Остров без тайн

Как поссорились Петя с Ваней

Собственно, ссора началась ещё днём. Петя увидел в кустах горихвостку и, сунув компас в карман, бросился в кусты.

Промолчи Ваня, Петя бы, наверное, вернулся скоро. Но Ваня заворчал:

— Слушай, нам с тобой не за птицами бегать поручили, а снимать план острова.

Петя огрызнулся:

— Это вы с Данко сами себе поручили, а я не поручал. Я бы на Медвежьем только птицами и занимался.

— Затвердил: «Медвежий» да «Медвежий»! Постановили: Скалистый — значит, Скалистый.

— Ну и занимайтесь своим Скалистым! — Петя засвистал, потом начал подкрадываться к перелетавшей с ветки на ветку горихвостке.

Прошло, наверное, полчаса, а то и больше, прежде чем он вернулся к Ване, и они вновь принялись за промеры. Петя попытался разговаривать, как будто ничего особенного не произошло. Ваня возмущённо сопел, но молчал. Он молчал упорно, долго и вдруг за обедом, сидя уже в кругу звена, сказал:

— Нет, Петя, видно, ты неисправимый. И, значит, не уважаешь товарищей. Я тебе это прямо при них говорю… Сегодня целый час за пичужкой гонялся, — пояснил Ваня и снова к Пете:

— Ты не думай, что я такой мелочный — из-за пичуги. Дело не в пичуге, дело в принципе.

Петя вскипел:

— Ну и наплевать на твой принцип! И если ты так говоришь, никакой ты мне не друг. Вот и всё!

Ваня отвернулся и промолчал. Саша сказал угрюмо:

— Ты, Петька, дурочку не валяй. Задаваться начинаешь.

Петя вызывающе бросил:

— Ну и что же!

И тут разразилась буря:

— Как это «ну и что же!»?

— Мы тебя в два счёта одёрнем! Ясненько?

— Надо — так и на совет отряда вытащим.

— Нашёлся какой батько Махно! Анархист!

— Стоп! — крикнул Данко. И в наступившей тишине сказал, глядя в чуть растерянные глаза Пети. — Вот что, Пётр. — Это у Данко получилось совсем, как у Бориса. — Вот что. Если ты, верно, позабыл о пионерской дисциплине, так мы тебе напоминаем. И всё. Понятно?

— Понятно, — почти машинально ответил Петя.

Больше они об этом не говорили.

Настроение у Пети сделалось скверное, однако он ещё хорохорился. Когда Данко напомнил всем, чтобы не опаздывали к отъезду в лагерь, Петя заворчал:

— Не понимаю, что за порядки. Мы же всё-таки разведчики. А ночевать каждый раз возвращаемся в лагерь. Как будто первоклашки какие. И почему Данко согласился?

Звеньевой не откликнулся. За него ответил Юра:

— Ты рассуждаешь, как твои пичужки. Надо же понимать. Ведь если нам разрешат ночевать на острове, все в лагере полопаются от зависти. Надо же думать о других.

— Он о других думать не привык, он — только о себе…

Ваня хотел произнести эту фразу ядовито, а получилось печально.

Чуть позднее Петя отозвал в сторону Сеню.

— Слыхал, как задаются?.. Вот мы ведь с тобой правильно тогда говорили, что не нужен нам этот Скалистый. На Медвежьем делали бы что хотели, а тут…

Сеня промолчал.

— Слушай, давай, знаешь, что сделаем? — Петя перешёл на полушепот. — Давай свою экспедицию организуем, на Медвежий… Думаешь, не получится? Еще как получится! Мы окажем, что соберём для школы такую коллекцию — ещё лучше, чем в зоомагазине. И соберём. И нам разрешат. Ещё кого-нибудь третьего возьмём — у нас дело пойдёт, знаешь, как! А они пусть по азимутам тут топают… Давай?

Сеня засопел.

— Нет, — сказал он, — я не согласен.

— Трусишь?

— Нет, просто не согласен. Всё-таки звено… Мы ведь тоже члены звена… А потом… это… я не против, чтобы по азимутам…

— Струсил, — убеждённо и с явным презрением процедил Петя. — Чижик!..

Вечером, вернувшись в лагерь, Петя и Ваня отправились в живой уголок. Сначала ушёл один, потом другой: не вместе. Ваня начал раскладывать по папкам образцы собранных днём растений. Петя подлил птицам воды, потом принялся обрабатывать для коллекции добытое им яйцо иволги. Обыкновенной иглой он проколупал в его широком тупом конце отверстие, затем проткнул заострённый конец. Прижав его к губам, он стал дуть, и из широкого отверстия потекли сначала белок, потом желток. Делал это Петя для того, чтобы освободить яйцо от его содержимого, иначе оно испортится, протухнет.

В это время в комнату вошла Соня Клюшкина. Она была членом натуралистического кружка и, кроме того, особо интересовалась успехами Вани.

В кружок её «завербовал» Петя. Это было так. Увидев однажды, что Соня с любопытством разглядывает резвушек-синиц, кувыркавшихся в клетке, он стал рассказывать ей об этих птицах. Соня заинтересовалась. Но когда Петя сказал, что каждая синица уничтожает в день в среднем около тысячи насекомых — разных гусениц, червяков и жучков, девочка не поверила. Сказать прямо, что не верит, она не посмела — боялась обидеть Петю, но всё же высказала сомнение:

— Неужели? Такая маленькая!? Не может быть…

— Вот те на! В книгах же написано. И сам я знаю. Это очень полезная птица. Друг хлебопашца. — Последнюю фразу Петя где-то вычитал.

— Нет, Петя, я, конечно, верю, что она такая полезная, но всё же…

— А хочешь — докажу?

Он побежал к Асе Васильевне, и та разрешила ему отправиться в лес, чтобы провести опыт: узнать, сколько насекомых съедает синица.

Они устроились в «засаде» недалеко от опушки леса. Петя знал, что тут есть гнездо синиц.

— Вот считай, сколько она ползучих гадов уничтожит, — сказал он Соне, указывая на синицу, щебетавшую на ветке.

Весёлая пичуга, конечно, заметила притаившихся за кустом наблюдателей. Она перепорхнула на другую ветку, чуть подальше, повернула голову, скосила глаза и, убедившись, что вихрастый паренёк с толстенькой девочкой сидят спокойно, занялась своим делом. Ни секунды она не была без движения — вертелась, прыгала, перелетала с куста на землю, с земли к гнезду, где попискивали её птенцы, оттуда — на сосну, снова к гнезду, беспокойная, неугомонная, живая.

Казалось, что синица совершенно беззаботна. Но это именно казалось. На самом деле она деятельно заботилась о пище для своих малышей. То и дело в её коротком прямом клювике мелькали какая-нибудь личинка, гусеница, червяк.

— Вот прожора, — шепнула Соня.

— Ты считай, считай, — напомнил Петя.

— Уже больше пятидесяти…

Скоро запел пионерский горн, сзывая всех к обеду.

— Пойдём, нет? — спросил Петя.

Соня сделала большие глаза:

— А как же! Разве можно опаздывать!

Петя поскрёб ногтем нос и нехотя поднялся.

— Можно и пойти. Опыт, считаем, закончили?

По дороге они занялись арифметикой. Расчёт был такой. Они вышли из лагеря в час дня. А сигнал на обед подают в два часа. На дорогу — десять минут. Получается, что за синицей они наблюдали пятьдесят минут. За это время она поймала, по подсчёту Сони, семьдесят шесть, а по Петиному — семьдесят девять насекомых. Петя согласился на семьдесят шесть. Выходит, за каждые десять минут — пятнадцать насекомых, а за час — девяносто. Если считать, что синица трудится двенадцать часов в сутки, — за это время она уничтожает тысячу восемьдесят всяких личинок, жучков, гусениц.

— Ой-ё-ёй, — сказала Соня и даже остановилась. — Тысячу восемьдесят?!

— Вот чудная. Сама же считала!.. Идём.

В тот день Петин авторитет очень поднялся. Соня робко попросила разрешить ей ухаживать за птицами.

И всё было бы чудесно — не случись одна неприятность. Клетка, в которой жил зяблик, сломалась, и Петя временно пересадил его к синицам. Днём в живой уголок зашла Соня, чтобы сменить у птиц воду. Она зашла в комнату и… остолбенела от ужаса.

Одна из синиц, вцепившись в спину зяблика, короткими резкими ударами клюва долбила его по голове. Зяблик жалобно и слабо попискивал, тельце его дрожало.

Соня взвизгнула, сердито зашикала, замахала руками. Синица выпустила жертву и перескочила на ветку, закричав тревожное и злое «тер-ррр». Зяблик поник головой, глаза его прикрылись мутной плёнкой.

Соня бросилась за Петей.

Когда они прибежали, зяблик был мёртв. Синица выклёвывала из его продолблённой головы мозг…

Позднее Петя узнал, что в неволе, а иногда и на свободе, эти милые непоседы — синицы ведут себя как хищники и лакомятся мозгом пернатых, нападая подчас на более крупных птиц.

Что же тут особенного? — рассудил Петя. — Ведь кошек или собак мы не перестаём ценить оттого, что они хищники.

Соня, однако, рассуждать так спокойно не могла. Как только она подходила к вольере, перед глазами её вставала эта картина: маленькое дрожащее тельце беспомощного зяблика и синица, вцепившаяся в него. Интерес к птицам у Сони потухал. Петя пытался вновь разжечь его. Он рассказывал удивительные истории про грачей, сорок, иволгу, а однажды, откопав в лагерной библиотеке какой-то старый альбом с рисунками животных и птиц, потешил Соню рассказом о длиннохвостой портнихе.

— Она в Индии живёт, в Гималайских горах. Вот такая маленькая, а хвост — вот такой. А портнихой знаешь почему называется? Потому что портниха. Чего глазами хлопаешь? Шьёт! Не веришь?.. Вот она гнездо совьёт — из шерсти, из тростникового пуха, а потом зашивает его в такой мешочек из листьев. Нитками. А нитки сама скручивает. Здорово, да?

Соня соглашалась с тем, что всё это, конечно, здорово и очень интересно, но на синиц смотреть не желала и вообще отказывалась от всех «птичьих дел». Теперь её больше привлекали Ванины опыты с растениями.

Вот и сейчас, зайдя в живой уголок, она подошла к Ване и стала расспрашивать его о принесённых им образцах для гербария. Спрашивая, она осторожно, словно боясь причинить боль, касалась поблёкших зелёных листков.

— Сонь, посмотри, какое яичко, — позвал Петя.

Соня обернулась.

— Вытащил из гнезда?!

— А что ж особенного? Я ведь гнездо не разорил. Только одно взял.

Соня надулась, засопела и, покраснев, пробормотала:

— Ты, Петя, походишь на своих синиц. Какой-то безжалостный.

Петя собирался, видимо, возразить ей, но то ли не нашёл нужных слов, то ли раздумал — махнул рукой и сказал:

— А ну вас!

Минуты через две он спросил:

— А Ваня, значит, не безжалостный? Растения с корнем вырывать — это ничего?

— Я же для гербария, — тихо отозвался Ваня.

— А я? Не для коллекции, что ли?

— Ну, я ничего и не говорю.

— Знаем, как не говоришь!

— Что ты знаешь? Ну что?

— Перестаньте, пожалуйста, ну, мальчики, ну, прощу вас, перестаньте.

Соня заметалась от одного к другому и была готова заплакать.

Петя усмехнулся, пренебрежительно сказал «Чижики!» и вышел.

Соня сразу присмирела, сделалась грустной.

— Рассердился, — жалостливо сказала она и покачала головой. — Вы с ним поссорились?

Ваня засопел.

— Сам виноват, — пробормотал он. — Со своими птицами и дисциплину забыл, и товарищей.

— И товарищей? — Соня ещё раз горестно покачала головой. Потом она наморщила нос, тихонько подёргала одну из торчавших в разные стороны косичек и спросила с робкой надеждой: — А, может, вы ещё не совсем поссорились? Может, помиритесь?

В это время дверь в комнату приоткрылась, и в щель просунулась тёмная вихрастая голова Пети.

— Там в тумбочке у меня трава твоя всякая, сено, — сказал Петя, обращаясь к Ване, но не называя его по имени. — Ты убери. А то выкину!

И дверь захлопнулась.

Ваня ниже склонился над папками гербария. Соня потопталась в нерешительности.

— Нет, наверно, совсем поссорились, — сказала она и вздохнула.