От Падуна до Стрелки

В ГОСТЯХ У БОГА АНГАРЫ

Утро, туманное, сырое, начавшееся под нудный шелест дождя, огорчает. Померкли краски, за низкими тучами исчезли скалы, березы опустили свои ветви и уныло нахохлились. Время отправляться дальше, но капитан «тридцатьчетверки» Мирза Вильданов медлит, показывая на серую вату тумана, которая прилипла к самой воде. Проходит час, другой. Ветерок поднимает туман на несколько метров над рекой, и караван трогается путь.

Я перехожу на катер. В тесной его рубке за штурвалом Мирза Вильданов. Он щурит глаза, отыскивая чуть заметные вешки, ныряющие в стальной воде, — они указывают нам путь.

Участок Ангары от Братска до Кежмы практически несудоходен. Когда-то, в конце прошлого века, иркутские купцы пробовали наладить движение по всей реке — от Стрелки до Байкала. Они взяли подряды на снабжение строительства Транссибирской магистрали рельсами и другими материалами. Купили пароходы, баржи, наняли лоцманов. Бились, бились и отказались от затеи — слишком дорого и опасно. Правда, им удалось провести несколько караванов. Но для этого пришлось установить на Шаманском пороге туер-пароход с огромной лебедкой, которая поднимала против течения баржи, и построить в обход Падунского порога небольшую железнодорожную ветку. Вскоре Транссибирская магистраль дошла до Иркутска, и необходимость в водном пути по Ангаре отпала.

Сейчас Ангара опять понадобилась людям. По ней пролег водный путь к Толстому мысу. Шоссейная дорога будет готова только в шестьдесят пятом году, а время не ждет, стройке нужны материалы, машины, люди. Все это и надо перекинуть туда по воде. Капитаны катеров взялись за это трудное дело. Мирза Вильданов и был одним из тех, кто водит здесь караваны.

Он стоит, едва поворачивая штурвал. Но потому, как впиваются его глаза в реку, отыскивая одному ему известные приметы, чувствуется, сколь напряжена его воля.

Дубынинский, или, как его еще называют, Долгий, порог хоть и не самый опасный на Ангаре, но самый длинный. Шестнадцать километров русла здесь завалены камнями, над которыми кипят буруны. И надо хорошо знать, видеть с закрытыми глазами все извилины узкого судового хода, чтобы водить по нему катера и баржи.

К порогу катер подходит медленно, словно подкрадываясь. С левого борта проплывает ствол березки — белая вешка на границе судового хода. И сейчас же какая-то сила подхватывает «тридцатьчетверку», увлекая ее вперед. Она вздрагивает, танцует на метровых волнах. Я оглядываюсь — баржа тоже приплясывает.

Двигатель катера набирает полные обороты, «тридцатьчетверка» рвется вперед. Сейчас, как объясняет Мирза, наступает самый ответственный момент штурма порога: надо сделать «перевал», — круто, под девяносто градусов, повернуть направо и подойти к противоположному берегу. Мирза и ставший рядом его помощник Володя Власов наваливаются на штурвал и крутят, крутят его. «Тридцатьчетверка» повертывается поперек течения и с трудом пробивается к берегу. Баржа еще бежит вниз, все ближе подходит к белым вешкам, за которыми из пенистых волн торчат острые камни. Буксирный трос натягивается, разворачивает баржу поперек реки. На мгновение караван застывает — тормозится движение баржи, катер едва «выгребает» против течения.

Я снова оглядываюсь. Пассажиры баржи в оцепенении— смотрят на страшный барьер камней, куда их тащит река. Саша и Толя бросаются на мостик к Геннадию и берутся за большое колесо штурвала, помогая шкиперу вывернуть тяжелые рули. Медленно, метр за метром караван уходит от опасного места.

Мирза скупо улыбается:

— Отпряглись, значит, — и, помолчав, добавляет, — вот так всегда!

Какой же точный должен быть расчет, чтобы баржа прошла у самой опасной черты и повернула не раньше и не позже, а именно в тот единственный момент, который точно определили Мирза и Володя.

Порог позади, Ангара успокоилась, выглянуло солнце, и все повеселели. Мирза передает штурвал Володе и рассказывает о всяких приключениях с ангарскими рыбаками. Вдруг на палубу выскакивает матрос Николай Косачев с ружьем. Он кричит и показывает в сторону берега. Мы выходим из рубки, но ничего не видим.

— Та вон же, вон же, — показывает Николай.

Наконец замечаем — к берегу кто-то плывет, над водой маячит небольшая голова в меховой шапке. Мирза объясняет — медведь. Мы не успеваем подойти достаточно близко, когда пловец выбирается из воды, отряхивается и, поглядев на караван, смешно подбрасывая зад, уходит в лес. Николай хмуро глядит вслед и ругается:

— Ушел, я бы ему всадил картечи.

Медведей ангарцы не любят. Когда им говорят, что медведи добродушные, любопытствующие животные, соглашаются и добавляют: «Может, это в других местах, а у нас медведь не лучше волка».

Ангарские медведи злы и нахальны. Даже совсем молодой мишка, встретив в тайге охотника с ружьем, не бросится наутек, а поднимется и пойдет на него. Медведи забираются в деревни, режут скот, громят пасеки. Много трагических и забавных историй слышал я на Ангаре о косолапом хозяине тайги. Одну из них стоит рассказать.

Плыли по реке три геолога, люди приезжие, но уже знавшие — медведей надо бить. На лодке стоял не подвесной, а стационарный моторчик, запустишь его, и он тарахтит, тарахтит без всякого присмотра.

Один из трех заметил переплывающего Ангару медведя. Ружья у геологов не было, решили «взять» косолапого топором. Подошли к нему вплотную, он рявкнул и вцепился в борт. Кто-то ударил медведя, да не по глазам, как сделал бы настоящий охотник, чтобы или сразу убить медведя, или лишить его зрения, а по лапе. «Пловец» взревел и с ловкостью акробата вмиг забрался в лодку. Геологов как ветром сдуло в воду. До берега было метров триста, едва доплыли, думали, утонут. А лодка ушла вниз. Стучал ее движок, сидел в ней медведь, ревел благим матом и зализывал раненую лапу, а по берегу вслед за лодкой бежали мокрые, посиневшие от холода геологи.

Лодка через несколько километров дошла до поворота реки и уткнулась носом в берег, медведь заковылял в тайгу. А незадачливые охотники вынуждены были добираться до ближайшей деревни двадцать километров пешком.

…К полудню мы подходим до Закурдаевской шиверы.

Она, пожалуй, опаснее иного порога — течение здесь быстрое: двадцать пять километров в час. Здесь зевать нельзя, ошибешься — сядешь на камни, а то и воды хлебнешь. Подняться же по шивере можно только на мощном катере.

Наш караван проходит Закурдаевскую шиверу без приключений — опыт Мирзы спасает нас от всяких происшествий. Сразу за шиверой Ангара разливается больше чем на два километра. Мы обходим скалистый остров «Корабль», он и в самом деле похож на старинный броненосец с высокими бортами и задранным носом, и причаливаем к верхней Ершовской пристани. Когда утихает утомившийся двигатель «тридцатьчетверки», Мирза, стоящий рядом со мной на палубе, спрашивает:

— Слышите?

Я прислушиваюсь. Издалека доносится ровный гул, будто летит реактивный лайнер. Задираю голову, всматриваюсь в небо. Мирза дергает меня за рукав и показывает на два высоких утеса, поднимающихся вдали из воды.

— Это там!

Я уже понимаю, о чем он говорит. Там, где Ангара снова втискивается между скалами, лежит грозный Шаманский, или, как его еще называют, Ершовский, порог, о котором сложено не меньше легенд, чем о свирепом Падуне.

Причаливаем к берегу. «Каму» снимают с баржи, ставят на грузовик, и мы посуху «преодолеваем» порог, стороной. На нижней Ершовской пристани нас уже ждет другая баржа и маленький буксирный катерок. К вечеру добираемся до крупного ангарского села Воробьеве, недавно ставшего важным центром Приангарья, «столицей» большого строительного района. Сюда от Ершова пробита через тайгу автодорога. По ней доставляют грузы, пришедшие из Братска по воде. Дальше их снова везут водой к Толстому мысу. Километрах в двадцати от Воробьева в деревне Эндучанке расположен штаб строителей автотрассы Братск — Усть-Илим.

Моим первым знакомым оказывается Кешка — белобрысый мальчуган лет десяти. Он сидит на краю причала, свесив ноги, и совершенно невозмутимо, как-то автоматически выхватывает одну за другой с ладонь «ростом» серебристых рыбешек — глупых и наглых ельцов, заглатывающих пустой крючок. Вдоволь насмотревшись, как машет удочкой Кешка, я спрашиваю, что это за белый теплоход стоит в устье речушки Эндучанки, метрах в двухстах от пристани. Он удивленно глядит и отвечает как истый ангарец:

— Само собой, «Баклан».

Я чуть не подпрыгиваю от радости. «Баклан», тот самый «Баклан», о котором я думал всю дорогу до Воробьева.

В Братске мне сказали:

— Если вы его не увидите, не поговорите с ним — по-настоящему не узнаете Ангары, не поймете ее нрава.

И вот теперь, переправляясь на лодке к «Баклану», я с нетерпением жду этой встречи. Он шагает, протягивает мне руку:

— Обрядин — начальник партии института Ленгипроречтранс.

Вот он какой, «бог Ангары» — так зовут Александра Ивановича Обрядина в Братске, на Стрелке, по всей реке.

И сразу вопрос: был ли я на Шаманском пороге? Нет?! Да разве можно находиться рядом и не увидеть этого чуда природы? Пожалуй, только в Африке на реке Конго есть что-нибудь подобное.

На следующее утро я с нетерпением жду, когда же мы отправимся к порогу. Но Александр Иванович будто забыл о своем обещании. После завтрака он уходит вниз по Ангаре. Вернувшись часа через два, долго вымеряет большими шагами берег, что-то объясняет идущим следом за ним рабочим. Потом берется за топор, быстро затачивает несколько кольев и вбивает их в землю. А через минуту его голос уже раздается с палубы экспедиционной баржи «Оредеж», где ремонтируют двигатели. И только после обеда, просмотрев записную книжку и вычеркнув какие-то записи, он говорит:

— Все, план выполнен. Едем на порог.

Дюралька — маленькая лодчонка выносит нас на главную протоку. Александр Иванович прислушивается к стуку мотора и время от времени поторапливает дюральку:

— Ну, «Машенька», царапайся, царапайся, милая.

Девятый год ходит по этой реке Обрядин. Для него словно и нет воды в русле — он «видит» каждый камень, знает, где и на чем можно пройти любой порог, любую шиверу.

Партия, которой руководит Александр Иванович, составляет лоцманские карты, разрабатывает проекты расширения и углубления судового хода, помогает речникам осваивать пока еще несудоходные участки. А для всего этого люди делают промеры. Сотни, тысячи промеров глубины реки.

Чтобы лоцманская карта была точной, такие промеры проводят через каждые три метра. На любой другой реке это просто. А на Ангаре даже самый опытный речник не сумеет точно провести лодку от берега до берега — слишком быстрое течение.

Александр Иванович решил заставить саму Ангару «участвовать» в исследовательской работе.

Он ставит самоходную баржу на якорь в центре реки. К длинному тросу крепится катамаран — две спаренные лодки с общей палубой. Поворот руля, и быстрые воды тащат катамаран от берега к берегу. Эхолот отмечает каждый камень, каждую впадину на дне. И вскоре карта покрывается дугами, пересекающими русло через каждые три метра. Мне показали лоцманские карты, составленные на основе таких промеров. Отличные карты, по ним можно водить суда там, где раньше это считалось абсолютно гиблым делом.

Но вот и порог. Вернее, нижние его ворота. Голос нашей «Машеньки» тонет в грохоте и реве воды.

Чтобы читатель полнее представил это место, перешагнем шестикилометровую «трубу» порога к верхнему входу и оттуда пойдем на катере вниз. Ангара из двухкилометрового русла втискивается в восьмисотметровый каньон. И сразу убыстряет бег — скорость ее воды возрастает до десяти километров в час. Катер начинает подпрыгивать на небольших волнах, как грузовик на слегах лежневой дороги. Ангара словно предупреждает людей: «Не балуйте, вернитесь назад». Но люди не слушаются, идут дальше. «Ах так», — свирепеет река и подхватывает катер, теперь воды несутся со скоростью двадцать километров в час. Слева убегают назад скалы Тунгусского острова. Река хитрит, усыпляет бдительность: волн нет, только кое-где вспухают водяные бугорки. И тот, кто ей поверит, кто забудется, рискует получить нокаут. Неожиданно перед катером вырастают волны высотой до полутора метров. Ангара швыряет суденышко, как палку, норовит захлестнуть валом и утащить в сторону, на камни. У Боярских ворот в просвете между островами Тунгусский и Ушканик река снова стихает, замедляет бег, гасит волны. И опять это хитрость. Ангара не сдалась. Она лишь отдыхает, чтобы с новыми силами накинуться на катер.

Впереди водяная стена. Ангарцы называют ее «селезнем». И таких «селезней» целая стая. И в этой стае нет никакого порядка. «Селезни» торчат из воды, как ледяные ропаки, — острые, крепкие. Днище катера стонет от их ударов. Вода, шипя, гуляет по палубе, срывая все, что забыли закрепить. Кажется, Ангара вот-вот будет торжествовать победу. И тут она неожиданно сдается, силы ее иссякают. И хотя река еще ярится, огрызается, становится ясно — порог пройден. Катеру, у которого был заглушен двигатель, на это потребовалось всего двенадцать минут.

Ревущий порог своим буйством напоминает шамана в дикой пляске. Даже человека, десятки раз ходившего через порог, он удивляет своим бунтарским нравом. А новичок, впервые узнавший силу его волн, испытывает чувства куда более сильные.

Как-то на верхней Ершовской пристани Александр Иванович познакомился с одним человеком. Бывалым, повидавшим на своем веку ближние и дальние края, океаны и моря, большие и малые реки. Хлебая вкуснейшую уху из ангарской стерлядки, человек ворчал: наговорили, мол, об Ангаре всяких страхов — семь верст до небес, и все лесом: и пороги, и шиверы. А речушка, выходит, так себе.

Александр Иванович налился обидой, но вида не показал. Спокойно предложил, не хочет ли уважаемый товарищ прокатиться через порожек (так и сказал: порожек). Уважаемый товарищ пожал плечами — опять, мол, страсти-мордасти. Потом кивнул головой — что же, поехали.

Посадил Александр Иванович его в лодку, родную сестру той самой «Машеньки», на которой меня вез к порогу, и пошла она к Тунгусскому острову. Поначалу бывалый человек поглядывал на Александра Ивановича и посмеивался: что-то не очень-то страшно. Александр Иванович тоже улыбался: я же и не обещал чего-то особенного. А потом, когда влетела лодка на первую гряду волн, потускнел приезжий, вцепился в борт руками, застыл, как приваренный. Доконали его «селезни». Мотор заглох, вода хлестала через борт. Побледнел человек, губы смерзлись, слова не вымолвит. Обрядин спокойно посоветовал:

— Вы за трос держитесь на носу. Нос-то понтоном сделан. Лодка не утонет. Лишь бы водой не оторвало вас от троса.

«Выплюнул» порог лодчонку. Человек вышел на берег, мокрый насквозь, отдышался и едва смог вымолвить:

— Да-а!

Устрой природа такой порог на другой реке, люди не торопились бы «оседлать» его. Но он на Ангаре. А она очень нужна сейчас людям. Ведь это пока единственный путь к Толстому мысу.

Покорением порога и занят Александр Иванович. Впервые он побывал здесь пять лет назад. В Ершове ему посоветовали разыскать Ивана Афанасьевича Баньщикова, самого опытного лоцмана. Только он и возьмется провести экспедиционную самоходную баржу «Ладога» через порог. Баньщиков побывал на «Ладоге», поскреб небритые щеки и хмуро сказал:

— Пять тыщ, однако.

— Что? — не понял Александр Иванович.

— Говорю, парень, — повторил Баньщиков, — пять тыщ за проводку.

Александр Иванович насобирал всего тысячу двести рублей. Долго уламывал Баньщикова и все-таки уломал.

«Ладога» пошла вниз. Порог поразил Обрядина своей мощью и злостью. Но он сразу понял: водить суда здесь можно. И еще понял: Баньщиков реки по-настоящему не знает.

Вскоре Обрядин увидел порог… голым. Это случилось в ту осень, когда строители Братской ГЭС окончательно перекрыли Ангару и началось наполнение Братского моря. Река тогда обмелела, и на пороге осталась узкая тридцатипятиметровая протока. А кругом все высохло. Порог оказался огромным диабазовым монолитом — плитой во всю ширину русла. На ней громоздились валуны. И только в одном месте, ближе к левому берегу, вода выгрызла в монолите узкий, глубокий каньон. Здесь и можно проводить суда. Вся хитрость заключалась в том, чтобы не уйти в сторону. Там гибель — камни.

Порог измерили вдоль и поперек, точно определили направление судового хода. И когда начальник строительства Усть-Илимской ГЭС спросил Обрядина, можно ли водить караваны барж через Шаманский порог, он ответил: «Можно, и не только стопятидесятитонные, но и шестисоттонные. Опыт кой-какой уже есть. И главное — люди, не боящиеся порога».

Есть у Обрядина любимое выражение: «Человек с львиным сердцем». В его устах слова эти звучат высшей похвалой. Когда я спросил, кого же он считает достойным называться «человеком с львиным сердцем», Александр Иванович ответил:

— Как вам сказать, для меня это ясно. Ну вот представьте, летчик на войне бросает машину на землю, идет на таран вражеского эшелона. Кругом ад кромешный — разрывы снарядов, пулеметные очереди. А он не выпускает штурвала, он видит эшелон, и так до самого конца. И сердце у него разорвется через миг после удара, после взрыва, после смерти.

Через миг после смерти! Какая нужна выдержка, какая преданность делу должна быть у человека с львиным сердцем.

Таких и подбирал Александр Иванович в капитаны-наставники для Братского гидротехнического участка, того самого участка, который теперь и перевозит все грузы к Толстому мысу.

Капитаном экспедиционной самоходки «Ладоги» был молодой ленинградец Владимир Савенков. Он и стал первым учеником Обрядина. Григорий Павлов, Борис Гаврилов, Илья Клыпин — всех их впервые через порог проводил Александр Иванович, испытывая «на прочность». И все-таки, когда предстоит вести большой караван, ученики просят учителя быть с ними.

В начале июля через Шаманский порог проводили земснаряд. Операцией командовал Савенков. Здесь же был и Обрядин. Все прошло без сучка и задоринки — четверть часа, и земснаряд уже ниже порога. Тогда Савенков предложил отправить вниз «пыж» из трех барж: две счаленные бортами, третья позади них.

Катер с бортовым номером «32» медленно подвел «пыж» к порогу. За штурвал стал капитан Виктор Дубровин.

Савенков стоял на носу у рубки. Баржи танцевали на волнах, и «пыж» рыскал по сторонам. Но Обрядин был спокоен — караван шел точно по стрежню каньона. И вдруг волна кинула катер в сторону. Даже Савенков — бывалый капитан — оцепенел. И люди на баржах застыли— «пыж» начало разворачивать. Еще минута-другая, и баржи врежутся в гибельные клыки камней.

Обрядин положил сильную ладонь на штурвал. Колесо, мелькая рукоятками, завертелось влево. Буксирный трос натянулся, как тетива лука. Баржи на секунду застыли, словно задумавшись, и тоже пошли влево, прочь от камней. Александр Иванович вышел на палубу и послал Савенкова в рубку:

— Там ты нужнее.

Потом сел на скамейку спиной к рубке, вытащил платок и отер пот со лба. Справа на камнях показалась баржа. Ее завел сюда в прошлом году Баньщиков.

…Мы возвращаемся с порога в сумерки. «Машенька» торопится домой. А река не хочет давать нам дороги, закрыла путь туманом.

Удивительный туман на Ангаре. Появляется он над рекой тонкими струйками, словно в распадках на берегу сидят заядлые курильщики. Потом эти струйки соединяются в низко стелющиеся ленты, а ленты сплавляются в сплошное покрывало.

Александр Иванович все поглядывает на небо, где в разрыве туманных лент горит вечерняя звезда. Но вот скрывается и она — наш небесный локатор. А «Машенька» не сбавляет бега, петляет по реке. Наконец из серой темноты выступает белый корпус «Баклана». Александр Иванович улыбается:

— Иногда и сердечный локатор срабатывает.

Взглянув вверх, я вижу у борта жену Обрядина Веру Ивановну и десятилетнюю дочь Веру, которую отец недавно привез из Ленинграда. К ним и торопился Александр Иванович.

На следующий день после поездки на порог у меня начались неприятности. «Машенька» все-таки умудрилась задеть винтом за какой-то топляк, и теперь ее надо срочно ремонтировать. Отправиться дальше я могу только на ней. Как все это некстати! От Братска пройдено всего сто восемьдесят километров — чуть больше одной десятой части пути до Стрелки. Каждый день на учете, а тут сиди сложа руки.

Брожу по берегу. Чуть поодаль замечаю сидящего на перевернутой лодке деда. Он в модном костюме: пиджак с разрезом, брюки если не дудочкой, то, во всяком случае, достаточно суженные. На ногах, стыдливо поджатых, красуются новенькие «мокасины». Заметив мое удивление, дед недовольно замечает:

— Я не картина, чо меня разглядывать, — и, смутившись собственной резкости, добавляет — Костюм-то мне не шибко по годам, да внучка вот встречаю. Это он, шельмец, и одежку и обувку прислал. Вот и сижу жду его. Скоро катер прибежит. Надо уж по всему параду, значит, его встренуть.

Мы закуриваем. Разминая желтыми пальцами туго набитую папиросу, дед молчит. Потом вздыхает и говорит, видимо для начала беседы:

— Климат, что ли, у нас на Ангаре меняется. Сегодны (по-ангарски это значит в нынешнем году) мошки нет. И куда пропала, ума не прикину.

И тут только я вспоминаю: в самом деле, всю дорогу от Братска мой накомарник так и лежал в чемодане рядом с пузырьками, в которых хранился диметилфталат — едкая, с резким запахом мазь, отгоняющая всяких летающих насекомых. Мошки на реке совсем не было, а ведь раньше она грызла всех нещадно. Я хочу расспросить деда, что он думает по этому поводу, но тут ко мне подбегает запыхавшаяся Верочка:

— Дядечка, дядечка, скорей, там лодка для вас нашлась.

Через минуту я уже на «Баклане». Действительно, под бортом теплохода покачивается дюралька, но не «Машенька», а какая-то другая. На корме сидит здоровый парень в клетчатой рубашке с расстегнутым воротом, рядом с Обрядиным мужчина лет сорока пяти в брезентовом дождевике и с авоськой, полной ельцами.

— Знакомьтесь! Юрий Иванович Гадалин, биолог. Он подбросит вас до Толстого мыса. Только вот подождем еще одного пассажира.

На Толстый мыс должна ехать женщина-кассир, чтобы выдать там рабочим зарплату.

Кассир, молодая, по-сибирски крупная женщина с пронзительным взглядом серых глаз, приезжает через полчаса. Она просит еще засветло доставить ее на Толстый мыс. Юрий Иванович скептически смотрит на часы: пройти надо больше ста километров, время уже позднее, в лодке будет четверо — значит, пойдем медленно. И он предлагает доехать до деревни Сизово, где стоит отряд, заночевать там, а утром добраться до Толстого мыса. Кассир внимательно оглядывает своих будущих попутчиков, с особенным подозрением почему-то смотрит на меня и наотрез отказывается ехать. Не знаю, что уж она нашла во мне подозрительного, но я почему-то радуюсь высокой бдительности кассира.

Дюралька лихо описывает дугу около «Баклана» и идет вниз. Я махаю рукой семейству Обрядиных. Хорошо все же, что наказ, полученный в Братске, выполнен, я познакомился с «богом Ангары», который помог мне понять нрав таежной реки.