Оскомина

VIII

Вижу, что уже довольно давно в моей повести не появлялись кулинарные рецепты. Но если хочешь развивать сюжет, вставлять рецепты не так-то просто. Конечно, сюжет этой повести не слишком сложный, и все же эта книга куда более сюжетная, чем прежние мои сочинения: там фабула перескакивала от одного персонажа к другому, а здесь как-никак есть сюжетная линия, с началом и концом. Вот чем, в частности, отличается эта повесть от моей жизни: я точно знаю, с чего она началась и чем завершится. Когда рухнул мой первый брак, я начала кое-что записывать, к примеру, про хомячков и про стычку из-за журнального столика; однако никак не могла решить, стал ли распад нашего с Чарли брака началом или концом сюжета. История же, которую я рассказываю здесь, началась в тот день, когда до меня дошло, что у Марка роман с Телмой, и ровно шесть недель спустя наступила развязка. У этой истории счастливый конец — но только потому, что я вообще за счастливые концы; я вовсе не против счастливых начал, но все начала и так счастливые. А что же посредине, спросите вы. Посредине все очень непросто. Возможно, тут-то и кроются главные трудности современной жизни.

И вот что еще нужно сказать моим читателям: именно потому, что я рассказываю историю моей жизни, в этой книге гораздо меньше рецептов, чем в других моих книгах; и если вы ее купили в надежде найти в каждой главе кучу кулинарных советов — не взыщите.

Итак, я остановилась на том, что приняла решение вернуться в Вашингтон, и тут уж хочешь не хочешь, а надо рассказать, наконец, про Сигелов; но, раз речь зашла о Сигелах, без рецепта лапши по-деревенски не обойтись. Несколько лет назад мы вчетвером отправились в Италию, и нам с Джули Сигел удалось выцыганить рецепт этого блюда у хозяина одного римского, ресторана. После поездки мы еще очень долго приправляли все подряд соусом песто: в Италию мы съездили в 1977 году, и песто был тогда приправой номер один. Артур Сигел однажды заметил: «Песто — это киш[55] семидесятых». Артур — мастак на точные характеристики; после его афоризма нам почему-то расхотелось приправлять еду песто. И всякий раз, услышав от Артура новый афоризм, Марк мчался разворачивать его в очередную колонку. Артур частенько негодовал на журналистов, бессовестно ворующих его словесные перлы, но на самом деле ему это льстило. Он был постоянным героем Марковых колонок; на юридическом факультете Джорджтаунского университета, где Артур преподавал уголовное право, он славился язвительным остроумием, хотя, в сущности, просто коротал там время, ожидая, когда клан Кеннеди вернется во власть.

Но вернемся к лапше по-деревенски. Это горячая лапша, приправленная холодным соусом из помидоров и базилика; блюдо получается легкое и изысканное, все равно как салат. Готовить его надо летом, когда много помидоров прямо с грядки.

Артур и Джули, Марк и Рейчел. Сигелы и Фелдманы. Мы были не просто близкими друзьями, мы, точно влюбленные, назначали друг другу встречи, причем регулярно. С супружескими парами такое часто бывает. Каждый субботний и каждый воскресный вечер мы проводили вместе, а уж о Новом годе и говорить нечего — его мы всегда отмечали сообща. Мы были почти неразлучны. Ездили вместе в Италию, в Ирландию, вместе отправились в Уильямсберг[56], в Монреаль, на Сен-Мартен[57]. Марк вел машину, а я была за штурмана, Джули регулярно предлагала свернуть куда не надо, Артур сразу засыпал. Ну а когда мы добирались до цели, Марку хотелось заморить червячка, мне — заглянуть на рынок, Джули — пойти в музей, а Артуру — по большому. Чего только не случалось: и шина спускала, и бензин в баке кончался, в сущности, мы постоянно были в дороге, ехали себе весело и ехали, а куда — не столь уж и важно. Двое из нас предпочитали красное мясо, двое других — белое, стало быть, одной курицы как раз хватало на всех.

Мне кажется, я всерьез верила, что если я не сумею спасти наш брак, то уж Сигелы его спасут наверняка. И, узнав про интрижку Марка, я тут же позвонила им из Нью-Йорка. Они были потрясены. Изумлены. По тону было ясно: они удручены. Какое облегчение: а что, если бы они знали? Что, если бы они знали, но мне не сказали?! А что, если бы знали и сказали?

— С Телмой Райс? — переспрашивает Джули. — Богтымой!

— Джули, что же мне делать? — спрашиваю я.

— Артур, возьми трубку, — говорит Джули. — Это Рейчел.

— Алло?

Это Артур.

— Извини, что звоню так поздно, — бормочу я.

— Ничего, ничего, — говорит Артур. — Очевидно, ты наконец выяснила, с кем у Телмы Райс роман, и хочешь сообщить нам. Очень тебе признателен, хоть сейчас и час ночи.

— С Марком… — бормочу я.

— С Марком что-то неладно? — спрашивает Артур. — Господи боже, Рейчел, что с ним?

— Артур, — вклинивается в разговор Джули. — У Телмы Райс роман с Марком.

— Он говорит, что любит ее, — добавляю я.

— Он сам тебе сказал? — уточняет Артур.

— Да.

— С чего это он вдруг признался? — спрашивает Артур.

— Мне случайно попалась книга с ее дарственной надписью, и когда я спросила в лоб, что это значит, он сказал, что влюбился в Телму.

— Уточни, что именно он сказал: он ее любит или он с ней спит? — просит Артур.

— Сказал, что любит, но не спит с ней.

— Ты сейчас где? — спрашивает Джули.

— В Нью-Йорке, — отвечаю. — В отцовской квартире.

— А Сэм где? — спрашивает Джули.

— Здесь, со мной, — говорю я.

— Он знает, что произошло? — спрашивает Артур.

— Вряд ли. Я реву уже восемь часов подряд, а он даже не заметил.

— Это мне знакомо, — говорит Джули. — Когда Александре было два года, я ревела восемь месяцев, а она так ничего и не заметила.

— Марк знает, где ты? — спрашивает Артур.

— Понятия не имею, — говорю я.

— Вот болван! — бросает Артур. — Совсем спятил.

— Я ему то же самое сказала, — вставляю я. — Но он все отрицал.

— Ясное дело, отрицал, — говорит Артур. — Это же вернейший признак безумия: безумцы всегда уверены, что они здоровы. Только люди в здравом уме сплошь и рядом называют себя сумасшедшими.

— А ты знал все, да, Артур? — спрашивает Джули.

— Конечно, нет, — говорит Артур. — По-твоему, я все знал, а тебе — ни гу-гу? Быть такого не может.

— Я сказала ему, чтобы он прекратил с ней встречаться, — признаюсь я.

— А он что? — спрашивает Артур.

— Сказал, что не прекратит. А еще сказал, что я все равно должна остаться с ним и родить ребенка. Говорит: «Я люблю Телму Райс. Конечно, я и к тебе не остыл, у нас будет еще один ребенок, так что давай просто жить дальше, как жили».

— Черт-те что, — буркает Джули.

— Вот что, Рейчел, ты лучше не возникай. Я с ним потолкую, — говорит Артур.

Артур с Джули поедут к Марку и прочистят ему мозги, подумала я, повесив трубку. Оба вызверятся на него, и он сгорит со стыда. А они по старой дружбе его укоротят — не мытьем так катаньем. Этот сценарий несколько отличался от той романтической картинки, которая уже сложилась у меня в голове: я предпочла бы, чтобы ослепительное видение нашего общего будущего возникло у Марка само собой, но что есть, то есть. Возможно, Марк уже готов отказаться от меня и моей заправки, но отказаться от нашей четверки — ни за что. А Телма в эту картину не впишется никогда. Во-первых, она чересчур долговязая. Все мы — Артур, Джули, Марк и я — примерно одного роста; потому-то, в частности, нам так хорошо путешествовать вместе. Трудно шагать в ногу с теми, кто выше вас, потому что у них шире шаг, и вы чувствуете себя точно щенок, который вынужден семенить за хозяином, чтобы не отстать. Во-вторых, Телма Райс к еде равнодушна — недаром ее пудинги вязнут на зубах; а для нас четверых еда — это святое. Случалось, мы ехали за тридевять земель только на поиски самого сочного творожного торта в мире, или крупнейших в мире фисташек, или початков самой сахарной в мире кукурузы. Мы часами вслепую сравнивали на вкус кошерные сосиски от разных производителей и сорта мороженого с шоколадной крошкой. Однажды, погостив в родном Форт-Уэрте, Джули вернулась в Вашингтон с ребрышками из ресторана «Барбекю у Анджело», а я перед вылетом из Нью-Йорка прихватила с собой копченую масляную рыбу, купленную в «Расс и дочери»[58]. Как-то в Новом Орлеане мы всей компанией отправились поужинать в «Моску» и отведали там и маринованных крабов, и запеченных устриц, и жареных креветок, и спагетти по-бордоски, и курицу под чесночным соусом, и колбасу с картошкой, на обратном пути заскочили в «Акме», и каждый управился с дюжиной устриц, а на причале — с пончиками в сахарной пудре и кофе с цикорием. После чего Артур предложил:

— А давайте заглянем к «У Элен» — полакомимся шарлоткой.

Так мы и сделали, каждый съел по две порции. Когда мы уходили, хозяин ресторана дал нам рецепт шарлотки, я его здесь тоже приведу, потому что лучшей шарлотки я не едала. Вкусом она напоминает карамелизованную кашу из кукурузной муки.

Как правило, Артур жизнью доволен. Однажды мы играли в «Отвечай честно», и вопрос был такой: «О чем ты сожалеешь?» Подумав, он сказал: «В придачу к шарлотке надо было заказать „У Элен“ еще и лук, жаренный кольцами». В другой раз вопрос был такой: «Какое имя вы бы хотели, чтобы вам дали родители?» Я сказала, что предпочла бы зваться Вероникой: имя шикарное, чего про меня не скажешь. Джули предпочла бы зваться Антеей, потому что в этом имени есть некая тонкость, а саму Джули тоненькой не назовешь. Марк хотел бы, чтобы его назвали Сашей: в этом имени есть удаль, которой ему не хватает. Артур думал-думал и в конце концов объявил, что, на его взгляд, имя Артур ему очень подходит. Так оно и есть. Артур коренастый, но крепкий — как и положено человеку с именем Артур; у него рыжие, закрученные кверху усы, и они отчасти компенсируют почти полное отсутствие волос на голове. Голый череп ничуть не смущает Артура — вот какой он здравомыслящий человек.

Оба, и Артур, и Марк, росли в Бруклине. Оба поступили в Колумбийский университет, но потом Марк пошел на факультет журналистики, а Артур — на юридический факультет Йельского университета. В конце концов оба оказались в Вашингтоне. Когда Артур познакомился с Джули, она работала на Капитолийском холме, консультантом по вопросам законодательства. При светлых кудряшках, больших-пребольших глазах навыкате и крупных жемчужно-белых зубах, она была точь-в-точь красотка с рекламы кока-колы; время от времени Артур поглядывает на Джули, словно не может поверить, что она и впрямь его жена. Джули это очень озадачивает: она считает себя заурядной техасской толстушкой, которой удалось подцепить отличного еврейского мужа — по ее мнению, исключительно потому, что евреи мечтают о шиксах[59].

После свадьбы Сигелы поселились в трехкомнатной квартире на Коннектикут-авеню, и Марк водил своих девиц к ним по воскресеньям завтракать. Однажды в их жизни появилась первая еврейская Кимберли. Потом были и другие подружки. Наконец настал мой черед, и у нас неожиданно образовалась четверка. По воскресеньям мы часами вместе бездельничали: над чашками кофе клубился парок, по всей гостиной валялись газеты, сквозь подобранные в тон жалюзи пробивалось солнце, в его лучах плясали пылинки. У Вашингтона есть один недостаток, говорил Артур: здесь нет приличной кулинарии. У Джули тоже были претензии к Вашингтону: после полуночи по телевизору не крутят кино «для взрослых». Я считала, что Вашингтон чересчур гойский город, это его основной изъян. А для Марка главная беда Вашингтона заключалась в том, что слишком много людей здесь тратят слишком много времени, пытаясь выяснить, в чем главная беда Вашингтона. Мы спорили снова и снова, причем с неизменным азартом, будто прежде не слышали аргументов друг друга. Потом сообща обсуждали наши предпочтения: хотим ли мы, чтобы нас хоронили в гробу или кремировали? И наконец, переходили к насущным проблемам: стоит ли Сигелам красить гостиную в персиковый цвет? А менять фанеровку обеденного стола? Надо ли им купить видеомагнитофон? А заново обить диван?

— Не пойму, чем прежняя обивка была плоха, — замечает Артур, когда диван уже обили заново.

— Ничем не плоха, — отзывается Джули.

— Так, а это что за цвет? — спрашивает Артур.

— Серовато-коричневый, — говорит Джули.

Артур качает головой:

— Никогда не разбирался в цветах. А все оттого, что в детстве у меня был скудный набор цветных карандашей, в один рядок, а не в два. Будь он больше, я бы отличал серо-коричневый от вишневого и от цвета сурового полотна. А сейчас я могу различить только жженую сиену. И что толку? Ни разу никто при мне не сказал: это вещь цвета жженой сиены. Ни разу не слышал: «Держись за той машиной цвета жженой сиены».

— Пожалуй, из этого выйдет неплохая колонка, — бормочет Марк.

— Черт бы тебя побрал, Фелдман! — возмущается Артур.

— Хочешь сам — валяй, — говорит Марк.

— Как прикажешь понимать твою фразу: «Хочешь сам — валяй»? — возмущается Артур. — Тема-то и так моя. Вот я вправе сказать «хочешь сам — валяй». Но не ты.

— И что ты из этой темы сделаешь? Разберешь ее в статье для «Вопросов юриспруденции» Йельского университета?

— Артуру и не надо ничего из нее делать, — вмешиваюсь я. — Он просто пополнит ею свой застольный репертуар.

— Спасибо, Рейчел, — говорит Артур и переводит глаза на Марка: — Смотри, не вздумай с ней разбежаться, понял? Дай мне слово.

— Господи помилуй! — возмущается Марк. — Можно подумать, это твоя девушка.

— Да, мы оба гуляем с вами обоими, — говорит Артур.

— Помнится, вольным холостяком я вам тоже был по нраву, — замечает Марк.

— Верно, а все-таки парочкой вы куда милее, — говорит Артур и шутливо дает ему тумака. — С холостяком ведь никогда не знаешь, чем дело кончится. Я, честно говоря, хотел бы, чтобы вы поженились.

— Господи, Артур, я тебя умоляю!.. — восклицает Джули.

— Что поделать, нравится мне женатая жизнь, — объясняет Артур. — Вот и хочу, чтобы все, кто мне по сердцу, тоже поженились. Такой уж я человек. Добрый. Щедрый. Обаятельный. Душа нараспашку.

— Ага, сам попал в силки и теперь всех норовишь туда заманить, — говорит Марк.

— Так мне эти силки очень нравятся, — отзывается Артур. — Не жизнь, а малина: что у нас сегодня на ужин? какой фильм посмотрим и где мои носки?

— И где они, твои носки? — подхватывает Марк. — А мои где? Где все мои пропавшие носки?

— На небесах, — говорит Артур. — Ты умираешь, отлетаешь в райские кущи, там тебе приносят объемистый ящик, а в нем твои потерянные носки, там же твои шарфы и перчатки, и отныне ты веки вечные будешь сидеть и разбирать свое добро.

— По-моему, из этого выйдет неплохая колонка, — бормочет Марк.

— Черт бы тебя побрал, Фелдман, — бурчит Артур.

Мы с Марком поженились. Вы бы видели Артура на нашей свадьбе. Он стоял, лихо вскинув голову, и непрестанно подмигивал судье: добился-таки своего. Уломал Марка. Демонстрируя лучшему другу радости семейной жизни, убедил его расстаться с холостяцким бытьем. В конце церемонии Артур выхватил из кармана бокал и поставил на пол; Марк, как положено, растоптал его, и осколки засыпали восточный ковер судьи; Артур оглушительно гикнул и пустился выплясывать «казачок». Спустя три месяца я шла по Коннектикут-авеню и на Дюпон-серкл свернула в парк; на скамейке Артур и неопознанная особа женского пола сжимали друг друга в страстных объятиях.

— Сегодня днем видела Артура, — сообщаю я, вернувшись домой. — Целовался с… — я неопределенно машу рукой и качаю головой.

— С женщиной, — заключает Марк.

— И давно ты про это знаешь? — интересуюсь я.

— Ничего я не знаю, — отвечает Марк. — Просто закончил за тебя фразу. Артур же целует либо женщину, либо бейгл. Я просто высказал предположение. И кто же она? — спрашивает он, глядя на меня.

— Понятия не имею.

— Какая из себя?

— Худенькая. Миловидная. Большие сиськи. Твой любимый страшный сон.

Мы переглядываемся.

— Нам надо что-то предпринять? — спрашиваю я.

— Он мой друг, — говорит Марк. — И мы не суем нос не в свое дело.

— Очень даже суем, — возражаю я, — причем постоянно. Как и положено настоящим друзьям.

— Это ты к чему?

— Сама не знаю, — говорю я.

— Может, это просто увлечение, — говорит Марк. — Ему вот-вот стукнет сорок, он, небось, чувствует, что время уходит, а в его жизни ничего не меняется…

— Угу, чисто возрастное, — бурчу я.

— Ага, — соглашается Марк.

— Чтоб его… — в сердцах бросаю я.

— Слушай, насчет той книжки: мне она тоже не понравилась, — признается Марк.

— Знаю, — говорю я. — У меня такое чувство, что меня предали. Про Джули и говорить нечего, но он же и нас обманул, понимаешь, о чем я?

— Понимаю, — отвечает Марк.

— Ты у нас, известное дело, ума палата, всегда понимаешь, о чем я говорю, даже если я сама ни черта не понимаю, — не выдерживаю я.

— Вообще-то я тоже не понимаю, — признается Марк. — А говорю «понимаю» только по привычке.

— Может, у них ничего серьезного, — предполагаю я.

— Может, просто разок переспали, — подхватывает Марк.

— Ага, — соглашаюсь я.

— Ага, а я — прима-балерина, — бросает Марк.

Спустя два дня вечером — звонок в дверь; открываем: Артур. И с порога объявляет, что влюбился.

— В стюардессу? — спрашивает Марк.

— В бортпроводницу, — уточняет Артур.

— Видать, это у тебя всерьез, — замечает Марк.

— Еще как, — подтверждает Артур.

— Это кризис среднего возраста или?.. — интересуется Марк.

— Не надо подходить к моей жизни с мерками дешевой философии, пусть даже она сильно упрощает тебе задачу, — говорит Артур. — Двадцать лет ты на моих глазах с кем только не путался, водил за нос то одну, то другую. Я тебя хоть раз осудил? Поджимал губы? Укорял? Хоть раз было такое?

— Укорял? — переспросил Марк. — Чего не было, того не было, но только потому, что у тебя слюнки от зависти текли. Слушай. Ты женат. Уже восемь лет как женат. У вас растет ребенок. Такими вещами ради перепиха не бросаются.

— Ага, сейчас, похоже, ты мне станешь рассказывать, что через восемь лет у вас с Рейчел в постели все будет как раньше, — говорит Артур.

— Нет, но все равно будет хорошо.

— Просто уже не так часто, как раньше. Не пару раз в неделю, а пару раз в год.

— Через восемь лет мне будет почти пятьдесят, — напоминает Марк.

— Знаешь, когда у тебя пропадет охота трахнуть новую бабу? — спрашивает Артур. — Когда откинешь копыта — вот когда. Предела тут нет. Охота не исчезает. Все силы уходят на то, чтобы ее подавить. Уговариваешь себя: не надо, не связывайся, ведь главное — то, что ты имеешь, а в один прекрасный день рядом возникает некая особа, и — все, тебе снова четырнадцать лет, и у тебя одна мечта: свернуть на автостоянку перед эстрадой, где крутят фильмы, и затрахать ее на заднем сиденье до потери сознания. Но ты же не из тех, кто позволяет себе такое, ты держишь себя в узде; и пилишь домой, к жене, а она ложится в постель в носках.

— Опять носки, — бурчит Марк.

И так далее, слово за слово, хотя время было не раннее. Два часа ночи. Три. Мы сидели на кухне, в окно бил яркий свет уличных фонарей — одна из мер борьбы с преступностью; я слушала Марка: брак строится на доверии, говорил он. Подорвешь доверие — останешься с носом. Я млела от самодовольства. Мой муж обращен — стал правоверным. Мой муж — лучший муж на свете. Сходите вместе к консультанту по вопросам семьи и брака, говорил он. Сделайте хоть что-нибудь.

Сигелы так и поступили. Отправились на прием к очень милому консультанту по имени Гвендолин. Три месяца спустя Гвендолин бросила мужа, а вот Сигелы выдюжили — остались вместе. И наша четверка зажила прежней жизнью. Мы съездили в Огайо ради пирога «шу-флай»[60] и в Виргинию — ради тамошнего окорока. Стали обсуждать семейные трудности наших общих знакомых, и при этом Джули уже не делала обиженной мины, и Артур не сидел с виноватым видом. Прошлым летом они приехали к нам в Западную Виргинию погостить, и мы с Джули целую неделю старались довести торт с персиками до совершенства. Сначала испекли обычный торт с персиками, потом его же, но в глубокой сковороде, потом сделали торт с персиками и голубикой, и вот вам рецепт лучшего торта с персиками:

Я все вспоминаю ту совершенно изумительную неделю, которую мы всей компанией провели в Западной Виргинии — плавали в реке, жарили на решетке ребрышки в саду, пили коктейли «Беллини»[61] и дешевое шампанское. Валялись на лужайке под лесным буком, и пробивавшиеся сквозь его крону солнечные лучи зайчиками плясали по траве; Александра запускала воздушного змея, Сэм неистово хлопал в ладоши, и носился за ней, визжа от восторга. «Вам не жарко? — спрашивали мы детей. — Если сразу окунуться, вода совсем даже не холодная». Мы старательно мазали им руки солнцезащитным кремом и разливали по стаканам очередной кувшин с коктейлем. Почему бы и нет. Мы же взрослые. Артур поднял стакан:

— Я люблю вас. Я люблю нас.

Зазвенел телефон. Марк ринулся в дом и вскоре позвал меня. Мы с Марком приникли к трубке: звонили из больницы, женский голос сообщил, что получены результаты амниоцентеза[62]. Ребенок нормальный. Мальчик. Мы вернулись к Сигелам и выпили за здоровье нашего малыша.

— У тебя будет братик, — сообщили мы Сэму. Он захныкал.

— Его зовут Натаниел, — говорю я. — Ну-ка, скажи: Натаниел. Можешь?

— Нет, — отвечает Сэм. — Животик болит.

Марк взял его за ручку и повел к реке. Там им попалась лягушка. Сэм сдвинул ладошки лодочкой, поднял ее и захихикал. Помнится, я смотрела и думала: как же мне повезло, как нам повезло, и Сэму, и Натаниелу тоже. Что же не так в той чудесной картинке?