От Падуна до Стрелки

ВНУК БАЙКАЛА

Двигатель смолк, катер медленно покачивается на волнах, рожденных его же винтами. Блестящий трос с тяжелым лотом быстро бежит вниз. Стрелка на счетчике глубины долго кружится по циферблату, пока не останавливается у отметки «74 метра» — стоп, дно. Там лежат плиты навсегда усмиренного Падуна, рев которого еще совсем недавно разносился на десятки километров по тайге.

Совсем рядом, в полукилометре, — плотина. Скрытая на две трети водой, она уже не кажется очень высокой. Отсюда мы и уходим в плавание по Братскому морю. Катер «Гидротехник», набирая скорость, берет курс на юг. Берега меря, которые у плотины сближаются на расстояние в полтора-два километра, разбегаются все дальше и дальше друг от друга. И наконец прямо по носу катера открывается синяя даль. К ней и устремлен бинокль директора Братской гидрометеорологической обсерватории Леонида Никифоровича Быдина. Худощавый, в очках, не очень ловкий в движениях, он напоминает школьного учителя. Тем неожиданней звучит его голос — по-адмиральски раскатистый баритон, полный командирской силы.

Леонид Никифорович «крестный отец» многих искусственных морей. Он приезжал куда-нибудь в степь, бродил по ее перекатам, представляя, как побегут здесь бесконечной чередой морские волны. И действительно, через год-другой там, где до этого лежали земли, изнывавшие от суховеев и безводья, появлялся очередной «крестник» Леонида Никифоровича — искусственное море. Так было под Рыбинском и в донских степях, где теперь плещется Цимлянское водохранилище, так было под Горьким, в Жигулях и у Волгограда.

А теперь жизнь привела его сюда, в самое сердце Сибири. И вероятно, не будь за плечами опыта, накопленных знаний, он не рискнул бы возглавить изучение таежного «моря», стать участником создания в центре сурового края огромного водохранилища. Когда оно наполнится, в нем будет сто семьдесят кубических километров воды.

— У каждого водохранилища свой характер, а у этого, — Леонид Никифорович делает широкий жест, — есть черты и Каховского, и Куйбышевского, и Цимлянского. К тому же оно унаследовало немало «привычек» от Байкала. Впрочем, сегодня вы многое увидите сами.

«Гидротехник» то срывается с места и полным ходом летит вперед, то, словно устав, замедляет бег и останавливается. И все это по определенной программе — сегодня исследуется температура различных слоев воды, берутся ее пробы для химического анализа, измеряется глубина. Кроме Быдина на катере еще двое сотрудников обсерватории: гидролог Валя Касьянова и океанолог Валентина Дмитриевна Дианова. Я невольно проникаюсь уважением к Братскому морю. Если его изучают океанологи, значит, оно без всякой скидки может считаться морем.

Небольшого роста, неразговорчивая, сосредоточенная, Дианова явно тяготится моим присутствием. Она несколько раз поднимает на меня глаза, в которых нетрудно прочитать: «Неужели вы не понимаете, что мешаете заниматься делом». Выручает гидролог Валя Касьянова. В клетчатой рубашке и легких спортивных брюках, с великолепным румянцем на щеках и милым курносым носом, усеянным чуть заметными веснушками, она покровительственно берет надо мной шефство и сразу приставляет к делу — просит крутить ручку лебедки. У меня сначала получается плохо. Валя сердито хмурит брови, но через секунду уже улыбается во весь свой белозубый рот. Мне становится легче от ее улыбки, и, смахивая обильный пот со лба, я с еще большим энтузиазмом налегаю на ручку.

Мы определяем температуру воды на разных глубинах. Валя крепит к тросу четыре термометра, и они один за другим уходят в воду. Когда трос достигает заданной глубины, Валя щелкает секундомером. Проходит семь минут, она поднимает руку, и я опять кручу барабан. Снимая термометры, Валя объявляет температуру, а Валентина Дмитриевна записывает в специальный журнал.

На вопрос, для чего так тщательно исследуется температура воды, она снисходительно улыбается:

— Это очень просто. Изменение температуры по глубине, повышение и понижение ее по дням, неделям, месяцам позволяет составить тепловой баланс водохранилища. Делается это не ради праздного любопытства. Если известен тепловой баланс, можно довольно точно предсказать, когда водохранилище покроется льдом, когда вскроется. А это очень важно знать и энергетикам Братской ГЭС, и капитанам ангарских судов, и автомобилистам, прокладывающим зимой ледовые дороги, и работникам обсерватории, определяющим прогнозы погоды.

Чтобы составить такой баланс, надо провести тысячи, нет, десятки тысяч замеров, не только у Братска, а и за сотни километров от него, в заливах и бухтах моря, на самых его широких местах. Свести все данные воедино и уже после этого думать и считать, снова думать и снова считать.

Не сбавляя хода, «Гидротехник» идет уже минут десять. Окончилась первая часть программы дня, и мы поворачиваем к берегу. Ветер выхватывает из-под цветной косынки Вали прядь светлых волос. Она сердится, прикусив нижнюю губу, потом корчит смешную гримасу и, махнув рукой, продолжает рассказ о работе гидролога. Теперь я вижу не только веселую девушку, но человека острого и тонкого ума, самозабвенно любящего свою профессию. Об этой любви Валя почти не говорит, но она проступает в каждом ее слове.

Валя выросла у Волги, в Конаковском районе, Калининской области. В пятнадцать лет уехала учиться в Москву на геолога, но стала студенткой гидрометеорологического техникума. Что такое гидрология и метеорология, она тогда не знала. А через полгода была уже убеждена, что нашла свое призвание.

Потом назначение в Иркутск. Ей предлагают остаться в областном управлении гидрометеослужбы. Отказывается, уезжает в далекий Илимск на маленькую метеостанцию.

Суровый климат, люди, не сразу идущие навстречу новому человеку, ответственность первого в жизни дела, оторванность от привычного мира. Здесь она узнает и о Радищеве, который жил в илимской ссылке, и о первых экспедициях Черского и Чекановского, и о богатствах края и, самое главное, начинает понимать, как нужна ее работа, ее станция геологам, лесорубам, летчикам, охотникам. Ее сводки погоды, вывешиваемые на бревенчатой стене домика метеостанции, теперь читают все жители Илимска.

Проходит три года. Валя приезжает к родителям в отпуск. И вдруг телеграмма: «Сообщите согласие работать Братской обсерватории». Она вылетает в Иркутск.

Так Валя оказывается в Братске. Она не жалеет об этом, хотя сердце ее по-прежнему крепко привязано к Илимску. В Братской обсерватории ей поручают работу инженера-гидролога. Незадолго до нашей встречи она вернулась из большой поездки — руководила специальной экспедицией, которая детально обследовала Окско-Ийскую часть водохранилища.

Скоро Валя окончит заочное отделение Иркутского университета и, кто знает, может, будет участвовать в создании нового таежного водохранилища — Усть-Илимского.

…На малых оборотах «Гидротехник» подходит к невысокой скале. Здесь море скрыло в своей пучине Пьяновский порог.

Замерить глубину нам не удается. Лот утащил за собой весь трос длиной в сто пять метров, но дна так и не достиг.

Солнце поднялось высоко-высоко и опалило нас жгучим зноем. Даже на палубе быстро идущего катера становится жарко. Хорошо бы выкупаться. Подходим к прерывистой цепочке плотов. Совсем недавно в этом месте над Ангарой стояли легкие серебристые фермы железнодорожного моста. Но дорогу вынесли из зоны затопления, и мост пришлось разобрать. Правее плотов показывается белый пароход. Продолжительность рейса из Братска в Иркутск теперь сократилась больше чем на сутки. Море поглотило Ангару, погасило ее течение, потому и быстрее стали ходить пароходы.

Купание наше короткое — Леонид Никифорович недовольно машет рукой, требуя, чтобы все выбрались на палубу. Он спешит: программа дня еще не выполнена.

И снова торопится «Гидротехник», на этот раз назад, к Братску, до которого около сорока километров. Леонид Никифорович возвращается к разговору, начатому еще утром на берегу.

— Непосвященному может показаться, что создание искусственного водохранилища, даже такого, как Братское, дело хоть и длительное, но несложное. Достаточно воздвигнуть плотину, и сиди себе спокойно, жди, пока наполнится море.

На самом деле все не так, все гораздо сложнее. Плотину строят, но вместе с этим, а вернее, еще раньше надо заняться другими проблемами, и они ничуть не проще. Границы будущего моря определены давно. Теперь необходимо посмотреть, что попадет в зону затопления— какие города, поселки, деревни, пашни, огороды. Их, естественно, нужно перенести в другое место. В случае с Братским морем это усложнилось тем, что приходилось не только строить новые колхозные деревни, но и раскорчевывать тайгу, превращая ее в плодородные поля.

С этой частью работ справились как будто успешно. Жители старого Братска, стоявшего у слияния Ангары с Окой, переехали в поселки нового Братска. Даже такой исторический памятник, как знаменитый Братский острог, в одной из башен которого сидел в заточении протопоп Аввакум — один из вождей раскольников, разобран по бревнышку и перенесен в город энергетиков. Получили новые земли и колхозы, в том числе один из первых на Ангаре, созданный в деревне Падун еще в 1930 году и символически названный тогда «Ангарстрой».

Осталось ли что-нибудь еще на дне будущего моря? Лес, целый океан леса — 500 тысяч гектаров. С ним-то справиться труднее всего. Предполагалось вырубить тридцать восемь миллионов кубометров. Были созданы десятки леспромхозов, вооруженных машинами. Но они слишком поздно взялись за дело. Лишь с половиной задания справились. Да и то далеко не все срубленное вывезено. Не было дорог.

— Вот и получилось, — хмуро подводит итог Леонид Никифорович, — к берегам пока не подойдешь, все забито лесом, ходить по морю опасно — топляков полно. Но самое плохое — вода залила живой лес.

Он подводит меня к борту:

— Вот вам и первые последствия наших промахов. Леонид Никифорович замечает мое недоумение.

— Видите эту зелень? — указывает он на воду.

На поверхности плавают небольшие островки зеленой пленки.

— Листья, хвоя деревьев, кустарник медленно разлагаются в воде. Вот эта суспензия — для нас полная неожиданность. Как она повлияет на жизнь моря, его обитателей, на Ангару ниже плотины? Пока никто еще не занялся изучением этого явления. Приезжали, правда, из Москвы эпидемиологи. Они успокоили: «Воду из моря пить можно». Вот и все, что они сказали.

Природа мучительно медленно перестраивается, когда мы решительно меняем ее облик на огромных пространствах. У нас еще не хватает опыта и порой знаний, чтобы понять до конца, точно предвидеть, как будут протекать все эти изменения. А они уже есть.

Братчане отметили, что в последние годы, с той самой поры, как началось наполнение моря, суровый, резко континентальный климат стал мягче, приобрел явный «привкус» морского. Зимой уже столбик ртути не падает к пятидесяти градусам, а летом не бывает больше палящего, удушающего зноя.

Первыми это заметили синоптики обсерватории. Да это и понятно: громадное водное зеркало моря, как огромная печь, испаряет в воздух сотни тонн воды, образуя неожиданные воздушные потоки, которые вызывают совсем непредвиденные передвижения облаков.

Впрочем, синоптики не жалуются на это. Наоборот, молодые, энергичные, жаждущие новых открытий, они даже рады, что им предстоит изучать закономерности, возникающие в окружающей природе, понять, как она реагирует на стремление человека изменить ее облик, подчинить своей воле. Лучше, грандиознее естественной лаборатории, нежели район Братского моря, на всей нашей планете сейчас не найти.

А такая проблема, как образование берегов? Оно начнется только тогда, когда закончится заполнение чаши моря, то есть с весны 1965 года. Даже набрав полный объем воды, море не останется неизменным. Оно будет дышать, в зависимости от различных условий менять свой уровень, причем значительно — до десяти метров. Когда же закончится формирование морских берегов? Ученые океанологи отвечают на такой вопрос по-разному. Одни считают, что на это уйдет четверть века, другие утверждают, что только в начале следующего столетия берега окрепнут, а есть такие, к ним принадлежит и Леонид Никифорович, которые осторожно называют цифру 100–150 лет.

Леонид Никифорович говорил мне, что Братское море во многом напоминает Байкал. Пожалуй, больше всего это относится к штормам. Даже сейчас, когда уровень водохранилища еще не достиг проектной отметки, уже есть участки, где его ширина достигает пятидесяти и шестидесяти километров. Ветер сможет поднять тут волны в шесть-восемь метров, и горе пароходу, на который они обрушатся. Ученые уже спешат на помощь капитанам; работники обсерватории, изучая направления и силу ветра, составили карту волнений, указав на ней, какой высоты достигнут волны на различных участках судоходных трасс. Но море продолжает расти. Поэтому эта карта постоянно меняется и, вероятно, в окончательном виде появится только к концу десятилетия, когда будут достаточно изучены капризы погоды.

Я понимаю Быдина. У плотины самой мощной в мире гидроэлектростанции, на берегу крупнейшего в мире водохранилища, должно быстрее возникнуть большое научное учреждение, которое взялось бы комплексно изучить вопросы, связанные с природой. В таком институте рука об руку смогут работать биологи, лесники, охотоведы, рыбники, химики, гидрологи, синоптики. И тогда будут быстро найдены ответы на все вопросы, которые встали сейчас перед наукой.

Поздно вечером, вернувшись в гостиницу, я стою у распахнутого окна. Теплый, крепкий запах разогретых за день сосен наполняет комнату. Моря не видно — оно скрыто чернотой беззвездной ночи. Но его выдает влажный воздух, тихий ропот волн.

Кто-то шутя назвал Братское водохранилище внуком Байкала. В этом, должно быть, есть доля истины: Байкал— отец Ангары, Ангара дала жизнь Братскому морю.