От Падуна до Стрелки

НЕПОСТ АВЛЕННЫЙ ПАМЯТНИК

Воробьеве скрывается за высоким утесом. Солнце убегает от нас на запад и все ниже опускается к реке. Под его косыми лучами воды Ангары становятся серебряными, и трудно понять, белеют ли впереди лодки, или это солнечные блики. Наш рулевой, иркутский студент Виктор Берегов, надвигает на глаза кепчонку, чтобы лучше видеть путь, и гонит лодку изо всех лошадиных сил подвесного мотора. Ветер бьет нам в лицо, забирается за ворот, и мы с Юрием Ивановичем запахиваем свои плащи, а Виктор так и сидит с раскрытой грудью.

Юрий Иванович подзывает меня к себе на переднюю скамейку, там меньше слышен стук мотора и можно свободно разговаривать.

Наклонясь ко мне, он рассказывает о своей небольшой группе, входящей в эпидемиологический отряд Министерства здравоохранения, тот самый отряд, который и занимается уничтожением мошки.

Впервые я понял, что такое гнус, лет семь-восемь назад в Братске. Однажды пришлось мне ехать из поселка строителей ГЭС на площадку лесопромышленного комплекса. Дорогу теснила тайга, шофер вел машину осторожно и небыстро. И вдруг из радиатора вырвался пар — закипела вода. Шофер крепко выругался, остановил самосвал, опустил сетку накомарника и выскочил на дорогу. Я тоже подошел к радиатору — он был черен от мириад мелких мошек, забивших все его соты. Вот почему закипела вода.

Если мошка останавливала мощные машины, то людям она досаждала: забираясь в уши, глаза, рот, мешала работать, вызывала страшный зуд. Она не давала покоя ни в тайге, ни в поселках. Различные химические вещества отгоняли ее только на короткое время, а через час-два их действие ослабевало, и гнус снова нападал на человека. Многие не выдерживали и уезжали со стройки, в летние месяцы падала работоспособность людей, мошка терзала их, пожалуй, больше, чем жгучие морозы зимой. Не жалела она и скот. В деревнях можно было увидеть комичные сцены — коров одевали в нечто подобное сарафанам или на целый день загоняли по горло в воду.

На помощь позвали ученых. В Братске появился специальный отряд по борьбе с мошкой, который возглавил Самуил Григорьевич Гребельский, заведующий лабораторией кровососущих Восточно-сибирского биологического института.

Известно, какие чудеса умеет творить природа, сколько рационального в ее созданиях. Но иногда она явно «перегибает палку» и наделяет всякую нечисть, мешающую человеку спокойно жить, особой стойкостью в борьбе за существование. Так случилось и с гнусом.

К середине октября, когда уже наступают холода, мошка гибнет, успевая до этого отложить яйца в воду в самых быстрых местах — на порогах и шиверах. Отдельные виды гнуса умудряются нырять вглубь на метр и там откладывать яйца. Ничто не берет их — ни холод, ни быстрое течение. Спокойно перезимовав, они превращаются в личинок, потом в куколок, из которых вылетает новый приплод. Происходит это с такой точностью, что по вылету мошки можно проверять календарь — в Братске она появлялась 20 июня. Через два месяца весенний выводок гибнет, его сменяет летний, который и живет до первых холодов.

Руководители стройки слушали рассказы ученых, вместе с ними удивлялись — ну и бестия эта мошка, и тут же спрашивали, когда же ученые уничтожат ее.

Гребельский утверждал, что вода сама расправится с мошкой. Братское море затопит все пороги и шиверы, и гнус погибнет. Пока же ученый предлагал использовать аэрозоли — ядовитые туманы. Отряду дали специальные машины. Каждый день улицы поселков, строительные площадки окуривались дымами, но страдали от них, пожалуй, больше люди, чем гнус. Правда, часть мошки гибла, однако на смену ей уже через час из тайги вылетали новые полчища.

По просьбе ученых изготовили мощные аэрозольные генераторы — МАГИ. Увы, они оказались вовсе не «магами» и с мошкой не справились. Строители терпеливо ждали, когда же начнется наполнение водохранилища. Это произошло в 1961 году, но мошка не убавлялась. И тут выяснилась ошибка Гребельского. Он не учел, что гнус, вылетая из воды, распространяется вверх по реке. Значит, в Братске свирепствовала не та мошка, что плодилась на Падуне, а та, что появлялась на свет значительно ниже, где-то на Закурдаевской шивере или на Ершовском пороге.

Тогда-то и обратились руководители Братскгэсстроя в Министерство здравоохранения. Так на Ангаре появился отряд кандидата биологических наук Лидии Васильевны Тимофеевой.

Главный инженер стройки Арон Маркович Гиндин очень радушно принял москвичей — Лидию Васильевну и ее заместителя кандидата биологических наук Александра Михеевича Митрофанова, выслушал их просьбы, пообещал самую широкую помощь, а прощаясь, сказал:

— Уничтожите гнуса, памятник вам поставим!

Лидия Васильевна внимательно посмотрела на Гиндина и неожиданно для самой себя озорно ответила:

— Посмотрим.

Вечером Тимофеева, Митрофанов и Гадалин еще раз обсудили план «операции». Сидевший тут же Гребельский нервничал:

— Это же смешно, дорогие товарищи. Ангара река, а не ручеек. И рассчитывать, что такой эксперимент даст пользу…

Лидия Васильевна не спорила. К чему? У них разные точки зрения на одну и ту же проблему. Она была уверена— мошку надо уничтожить только до выплода, до вылета из воды. У Лидии Васильевны был уже опыт: со своим учителем профессором Владимиром Николаевичем Беклемишевым она истребляла гнуса на реке Кане, небольшом притоке Енисея. Приток был промыт эмульсией ДДТ.

Тогда результаты эксперимента превзошли все ожидания. Ни одной живой личинки обнаружить им не удалось.

Теперь Лидия Васильевна готовилась применить этот метод на Ангаре. Она волновалась и была полна сомнений: Кан небольшая река, Ангара больше и полноводнее его во много раз. НаКане все прошло благополучно, но значит ли, что также будет и здесь. Как лучше лить в реку эмульсию — с плотины ли ГЭС, со специальных ли барж, далеко ли распространится ее действие — на десять или на сто километров вниз по реке? Эти и еще десятки других вопросов мучили Тимофееву и Митрофанова. Рядом с ними уже не было мудрого, многознающего профессора Беклемишева, а книги — что могли они сказать, когда в мировой практике не известен эксперимент подобного масштаба.

Была еще одна трудность. В глазах братчан, от рабочих до начальника стройки, сама идея уничтожения мошки оказалась дискредитированной неудачными опытами отряда Гребельского. Попросту говоря, люди потеряли веру в то, что ученые способны разделаться с гнусом. А если и опыты Тимофеевой не дадут результатов?

Изготовление приспособлений для промывки Ангары эмульсией затянулось. Лидия Васильевна и Александр Михеевич целыми днями просиживали в механических мастерских. Рабочие посмеивались — чего горячку пороть, никуда ваша мошка не денется. Но Тимофеева знала, что каждый потерянный день лишает ее еще одного шанса на успех. Эмульсия убивает личинок определенного возраста, «постареют» они, превратятся в куколок, яд уже не сможет проникнуть через их прочный панцирь, и мошка вылетит из воды, а тогда, как свидетельствовал печальный опыт аэрозольного метода, ее уже не истребишь.

Когда наконец огромные бочки были готовы, Лидию Васильевну неожиданно вызвали в Иркутск. По настоянию Гребельского в биологическом институте собрали специальное совещание, посвященное борьбе с гнусом.

В первый же день она поняла, что в институте собрались воевать вовсе не с гнусом, а с ее отрядом. Каких только упреков и обвинений не выслушала она. Кто-то даже потребовал запретить работу отряда московских ученых, назвав использование эмульсии для борьбы с личинками мошки не чем иным, как экспериментом «на живых людях». Лидия Васильевна сначала не поняла, в чем ее обвиняют. Ей объяснили: руководители строительства отказались оплачивать работы отряда Гребельского, утверждая, что от них нет пользы. Если метод Тимофеевой окажется блефом, то огромная стройка будет совершенно незащищенной от гнуса.

Выслушав все это, Лидия Тимофеевна пожалела потерянное время, пожалела, что так старательно и обстоятельно объясняла очевидные достоинства своего метода. Ей стало ясно: люди, с которыми она спорила, отстаивали не научную истину, а лишь честь своего мундира. Об этом она и сказала им, а потом встала и ушла с совещания.

Когда она вернулась в Братск, на плотине уже установили две огромные цистерны. Лидия Васильевна и Александр Михеевич проводили группу Гадалина, которая ушла вниз по Ангаре, чтобы следить за действием эмульсии. Стоя теперь у цистерны и наблюдая за тем, как их заполняли эмульсией, Тимофеева и Митрофанов волновались. Начиналась генеральная проверка нового метода.

Но вот цистерны наполнены до краев. Лидия Васильевна облокотилась на перила, подумала с минуту и тихо, как-то просительно скомандовала:

— Начинайте, Александр Михеевич.

Перила облепили сотни любопытных. Из открытых отверстий цистерн хлынула белая, как молоко, эмульсия. Лидия Васильевна глядела вниз, где исчезала в пенистых волнах жидкость.

Прошло 20 июня — день вылета мошки. Стали поступать первые сообщения. В городе гнус не появился. Лаборантки то и дело бегали к стоявшей во дворе «корове» — ловушке для мошки и ничего в ней не находили. Пустовали и другие «коровы», расставленные в тайге вокруг города. Через три дня пришла весточка от Гадали-на, он спустился километров на восемьдесят вниз по Ангаре до деревни Седаново. Мошка там появилась, хотя и в очень небольшом количестве.

Прошла еще неделя. Мошки ни в Братске, ни в прилегающей тайге не было. То есть она, конечно, летала, но было ее мало, и людям она не досаждала. Лаборантки радовались, поздравляли Тимофееву и Митрофанова с победой, советовали идти к Гиндину с рапортом. Гребельский ходил с непроницаемым видом.

Лидия Васильевна хмурилась, отбиваясь от поздравлений, и ждала. Она знала, Ангара была обработана эмульсией с опозданием.

Первый сигнал бедствия пришел от Гадалина в начале июля. Еще несколько дней назад в его ловушки попадали считанные экземпляры — десятка два за день. Потом их стало больше — несколько сотен, затем уже тысячи и наконец собрали рекордный «урожай» — двенадцать тысяч: это столько, сколько обычно улавливала «корова» в самый разгар мошкариного сезона в прошлые годы, когда никто не травил личинок гнуса эмульсией. А еще через три-четыре дня мошка атаковала Братск. И снова, как в старое недоброе время, строители надели накомарники, стали мазаться диметилфталатом и еще пуще прежнего ругать ученых.

Тимофеева и Митрофанов пошли к Гиндину. Главный инженер встретил их вежливо, но холодно.

— Что ж, товарищи, я вижу и вы одержали блистательное поражение.

Лидия Васильевна объяснила причину неудачи: поздно вылили эмульсию, погибли только личинки, а куколки остались невредимыми, хотя несколько и задержались в развитии, поэтому мошка и появилась так поздно. Для того чтобы это не повторилось, надо перед августовским вылетом гнуса одновременно обработать реку на большом протяжении — сделать небольшие цистерны, установить на баржах, спустить их ниже Братска, хотя бы до Шаманского порога. Гиндин нехотя согласился помочь ученым, но предупредил, что это в последний раз.

Тимофеева оставила в Братске Митрофанова, а сама на одной из подготовленных барж отправилась по Ангаре. Наметила три точки для работы: плотина Братской ГЭС, Дубынинский порог и Закурдаевская шивера.

И опять все началось сначала. Лилась эмульсия из огромных цистерн, установленных на плотине станции, лилась эмульсия и из маленьких цистерн на баржах. Стояли и смотрели на это люди, и многие считали, что все напрасно: мошка была и будет и никакая наука ее не возьмет. Томительно тянулись дни. Но когда наступил срок вылета мошки, она не появилась.

В конце августа, усталая, Лидия Васильевна вернулась в Братск. Ее пригласил Гиндин и поздравил с успехом.

— Мы вернемся будущей весной и продолжим работу, — сказала Лидия Васильевна.

В 1963 году уже в мае отряд был снова в Братске. Теперь его операцией охвачен огромный район — от Оки, которая уже наполовину поглощена Братским морем, до Аплинского порога, находящегося в шестистах километрах от Братска. Отряд промыл Ангару в нескольких местах и взялся за ее многочисленные притоки: Илим, Бадарму, Эндучанку, Мирюнду, Кату, Коропчанку, Едерму.

Группа Юрия Ивановича, обосновавшись в маленькой деревушке Сизово, обрабатывала Илим, Бадарму и Эндучанку. Добраться до Илима было непросто — в нескольких километрах от его впадения в Ангару мешали непроходимые пороги. Решено отправиться туда автомашиной.

Юрий Иванович, загрузив ее кузов бочками с эмульсией, рассчитывал добраться к Илиму к вечеру, а прибыл лишь к утру. Не отдыхая с дороги, отправился к председателю райисполкома, подробно рассказал ему о цели своего приезда.

Председатель откинулся на спинку кресла, взглянул окно и задумался. Потом положил большие ладони на стол, сцепил пальцы и твердо сказал:

— Мы не позволим вам работать на Илиме.

Юрий Иванович нахмурился. Его собеседник спокойно объяснил, что для местных жителей рыба — важнейший продукт питания, а обработка реки эмульсией может погубить ее. Напрасно Юрий Иванович убеждал, что эмульсия, даже в двадцать раз более концентрированная, нисколько не повлияет на рыбу, председатель не менял своего решения. Более того, он снял трубку и приказал начальнику райотдела милиции «задержать мошкодавов вместе с их опасным грузом».

Никак не думали Юрий Иванович и двое его спутников, что окажутся в положении арестованных. Только одного сумел он добиться: ему разрешили послать радиограмму Тимофеевой.

Не более чем через час пришла выручка.

— Есть указание области, — официально сообщил председатель, — что рыба от ваших ядов не гибнет. Можете приступать к работе.

Конфликт между наукой и местными властями, таким образом, был ликвидирован.

К вечеру «операция» в районном центре была завершена.

В Нижне-Илимск снова Юрий Иванович попал только через месяц. На сей раз председатель райисполкома протянул ему руку и сказал:

— Спасибо вам. Мошки-то нет. И рыбе ничего: жива-здорова. А за крутые меры мне попало по первое число.

…В Сизове мы добираемся в сумерки. Деревня стоит на острове, и туман постепенно окутывает ее со всех сторон. Здесь и состоялась моя встреча с Тимофеевой. Я представлял себе Лидию Васильевну молодой, решительной, властной. Предстала же передо мной женщина немолодая, с усталым лицом и тихим голосом. Говорим с ней до полуночи. Лидия Васильевна находит очень живые детали, много смеется, лицо ее светлеет, исчезают морщинки у бровей. О своих злоключениях рассказывает скупо и сдержанно, о помощниках — тепло и щедро.

…Группа Юрия Ивановича занимает сложенный из толстых бревен, по-сибирски, крепкий дом. Вверху две комнаты. В одной разместилась лаборатория, в другой стоят раскладушки. Здесь спальня мужчин. Четверо девушек-лаборанток живут в других домах. Все они студентки биологического факультета МГУ.

Эдик Проняков — единственный мужчина-лаборант, — ершистый паренек, везет меня на Илим; до реки от деревни километров пятнадцать. Мы бродим в воде в поисках мертвых личинок гнуса. Эдик показывает крохотные темные комочки, сыплет латинскими словами и все спрашивает, вижу ли я, как изменилась личинка от действия эмульсии. Я, конечно, ничего не вижу, комочек как комочек, мокрый, скользкий, но верю Эдику — личинка убита ядом, верю потому, что на берегу ни разу не встречал летающей мошки.

Потом Галя Шевелева, которую все считают ветераном отряда — она второй год участвует в «войне с мошкой на Ангаре», ведет меня за околицу деревни, где стоит «корова». Галя выворачивает мешок и находит всего семь мошек.

— В прошлом году их было очень много, — вспоминает она, — иногда находили в «корове» больше двадцати тысяч. А бывало и столько, что мы не успевали пересчитывать. Набивали ею наперстки и так приблизительно определяли количество.

И снова беседа с Лидией Васильевной и Юрием Ивановичем:

— Навсегда ли уничтожен в этих районах гнус? — спрашиваю я их.

Лидия Васильевна отрицательно качает головой.

— Чтобы покончить с гнусом, надо обработать многие реки: Подкаменную Тунгуску с притоками, часть Енисея и Лены. Люди, оказывается, и сами немало способствуют распространению этих насекомых. Прилетит на Ангару, например, самолет из района, где много гнуса, в нем обязательно окажутся и безбилетные «зайцы» — с десяток мошек. Они отложат яйца в реку, и через год-два начинай сначала. Чтобы этого не случалось, надо несколько лет подряд промывать эмульсией реку и ее притоки, пока гнус не погибнет во всем крае.

Много месяцев спустя, уже в Москве, я побывал в Институте медицинской паразитологии и тропической медицины, где работают Тимофеева и Митрофанов. Хотелось узнать, как закончилось «сражение» на Ангаре с мошкой, что думают делать ученые дальше. Все как будто идет хорошо — руководители Братскгэсстроя прислали письмо, в котором благодарят за уничтожение гнуса в районе Братска и просят Министерство здравоохранения летом снова направить отряд Тимофеевой на Ангару. Лидия Васильевна выступила на большом совещании ученых в Иркутске и на Всесоюзном съезде паразитологов в Ташкенте с докладами о результатах работы на Ангаре, и всюду метод уничтожения гнуса, окончательно проверенный отрядом, признан лучшим.

С Юрием Ивановичем и Виктором ранним утром въезжаем на Толстый мыс. Туман тает от легкого прикосновения солнечных лучей. Виктор, бывалый таежник, предсказывает:

— Сегодня будет жаркий день, без дождя, — и добавляет уже специально для меня: — Когда туман утром садится на реку, обязательно пойдет дождь. А сейчас, видите, он весь ушел вверх.

Лодка ходко бежит по реке. Который день я плыву по Ангаре и не устаю любоваться ею.

Каждый поворот реки сулит неожиданности. За одним открывается широкий плес, где едва заметно пузырится беззвучная вода. Эти небольшие «чайники», каких называют ангарцы, очень коварны: они вскипают и на самых глубоких местах, и над камнями — нужно много походить по реке, чтобы научиться различать их по чуть заметным признакам.

Новая излучина, и на реке появляется белый кружевной воротник — это несется вода на шивере. А дальше берега изрезаны тихими курьями — небольшими заливами, на дне которых виден каждый камушек.

Невозможно оторвать глаз и от утесов, только с первого беглого взгляда похожих друг на друга, а на самом деле разных. Каждый из них словно совершенное произведение сказочного скульптора. Вот стоит по грудь в воде богатырь в шлеме, миллионы лет назад он засмотрелся в чистые воды Ангары, да так и застыл над ней, погруженный в думы. Сосед витязя отбежал на несколько шагов от берега, боясь промочить ноги, и с его стометровой высоты вот-вот прыгнут вниз красавицы березы. А река упирается плечами в скалы, раздвигает их, прокладывая себе путь, и в быстром беге ее чувствуется неимоверная сила.

Юрий Иванович трогает меня за плечо, лодка, сбавив ход, описывает круг. В центре его видна большая воронка и слышится, как чавкает в ней вода.

— Сосунец, — говорит он.

На Ангаре встречаются, хотя и редко, опасные места, где вода устраивает странную пляску, образуя как бы перевернутый смерч. Местные жители на своих илимках далеко обходят «сосунцы» — того и гляди затянет в воронку. Если срубить высоченную сосну, подвести ее к крутелю — через несколько минут она исчезнет в его пасти. Пройдет полчаса, и ее вытолкнет на поверхность метрах в ста ниже «сосунца». Но в каком виде! Без коры, без единого сучка — готовый телеграфный столб.

Чем меньше остается до Толстого мыса, тем больше я волнуюсь. Впереди лежит самый трудный участок пути к Стрелке. От Толстого мыса до Кежмы двести двадцать километров несудоходной Ангары. Перелететь самолетом в Кежму прямо нельзя — нет таких рейсов. Это можно сделать только через Братск и Красноярск.

В Москве, перед выездом на Ангару, я связывался по телефону с Красноярском. В Енисейском управлении бассейновых путей мне сообщили, что самоходная баржа Ангарского технического участка должна подняться из Кежмы к Толстому мысу. Если она пройдет еще не очень изученным путем и если я к тому времени окажусь у Толстого мыса, то меня доставят в Кежму. Если, если, если — разве можно предусмотреть эти «если», сидя в Москве.

Случилось то, чего я боялся: мой график полетел к черту, как только я ушел из Братска. В него не вошли трое суток, проведенных на «Баклане», и день в Сизове. Но я не жалею. Разве узнал бы я так много об Ангаре, если бы не остался у Александра Ивановича Обрядина, разве понял бы значение подвига ученых, не встретившись с Лидией Васильевной Тимофеевой и группой Юрия Ивановича Гадалина?

…Впереди показываются три скалистых острова. Два стоят параллельно друг другу, один — немного позади. Если посмотреть на эту пару, которую называют «лосятами», с воздуха, она напоминает следы двух гигантских ступней. Легенда гласит: до этих пор гнался за убежавшей к Енисею Ангарой посланный ей вслед Байкалом злой Шаман. Наконец старик выбился из сил и остановился. Так и окаменели, превратившись в островки, следы его ног, о которые уже много миллионов лет разбиваются в брызги ангарские волны.

За «лосятами» река ускоряет бег, и на ней широкой подковой обозначаются буруны — очередная шивера. Из воды поднялся и идет к нам навстречу высокий мыс, он, как двойник, походит на Пурсея — также уступами тянутся кверху диабазовые колонны, также пустынна его верхушка, на которой лишь полощется красный флаг. Это и есть легендарный Толстый мыс.

Нашу лодку изрядно мотает на шивере — Виктор на прощание решил пощекотать мне нервы. Сразу за мысом взлетаем еще на одну шиверу, небольшую и вполне мирно настроенную. Последний поворот, позади невысокая скала — Тонкий мыс, и лодка сворачивает в протоку. На крутом откосе видны деревянные домики, вдоль берега стоят катера и баржи, а у острова, задрав хобот с ротором, застыл земснаряд.

От Братска пройдено триста пятнадцать километров, четвертая часть пути до Стрелки и, может быть, самая трудная.

Причаливаем к берегу рядом со странным судном — баржа не баржа, пароход не пароход. На его борту надпись: «Путейская № 28». Еще не веря в удачу, робко спрашиваю матроса, вышедшего на палубу, не из Кежмы ли они? И слышу в ответ короткое:

— Оттуда.

Ура! Путь на Кежму открыт!