Орудия войны

Глава 31

31 января 1919 года — 1 января 1920 года.

— Храм Христа Спасителя — олицетворение величия, — сказал Реньо, глядя в окно на залитое светом газовых фонарей здание. — Можно сказать, квинтэссенция самой идеи величия.

— Вы полагаете? — рассеянно спросил Щербатов. — А многие критикуют это строение за приземленность и некоторую вульгарность.

— О, уверяю вас, великие творения всегда порождают отторжение и ненависть в людях низменных, — горячо ответил Реньо. — Так же ругали и базилику Сакре-Кер, и Эйфелеву башню в моем родном Париже. Некоторым судить бы… как это говорится… только о сапогах?

— Не выше сапога, — машинально подсказал Щербатов. — Боюсь показаться невежливым, комиссар Реньо, но вы пришли сюда обсудить архитектуру?

— О, я должен был сам понять, что не стоит тратить время занятого человека на пустые светские беседы, — Реньо всплеснул руками. — На самом деле я взял на себя смелость нанести вам визит, чтоб лично выразить благодарность за донбасский уголь. Проект концессионного предприятия неделями впустую пересылался из одного ведомства в другое, словно никто не желал принимать ответственность за это решение. Но стоило на нем появиться визе ОГП, вопрос разрешился на следующий же день!

— Вам прекрасно известно, почему это произошло, — Щербатов старался говорить ровно.

— Я хотел бы, чтоб вы смотрели на это как на добрососедскую помощь. Нет бедствия страшнее, чем гражданская война…

Вот хотя бы от лицемерия ты мог бы меня избавить, подумал Щербатов. Он, разумеется, прекрасно знал, что концерн «Улисс» поставлял и взрывчатку в Иваново-Вознесенск, и боеприпасы кронштадтским матросам, а Тамбов, кажется, вообще снабжал по полной армейской номенклатуре. Поддерживая контролируемый хаос в России, европейские державы вынуждали правительство закупать вооружение и технику для подавления восстаний. Да они почти не скрывались, концерн и назван-то был именем хитроумного Одиссея, подарившего коня со смертоносной начинкой простодушным троянцам. Словами не передать, как Щербатову хотелось пристрелить Реньо прямо здесь — и черт бы с ним, с дубовым паркетом — а всех служащих «Улисса», до последнего курьера, допросить по красному протоколу.

Загвоздка здесь в том, что на месте отрубленной головы этой гидры немедленно выросли бы три новых. «Улисс» по крайней мере на виду. Ясно как день, что западные державы найдут множество способов запустить свои щупальца в природные богатства страны, ослабленной смутой. Если же выжечь каленым железом все торговые и дипломатические представительства европейских стран, отказаться от долгов Империи и закрыть страну, та военная техника, которая сейчас поставляется Новому порядку для борьбы с восстаниями, может прибыть сюда и в ином качестве. А у России пока нет промышленной базы, чтоб вести войну со всем цивилизованным миром.

Проблема не в оружии, поставляемом внешним врагом, а в множестве внутренних врагов, готовых это оружие применять. Одних только большевиков в стране по-прежнему сотни тысяч, и обезглавить их партию оказалось недостаточно. Новые концентрационные лагеря для лиц, заподозренных в революционной деятельности, строились десятками, но и этого не хватало.

Новый порядок опирался на лучших людей страны: честных, работящих, предприимчивых, самоотверженных, культурных, мыслящих на европейский манер. Но их слишком мало, а темной бурлящей массы, развращенной революцией — слишком много. Для того, чтоб водворить каждого на отведенное ему место, требуются годы кропотливого труда. А прямо сейчас — бронетехника, артиллерия, авиация, отравляющие газы; и главное — решимость применять крайние меры.

— Списки вооружения и военной техники, готовой к отправке, я выслал по официальным каналам, — продолжал Реньо. — Если возникнет хоть малейшая задержка или неточность, прошу вас, обращайтесь лично ко мне. В любое время дня и ночи.

— Премного благодарен, — процедил Щербатов сквозь зубы.

— Не стоит благодарности. Как это говорится… ложка нужна в обед?

— Зачем вы делаете вид, будто не знаете русских пословиц? — взорвался Щербатов. — Вам же превосходно известно, как это говорится.

— О, вы разгадали мою небольшую хитрость, — улыбнулся Реньо. — Я просто даю собеседникам возможность мне помочь. Это ведь имеет огромное значение, чтоб люди помогали друг другу. Я хотел бы, чтоб вы помнили: великие европейские державы стремятся прежде всего помочь России преодолеть кризис. Понимаю, вы можете быть не вполне довольны характером этой помощи. Но подумайте вот о чем: внутри страны вы стремитесь к тому, чтоб каждый человек занимал отведенное ему место — ради его же блага. Не так ли и всякая страна на карте мира должна занимать место, отведенное ей? Однако не буду больше отнимать ваше драгоценное время. Позвольте откланяться.

Щербатов не любил диктовать. Документы он всегда писал своей рукой. Сегодня, в последнюю ночь девятнадцатого года, он должен был выпустить приказ, который станет началом конца Тамбовского восстания. Оттягивать это дальше было нельзя. Взятие повстанцами Тамбова стало последней каплей. По существу, именно оно стоило России донбасского угля. Эту цену долго будут платить все, но мятежники заплатят первыми.

Прежде чем начать составление приказа, Щербатов решил просмотреть корреспонденцию. Секретариат ОГП работал безукоризненно, и на его стол попадали только важные донесения и письма.

Переговоры с Новочеркасском не дают результатов. Атаманы вроде бы не раздувают открытого конфликта, но и от идеи автономии не отступаются. Похоже, тянут время — ожидают, пока на Дону соберутся казачьи войска с разных концов страны.

Восставшие из Тамбова распространяют по всей стране прокламации… естественно, у них же наконец появились типографии. Щербатов взял в руки лист скверной бумаги:

С последним тезисом Щербатов мысленно согласился. Им придется погибнуть, чтоб победила Россия, иначе уже не разойтись.

Следующий документ тоже был неприятен, хотя и в ином роде. Генерал Вайс-Виклунд прислал уже третий рапорт с просьбой о направлении его на Тамбовскую операцию. В октябре генерал похоронил жену — Щербатов тогда не смог приехать в Рязань на похороны лично, но послал телеграмму с соболезнованиями. С тех пор Вайс-Виклунд стал писать эти рапорты. Их под разными предлогами откладывали в долгий ящик. Генерала многие ценили и уважали, Щербатов сам учился у него в Академии Генштаба. Но за его стремлением воевать в Тамбове стояли слишком уж откровенно личные мотивы. Кто-то из его семьи ушел в краскомы… сын? Хуже — дочь. И отказывать пожилому генералу было неловко, но и идти навстречу в такой просьбе нельзя… Восстание надо жестко давить, а справится ли с такой задачей человек, чья главная цель — спасти свое единственное дитя? Щербатов оставил рапорт без резолюции. Не самый срочный вопрос.

Надо бы все же жениться на Софи, подумал Щербатов. Они не виделись уже почти две недели — ее дети приехали домой на рождественские каникулы. За это время Щербатов понял, что привязался к Софи сильнее, чем полагал. Если он все еще чувствовал себя живым, то только благодаря ей. А что детей у них не будет, то, может, это и к лучшему. Кажется, дети приносят родителям одни лишь беды…

Щербатов собрался уже перейти к приказу, когда приметил одинокий конверт в обыкновенно пустой корзине для личной корреспонденции. С сестрой он жил в одном доме, а других родных у него не было. Личные письма приходили изредка от людей, которых он едва мог припомнить; они просили протекций, разного рода помощи, иногда — защиты от ОГП. Щербатов им не отвечал. Взял конверт в руки, чтоб глянуть на адресата и сразу, скорее всего, выкинуть письмо в мусорную корзину.

На конверте — летящий почерк Софи. Марка с изображением базилики Сакре-Кер. Парижский штемпель.

Щербатов, как обычно, вскрыл конверт ножом для разрезания бумаг. Рука чуть дрогнула, нож прорезал штемпель и чуть зацепил само письмо.

Щербатов перечел письмо несколько раз. Начал писать ответ:

Разорвал черновик и бросил обрывки в корзину.

Ни к чему.

Пора было переходить к делу. Щербатов взял чистый лист. Стал писать быстро и четко, без помарок.

Подпись, дата. Щербатов глянул на часы: стрелки сошлись в верхнем положении. Можно с чистой совестью указывать 1 января 1920 года.

И последнее на начало нового года дело. Материалы по нему были отобраны в багровую папку. Сверху — фотография, сделанная точно так, как Щербатов распорядился. Свет выставлен правильно, дети смотрят в объектив, их лица видны отчетливо. Белобрысый мальчик обнимает брата и сестру за плечи, пытаясь защитить. Младший сын — вылитый Князев, в по-детски округлом лице уже проступает волчья порода. Девочка смотрит мрачно и яростно; уже видно, что черты лица слишком резкие, красавицей она никогда не будет. Дети стоят на фоне стены, где явственно видна эмблема ОГП — крест на фоне щита. Эмблема была учреждена после недавней реорганизации МВД. Пояснять, где и когда сделана фотография, не требуется.

Личные дела троих зачинщиков тамбовского мятежа хранились теперь в той же багровой папке. Щербатов взял чистый лист бумаги, чтоб написать текст обращения. Это не обязательно было делать самому, сотрудники справились бы. Но он считал правильным взять эту работу на себя.

Текст под фотографией должен быть простой и предельно ясный.

Этого довольно, прочее было бы лишним. Имена заложников Щербатов писать не стал. Князев и так прекрасно помнит их, а остальным нет дела. Что Князев свою жизнь отдаст за детей, сомнений не было; однако предлагалось ему другое. Федору придется решать, станет он выбирать, кому из его детей остаться в живых, или сдаст подельников — лучше живыми, но можно и мертвыми.

И что бы он ни решил, недоверие и раскол среди вождей восстания гарантированы.

Щербатов вызвал секретаря, отдал бумаги в производство. Аппарат ОГП работал быстро и слаженно, как стальной механизм. Воззвания сейчас же уйдут в печать и через три-четыре дня разойдутся по всей Тамбовщине.

Щербатов подошел к окну. Пока он работал, ударил мороз, это ощущалось даже через двойное стекло. Поднялась вьюга. Вихри колючего сухого снега приглушили белый свет газовых фонарей. Собор, построенный во имя того, кто принял на себя грехи мира, погружался во мрак.