От Падуна до Стрелки

СТОЛИЦА ГЕОЛОГОВ

Ночь долго боролась с днем. Сначала она выслала своих лазутчиков: серые сумерки выползли из ущелий к реке и принялись гасить в ней красные отблески заката. Воды с каждой минутой темнели, пока река не почернела, как асфальт. От этого скалы, самые высокие из тех, что я видел на Ангаре, стали приземистей и угрюмей, их грани скрыла чернильная мгла. А потом ночь перешла в открытую атаку — взобралась по отвесным утесам к вершинам гор и потушила там последние лучи солнца. И лишь далеко-далеко на западе розовела узкая полоска — туда отступил побежденный день.

«Двадцать восьмая» жмется к самому берегу, будто боится заблудиться на широком плесе. Капитан Иван Мальцев напряженно всматривается в темноту, направляя баржу между красными и белыми огнями бакенов. Из ночи, словно мираж, вспыхивает цепочка огней.

— Верхотурово — поселок геологической партии, — говорит Иван.

Значит, мы уже миновали таежный поселок с полным печального смысла названием Потоскуй. Сколько людей, пригнанных в кандалах, погибло здесь, тоскуя по дому и близким, по родным российским местам. Ангарская земля приняла останки несчастных, навсегда похоронив тайны их дум.

Однажды в Потоскуе появился необычайный ссыльный— невысокий человек с копной черных волос, веселыми глазами и орлиным носом. Он часто выходил на берег Ангары, любовался ее прозрачными водами, синими вершинами гор и мечтал о том времени, когда в эти края люди будут приезжать не в ссылку, а по доброй воле, чтобы раскрывать в горах тайники, куда природа упрятала свои богатства.

Мужики любили этого ссыльного и по вечерам набивались в избу, где он жил, чтобы послушать его рассказы о будущей России. Многие недоверчиво покачивали головами — где же это видано, что прасолов лишат лавок и лабазов, — но все-таки сидели молча, боясь пропустить хотя бы одно слово.

А потом ссыльный исчез, словно утонул в реке или сгинул в тайге. Наехали жандармы, допрашивали деревенских мужиков — хмурых лесорубов и рыбаков, но ничего не добились. Мужики не знали, куда девался этот веселый смуглый человек, а если бы и знали, то все равно не сказали бы.

Случилось это в 1909 году, и звали ссыльного Серго Орджоникидзе.

Если бы мог первый командарм советской промышленности увидать Приангарье сейчас, спустя больше полувека после своего дерзкого побега из ссылки, как бы он обрадовался! То, о чем ему думалось, не только стало действительностью, но и превзошло его смелые мечты. Пусть мы еще не покорили окончательно Ангару, пусть не открыты все богатства этого края, но уже сейчас воплощается один поражающий воображение проект за другим, строятся электростанции, заводы, рудники. А впереди еще более грандиозные работы, которые сделают Приангарье крупнейшим промышленным районом Сибири.

…В рубку входит Анатолий, смотрит на светящийся циферблат часов и предупреждает Ивана:

— На Аладинской шивере сделай оборот и подойди к земснаряду. Может, Валерку захватим.

Валерка — третий из «вологодской троицы», друг Анатолия и Ивана, приехавший вместе с ними на Ангару. О нем я много слышал — он прораб скалоуборки, занимается трудным и опасным делом.

«Двадцать восьмая» проходит за красный бакен, из темноты вырисовывается громоздкий, едва различимый земснаряд, упирающийся кормой в берег. Иван включает сирену, ее тревожный голос ударяется о скалы и гаснет в тайге. На земснаряде никто не подает признаков жизни. Иван выдергивает ручку до конца, голос сирены взвивается вверх до самого последнего, возможного для нее «ля». На мостике земснаряда распахивается дверь: в ее светлом прямоугольнике появляется женщина. Она отчаянно машет рукой — хватит выть!

— Воропанов есть?

— Тьфу, язви тебя, — с досадой отвечает женский голос, — до печенок напугал, — и уже добрей: — уехал прораб, нонче-то суббота.

Баржа идет дальше. Анатолий, сменивший за штурвалом Ивана, рассказывает о скалоуборке. Оказывается, он сам ею занимался.

— Вы Валерку не пропустите. Завтра в Мотыгине приходите ко мне, я вас непременно сведу с ним. Уж он-то вам порасскажет, что это за работка чертова и как каждая шиверка им, взрывникам, дается.

Ночь и не думала еще отступать, когда над рекой снова появляются огни, и не мерцающая цепочка, а целое светящееся озеро, от которого в небе полыхает зарево. Анатолий облегченно вздыхает:

— Дотопали, значит, Мотыгино — столица геологов и речных путейцев.

Я схожу на пристани, а «двадцать восьмая» уходит дальше в Рыбное, на базу путейцев. Утром она вернется обратно: экипаж ее живет в Мотыгине.

Сонный шкипер пристани, маленький беззубый человек в кальсонах, долго не может понять, о каком чемодане я спрашиваю. Наконец, услыхав название катера «Мана», соображает, в чем дело, и требует документы. Прочитав по складам мою фамилию и для чего-то полистав паспорт, шкипер вытаскивает из-под койки мой чемодан, открывает его и, заслонив спиной, приказывает перечислить содержимое.

Спросить его, где находится гостиница, я не успеваю— шкипер выключает свет, плюхается в кровать и тотчас же засыпает. Я выхожу, не беспокою его больше. Знаю, гостиница не может быть далеко от пристани. И действительно, поднявшись на холм, в свете серой зари различаю стеклянную вывеску небольшого дома: «Райгостиница».

Секретарь зонального парткома Виктор Андрианович Неволин, несмотря на воскресный день, ждет меня в парткоме.

Мы сидим друг против друга за длинным столом, покрытым толстой, как одеяло, синей скатертью. Виктор Андрианович буквально забрасывает меня вопросами. Его интересует все, что происходит в соседних районах. И хотя я знаю об этой жизни не так уж много, он внимательно слушает меня.

— Не удивляйтесь моему любопытству. Человек вы приезжий, свежий глаз многое видит, чего мы не замечаем. И потом хочется знать, как живут соседи, а поехать к ним не всегда можно — расстояния у нас сами видите какие.

Наконец дошла очередь до моих вопросов.

Виктор Андрианович подводит меня к карте, занимающей добрую половину стены его кабинета, — она покрыта значками действующих шахт, разрезов, рудников, заводов. Мотыгинский район протянулся на север от Ангары почти до Подкаменной Тунгуски и занимает семьдесят тысяч квадратных километров — на этой площади свободно уместились бы Бельгия, Голландия, Дания и Люксембург, вместе взятые.

— Большинство элементов менделеевской таблицы, — говорит Виктор Андрианович, — есть в Енисейском кряже, который прорезает район с юга на север.

Говорит так, будто сам собрал все эти богатства в горы и теперь дарит людям. Открыв стеклянную крышку небольшого стенда, показывает:

— Это железняк, это доломит, это свинец.

Каждый очередной образец он ласково гладит рукой, легонько подкидывает на ладони, словно взвешивая, и тут же сообщает, кто открыл месторождение. Один из камней, светлый с матовым блеском, он задерживает в пальцах особенно долго:

— Это магнезит. Есть у нас Тальское месторождение. С ним связана любопытная история, Уговорили геологи приехать в наши края покойного академика Бардина. Приехал старик, оглядывается по сторонам: улицы как улицы, дома добротные, клуб, кино — и говорит: «Какой же это медвежий угол?» Повезли смотреть близлежащие месторождения. Катали по тайге почти весь день, а часа в четыре доставили к тальским магнезитам. Было это в августе, жара стояла жуть какая. Устроили обед и на десерт подали ломти красного сладкого арбуза. Академик ел, хвалил, а потом спросил, какой это умный человек привез в такую даль арбузы. Ему ответили, что арбузы нашенские, ангарские. «Ну если у вас арбузы такие, говорит Бардин, представляю, какие магнезиты тут. Показывайте».

Месторождение ему понравилось, и он очень помог в расширении разведочных работ. Встречаясь с нашими товарищами в Москве, все хвалил ангарские арбузы и показывал их размеры.

Виктор Андрианович рассмеялся. Смеется он откровенно, добро и счастливо. Он и о районе рассказывает так же, с радостной, доброй улыбкой. Так говорят люди о своем родном, любимом крае. И хотя Неволин родился и вырос далеко от берегов Ангары, он давно считает себя ангарцем, с того дня, как приехал в эти места после окончания Томского политехнического института.

Начав таежную жизнь начальником поисковой партии, Неволин исходил Енисейский кряж вдоль и поперек, разыскивая золото. Геолог он знающий, удачливый, с отличным «нюхом», потому, наверно, и не возвращался в поселок экспедиции с пустыми руками, всегда выкладывал на стол кусочки породы, в которых поблескивали желтые глазки золота. Так и бродил бы он по сей день по тайге, да выбрали его секретарем парткома комбината.

Часто можно слышать: напрасно, мол, инженера делают партийным работником, отрывают от конкретного дела. Но ведь и партийная работа дело очень конкретное и, пожалуй, потруднее, чем руководство цехом или поисковым отрядом. И она выигрывает, если ею занимается опытный инженер, ему-то хорошо известны все «подводные камни», все тонкости производства.

Жизнь Виктора Андриановича усложнилась, раньше он знал узкую задачу: найти россыпи, определить их запасы и все. А тут на плечи легла ответственность за работу большого комбината. Скоро он переехал в Мотыгино, стал во главе партийной организации, отвечающей за большой район. И жизненные задачи Неволина теперь, как многогранный алмаз. Золото и лес, уголь и железняк, расширение старых заводов, рудников и сооружение новых, строительство дорог, поселков, пристаней, клубов, школ, больниц, детских садов и вместе со всем этим судьбы людей, их беды, радости — каждое утро все это обступает его, волнует, огорчает и требует решений сотен вопросов. Он чувствует, какая тяжесть легла на его плечи, но не сгибается, борется, делает ошибки, исправляет их, побеждает, живет в полную силу и от этого так счастливо смеется.

Виктор Андрианович хитро прищуривается:

— О нашем главном богатстве — Ангаро-Питском железорудном бассейне — рассказывать не буду — не хочу отбивать хлеб у геологов, и прежде всего у одного из первооткрывателей бассейна Александра Кирилловича Реброва. Он жив, здоров, дойти до него отсюда несколько минут. И вообще на сегодня хватит, попы говорят, что в воскресенье грех работать. Отдыхайте, а завтра, если хотите, поедем по золотым приискам.

На следующий день утром отправляемся в путь. Выбираемся из Мотыгина. На въезде из поселка стоят новенькие коттеджи водников. За ними сразу начинается тайга. Дорога бежит сначала по прямой просеке, потом начинает петлять, взбирается на холмы и спускается в распадки. Навстречу пылят грузовики, автобусы, легковые машины. Если попадается стоящий у обочины автомобиль, наш водитель Костя — стопроцентный ангарец с грудью борца, сильными руками, невозмутимо спокойный — притормаживает газик и, открыв дверцу, спрашивает:

— Помочь не надо? Или передать что в гараж?

Таков неписаный закон тайги — увидишь человека в беде, обязательно помоги. И существует эта традиция сотни лет, со времен сибирских первопроходцев. Совсем иной стала жизнь людей, узкие тропы уступили место шоссе, автомашины заменили лошадей, а закон взаимной выручки не изменился. И когда однажды на традиционный вопрос: «Помочь не надо?» — молоденький шофер самосвала ответил: «Чегой-то не заводится», Костя вылез из машины, даже не спросив разрешения Неволина. Виктор Андрианович терпеливо ждет, когда кончится возня под капотом самосвала, где исчезли руки и головы обоих шоферов. И для него законы тайги непререкаемы.

Мы едем в маленький поселок Шаарган. Там за девяносто километров от Мотыгина живет женщина, мать-героиня, и живет плохо, в тесном старом домике. Об этом написали в зональный партком ее соседи. Можно было бы позвонить директору комбината Борису Сергеевичу Абакумову и заставить его принять меры, но Неволин захотел сам посмотреть, как живет эта женщина, как вообще живут люди в маленьком таежном поселочке.

Проезжаем большой Раздолинск, где дымит обогатительная фабрика, перемахиваем через старый деревянный мост на реке Удерее, и опять дорогу обступает тайга. В Южно-Енисейске — центре золотодобывающего района — к нам подсаживается директор комбината Борис Сергеевич Абакумов, грузный мужчина со шрамом на виске, любитель «соленых» словечек.

Шаарган — это всего одна уличка низеньких, по окно вросших в землю домишек, они доживают последние годы; золото кончается, и горняки собираются переехать на новое место. Поэтому Абакумов и не подновляет дома. Виктор Андрианович другого мнения — люди проживут еще минимум два-три года — значит, надо заботиться о них. Походив по домам, Неволин находит, куда переселить многодетную семью, и с упреком говорит Абакумову:

— Неужели сами не могли догадаться, как помочь этой семье, ведь приходили же к вам, просили. Отец-то этих ребятишек — ваш рабочий.

Он идет к школе — самому большому зданию в поселке. На высоком крыльце его встречает Мария Яковлевна— маленькая женщина, вся напряженная, с гневными глазами.

— Очень хорошо, что начальство прибыло. Как вы думаете, дорогие начальники, можно здесь начинать учебный год? — Она распахивает дверь и жестом приглашает войти.

В школе четыре комнаты — два класса, большая прихожая и кабинет директора, он же библиотека и склад наглядных пособий. Снятые с петель двери, разгромленная печь, отодранные половицы.

— Глядите, что наделали, голубчики! — с желчью говорит она. — Пришли, все разорили и ушли. Уже две недели ни один рабочий не заходит и бригадира не могу поймать. Я ему сколько раз звонила, — она показывает на Бориса Сергеевича, — одними обещаниями кормит, а >чера и вовсе сказал, что на драгах с планом плохо и не до школы ему.

Заметив, что директор комбината готов вступить с ней в спор, она опережает его:

— И не спорьте, и не говорите, Борис Сергеевич. Небось для драг понтоны делаете авралом.

Абакумов хмурится, шрам на его виске белеет, он смотрит на Марию Яковлевну и глазами просит: «Да, уймитесь, наконец, все сделаем».

Виктор Андрианович смеется:

— Так его, так, чтобы знал, что о нем люди думают. — И уже серьезно. — Успокойтесь, Мария Яковлевна, договоримся с директором комбината и ремонт закончат в срок.

Он внимательно смотрит на нее:

— Вид у вас усталый и нездоровый. Почему отказались от путевки в санаторий?

— Да куда же я от этого поеду, чтобы у меня там на курорте сердце совсем разболелось.

— Вы же давно здесь работаете и ни разу не были в отпуске.

Она вздыхает.

— Не была. Не могу оставить школу и ребят. У нас большой опытный участок, с детьми ходим в походы, дел и летом хватает. И за ремонтом сама недоглядишь, разве сделают, как надо.

И все мы понимаем, что ремонт для нее лишь предлог, чтобы не расставаться со школой и ребятами. Эта маленькая, рано увядшая женщина с лицом крестьянки и руками рабочего человека, умеющими и пилить, и строгать, и перекладывать печи, не понимает, как можно, хотя бы на один день, на один час, забыть, отойти от дела, которому она отдала все свои мысли, да что там мысли — всю свою жизнь.

Сколько у нас в стране таких вот маленьких школ, где от учителя требуется в десять раз больше умения, энергии, чем от его городских коллег? Сколько таких, как Мария Яковлевна, фанатиков народного образования, живущих в далеких деревнях и поселочках и умеющих сохранить в себе внутреннюю культуру, большое благородство.

Им нелегко живется. Очень виноваты перед ними директора комбинатов и председатели колхозов, считающие, что ремонт школы — дело третьестепенное, виноваты районные руководители, редко к ним заглядывающие, и все мы, за то что мало помогаем, не ценим по-настоящему их тяжелый, но благородный труд.

Виктор Андрианович все-таки уговорил Марию Яковлевну поехать лечиться, пообещав на время ее отсутствия прислать самого лучшего учителя из Мотыгина. Провожая нас, она выходит на крыльцо. Лицо ее просветлело, стало ясным и добрым, таким, каким оно, вероятно, бывает, когда идет урок.

Сразу за околицей Шааргана в забое пыхтит, отдуваясь паром, драга.

Золото в горах Енисейского кряжа нашли еще лет двести назад. Добыча его началась в 1836 году. Сначала вели ее примитивно, вручную. Потом стали закладывать шахты, наконец появились драги. Они были не очень большими, малопроизводительными. Когда драга намывала пуд золота, стреляли из пушки, и далеко не каждый месяц раздавался такой салют. Перед революцией к ангарскому золоту дотянулись руки иностранного капитала, в тайге обосновались концессии.

После революции золотодобывающая промышленность Приангарья коренным образом изменилась. Выросли большие рудники, появилась современная горная техника и значительно увеличилась добыча благородного металла.

Драга, работающая под Шаарганом, небольшая. Объем ее ковшей двести литров. Сейчас уже построены драги, ковши которых в шесть раз больше, — в год такая плавучая фабрика «перелопачивает» два миллиона тонн грунта, заменяя двенадцать тысяч землекопов. А эта, старенькая, что черпала землю со дна небольшого озерца, ею же самой созданного, еще верой и правдой служит людям — дожила бы до наших дней старая традиция, и жители поселка не один раз в месяц слышали бы пушечные выстрелы.

Двухэтажный корпус драги стоит на большом деревянном понтоне. Три троса помогают ей передвигаться в забое — отходить вправо, влево, назад и двигаться вперед. Бесконечная лента уносит ковши под воду, они черпают золотоносный грунт со дна и поднимают его наверх в бочку — огромный вращающийся барабан. Руда измельчается в барабане, ее тяжелые кусочки с золотом через отверстия в стенках бочки проваливаются на специальные столы, а пустая порода снова падает в воду.

Столы вибрируют, и здесь происходит дальнейшее отделение золота от грунта. Мелкие крупинки того и другого просеиваются через сита и падают на длинные резиновые дорожки — половики. Они покрыты слоем ртутной амальгамы. Золотые крупинки вязнут в ней, а остатки пустой породы вода легко смывает с дорожек.

Отделение, где стоят столы и по наклонному полу которого разложены половики, называют сполоскательным — это святая святых драги. Его открывают раз в сутки часа на полтора-два, чтобы «снять» урожай золота. Мы попадаем в сполоскательное отделение как раз в такое время.

Смолкает скрежет черпаков, затихает гром дробящейся породы. Три девушки в комбинезонах и резиновых сапогах осторожно счищают с половиков золотоносную ртуть и складывают в небольшую электрическую печь. Через некоторое время из нее извлекают спекшиеся лепешки золота — ртуть испарилась.

А дальше начинается самое удивительное: золото ссыпают в потрескавшееся эмалированное зеленое блюдо — на такое хозяйки обычно складывают только что испеченные пироги. Одна из девушек пересыпает часть желтых лепешек в большую медную ступку, прикрывает ее салфеткой и старательно, словно сухари для котлет, измельчает руду. Эта операция повторяется трижды, наконец золотые песчинки взвешивают и укладывают в кружки — стальные конусообразные банки с крепко завинчивающимися крышками. Все!

Не знаю, должно быть, на более современных драгах процесс в сполоскательном отделении и механизирован. Но то, что я видел, потрясло меня обыденностью: три девушки не торопясь за час собрали груду золота, словно муку или крупу на кухне.

Тысячу раз уже писали: золото некрасиво. Подтверждают в тысячу первый: желтые его крупинки не излучают волшебного сияния. И все-таки, сколько веков эти крупинки властвовали над человеком, сколько людской крови и жизней забрали они!

А тут все иначе — золото подчинено человеку. С ним обращаются спокойно, даже пренебрежительно, как с любым другим некоронованным металлом. В этом спокойствии, в этой невозмутимости в полную меру раскрывается душа советского человека — он знает цену золота, знает, как много труда вложено в его добычу, знает, как оно нужно народу, и остается к нему равнодушен.

Девушка запечатала кружку с желтыми крупинками, я смотрю на Виктора Андриановича, и, кажется, мы с ним думаем об одном и том же: о человеке, победившем власть золота.

На обратном пути в Мотыгино нас застает гроза. В тайге всегда страшно, когда темное небо падает к самым верхушкам сосен, молния разрывает мглу, а гром, десятки раз отразившийся от ближних и дальних сопок, раскатывается по земле. Костя сбавляет газ, так как дорога за несколько минут превращается в бурную речку. Но стихия бушует недолго, тучи проходят стороной, и снова показывается солнце. Впереди белеют невысокие скалы. Костя останавливает газик.

— Магнезиты. Тальское месторождение. Тут-то и угощали Бардина ангарскими арбузами, — говорит Неволин.

Я понимаю, какие чувства владеют сейчас этим человеком, как любит он свой красивый и богатый край, его самобытную красоту, его людей.

Александра Кирилловича Рублева я уже жду полдня — он заседал в зональном парткоме. Можно было бы пойти в Управление Ангарской геологической экспедиции, до которой от парткома ходу минут десять, и там засесть за толстые тома отчетов. Но мне хочется раньше поговорить с тем, кого Неволин назвал одним из первооткрывателей Ангаро-Питского железорудного бассейна.

К обеду заседание окончилось. Стоя во дворе у выхода из домика партийной библиотеки, я пытаюсь угадать, кто из выходящих Рублев, и ошибаюсь. Виктор Андрианович подводит ко мне невысокого мужчину в клетчатой рубашке.

Слушая Неволина, представляющего нас друг другу, мужчина смотрит мне в глаза, будто пытается узнать все мои мысли. Наверно, я смутился от этого взгляда, и Рублев ободряюще улыбается.

Мы идем с ним по деревянным мосткам тротуара, тянущегося вдоль высокого откоса над Ангарой. Александр Кириллович спрашивает:

— Вы в геологии что-нибудь понимаете?

Узнав, что мой отец горный инженер, занимался когда-то разведкой полезных ископаемых на Кавказе и что я мальчонкой бродил вместе с партией в горах Осетии, Александр Кириллович оживляется:

— Вот и чудесно — значит, все легче будет.

В Управлении экспедиции он дает мне толстый том. Это итоговый отчет о запасах полезных ископаемых Ангаро-Питского бассейна. В конце стоят подписи: Г. П. Рублева, А. К. Рублев, А. К. — это Александр Кириллович. А кто такая Г. П. — я еще не знаю.

Листаю переплетенную, отпечатанную на машинке рукопись, и передо мной открывается история одного из замечательных открытий наших геологов.

Между реками Ангарой и Большим Питом обнаружены и детально обследованы несколько крупных месторождений железной руды. Общие перспективные их запасы около четырех с половиной миллиардов тонн. Почти три четверти этих запасов лежат недалеко от поверхности или выходят из нее — их можно разрабатывать открытым способом. Предполагается, что в карьерах бассейна будут добывать до двадцати миллионов тонн руды в год.

Природа, как щедрая хозяйка, начинила Енисейский кряж не одним железом. По берегу Ангары вытянулось Кокуйское месторождение углей, в котором около миллиарда тонн, Уже насчитывается несколько крупных залежей бокситов: Киргитейское, Ивановское, Афиногеновское, Татарское (семь месторождений), Каменское. Есть магнезит, доломит, известняк, тальк, песчаник, глина, песок, кварцит.

Когда Александр Кириллович возвращается в комнату, я уже исписываю блокнот десятками названий полезных ископаемых — прав был Неволин, в Приангарье обнаружены почти все элементы менделеевской таблицы.

— Ну, как, — спрашивает Александр Кириллович, — в общем и целом представляете теперь, что за штука Ангаро-Питский бассейн, — он кладет руку на отчет и продолжает, — прежде чем появился этот том, много утекло воды в Ангаре, и не все, кто открывал месторождения, дожили до нынешних дней.

В 1947 году в Мотыгино приехала чета геологов Рублевых — люди молодые, полные энергии. Ангарская геологическая экспедиция тогда только начинала свою жизнь — в ней насчитывалось четыре партии и шесть инженеров, не то, что сейчас, когда в тридцати пяти партиях этой экспедиции работает двести пятьдесят инженеров и техников. Александр Кириллович и Галина Павловна (вот кто такая Г. П. Рублева, чья подпись стояла под отчетом) сразу же отправились с партией. За год до их приезда геолог Виктор Иванович Медведков открыл первые выходы железа у Нижне-Ангарска, поселка, находящегося в тайге, в шестидесяти километрах на север от Мотыгина. В тот район и отправили три партии, одной руководил Виктор Иванович, второй — Александр Кириллович и третьей — Федот Яковлевич Пан. Рублевы были вынуждены взять с собой малышей — сына и дочь.

Разведка велась наземным способом. Рублевым пришлось пройти много километров по тайге, взбираться на каменистые сопки, преодолевать быстрые горные речки. Жили в зимовьях, а чаще в палатках. Надо было выяснить, как и куда простирается рудное тело. А для этого приходилось долбить в каменистой почве шурфы, бурить скважины.

Шли годы, дети Рублевых подросли, начали учиться в школе, переходили из класса в класс. А их родители с весны и до первого снега жили в тайге. Уже было точно оконтурено Нижне-Ангарское месторождение, разведано Ишимбинское, обнаружено Удоронгское, а геологи все не успокаивались, искали и находили другие полезные ископаемые: бокситы, уголь, магнезит.

Александр Кириллович занялся предварительным подсчетом запасов Ангаро-Питского бассейна. В 1959 году он защищал первый такой отчет, который составил целую библиотеку: лишь отчет по Нижне-Ангарскому месторождению занимал двадцать шесть томов.

Летом 1960 года Александр Кириллович и Галина Павловна повели специальную партию, которая должна была окончательно и точно определить все запасы бассейна. Два года геологи проверяли и уточняли все, что открыли они сами, что открыли другие партии экспедиции, долго считали, и наконец осенью 1962 года был готов том, который я листаю. Защищал отчет Александр Кириллович один, без жены. Она умерла той же осенью — отказало изношенное за годы таежных скитаний сердце. Сорокавосьмилетней ушла из жизни Галина Павловна Рублева. Сорок восемь лет, как обидно мало для человека! И как она щедро прожила этот срок, сколько успела сделать — оставила людям в наследство такое богатство: открытую вместе с другими огромную кладовую сокровищ.

Александр Кириллович сейчас занят новыми поисками — он главный геолог Верхотуровской партии. Но свое детище — железорудный бассейн — не забывает. Он ждет, когда начнется разработка месторождений. А на пути к этому немало трудностей. Первая из них в том, что ангарские руды, к сожалению, не магнитные, их нельзя обогащать обычным способом. Но сейчас эта трудность позади. Красноярские инженеры Григорий Федорович Сусликов и Александр Григорьевич Герасимов разработали и у себя на заводе «Сибэлектросталь» испытали новый метод обогащения немагнитных железных руд.

Дело теперь упирается в дорогу. Существует проект Северо-Сибирской железнодорожной магистрали. Она начнется на Урале, пойдет через Тобольск и Колпашево на Оби к Томску, оттуда в Абалаково на Енисее, а затем по Приангарью в район Нижне-Ангарска, Богучан, Толстого мыса, Хреботовой, на Лену и дальше в обход Байкала с севера к Транссибирской магистрали. В принципе все решено, не ясно одно, как пройдет эта дорога от Енисея к Богучанам — по левому или правому берегу Ангары. Это зависит от многих проблем, и в частности от того, где будет Средне-Енисейская ГЭС.

Без всякой рисовки Рублев сказал мне, прощаясь:

— Как хочется увидеть все то, о чем мечталось нам у костров!

И он увидит — я не сомневаюсь в этом — преобразованный ангарский край, край мощной индустрии.