неизбежны! Но они оправданны, если приносятся во имя прогресса общества, на пути к лучшему будущему. А не для отката в варварство!

— Вы забыли про защиту! Шах. И не надо лицемерить. За нами весь день шли разведчики с биноклями. Вашим командирам превосходно известно, что именно составляет нашу добычу. И знаете, что они сделали? Да ничего. И теперь не сделают. Даже если снимут войска из-под Тамбова, к штурму которого готовились полгода, то уже не успеют нас догнать. Вам пора успокоиться и принять реальность. У нас на пути еще два богатых села, не считая этого. А отнюдь не все мои люди успели взять добычу, женщин в том числе. И они свое наверстают, просто, из уважения к нашей сделке, не на Тамбовщине, а далее по пути. Но многим уже не терпится. Сделка же держится на том, что вы остаетесь с нами и не доставляете особенных хлопот.

— Это вы не думаете о защите! — воскликнула Саша. Она снесла конем белого ферзя и освободила своего короля.

Партия вошла в эндшпиль. Саша начинала играть ради установления контакта, но теперь увлеклась. Осталось пять белых фигур и шесть черных. Соперники, не отрываясь, смотрели на доску. Топилин неуверенно протянул руку к коню.

И тогда в соседнем доме закричала женщина. Саша вскочила на ноги.

— Баба не местная, не из этого села, — пояснил Топилин, передвигая фигуру. — Из тех, что мы привели, там их держат. Да сядьте вы!

Женщина кричала истошно, на одной ноте. Крик человека, которому неоткуда ждать помощи, и он знает об этом.

— А впрочем, если желаете вмешаться — пожалуйста, — передумал Топилин. — Из этого дома вас выпустят. Побудьте героем, раз вам так хочется. Нападите на моих людей. Им вы ничего сделать не сможете, зато явственно дадите знак, что сделка расторгнута и они могут здесь ни в чем себе не отказывать.

Тогда Саша со всей силы ударила по доске, сметая фигуры. Край доски рассек ребро ладони, кровь хлынула на черные и белые клетки.

— Очень глупо, — сказал Топилин. — Вы ведь уже почти выиграли эту партию.