От начала начал. Антология шумерской поэзии

Дабы... храм, что, подобно ладье груженой, вознесся,[749]

Плавильные печи града, что мощно пылают,

Реку его, что рекою радости течет извечно,

Нивы и долы его, где мотыга роет, в поля пустынные обратить,

Дабы дом Киша, град, подобно призраку, в поселение возвратить,

Царя его, пастыря Урзабабу,

Что в доме Киша, подобно солнцу, восходит,

Царствие его, власть его изменить, дабы пышность, роскошь дворца его удалить,

Ан и Энлиль словами своими светлыми праведно повелели.

И тогда Шаррукена — «царя истинного», — а град его — Азупирану,

Отец его — Лаипум, мать его — жрица,

Шаррукена сердцем благостно они избрали,

Ибо так от рождения суждено ему было.

<...>

Когда день ушел, а вечер пришел,[750]

Шаррукен жертвы во дворец доставил:

А тот возлежал в жилище светлом, в потаенном покое для сновидений.

Он сердцем знал, да язык не молвил, никому из людей сказать не мог он.

Шаррукена же, что жертвы во дворец приносит,

Чашеносцем-прислужником он его сделал, о питейной утвари поручил заботы.

А светлая Инанна свой лик не явила.[751]

Прошло пять дней и десять,

Царь Урзабаба укрывался в жилье своем, дрожал от страха.

Словно лев гонимый, непрерывно мочился, гноем и кровью нутро исходило.

Словно большая морская рыба, что попала в сети, трепыхался, бился.

А в это время чашеносец в «доме вина, в доме хлеба»,[752]

Шаррукен, он спать не спал, в забытьи лежал.

Светлая Инанна в сновиденье в кровавую реку его окунает.

Шаррукен кричит и стонет, рот землею набивает.

Царь Урзабаба, те крики услышав,[753]

Велит в покои пресветлые к нему — царю — его доставить.

Шаррукен предстал пред Урзабабой.

«Что тебе, чашеносец, привиделось ныне, мне расскажи-ка!»

Шаррукен царю своему так молвит:

«Господин мой, о виденье своем да поведаю!

Дева некая, до небес она ростом, что земля обширна,

Что стена основаньем поставлена прочно,

В реку могучую, в реку кровавую меня окунула».[754]

Урзабаба закусил губу, нутро его затрепетало.

Советнику своему так он молвил:

«...вот сестра моя, светлая Инанна,[755]

В кровь палец мой окунула,

Чашеносца же Шаррукена в реке могучей она потопит».

Белиштикалю, главе плавильщиков, тому, кто мое потаенное знает:[756]

«Слово скажу тебе, пойми мое слово.[757]

Совет тебе дам, прими со вниманьем.

Когда чашеносец тебе мою бронзу доставит,

В очищающем доме, где судьба свершится,[758] словно статую, брось в печь плавильную».

Белиштикаль слова своего господина принял.

В очищающем доме, где судьба свершится, плавильные печи он подготовил.

Царь Шаррукену так молвит:

«Иди и бронзу мою главе плавильщиков отнеси-ка!»

Шаррукен из дворца Урзабабы вышел.

А светлая Инанна со стороны своей правой лика своего она не явила.

Но к очищающему дому, дому, где судьба свершится, он и ста шагов не сделал[759] —

Светлая Инанна пред ним оказалась, ногу свою пред ним поставила.[760]

«Или дом очищения — не дом пресветлый?

Тот, кто в крови, его не преступит!»

В воротах дома, где судьба свершится, глава плавильщиков его встречает.[761]

Когда бронзу царскую главе плавильщиков он отдал,

Белиштикаль, глава плавильщиков, скрылся, словно статую, бросил в печь плавильную.

Шаррукен, когда пять дней истекло и десять,

К Урзабабе, царю своему пришел.

Во дворец, что, подобно горе, возвышается, вошел.

Царь Урзабаба укрывался в жилье своем, дрожал от страха.

Он сердцем знал, да язык не молвил, никому из людей сказать не мог он.

В своем жилище, в покое светлом для сновидений, царь Урзабаба дрожал от страха.

Он сердцем знал, да язык не молвил, никому из людей сказать не мог он.

А тогда глину для таблички знали, для покрытья таблички глину не знали.[762]

Царь Урзабаба Шаррукена, избранника божьего,[763]

С табличкой, где о смерти того написано было,

В Урук, к Лугальзагеси отправил.

И вот супруга Лугальзагеси...[764]

Ее женская честь ей щит-опора...

Не узнал Лугальзагеси посланца.

«Ступай! к кирпичам Эаны отправься!»

Лугальзагеси смысла посланья не понял, о посланце ничего не молвил.

Жрецу верховному о посланце не молвил, зато княжьего сына обрек смерти.

Жрец верховный — увы! — воскликнул и в прах уселся.

Лугальзагеси посла возвращает.

«Посланец, Шаррукен не подчинится?»

Склонившись, Шаррукен Лугальзагеси...

Шаррукен Лугальзагеси так молвит:

«Почему Шаррукен...

Когда разгневанный взгляд Энлиля.

Словно быка небесного,[765] царствие Киша свалил,

Словно быка могучего, домы Урука в прах повалил,

Когда Шаррукену, царю Аккада,

Энлиль от юга до севера

Пастырство и престол ему даровал,[766]

В те дни Инанна пречистая в Аккаде святилище —

Дом свой женский просторный построить задумала,

В Ульмаше престол поставила.

Словно юноша, что новый дом себе строит,[767]

Словно юная девица, что свой женский покой устраивает,

Дабы закрома полны были,

Дабы дома строить можно было,

Дабы люди сладко поесть могли,

Дабы люди сладко попить могли,

Омовеньям во дворце бы радовались,

Дабы в людных местах по праздникам бы толпились,

Вместе трапезу праздничную бы вкушали,[768]

Дабы, словно птицы диковинные в небе, чужеземцы вокруг сновали,

Дабы жители Мархаша подчинились[769]

Дабы обезьяны, слоны могучие, буйволы — звери невиданные[770] —

На улицах просторных друг друга толкали бы, —

Псы породистые, сторожевые псы, козлы каменные, овцы горные длинношерстные,[771] —

Инанна пречистая ночи не спала.

В те дни она житницы Аккада златом наполнила,[772]

Зернохранилища сияющие серебром наполнила.

В склады зерновые медь очищенную, олово, пластины лазуритовые собирала грудами,

В ямах силосных запечатывала.

Матерей советами она одарила.

Отцов словами мудрости наделила.

Девушкам песни-пляски дала.

Юношам мощь оружья дала.

Малышам радость-веселье дала.

Кормилица дитя знатное ведет.[773]

Барабаны деревянные бьют.

Из города — звон литавров,[774] пред городом флейты поют.

Гавань, где суда у причала, ликованья полна.

Все чужеземные страны спокойны.

Все чужие народы довольны.[775]

А владыка града, Нарамсуэн, пастырь,

Словно солнце на светлом престоле Аккада, сияя, восходит,

Града стена, словно гора, до небес доходит.

А ворота града, подобно Тигру, когда он в море вливается,

Инанна пречистая створки их широко распахнула,

И в Шумер добро само лодками потекло.[776]

Марту, жители гор, те, что зерна не знают,

Отборных быков, горных козлов туда приводят.

Мелухиты, жители черных гор,

Диковины стран чужедальних привозят.

Эламиты и субарейцы, словно вьючные ослы, добро несут.

Управители, храмослужители,

Полевые надзиратели[777]

Жертвы праздничные новолунные и новогодние

Постоянно отправляют.

Но в Аккада дворцах как они брошены?[778] —

Жертвы те Инанна пречистая принять не смеет,

Словно сын послушный при устройстве дома, все изобилие принять не может.

Слово Экура подобно Сутям установлено.

В ужас Аккад оно повергло,

В Ульмаш страх с ним вступил.

Град, жилище свое, она покидает.

Словно девушка, что свой материнский дом оставляет,

Инанна пречистая святыню Аккада оставляет.

Словно герой, что к оружью стремится,

На град сраженье и битву кидает,

Вражеским людям его отдает.

Не прошло и пяти дней, не прошло десяти дней,

Украшения верховного жречества, царствования венец,[779]

Знаки власти, престол царственности, дарованные,

Бог Нинурта в свой Эшумеш ввел.

Решения града Уту увел.

Разум града Энки увел.

Лучи сияния, что небес касались,

Ан во глубине небес замкнул.

Столб-опору священную прочную

Энки в Абзу погрузил.

Оружье града Инанна увела.

Аккада святилище! Жизнь его, словно карп-малютка, в бездну вод опущена!

Град единым взглядом глянул.[780]

Словно могучий слон, шею к земле склонил.

Словно могучий бык, вверх рога задрал.

Словно дракон умирающий, головой заскользил.[781]

Словно битву, тяжесть свою поволок.[782]

А что царскому дому Аккада в истине и добре не жить,

Что сзади недоброе за ним стоит[783] —

Рассыпаны домы, развеяны житницы, —

То в сновидении Нарамсуэну явлено было.

Он сердцем знал, да язык не молвил, никому из людей сказать не мог он.

Из-за Экура он в траур оделся.

Колесницы циновками тростниковыми покрыл.

С грузовых судов шерстяные подстилки убрал.

Сокровенное[784] царства своего расточил.

Нарамсуэн семь лет без движения был.

Чтобы царь семь лет голову рукой подпирал — непотребное совершал,[785] —

Кто когда-либо подобное видел?

Он сердцем знал, да язык не молвил, никому из людей сказать не мог он.

О храме он вопросил оракул.

Дабы храм построить, ему нет оракула.

И второй раз о храме вопросил он оракул.

Дабы храм построить, ему нет оракула.

Дабы решение переменить,

Энлилем сказанное он нарушил.

Он покорность свою преступил.

К войскам своим призыв бросил.

Как силач, что во двор большой входит,

К Экуру руки в кулаках он тянет.

Как бегун, что силу, бег начиная, рассчитывает,

Он святилище в тридцать сиклей оценивает.[786]

Как разбойник, что город грабить сбирается,

Лестницы высокие ко храму ставит.

Дабы Экур, словно корабль могучий, порушить,

Словно в горе, где серебро роют, пыль поднять,

Словно гору, где лазурит добывают, прокопать,

Дабы град, словно Ишкуром затопленный,[787] дабы шею его к земле склонить,

Для храма Экура — но он не гора, где рубят кедры![788] —

Топоры огромные он отлил.[789]

Секиры обоюдоострые заточил.

К корням его он лопаты приставил[790] —

Основанье Страны он всколыхнул.

К ветвям его он топор приставил,

И храм, словно воин убитый, шею к земле склонил.

И всех стран чужедальних шеи к земле склонились.

Трубы дренажные он сорвал[791] —

Хлынул поток дождей небесных.

Сорвал деревянную обшивку ворот — уничтожена мощь Страны.

Во вратах, где зерно не срезают, зерно он срезал,[792] —

От рук Страны зерно отрезал.

Во врата Благоденствия топором ударил —

Благоденствие чужедальних стран уничтожил.

Как в просторный водоем, где резвятся карпы,

Погрузил он большие лопаты в плавильные печи Экура.

Покой священный для сновидений, что света не видел, люди увидели.[793]

Сосуды священные богов Аккад увидел.[794]

Статуи лахама, что у главного входа во храм стояли,

Те, что запретного не совершали, —

А Нарамсуэн огню их предал.[795]

Кедр, кипарис, можжевельник, самшит —

Дерево покоев священных содрал он.

Злато храма в ящики сложил,

Серебро в кожаные мешки уложил.

Медь, словно кучи зерна у привоза, на пристани он насылал.

Над серебром храма серебряных дел мастер работает,

Над его лазуритом гранильщик трудится,

Медь его кузнец кует,

А ведь это все — не имущество завоеванного града![796]

Большие суда у причала пред храмом встали.

Большие суда у причала пред храмом Энлиля встали —

Добро храма ушло из града.

И когда добро храма ушло из града —

О, Аккад! — разум от него ушел.

Корабли пристань покинули, рассудок Аккад покинул.

Ураган ревущий, что страну охватил,

Потоп встающий, что не знает преграды,

Энлиль, за гибель Экура любимого — что ныне он погубит?

Он к стране Губин направил взоры,

Он бескрайние горы обрыскал взглядом, —

Нелюдей, несметные орды,[797]

Гутиев, что не знают запретов,

Поведением — люди, да разуменьем — собаки, обликом — сущие обезьяны,

Их Энлиль из гор вывел!

Словно полчища саранчи покрыли землю.

Руки, словно сети-ловушки, по приказу его над полями простерли.

Из-под руки их ничто не уходит.

Их руки никто не избегнет.

Гонцы по дорогам больше не ходят.

Перевозчики через реку не перевозят.

Коз прекрасных Энлилевых из загонов угнали,

Подпасков с ними вместе погнали.

Коров из хлевов они угнали,

Пастухов вместе с ним погнали.

Колодники ныне несут стражу,[798]

Разбойники засели на дорогах.

Створки всех городских ворот

Страны брошены в грязь.

Из-за стен городских всех далеких стран горькие плачи раздаются.

В городе, где полей просторных нет, они насаждения сажают.[799]

Когда города застроенные они разрушили,[800]

Поля просторные зерна не рождали,

Водоемы глубокие рыбы не приносили,

Сады меда-вина не давали,

Тучи дождей не изливали, травы в степи не вырастали.[801]

В те дни масла — за сикль серебра полсила давали.[802]

Зерна — за сикль серебра полсила давали.

Шерсти — за сикль серебра полмины давали.

Рыбы — за сикль серебра один бан давали.

И так на всех рынках всех городов продавали!

На крыше лежавший — на крыше и умер.

В доме лежавший — землей не засыпан.

Люди себя разрывали от голода.[803]

В Киуре, великой священной ограде Энлиля,

Псы бездомные собирались в молчанье.[804]

Двое входили — их всех вместе сжирали.

Трое входили — их всех вместе сжирали.

Лица раскрошены, головы расколоты.

Лица раскрошены, головы размолоты.

Праведник с неправедным перемешались.

Герой повалился на героя.

Кровь лжеца на кровь честного истекает.

Тогда Энлиль на месте святилища своего огромного

Маленький храм тростниковый построил.

От восхода и до заката их запасы он уменьшает.[805]

Тогда старухи, что те дни пережили,

Старики, что те дни пережили,

Певцы-плакальщики,[806] что пережили те годы,

На семь дней и семь ночей

Семь барабанов, чей голос до края небес доходит, поставили.[807]

Литавры, кимвалы, громогласные барабаны[808] гремят для него, Энлиля, в плаче.

Старухи — о, град мой! — крика не прерывают.

Старики — о, народ его! — вопля не прекращают.

Плакальщики — о, Экур! — не оставляют плачей.

Его девушки волосы на себе рвут непрестанно.

Его юноши кинжалами колют себя непрерывно...[809]

Их плачи, материнские плачи — Отче Энлиль! —

Над холмом священным сияющим воздымаясь, у светлых колен Энлиля звучат.[810]

Оттого-то Энлиль в опочивальню свою святую вошел и там неподвижно залег.

Тогда Син, Энки, Инанна, Нинурта, Ишкур, Уту, Нуску, Нисаба — великие боги,[811]

Дабы сердце Энлиля водою прохладною остудить, молитвенно ему молвят:

«Энлиль, град, что твой град разрушил, твоему граду подобен да станет!

Кто святыню твою осквернил — как с Ниппуром с ним да поступят!

О, град! Твои головы да наполнят колодцы.[812]

Пусть никто в том граде да не выберет друга!

Братья друг друга пусть не узнают!

Его девы в женском своем покое воистину да будут зверски убиты!

Пусть старик рыдает в своем собственном доме над убитой супругой!

Пусть, словно голуби, вопят в своих гнездах![813]

Словно воробьи, разметаны будут,

Словно голуби, в страхе неподвижно застынут!»

И второй раз Син, Энки, Инанна, Нинурта, Ишкур, Уту, Ниску, Нисаба — великие боги

Ко граду взгляды свои обращают,

Аккад злым проклятием проклинают:

«О град, ты против Экура пошел, а ведь это сам Энлиль есть!

Аккад, ты против Экура пошел, а ведь это сам Энлиль есть!

Городские священные стены твои на всю высоту их да наполнятся плачем!

Словно пыль, да развеют твои святыни![814]

Пусть твой главный портал, где стоят фигуры лахама,[815]

Словно воин напившийся, шеей к земле склонится!

Пусть вся глина твоя возвратится в Абзу,

Да станет глиною, что проклял Энки!

Пусть зерно твое в борозду возвратится,

Станет зерном, что прокляла Ашнан!

Все твое дерево в леса пусть вернется,[816]

Деревом станет, что проклял Нинильдума!

Пусть твой скотобоец убьет супругу,

Тот, кто режет овец, пусть зарежет сына!

Пусть толпа ребенка, для святости избранного, в реку бросит![817]

Пусть блудница твоя в воротах постоялого дома повесится!

Пусть жрицы-матери от детей своих отвернутся![818]

По цене серебра пусть идет твое злато,

По цене колчедана серебро продается,

По цене свинца твою медь путь купят!

Твой силач, Аккад, пусть свою потеряет силу,

Кожаный мех с подставки да не подымет![819]

Пусть осел твой отборный своей силе не радуется, целый день пусть лежит покрытый!

Пусть вымирает от голода город!

Пусть дитя лелеемое, к тонким яствам привыкшее, на траве валяется!

Пусть благороднейший житель твой[820]

Покрытие крыши пожирает!

Петлю ременную, что в доме отца его,

Пусть разгрызает своими зубами!

Во дворце, что на радость построен, пусть поселится унынье!

Пусть вопит злой дух степей безмолвных![821]

В местах откармливания птиц, скота, что очищаются обрядами,[822]

Пусть лисы, жители руин, хвостами размахивая, шныряют.

В твоих главных вратах страны

Птица ночная, вестник печали, пусть гнезда свивает.

Пусть град твой, что в былое время от звуков музыки не спал,

От веселья не уставал,

Ныне же сотрясется от рева

Стад могучих загонов Нанны, подобно духу степи безмолвной.[823]

По берегам твоих каналов, где лодки тащили бечевою,[824] пусть трава высокая растет ныне.

На дорогах твоих проезжих, что для колесниц построены были,

"трава плача" пусть растет ныне.

И еще раз так — на берегах, на бечевниках, на отложениях ильных каналов[825]

Дикие овцы[826] да горные змеи пусть никому не дадут проходу!

В степи, где добрые травы росли, отныне пусть "тростник слез" вырастает.

Аккад, сладкие воды твои отныне пусть солеными водами льются!

"Поселюсь в этом граде!" — тому, кто скажет, да не будет пригодно ему жилище!

"В Аккаде да переночую!" — тому, кто скажет, да не будет уютным место ночлега.

И когда Уту взойдет, так же будет!»

Берега его каналов, где лодки тащили бечевою, травой зарастают.

Пути, что для колесниц предназначены были,

«травою плача» зарастают.

И еще раз так — на берегах, на бечевниках, на отложениях ильных каналов

Дикие овцы да горные змеи никому не дают проходу.

В степи, где добрые травы росли,

«тростник слез» растет отныне.

Сладкая вода Аккада горькою потекла водою.

Кто сказал: «В том граде да поселюсь я!» — жилище его ему неуютно.

Кто сказал: «В Аккаде переночую!» — место ночлега ему неудобно.

За то, что Аккад разрушен, Инанне хвала!

Времена изменяя, предначертания сокрушая,[827]

Все пожирают злые дни, подобно потопу.

Дабы тайные Сути Шумера переменить,

Дома его правленье благое перевернуть,

Грады порушить, домы порушить,

Хлевы порушить, загоны развеять,

Быки в стойлах бы не стояли,

Овцы бы в овчарнях не множились,

Несли бы протоки горькую воду,

Поля пшеничные сорняком поросли бы,

Степи плакун-травой заросли бы,

Матерям о детях не заботиться,

Мужьям супруг не окликивать,

Супругам юным лоном не радовать,

У колен младенцам не возрастать,

Нянюшкам колыбельных песенок не певать,

Дабы царственность переместить,

Предсказания оракулов связать,

Царственность у Шумера отнять,

К стране враждебной ее склонить,

Дабы замыслы, все решения приказами

Ана и Энлиля погубить, —

Тогда Ан на все страны взглянул гневно,[828]

Энлиль обратил свой взор на страну вражью,

Нинту обратила во прах свои творенья,[829]

Энки направил Тигр и Евфрат по другому руслу,[830]

Уту проклял пути и дороги.[831]

Дабы Сутям Шумера отныне не быть,

Дабы Сути Страны и царства Ура погубить,

Дабы княжий сын к Экишнугалю нечистую руку протянул,

Дабы Нанна народ свой, что овцы бесчисленный, не почтил,

Дабы из Ура святыни великих жертв переместить,

Дабы людям в местах их насиженных не жить,

Земли те в места враждебные превратить,

Сутиев,[832] эламитов — чужаков — там поселить,

Дабы пастырь, царь их, во дворце своем в страхе живущий, врагом схвачен был,

Дабы Ибби-Суэн в Элам в оковах приведен был,[833]

От подножья Забуа-гор по грядам горным через Аншан побрел,[834]

Дабы, словно воробей, что домой стремится, он бы в свой град не возвратился,

Дабы на брегах опустелых Евфрата и Тигра злая трава бы взошла,

Дабы ноги на дорогу никто не поставил, пути не искал бы,

Дабы грады и села богатые, где люди живут, руинами стали,

Черноголовых бессчетных в жилищах их убивали,

Полям пшеничным мотыгою вскопанными да не быть,

Пастухам овец и коз не выпасать, по степи не гулять,[835]

Дабы загоны маслом-млеком бы не снабжали, землю навозом не удобряли,

Не плел бы пастух тонкий тростник в священном загоне,

Маслобойки жужжание не раздавалось бы в стойле,

В степи живность бы уменьшилась, жизнь живая уничтожилась,

Дабы твари Шаккана четвероногие[836] землю навозом не удобряли,

Дабы в болотах ничто живое[837] имени бы не имело,

Дабы в зарослях тростниковых мертвоголовый тростник рождался,[838] своим зловонием задыхался,

Дабы сады фруктовые, где ныне живых побегов нет, водоем не поил бы,[839]

Дабы Ур, могучий дикий бык, что идет вперед, наполнен силою,

Град мой престольно-княжеский, что на земле священной построен,

Дабы он, подобно быку, на землю сваленному веревкою, сквозь ноздри пропущенною, шею к земле бы склонил, —

То Ан, Энлиль, Энки и Нинхурсаг как судьбу ему присудили.

Судьбу, что они ему решили, нельзя изменить, кто ее опровергнет?

Слово, что Ан и Энлиль как приказ изрекли, кто его оспорит?

Ан заставил дрожать людей в их жилищах, люди в страхе.

Энлиль отверз горечь дней, поверг град в оцепенение.

Нинту, матерь страны, связала свои творения.

Энки у Тигра и Евфрата отнял воды.

Уту отнял правду и право от уст человечьих.

Инанна сражение и битву в страны вражьи увела.

Нингирсу осушил Шумер, как молоко.

Пало безмолвие на страну, доныне неведомое людям.

Он покинул свое стойло, в его загон вошел ветер.

Бык покинул свое стойло, в его загон вошел ветер.

Владыка стран покинул, в его загон вошел ветер, —

Энлиль жилье в Ниппуре покинул, в его загон вошел ветер.

Нинлиль покинула,[840] в ее загон вошел ветер,

Нинлиль Киур, свой дом, покинула, в ее загон вошел ветер.

Госпожа Могучая Кеш, дом, покинула,[841] в ее загон вошел ветер.

Госпожа Исина покинула, в ее загон вошел ветер,

Нининсина Эгальмах, дом, покинула, в ее загон вошел ветер.

Госпожа Урука покинула, в ее загон вошел ветер,

Инанна Урук, дом, покинула, в ее загон вошел ветер.

Нанна Ур покинул, в его загон вошел ветер.

Зуэн Экиширгаль покинул, в его загон вошел ветер.

Нингаль покинула, в ее загон вошел ветер,

Жена его Нингаль свой Энункуг покинула, в ее загон вошел ветер.

Бык Эредуга покинул, в его загон вошел ветер,

Энки Эредуг, дом свой, покинул, в его загон вошел ветер.

Нинаштэ Лараг, дом свой, покинула, в ее загон вошел ветер.

Шара Эмах свой покинул, в его загон вошел ветер.

Усахара дом свой в Умме покинула, в ее загон вошел ветер.

Баба свой город святой покинула, в ее загон вошел ветер.

Багару святыню, свое материнское лоно, покинула, в ее загон вошел ветер.

Абаба покинул, в его загон вошел ветер,

Абаба, сын ее, Магуэну покинул, в его загон вошел ветер.

Защитница дома святого покинула, в ее загон вошел ветер,

Лама Эсильсирсир покинула, в ее загон вошел ветер.

Матерь Лагаша покинула, в ее загон вошел ветер,

Гатумдуг Лагаш, дом свой, покинула, в ее загон вошел ветер.

Госпожа Нины покинула, в ее загон вошел ветер,

Нингула Сирару, дом, покинула, в ее загон вошел ветер.

Госпожа Киниршага покинула, в ее загон вошел ветер,

Думузиабзу в Киниршаге дом свой покинула, в ее загон вошел ветер.

Госпожа Гуабы покинула, в ее загон вошел ветер,

Нинмар в Гуабе свой дом покинула, в ее загон вошел ветер.

Это первая песнь.

В ее загон вошел ветер, плач по нему она заводит.

Корова твоя не имеет стойла, княжий загон ей не пригоден.

Повторение строк да будет.[842]

Город! Горестный плач, начинай свой плач,

Горький плач свой, о город, начинай свой плач,

О разрушении города праведного, о, горький тот плач,

О разрушении Ура-города, о, горький тот плач.

Горестный плач свой, город, начинай свой плач,

О разрушении Ура-города, о, горький тот плач.

Горестный плач по тебе, обливаясь слезами, твоя госпожа не прекратит доколе?

Горестный плач по тебе, обливаясь слезами, твой господин Нанна не прекратит доколе?

Кирпичи-основание Ура![843] Горький плач, начинайте свой горький плач.

Экиширгаль, храм! Горький плач, начинай свой горький плач.

Энункуг, святыня! Горький плач, начинай свой горький плач.

Киур, великое место! Горький плач, начинай свой горький плач.

Святыня Ниппура, город! Горький плач, начинай свой горький плач.

Кирпич Экура! Горький плач, начинай свой горький плач.

Гагишуа! Горький плач, начинай свой горький плач.

Убшукинна! Горький плач, начинай свой горький плач.

Кирпичи священного города! Горький плач, начинайте свой горький плач.

Эсильсирсир! Горький плач, начинай свой горький плач.

Магуэнна! Горький плач, начинай свой горький плач.

Кирпичи Исина! Горький плач, начинайте свой горький плач.

Эгальмах, святыня! Горький плач, начинай свой горький плач.

Кирпичи Урука! Горький плач, начинайте свой горький плач.

Кирпичи Эредуга! Горький плач, начинайте свой горький плач.

Горестный плач по тебе, обливаясь слезами, твоя госпожа не прекратит доколе?

Горестный плач по тебе, обливаясь слезами,

Нанна, твой господин, не прекратит доколе?

Город! Имя твое прославлялось, ныне ты разрушен.

Город! Стены твои возвышались, край твой погублен.

Город мой что овца непорочная! Отнят твой ягненок.

Ур что коза непорочная! Сгублен твой козленок.

Город, обряды твои — страх и ужас врага,

Тайные силы — Сути твои, ныне — силы врага.

Горький плач по тебе, обливаясь слезами, твоя госпожа не прекратит доколе?

Горький плач по тебе, обливаясь слезами, Нанна, твой господин, не прекратит доколе?

Это вторая песнь.

О разрушении города праведного горький тот плач.

О разрушении Ура-города горький тот плач!

Повторение строк да будет.

С госпожою, дому чьему беда,[844]

Город вопли испустил,

К Нанне, краю чьему погибель,

Ур свои плачи обратил.

Дабы женщина святая, госпожа, из-за града покоя не знала,

Дабы Нингаль-госпожа ради Страны очей не смыкала,

К ней ради судеб града подошел он и плач заводит.

К госпоже, из-за дома в беде, подошел он и плач заводит.

Из-за разрушения града он к ней пришел и горько плачет.

Из-за разрушения дома ее он к ней пришел и горько плачет.

Вместе с ней он горько плачет.

Жена, госпожа, ради града, лиру плача на землю поставила,[845]

Тихонечко горестный плач начинает:

«День мне присужден. О нем мой стон.

День бед. Этого дня горечь льется в меня.

Мне, жене, день присужден. О нем мой стон.

День мне присужден. О нем мой стон.

День, черный день. Он ныне мне присужден.

Я дрожу от близости этого дня.

День бед — от руки его мне не уйти.

С тех пор ни единого светлого дня в правленье моем нет у меня.

Ни единого светлого дня, я не видала светлого дня.

И в ночи горек плач. Он

Мне присужден.

Я от близости ночи той дрожу.

Ночь — от руки ее мне не уйти.[846]

День — словно буря, его разрушенья меня покрыли.[847]

С тех пор на ложе моем ночном, нет мне покоя на ложе ночном.

Отныне из-за этого дня ложе покоя мое — место метания моего.

Ибо стране моей горький плач присужден.

Словно корова теленка, я землю эту лижу[848]

Но освобожу ли от страха мою страну?

Ибо городу моему горький плач присужден.

Словно птица, я коснулась руками небес,

К городу моему я лечу,

Но городу моему разрушену быть — до основания.

Но Уру моему погублену быть — лечь развалинами,

Ибо руки бури сверху к нему потянулись.

Я воплю — в степь, назад, уходи, буря! — я кричу.

Но буря груди своей не повернула.

Ибо мне, жене, в Энункуге, доме пресветлом, доме господства моего,

Где правление долгих дней даруется,

Гореванье горькое присуждено.

В доме — обители ликований, где веселились черноголовые,

Ныне не праздники множатся — гнев и печали.

Об этом дне к моем доме благостном,

Непорочном доме моем загубленном — сколько видят очи,

Мне в оракуле — горькие вопли и плачи.

Присудили мне горькие слезы и стоны.

Дом мой, что праведным мужем устроен,

Словно беседка садовая, сломан.

Экиширгалю, моему царству, моему дому,[849]

Непорочному, дому слезному, дому моему построенному,

Чье ложно построение, чье истинно — разрушение,

Вот что жребием и долею они присудили.

Как шатер луговой, словно стан полевой,

Словно стан полевой временный, дождям и ветрам его открыли.[850]

Ур, мое большое материнское лоно,[851]

Дом во граде моем порушенном, от меня оторванном,

Как пастуший загон, разломан ныне.

Добро мое, богатство великое пожирает трясина.

Это третья песнь.

Ур, ему присудили плачи.

Повторенье строки да будет.

Тогда, когда бурею господин[852] — к разрушению,

С госпожою, город ее — к истреблению,

Тогда, когда бурею господин — к исполнению,

Когда они город мой к разрушению полному приговорили,

Ур к разрушению полному приговорили,

Гибель людям его присудили,

В день тот город мой я не оставила,

Страну мою я не покинула.

Я пред Аном потоки слез проливала,

К Энлилю я сама мольбы обращала.

«Да не будет град мой разрушен» — так говорила.

«Да не будет Ур мой разрушен» — так говорила.

«Да не будет люд его загублен» — так говорила.

Но Ан на слова мои не обернулся.

Энлиль своим: «Ладно, быть по сему» не успокоил сердца.

И второй раз собрание главу к земле склонило.

Ануннаки остались при слове, которым себя связали.

Колени свои я пред ними склоняла[853] руки свои к ним простирала.

Пред Аном потоки слез проливала,

К Энлилю сама мольбы обращала.

«Да не будет град мой разрушен» — так говорила.

«Да не будет Ур мой разрушен» — так говорила.

«Да не будет люд его загублен» — так говорила.

Но Ан на слова мои не обернулся.

Энлиль своим: «Ладно, быть по сему» не успокоил сердца.

Мой город к разрушению полному приговорили.

Ур к разрушению полному приговорили.

Гибель людям его присудили.

И меня, как если б я слово давала,[854]

С моим городом меня связали,

С моим Уром меня связали.

Ан не изменил решенья.

Энлиль не отменил приказа.

Это четвертая песнь.

Ее город вместе с нею загублен, ее Сути стали ей враждебны.[855]

Повторенье строки да будет.

Энлиль призвал бури. Рыдает народ.

Изобильные ветры[856] из края увел. Рыдает народ.

Добрые ветры из Шумера увел. Рыдает народ.

Злобным ветрам отдал приказ. Рыдает народ.

Кингалуде, кто злыми ветрами правит, дал их в руки.

Рыдает народ.

Вихрь, что страну уничтожит, позвал. Рыдает народ.

Злые ветры скликал. Рыдает народ.

Энлиль призвал Гибила на помощь.

Великую кличет с небес бурю. Рыдает народ.

Великая буря с небес завывает. Рыдает народ.

Ураган, что страну уничтожит, ревет на земле.

Рыдает народ.

Злобный ветер, неодолимый, словно могучий поток,

Городские суда на причале разрушает и пожирает.

К основанью небес их сгоняет. Рыдает народ.

Энлиль бурею огонь зажигает. Рыдает народ.

Огонь с диким ветром объединяет.

Тучи, что дождем дождят, ныне огнем огнят.

Дня сияющие лучи, добрый свет он убрал.

В стране не сияние дня восходит, а словно звезда пламенеет заката.

От ночи, что радость несет и прохладу, южный ветер он убрал.

Кубки людей наполнены пылью. Рыдает народ.

Черноголовые! Ветры по ним гуляют. Рыдает народ.

Шумер в охотничьей ловушке.[857] Рыдает народ.

Могучие стены Страна возводит — буря их пожирает.

Бурю ночную не умолить слезами.

Буря, что все сокрушает. Страну потрясает.

Буря город, словно потоп, разрушает.

Буря, что Страну погубила, легла на город тяжким безмолвьем.

Буря, что все загубила, пришла, беременная злобой.

Буря, что огнила, принесла народу голод.

Буря, ярости Энлиля приказ, что Страну разделила,

Ур как покрывалом покрыла, покровом его одела.

Это пятая песнь.

Буря, словно лев,[858] бьет, рыдает народ.

Повторенье строки да будет.

Когда день озарил город, этот город лежал в руинах.

Отец Нанна, этот город в руинах. Рыдает народ.

Когда день озарил страну — рыдает народ,[859] —

Его люди — не черепки битые — вокруг лежат.

Его стены насквозь пробиты — рыдает народ.

В главных воротах, где прежде ходили, лежат трупы.

На его площадях, где праздники были, навалены люди.

В переулках и улицах, где раньше гуляли, лежат трупы.

В местах, где праздники прежде справляли, людей навалены груды.

Кровь страны, словно медь и свинец в плавильные печи текущие, льется.

Ее мертвецы, словно жир овечий, на солнце тают.

Мужи, что сражены топором, шлемы[860] свои надеть не успели.

Словно олени,[861] ловушкою пойманные, земли наглотались своими ртами.

Мужи, что были копьем пробиты,[862] перевязи надеть не успели.

Вот гляди, как будто там, где мать их рожала, лежат, своею залитые кровью,

Те, что дубинками[863] сражены были, их руки перевязь повязать не успели.

Без опьяняющего питья пьяны, головы набок они склонили.[864]

С оружием стоявший, оружьем сражен. Рыдает народ.

От оружья бежавший, бурей сметен. Рыдает народ.

Бедняков и богачей Ура[865] — всех их охватил голод.

Старики и старухи, что из дома не вышли, в пламени они погибли.

Малышей, что на материнских коленях лежали, словно рыбок, унесло водою.

Кормилицы! Опустели их полные груди.[866]

Решенья Страны удалены. Рыдает народ.

Разум Страны трясина сосет. Рыдает народ.

Отец от сына отвернулся. Рыдает народ.

В городе супруга брошена, дитя покинуто, добро рассеяно.

Черноголовые с мест насиженных сорваны.

Госпожа их, подобно вспугнутой птице, из града вылетела.

Нингаль, подобно вспугнутой птице, из града вылетела.

На добро, что Страною накоплено было, грязная рука легла.[867]

Над богатством, что Страною приумножено было, огненный дождь идет.

Вдоль каналов Страны Гибил очищающий дела свои творит.

Экиширгаль, гора его неприступная, разуму недоступная,

Дом сей непорочный, топорами огромными до основания срыт.

Субареи и эламиты, грабители, в ничто его превратили.[868]

Храм святой лопатами срыли. Рыдает народ.

Город в развалины превратили. Рыдает народ.

Госпожа его — «а-а, дом мой» — вопит.

Нингаль — «а-а, город мой» — вопит.

«Я госпожа, а град мой разрушен, а дом мой погублен!

О Нанна, Ур разрушен, народ его раскидан!»

Это шестая песнь.

В своем загоне, в своем стойле сказала жена горькое слово:

«Город бурею снесен».

Повторенье строки да будет.

Нингаль, матерь своего града, точно враг-неприятель, стоит под стеною.

Госпожа о доме своем разрушенном горючие льет слезы.

Царица о своей святыне, об Уре загубленном, горько рыдает:

Воистину Ан мой город проклял, разрушил мой город!

Энлиль дом мой погубил, лопатою срыл!

Над теми, кто из долин ко мне поднимался,[869] он зажег огонь, — а-а-ай, город мой, он и впрямь разрушен!

На тех, кто с гор ко мне спускался, пламя Энлиль швырнул.

Пред городом он мне предместье разрушил, — а-а-ай, город мой, — я кричу.

В городе внутренний город разрушил, — а-а-ай, дом мой, — я кричу.

В предместье все дома разрушены, — а-а-ай, город мой, — я кричу.

В городе все дома разрушены, — а-а-ай, город мой, — я кричу.

Словно добрые овцы, мой город не множится[870] — ушел его верный пастырь.

Словно добрые овцы, Ур не множится — ушел его подпасок.

Мой бык не живет в загоне[871] — ушел его загонщик.

Не живут в хлевах мои бараны — ушли их стражи.

Протоки города песком засыпаны, убежищем лис они стали.

Вода проточная по ним не бежит — водохранитель их ушел.

В полях города зерно не всходит — ушел их пахарь.

В полях, что словно лопатою срыты, сорные травы ныне всходят.

Сады и рощи мои, что мед и пальмовое вино приносили, колючки горные ныне приносят.

Степи мои цветущие, благоуханием пьянящие, словно печи, дочерна сожжены.

Мое добро, словно могучим натиском саранчи сметено, — мое добро! — я кричу.

Мое добро, кто с долин вышел, в долины унес, — мое добро! — я кричу.

Мое добро, кто с гор спустился, в горы унес, — мое добро! — я кричу.

Серебром моим серебра не знающие ныне руки свои наполнили.

Моими каменьями каменьев не знающие ныне шеи свои украсили.

Все птицы, все твари крылатые улетели из города,[872] — а-а-ай, город мой, — я кричу.

Рабыни мои, сыны мои уведены,[873] — а-а-ай, люди мои, — я кричу.

Горе, мои рабыни в чужих городах оковами схвачены![874]

Горе, мужи и жены мои веревками скручены!

Горе, города моего нет, я в нем больше не царица!

Нанна, Ура больше нет, я в нем больше не хозяйка!

В развалины дом мой превращен, город мой разрушен.

Мне, доброй женщине, мой город чужим стал.

В развалины город мой превращен, дом мой разрушен.

Мне, Нингаль, мой дом чужим домом стал.

Горе, город совсем разрушен, и дом с ним разрушен.

Нанна, святыня Ура разрушена, и люди его убиты!

Горе, где мне жить, где мне встать?

Горе, город мой чужим городом мне стал.

Мне, Нингаль, мой дом чужим домом стал.

Оттуда, издали, из-за стены, — а-а-ай, город мой, — я кричать буду.

Вдали от города, от Ура, — а-а-ай, дом мой, — я кричать буду.

Волосы, словно тростник, на себе она рвет.

По груди, словно по барабану, бьет,[875] — а-а, город мой! — кричит.

Глаза ее слезы льют, горько-горько она рыдает:

Горе мне! Город мой чужим городом мне стал!

Мне, Нингаль, мой дом чужим домом стал!

Горе, загон мой разломан, коровы мои рассеяны,[876]

Я, Нингаль, словно нерадивый пастух, что дубинкою овец погоняет.

Горе, из города ушедшей, нет отныне мне покоя!

Мне, Нингаль, из дома ушедшей, где присесть мне, я не знаю.

Видишь, как странник в чужом городе, я сижу, подняв голову.

К дому оракулов, где во главе, на престоле была я поставлена,

К дому оракулов, где на престоле слов враждебных я не множила,[877]

К этому месту ради града — я подошла и горько плачу.

Ко владыке,[878] из-за дома его злосчастного, подошла и горько плачу.

Из-за дома его злосчастного, подошла и горько плачу.

Из-за града его злосчастного подошла и горько плачу.

Горе, о судьбе моего града скажу, о черной его судьбе![879]

Я, госпожа, о доме разрушенном моем скажу, о черной его судьбе.

О кирпичах Ура моих, разбитых, опрокинутых,

О доме непорочном моем, городе моем разрушенном, что в развалины превращен.

Средь мусора дома твоего непорочного, что разрушен ныне, я лежу.[880]

Словно сваленный бык, от стены твоей не могу подняться.

Горе! Призрачно твое возведение было, пагубно твое разрушение.

Я госпожа, а в святилище Ура моем в хлебных жертвах мне отказано![881]

Энункуг, мой новый, новый дом, чьей прелестью я не успела насытиться,

Город, что будто никогда и не строили, — за что они тебя погубили?

Разрушенный мой, злополучный мой, — за что они тебя погубили?

Видишь, натиску злой бури по приказу грозному,[882] этой силы ты не избегнул.

О Ур мой, дом Зуэна мой, горька твоя погибель!

Это седьмая песнь.

А-а, город мой, а-а, дом мой![883]

Повторенье строки да будет.

Госпожа, как сердце твое вынесет это, как сможешь ты жить?[884]

Нингаль, как сердце твое вынесет это, как сможешь ты жить?

Госпожа непорочная, чей город разрушен, как можешь ты это перенести?

Нингаль, чья страна погублена, как сердце твое вынесет это?

После того как твой город разрушили, как можешь ты это перенести?

После того как дом твой разрушили, как сердце твое вынесет это?

Город твой чужим городом стал, как можешь ты это перенести?

Дом твой домом плача стал, как сердце твое вынесет это?

Твой город, что ныне стал развалинами, ты в нем больше не хозяйка.[885]

В непорочном доме твоем, что лопатою срыт, на престоле его ты не восседаешь.[886]

Твой народ, что на резню был согнан, — не госпожа ты ему боле.

Плач твой вражеским плачем стал, страна твоя больше не плачет.

Без слез в умоляющих плачей живет народ твой в чужих странах.[887]

Страна твоя, как будто ей тошно, уста рукою закрывает.[888]

Город твой стал развалинами, как можешь ты это перенести?

Дом твой опустел ныне, как сердце твое вынесет это?[889]

В святыню Ура вошел ветер, как можешь ты это перенести?

Жрец[890] его в радости там не расхаживает, как сердце твое вынесет это?

Жрец верховный не живет в священном покое, как можешь ты это перенести?

Жрец, что творит обряд очищенья, не творит тебе ныне обрядов.[891]

Отец Нанна, твой жрец, молитвы святые тебе не возносит.

Твой прорицатель в покое священном твоем не надевает льняные одежды.

Праведный жрец верховный твой, что в радости сердца тобою был избран в Экиширгале,

Из святилища в покой сокровенный[892] к жрице радостно не входит.

В Аху, доме празднеств твоем, праздников не празднуют больше.

На барабанах и тамбуринах в радости сердца, на тимпанах для тебя больше не играют.[893]

Черноголовые омовений на твоих праздниках не совершают.

Конопляные траурные одежды ныне им присуждены.

Облик их переменился.

Твои песни плачами стали. Доколе будет это длиться?

Веселая музыка жалобой стала.

Доколе будет это длиться?

Быка твоего в загон не приводят.

Жир его тебе не готовят.

Твои овцы не живут в овчарне. Молока тебе не приносят.

Масло носящие из загонов больше его тебе не носят.

Доколе будет это длиться?

Молоко носящие из овчарни больше его тебе не носят.

Доколе будет это длиться?

Рыбак, что носил тебе рыбу, злое нынче поймал в сети.

Доколе будет это длиться?

Птицелов, что приносил тебе птицу, странником ныне бродит.[894]

Каналы, что для судов грузовых годились, ныне заросли камышами.

На дорогах твоих, что для колесниц устроены были, горные колючки растут ныне.

Госпожа моя, словно по матери, город твой по тебе рыдает.

Ищет Ур тебя, словно ребенок, что на улицах потерялся.

Дом твой тянет к тебе руки, как человек, тебя зовущий.[895]

Кирпичи дома твоего святого, как живой человек, —

«ты где?» — восклицают.

Госпожа моя, ты из дома ушла, ты из города ушла.

Доколе за городом своим, словно враг, ты стоять будешь?

Матушка Нингаль, словно враг, возле города ты стоишь.

Госпожа, свой город ты любишь, а все же ты его оставила.

Матушка Нингаль, свой народ ты любишь, а все же ты его покинула.

Матушка Нингаль, словно бык — к своему стойлу, словно овца — к своему загону.

Словно бык к своему стойлу, где была ты прежде, словно овца — к своему загону.

Словно дитя к своей матери, госпожа — к своему дому.[896]

Ан, царь всех богов, — «довольно!» — воистину пуста скажет.

Энлиль, владыка всех стран, пусть назначит судьбу благую.

Твой город пусть он тебе вернет, да будешь ты снова в нем хозяйкой.

Ур твой пусть он тебе вернет, да будешь ты снова в нем хозяйкой.

Это восьмая песнь.

Мои Сути от меня удалились.

Повторенье строки да будет.

Горе! Все бури и грозы все сразу на Страну напали!

Великая буря небес, грозно завывающая буря,

Злобная буря, что так долго над Страною реет,[897]

Буря, что город разрушила, буря, что домы разрушила,

Буря, что загон разрушила, буря, что хлев разрушила.

На обряды святые наложила руку,

Решенья достойные[898] грязной рукой схватила,

Буря, что благо Страны уничтожила,[899]

Буря, что черноголовых опутала.

Это девятая песнь.

Буря, что все пред собою губит[900]

Повторенье строки да будет.

Буря, что матери не щадит, буря, что отца не щадит.[901]

Буря, что жены не щадит, буря, что родни не щадит.

Буря, что сестры не щадит, буря, что брата не щадит.[902]

Буря, что слабого не щадит, буря, что сильного не щадит.[903]

Буря, что жену настигает, буря, что дитя настигает.

Буря, что свет с земли сгоняет.[904]

Буря, что по приказу гневному над Страною долго реет.[905]

Отец Нанна, пусть этой бури в твоем городе больше не будет!

Люди твои, черноголовые, пусть ее больше не увидят.

Пусть эта буря, подобно дождю, в эти места не возвратится.

Она, что жизнь небес и земли — черноголовых — разбивает,[906]

Да будет вовсе она уничтожена.

Как городские ворота ночью, да будет дверь для нее закрыта.

Пусть решенье об этой буре никогда не будет составлено.[907]

Пусть отныне на гвозде у Энлиля висит решенье об этой буре.

Это десятая песнь.

На дальние дни, на другие дни, на дни, что будут после.

Повторенье строки да будет.

От тех дальних дней, когда была сотворена Страна,

О Нанна, люди, что смиренно пошли по стезе твоей,

Ныне плачи о доме разбитом твоем к тебе несут, пред тобою творят.

Черноголовые, что тобою покинуты, пусть они молятся тебе ныне!

Город, что был тобою разрушен, пусть обратит к тебе плачи.

Нанна, да воссияет во славе твой возвращенный на место город![908]

Подобно сияющей звезде, да не будет он загублен, пред тобою жить да будет.

Пусть люди дом твой снова построят.

Пусть молитвы и жертвы тебе приносят,

Тебе, Нанна, царю Ура тому, кто всех стран владыка.

... грехи его да уничтожит.

... и сердце его да успокоят.[909]

На того, кто с жертвами пред тобой стоит, устреми взоры,

О Нанна, чей проникающий взгляд во все сердца проникает.

Людей от злых помыслов очищает.

Сердца тех, кто в Стране живет, да будут светлы перед тобою,

Нанна, когда город на место его возвратишь, вечно в мольбах тебя будут славить!

Это одиннадцатая песнь.

О, жилье твое гневное, о, сердце твое взъяренное, доколе не охладится оно?

Отец Энлиль, всех стран владыка,[910] доколе не успокоится он?

Отец Энлиль, доколе не успокоится он, владыка благоречивый, доколе не успокоится он?

Отец Энлиль, доколе не успокоится он?

Энлиль, Страны Отец,[911] доколе не успокоится он, черноголовых пастырь, доколе не успокоится он?

Отец Энлиль, доколе не успокоится он, себя проницаюший, доколе не успокоится он?

Отец Энлиль, доколе не успокоится он, дикий бык, предводитель войска, доколе не успокоится он?

Отец Энлиль, доколе не успокоится он, тот, кто мнимым спит сном, доколе не успокоится он?

<...>[912]

От начала дней, с тех дней предвечных, доколе не успокоится он?

От начала ночей, с тех ночей предвечных, доколе не успокоится он?

От начала веков, с тех веков предвечных, доколе не успокоится он?

От поры, как недругам жен отдали, доколе не успокоится он?

От поры, как младенцев врагам отдали, доколе не успокоится он?

Друг в его покрове мнимом,[913] от поры, как жена убита, доколе не успокоится он?

Дитя убито, от поры, как дитя убито, доколе не успокоится он?

Дитя убито, от поры, как дитя убито, доколе не успокоится он?

Дабы град разрушить, в потаенном покое пастырь, словно дикий бык, ярится, доколе не успокоится он?

Ниппур дабы разрушить, в потаенном покое пастырь, словно дикий бык, ярится, доколе не успокоится он?

Вавилон[914] дабы разрушить, в потаенном покое пастырь, словно дикий бык, ярится, доколе не успокоится он?

От поры, когда башню храмовую, что большую циновку тростниковую, смел, доколе не успокоится он?

Взирающий — о, дом, где он? — молвит, — О, град мой, где он? — молвит. Доколе не успокоится он?

Взирающий — о, дитя мое, где оно? — молвит, — О, сынок старший, где он? — молвит. Доколе не успокоится он?

О, вражда черная, о, вопли и слезы, доколе продлятся они, доколе не успокоится он?

Доколе, Энлиль, доколе?

Доколе, Энлиль, доколе? Доколе молитвами не будет он успокоен?

Словно гроза над небосклоном,[915] Утес Могучий, Энлиль, когда ты утихнешь?

О, доколе? Словно гроза над небосклоном. Утес Могучий, Энлиль, когда ты утихнешь?

Утес Могучий, Энлиль, когда ты утихнешь?

Все, что изрек, ты совершил, о ком промолвил, тех ты убил.

Все, что промолвил, ты исполнил. Когда ты утихнешь?

То, что промолвил, ты превысил. Когда ты утихнешь?

Место твое приговоренное[916] ты порешил. Когда ты утихнешь?

Пастыря несогбенного он над овцами поставил. Когда ты утихнешь?

Пастыря недремлющего[917] он назначил стражем. Когда ты утихнешь?

Травы негодные[918] в степи вырастил он. Когда ты утихнешь?

Отец Энлиль тростниковых флейт плачи[919] по степи высокой разносит. Когда ты утихнешь?

Словно гроза над небосклоном Отец Энлиль, Когда ты утихнешь?

Плачи, о, плачи, не удержать рыданий![920]

Горе, о, горе, не прекратить стенаний!

Не прекращаются вопли, не унимаются стоны.

Владыка града моего. Утес Могучий, Энлиль, о-о, горе, горе!

Владыка града моего, о блеске града твоего те плачи!

Юноша к степи рыдает, горючие льет он слезы, о-о, горе, горе!

Дева у башни сторожевой[921] горюет, стонет, о-о, горе, горе!

Этот юноша горько рыдает, о-о, горе, горе!

Эта дева горько стенает, о-о, горе, горе!

Эта дева кричит.

Дикий бык, благородный дикий бык, когда имя твое надо всеми странами,

Всех стран господин, дикий бык,

Благоречивый владыка, дикий бык.

Утес Могучий, Энлиль, дикий бык, когда имя твое надо всеми странами,

Энлиль. Страны Отец, дикий бык,

Черноголовых пастырь, дикий бык, когда имя твое надо всеми странами,

Владыка речей безупречных, дикий бык, когда имя твое надо всеми странами,

<...>[922]

Когда имя твое встает над горами.

Когда имя твое встает над горами, содрогается небо, когда имя твое надо всеми странами.

Содрогается небо, трясется земля, когда имя твое надо всеми странами.

Когда над Эламом горным встает оно, когда имя твое надо всеми странами,

Когда у подошвы земли встает оно, когда имя твое надо всеми странами.

Когда по краям земли встает оно, когда имя твое надо всеми странами.

Когда над грудью земли встает оно, когда имя твое надо всеми странами.

Когда над горою сверкающею встает оно, когда имя твое надо всеми странами.

Когда над горой высочайшею встает оно, когда имя твое надо всеми странами.

Когда над горой величайшею встает оно, когда имя твое надо всеми странами.

Когда над горою, над небом встанет оно, встанет оно,

Небо само собою расколется, когда имя твое надо всеми странами!

О, сколь ты могуч, о, сколь ты могуч!

Ты, благородный Отче, о, сколь ты могуч!

Энлиль, сколь ты могуч!

<...>[923]

Владыка суда справедливого, о, сколь ты могуч!

Горький плач вылетает из горла птицы.

Из горла птицы, птицы гиргирлу,[924] горький плач вылетает из ее горла.

Горькие плачи, горькие вопли вылетают из ее горла, вылетают из горла птицы.

Ибо господин от Страны отвернулся.

От черноголового народа.

Шея его между плеч повисла.

<...>[925]

О, доколе, доколе?

Энлиль, о, доколе?

Утес Могучий, Отец Энлиль, доколе?

Черноголовых пастырь, доколе?

Ты, кто главу окутал тканью, о, доколе?

Ты, кто шею склонил к коленам, о, сколь ты могуч, доколе?

Кто лишь свое вопрошает сердце, о, сколь та могуч, доколе?

Кто закрыл свое сердце, словно корзину, о, сколь ты могуч, доколе?

Благородный, кто уши склонил меж бедер, о, сколь ты могуч, доколе?

Благородный, кто пальцами заткнул уши, о, сколь ты могуч, доколе?

От Ниппура вран[926] отдалил свое сердце.

Вран по приказу Энлиля отдалил свое сердце.

Господин благородный, кем Страна порушена,

Энлиль благородный, черноголовые его брошены,

Энлиль, нет руки, руке твоей равной, доколе?

Энлиль, нет ноги, ноге твоей равной, доколе?

Того бога нет, чтоб тебе был равен!

Благородный, никого нет, кто б тебе был равен!

Отец Энлиль, вернись в страну!

<...>

Черноголовые покорены. Ниппура девы истреблены.

<...>[927]

Поверни свое сердце,[928]

Энлиль, поверни свое сердце!

Энлиль всех стран, поверни свое сердце!

<...>[929]

Поверни свое сердце, повели ему повернуться!

Усмири свое сердце, повели ему усмириться!

Пусть молители промолвят тебе молитвы,[930]

Пусть просители просьбами тебя упросят!

В небесах и земле, месте злаков пестрых,[931] —

Твои сотворители Энки и Нинки,

Супруга возлюбленная, матерь Нинлиль,

Сестрица старшая, госпожа Кеша,[932]

Глашатай твой Нинибру,

Твой воин могучий, владыка Нинурта,

Твой советчик главный, предводитель Нуску,

Дитя любимое Гашананна,[933]

Правитель великий Умунгуруша.[934]

Дикий бык лежит. Что не встает он?[935]

Энлиль лежит. Что не встает он?

Благородный лежит. Что не встает он?

Над Ниппуром, над Дуранки что не встает он?

Над Ниппуром, где даруются судьбы, что не встает он?

Над Храмом, что для жизни Страны он возвел, что не встает он?

Что для жизни всех стран он воздвиг, что не встает он?

Над Экуром, сердцем благостным Энлиля избранным?

Дикий бык, что лежит, да встанет.[936]

Энлиль, что лежит, да встанет,

Энлиль, дикий бодливый бык, да встанет,[937]

Благородный, дикий бодливый бык да встанет,

Отец Энлиль, всех стран владыка,

Благородный, Ниппура владыка,

Средь быков откормленных буйных да встанет,

Меж овец отборных упитанных,[938] что у жрецов льнотканоокутанных, да встанет,

Меж козлов зернокормленых[939] да встанет,

Меж овец жирнохвостых меченых[940] да встанет,

... да встанет,

... в Ниппуре, связи небес и земли,[941]

Благородный, могучий, что возлежит вместе с бурею, да встанет.[942]

Вот слова его: «Плачи, о-о, плачи!»

Дикий бык поднимется, вокруг глянет,

Энлиль поднимется, вокруг глянет,

Отец Энлиль поднимется, вокруг глянет,

Благородный дикий бык поднимется, вокруг глянет,

На Ниппур, связь небес и земли глянет,[943]

На Ниппур, где судьбы даруются, глянет,

Ты сокрушил нас, ты раздавил нас.

Дикий бык, его вздымание достигает неба.

Энлиль, поднявшийся дикий бык, его вздымание достигает неба.

Отец Энлиль, всех стран владыка,

Благородный, Ниппура владыка,

Он владыка, его Слово небо удержать не может.

Энлиль, его Слово земля нести не может.

Владыка, одну руку его небо удержать не может.

Энлиль, одну ногу его земля удержать не может.

Благородный, рук его охват достигает неба.

Энлиль, подошвы ног его попирают землю.

Дикий бык, его вздымание достигает неба.

Ты промолвил, ты промолвил,[944]

Владыка всех стран, о, воистину ты промолвил!

Нечто кто разрушил? Ты разрушил.

Нечто кто сгубил? Ты сгубил.

Энлиль, дом, прекрасно устроенный, в тростниковую хижину ты превратил.

Сын благородного прочь бежал.[945]

Энлиль, одетого роскошно хладом ты склонил.

Того, чьи поля обширны, градом ты согнул.

У того, кто мотыгою роет землю,[946] землю ты отрезал.

У того, кто воду достает из колодца,[947] колодцы ты отрезал.

О, воистину ты промолвил, но реченное ты превысил.

<...>[948]

Благородный, обернись и взгляни на град свой да скажу я![949]

Энлиль, благородный, обернись и взгляди на град свой, да скажу я!

Всех стран владыка, обернись и взгляни на град свой, да скажу я!

<...>[950]

Во граде твоем, загубленном, затопленном,

В Ниппуре твоем, загубленном, затопленном,

Во граде твоем, загубленном, затопленном,

<...>[951]

Во граде твоем, где ныне ячмень по зернышку вешают,

Тот, кто сытым был, голодает, отец мой! — плачет.

Супруга юная — о, супруг мой! — вослклицает[952]

Мальчик юный — о, сын мой! — плачет

Дева — о, брат мой! — плачет,

Во граде кормилица-мамушка[953] — о, дите мое!— плачет,

Девочка малая — о, отец мой! — плачет.

И мал и стар — все удалились.[954]

В Ниппуре мал и стар — все удалились.

В Вавилоне мал и стар — все удалились.

В Исине мал и стар — все удалились.

Кто на улицах стоял — побиты лежат.

Их члены и матки псы грызут,[955]

Их останки в огне горят[956]

По местам ликований ветер гуляет,[957]

По улицам, что радостью не насыщались.[958]

<...>

Истребление моих человеков...

Мной сотворенное богине Нинту... воистину я возвращу ей.[959]

Я верну народ к местам их обиталищ.

Да будут их грады построены, да будут их беды рассеяны.

Кирпичи во всех своих градах на места священные воистину пусть они поставят.

На святых местах пусть собраны будут.

Святость воды — огня гашение — да будет в праведности установлена.

Обряды, могучие Сути совершенными воистину будут,

Землю вода да оросит, благостный мир я им дам».

Когда Ан, Энлиль, Энки, Нинхурсаг

Черноголовый народ сотворили,

Живность[960] в земле начала множиться буйно,

Всевозможные четвероногие твари узором достойным покрыли долины.

<...>

<...>

«Труды их усилий хочу я направить.[961]

Строитель Страны[962] да прокопает землю, да заложит основы».

Когда Сути царственности с небес спустились,

Могучий венец и царственности престол с небес спустили,

Он сотворил их обряды, он могучие Сути совершенными сделал.[963]

Он основал селенья и грады.

Он имена им нарек, доли им он распределил.

Первый из них — Эредуг, вождю Нудиммуду его он дал.

Второй — жрице небес[964] — Бадтибиру он ей дал.

Третий — Лараг, Пабильсагу его он дал.

Четвертый — Сиппар, герою Уту его он дал.

Пятый — Шуруппак, Суд он его дал.

Этим градам он дал имена, он столицами их назначил.

Он не прекратил разливы, он прокопал землю, он принес им воду.[965]

Малые речки он очистил, провел оросительные протоки.

В те дни Нинту... свои творенья...[966]

Светлая Инанна за своих человеков плач заводит.

Энки сам с собою советуется.

Ан, Энлиль, Энки, Нинхурсаг,

Боги Вселенной именем Ана поклялись, именем Энлиля поклялись.

В те дни Зиусудра, помазанник божий...

Навес овальный себе построил...

В покорности, благоговейно, со смиренными, праведными словами...

Каждый день он стоял, склоняясь...

То не сон, то выход его речений...

Дабы заклясть небо и землю.

В Киуре боги... стена...

Зиусудра, у края встав,[967] слышит...

«Край стенки слева, ну-ка, послушай!

Край стенки, скажу тебе слово, прими мое слово!

Будь внимателен к моим наставленьям!

Потоп пронесется надо всем миром,[968]

Дабы семя человечества уничтожить.

Окончательное решенье, слово божьего собрания...

Решение, реченное Аном, Энлилем, Нинхурсаг,

Царственность, ее прерывание...»

<...>

<...>

Все злобные бури, все ураганы, все они собрались вместе.

Потоп свирепствует надо всем миром.

Семь дней. Семь ночей.

Когда потоп отбушевал над Страною,

Злобный ветер высокой волною отшвырял огромное судно,[969]

Солнце взошло, осветило небо и землю,

Зиусудра в огромном своем корабле отверстие сделал,

И солнечный луч проник в огромное судно.

Царь Зиусудра

Пал ниц перед солнцем-Уту.

Царь быков заколол, много овец зарезал.

<...>

<...>

Жизнью небес и жизнью земли они поклялись,

Ан и Энлиль жизнью небес и земли поклялись о том, кто укрылся,[970]

Дабы живое из земли поднялось, дабы оно для них вышло.

Царь Зиусудра

Пред Аном, Энлилем смиренно простерся.

Энлиль с Зиусудрою ласково заговорили.[971]

Когда жизнь, словно богу, ему присудили,

Жизнь долгую, словно богу, ему изрекли,

Тогда они царя Зиусудру,

Кто имя жизни сберег, человечества семя спас,

Поселили его в стране перехода, в стране Дильмун, там, где солнце-Уту восходит...

«Ты...»