Откуда есть пошла земля нарофоминская

Памятники: самый древний и самый молодой

В Наро-Фоминском районе располагаются два совершенно непохожих по своим характеристикам памятника культуры, о которых можно рассказывать и рассказывать. Один из них — Никольский храм в селе Каменском — является самым древним объектом среди исторического наследия не только в нашем районе, но и на всей территории Подмосковья. Другой носит название Кокошкино — железнодорожная станция и поселок. Но сначала о Каменском.

Само село Каменское известно с XIV века. В качестве документального подтверждения этой версии используются упоминания о нем в духовных грамотах великих московских князей. Отправляясь в очередную поездку к владыкам татаро-монгольской Орды, каждый великий князь оставлял на всякий "пожарный случай" завещание, в котором излагал свою волю в связи с возможной дележкой его земель и прочей недвижимости. Это была необходимая предусмотрительность. Но кому бы из членов семьи ни завещалось Каменское, оно всегда оставалось одной из вотчин великих московских князей. Наша отечественная историография признает непреложным факт строительства укреплений вокруг села в период, предшествовавший Куликовской битве. К этим же годам относят строительство каменной церкви. Село в год Куликовской битвы принадлежало сыну Дмитрия Донского князю Юрию Звенигородскому, а после его смерти Каменское было выделено в пользу вдовствующей княгини Евдокии. Затем на протяжении всего XV века мы не находим в письменных источниках ни одного упоминания о селе Каменском. Лишь в 1613 году в одном из документов указывается, что владельцем Каменского является Архангельский собор Московского Кремля. Можно предположить, что произошло это в результате отсутствия наследников у княгини Евдокии, и она завещала свои земли (вместе с селом) православной церкви. Однако в документе 1613 года указывается, что в Каменском "храм великого чудотворца Николы камен ветх". И после завершения полосы польско-литовского разорения именно это обстоятельство заставило новых (относительно, конечно) хозяев взяться за реставрацию и завершение храма. Современные исследователи считают, что Никольская церковь в Каменском была построена где-то около 1370 года, а перестройки начала XVII века просто (существенно) изменили ее первоначальный облик. В ведении Архангельского собора село Каменское вместе с Никольским храмом находилось до 1764 года. В конце XVIII века и в первой половине XIX Никольский храм пережил второй этап своей реконструкции: к храму были пристроены обширная трапезная с двумя приделами и трехъярусная колокольня, сменившие аналогичные постройки XVII века, "смутные сведения о которых встречаются в документах этого времени". Наконец, частичная реставрация и консервация памятника проводилась и в наши дни, а именно в 1955–1961 годах. Составлял проект реставрации и руководил работами один из крупных специалистов в области своего дела Б.Л.Альтшулер. И в итоге всех переделок и реставраций Никольский храм, объявленный памятником архитектуры федерального значения еще в 1960 году, характеризуется в официальных документах следующим образом:

— Церковь расположена в пределах села Каменского, в центральной части мыса, образуемого при впадении речки Каменки в Нару. Никольская церковь принадлежит к очень редкому для древнерусской архитектуры типу бесстолпного храма с пристроенными опорами, служащими основанием для параболических арок. Переход к мощному световому барабану с восемью узкими окнами осуществляется с помощью парусов и своеобразного конического свода. Памятник полностью сложен из белого камня. В толще кладки по периметру здания в трех ярусах были заложены дубовые связи, ныне полностью сгнившие. К четверику с востока примыкают три значительно выступающие апсиды несколько меньшей высоты. При исследовании памятника было установлено, что декор его фасадов в целом соответствовал традиционным формам храмов рубежа XIV–XV веков. Был найден профилированный цоколь типа аттической базы, перспективный южный портал, установлены древние габариты оконных проемов апсид. На чердаке обнаружены многочисленные фрагменты архивольтов кокошников, килевидных завершений, водотечных лотков и консольных блоков, на которые опирались архивольты. Материал покрытия памятника не установлен. Не исключено, что им служили уложенные на раствор лещадные плиты. В шурфах найдено несколько керамических плиток неизвестного времени, возможно, остатки древнего пола. Убранство интерьера не сохранилось, следов древней живописи не обнаружено. Аналогичную композицию плана и пространственного решения интерьера имели построенные в том же XIV веке соборы Голутвинского и Бобреневского монастырей. Однако от них сохранились лишь раскопанные Б.Альтшулером и М.Олешковским основания двух белокаменных храмов — двухапсидного в Голутвинском монастыре и одноапсидного в Бобреневском. В XIX веке на древних камнях построили новые здания. Монастыри находятся в Коломне, а в Московском Кремле по возрасту и архитектурным решениям с ними сравним только Благовещенский собор (1484–1489 гг.).

Выдающееся архитектурно-художественное значение Никольского храма определяется редкостью его композиционного и конструктивного решения и особой ролью памятника в установлении путей развития древнерусского зодчества и взаимных связей с зодчеством южных славянских народов.

Теперь о Кокошкине. Лет пять тому назад в "Московском журнале" была напечатана интересная статья Натальи Руновской, начинавшаяся необычно:

"Уже давно пытаюсь я узнать что-либо об истории станции Кокошкино — дачной местности, в которой живу с 1972 года. Сначала все мои попытки были безуспешны. Да и правда, ни за что "историческое" взгляду нельзя зацепиться: ни достопримечательностей, ни архитектурных памятников… Поселок городского типа — унылый типовой пейзаж…"

На Руси "обычно" другое: каждый кулик свое болото хвалит. А тут… Читаешь и забываешь этот пассаж. Оказывается, Кокошкины, прежде чем воплотиться в поселок, станцию "и другие добрые дела", много хорошего сделали на подмосковной земле. Разными поколениями и в разное время, но оставили "естество и плоть". Кокошкины явили миру не одну выдающуюся личность. Пусть не планетарного масштаба, но потомственная плеяда талантливых и просвещенных дворян оставила след в истории русской культуры XIX века.

В литературе о Кокошкиных содержатся крайне скупые сведения. Например, изданная в 60–70 годах нашего столетия "Литературная энциклопедия" в девяти объемистых томах даже не содержит упоминания об этой фамилии. Географический словарь "Все Подмосковье" сообщает, где расположена железнодорожная платформа, информирует читателей о количестве жителей в поселке Кокошкино в 1939 и 1959 годах (соответственно 0,5 и 4,2 тыс.), но умалчивает об истории возникновения самого названия. Хотя, скажем, о такой станции, как Катуар, говорится, что это бывшая усадьба Салтыковых.

Упоминание о Федоре Федоровиче Кокошкине содержится в "Советском энциклопедическом словаре". Приводятся даты его жизни (1871–1918), короткие сведения о роде занятий: "Русский юрист, публицист, лидер партии кадетов. Депутат 1-й Государственной думы. В 1917 году контролер Временного правительства. Убит анархистами". В БСЭ то же самое, но немного шире. Понятно, что о партии кадетов и ее лидерах в годы после Октябрьской революции давать позитив было не принято. Однако Кокошкин-кадет являлся всего лишь третьим коленом в своем замечательном роду. Его отец, драматург и поэт, тоже носил имя Федор Федорович. Дед кадета опять-таки Федор Федорович. Между прочим, особое семейное пристрастие к этому имени заслуживает почитания. Ведь имя Федор в переводе с греческого означает "дар бога". Когда в семье рождается и растет ребенок с таким именем, то и к его воспитанию подходят с особой ответственностью, оттого и вырастают дети с чувством высокого общественного долга.

Нам не известно, были ли Федоры Федоровичи в роду Кокошкиных в начале XVIII века, но принесший славу этой фамилии переводчик, драматург и театральный деятель Федор Федорович Кокошкин родился 1 мая 1773 года в сельце Бедрино. В 1994 году вышел 3-й том биографического словаря "Русские писатели", в котором о Ф.Ф.Кокошкине-первом дана глубокая и обстоятельная статья. Правда, она выглядит сухой в сравнении с тем, как живо и сочно описал Кокошкина и "кокошкинские" окрестности крупнейший русский писатель Сергей Тимофеевич Аксаков. Его "Литературные и театральные воспоминания" содержат историю знакомства Кокошкина и Аксакова. Это интересно, потому что разница в возрасте двух выдающихся деятелей была примерно такой же, как у Черткова с Толстым.

"Свидания на предварительных частых пробах у Кокошкина в доме, где довольно наслушался, как хозяин ставил на роль Энея молодого дебютанта Дубровского, вовсе не имевшего таланта и физических сил для сцены, сблизили меня с Кокошкиным, несмотря на несходство наших лет и свойств".

Сблизились, и наступил день, когда Аксаков отправился в Бедрино в гости к Кокошкину-первому. С ним едут композитор и театральный деятель Алексей Николаевич Верстовский, написавший спустя девять лет знаменитую оперу "Аскольдова могила", полюбившуюся для пародий Владимиру Винокуру балладу "Черная шаль" и многие другие музыкальные сочинения; писатель и театрал Александр Александрович Шаховской; проживший очень короткую жизнь драматург, переводчик и театральный критик Александр Иванович Писарев (1803–1828), также как и его однофамилец Д.И.Писарев; друг Кокошкина Александр Семенович Пущин, несколько других известных людей того века. Аксаков вспоминал:

«Часа через три мы приехали в Бедрино. Местоположение было довольно плоское и обыкновенное, но огромная полоса воды светлела издали и красила все. Большой деревянный дом стоял на пригорке, недалеко от края озера, весь окруженный зеленью распустившихся лип и берез. Старый и темный парк тянулся вверх по озеру, вдоль дорожки, которая живописно лепилась по самому краю берега. Прежде всего мне хотелось взглянуть хорошенько на воду; но гостеприимный хозяин желал показать мне дом, и я должен был сделать ему это удовольствие. Он вздумал было также показывать мне парк, объясняя, где и как он намерен устроить "воздушные спектакли", то есть спектакли на открытом воздухе, до которых Кокошкин был страстный охотник; но я попросил его объяснить мне все это после и побежал на озеро: оно было огромно и величаво расстилалось в отлогих зеленых берегах своих. Озеро было точно очень хорошо — да и когда же вода не бывает хороша? Я сейчас догадался, что это был собственно пруд, потому что нижний конец его упирался в высокую, широкую, вековую, отлогую земляную плотину, засаженную деревьями. Она так срослась с берегами, что ее не вдруг можно было отличить. Спуска для вешней воды не было — вероятно, она текла через низкий край плотины, который соединялся в уровень с противоположным отлогим берегом. Без сомнения, теперешнее озеро было какое-нибудь болото, а может быть, и озеро с родниками, через которое весной текло много ручьев с полей; стоило только перегородить всю лощину плотиной, отчего и составилась двухверстная, вверху очень широкая полоса воды. Откуда же взялись плавучие острова, которые я увидел в разных местах? Для другого это был бы трудный вопрос, но я уже знал образование таких островов и сейчас решил, что это были отмокшие и отставшие края противоположного болотного берега. Удовлетворившись моим первым обзором, я поспешно воротился в дом и нашел Писарева сильно озабоченного устройством удочек, а прочих моих приятелей и хозяина — занятых своим размещением и ожиданием завтрака, потому что мы выехали из Москвы довольно рано. Писарев называл их обжорами и звал меня ехать с ним на небольшой лодке, управляемой тутошним рыбаком, прицепиться к одному из островов, около которых всегда держатся окуни, и начать ужение немедленно. Я решительно не принял его предложение; я вообще боялся плавать на маленькой лодке, а здесь надобно было плыть по неизвестным водам и глубинам, с неизвестным мне кормчим. Я доказывал Писареву, что теперь уже одиннадцатый час и рыба брать не будет, что теперь лучше хорошенько позавтракать и отправиться целым обществом на большой, безопасной лодке погулять по озеру, посмотреть его хорошенько и выбрать место к завтрему. Писарев отвечал насмешкою над моей трусостью, схватил свои прошлогодние удочки и отправился удить один. Кокошкин был очень благодарен мне, что я не поехал. Он угостил меня и других роскошным завтраком на прекрасной широкой пристани, вдавшейся в воду и покрытой тогда тенью высоких дерев. Было тепло и свежо: кн. Шаховской, Верстовский и Пущин своею веселостью и шутками оживляли нашу полудеревенскую, оригинально помещенную трапезу. Много было всякой болтовни, безобидных шуток и смеха. Кокошкин беспрестанно наизусть декламировал разные стихи, даже отрывки из трагедий. Правду сказать, он даже надоедал нам своей декламацией. Он и дорогу всю читал, да и здесь продолжал читать. Орган у него был чудесный, грудь высокая и необыкновенно развитая, он мог декламировать с большим наружным жаром, не уставая, от утра до вечера; он находил в этом большое наслаждение и, видимо, утешался чисто взятыми верхними интонациями или полнотою грудных своих тонов. Надобно сказать, что его чтение с первого раза поражало и даже увлекало всех, что большинство людей, его слыхавших, считало Кокошкина первым, несравненным чтецом. На публичных чтениях, в обществе любителей русской словесности, он был поистине великолепен: полнозвучный, сильный, приятный и выработанный голос его обнимал всю залу, и не было слушателя, который бы не слыхал явственно каждого слова, потому что произношение его было необыкновенно чисто. Но должно признаться, что истинного, сердечного чувства и теплоты в его чтении не было. Услыхав Кокошкина, несколько раз читающего одну и ту же пьесу, можно было сейчас это почувствовать: одинаковость приемов, одинаковость переходов из тона в тон, несмотря на наружный дар и даже подчас вызванные слезы, обличали поддельность и недостаток истинного чувства. А потому люди, никогда не слыхавшие или очень редко слушавшие Кокошкина, слушали его с восхищением или по крайней мере с удовольствием, а люди, составляющие его почти ежедневное общество, со скукою или даже с досадою».

Наряду с воспоминаниями С.Т.Аксакова интересный рассказ о Федоре Федоровиче Кокошкине-первом мы встречаем у известного в прошлом автора ряда популярных в России книг М.И.Пыляева.

Михаил Иванович Пыляев родился в 1842 году в городе Гдове Псковской области, умер он в 1899 году. Две книги Пыляева — "Старый Петербург" и "Старая Москва" — сделали его имя бессмертным. Тем не менее, последняя книга не переиздавалась (до начала 90-х годов нашего столетия). Значительную часть своей книги "Старая Москва" Пыляев посвятил московской театральной жизни. Нашлось в ней место и Федору Федоровичу Кокошкину — "большому театралу", как его называет Пыляев.

Кокошкин сам играл в спектаклях и считался хорошим актером. Пыляев пишет, что "все роли его были обдуманы, все шаги разочтены, искусства у него было много, но натура иногда скрывалась за искусством".

В 1823 году Кокошкин высочайшей милостью становится камергером Императорского двора, директором Императорских театров в первопрестольной. Общепризнанны его заслуги в укреплении московского театра. Именно Кокошкин пригласил в Москву основоположника русского театрального реализма Михаила Семеновича Щепкина (1788–1863).

Кокошкин принял и помог обрести театральное имя таким мастерам сцены, как оперный певец А.О.Бантышев; автор ряда водевилей, в том числе одного из самых популярных — "Лев Гурыч Синичкин", драматург и актер Д.Т.Ленский; мастер импровизаций, актер Малого театра В.И.Живокини и другие. Многие знаменитости вышли из стен театрального училища, которое являлось для Кокошкина объектом первостепенной важности.

Он, например, ввел для учащихся публичную сдачу экзаменов в театре, для воспитания у них хороших манер приглашал в собственный дом на вечера с участием людей из высшего общества и находящихся в Москве литераторов. В таких вечерах также принимали участие ставшие взрослыми и работавшие самостоятельно бывшие воспитанники училища. Он поощрил и дал "путевку в жизнь" таким известным литераторам, как уже упоминавшийся Сергей Тимофеевич Аксаков; драматург, мемуарист и театральный критик, отец будущего знаменитого русского юриста и общественного деятеля А.Кони — Федор Алексеевич Кони; писатель, автор острых по своей социальной значимости повестей "Именины", "Ятаган", "Аукцион" Н.Ф.Павлов. Кокошкин был одинаково дружен с поэтом-сентименталистом И.И.Дмитриевым и самым махровым реакционным поэтом М.А.Дмитриевым; поэтом, героем Отечественной войны 1812 года Д.В.Давыдовым; автором исторических романов писателем М.Н.Загоскиным; профессором Московского университета, поэтом, критиком и переводчиком А.Ф.Мерзляковым; критиком, поэтом и историком литературы С.П.Шевыревым; автором сатирической поэмы "Сашка" А.И.Полежаевым.

В 1811 году при московском университете было создано литературно-научное Общество любителей Российской словесности, просуществовавшее до 1930 года. Ф.Ф.Кокошкин довольно равнодушно относился к различным литературным течениям и стилям, одинаково воспринимал романтизм, реализм, сентиментализм и не вступал ни в какие споры по этому поводу. Подобный отказ от какой бы то ни было литературной борьбы, возможно, способствовал тому, что в 1827 году Ф.Ф.Кокошкин был единогласно избран председателем Общества любителей Российской словесности. Но косвенно он все равно был втянут в литературную борьбу.

Кроме организационно-театральной и педагогической деятельности Кокошкин-первый получил известность и как сочинитель драматических произведений, особенно как переводчик. Удачным явился его перевод комедии "Мизантроп" Жана Батиста Мольера. Пьеса в переводе Кокошкина была поставлена в 1814 году в благотворительном спектакле. Пыляев рассказывает, что в годы театрального директорства Кокошкина "артисты приходили к нему как к другу". Ф.Ф. целыми ночами просиживал на сцене за постановкою пьес, "боясь поручить их режиссеру или кому-нибудь, не посвященному в таинства сцены".

«Как русский барин, Кокошкин жил пышно, — пишет Пыляев, — открыто, привлекая к себе хлебосольством, привязывая радушием. Старики актеры долго помнили его блистательные и очаровательные праздники, которые он давал в селе Бедрине, где великолепие природы смешивалось с роскошью вымысла, где плавучие острова Бедринского озера, воспетого А.И.Писаревым, оглашались песнями наяд, игра натуры приукрашивалась игрою искусства, где простой холм над заливом переносил вас в древнюю Элладу, где звучал меч Ахиллеса и сжигался троянский флот и где тяжелый александрийский стих сменялся веселыми песнями колонистов, не театральных, а действительных, поселенных Кокошкиным близ Бедрина».

Однако все это требовало огромных материальных ресурсов, которые, увы, имеют тенденцию к очень быстрому сокращению. Материальная проблема встала и перед Кокошкиным. Ему пришлось отказаться от театра и заняться промышленным производством. Ф.Ф. сделался фабрикантом. Пыляев называет его предпринимательскую деятельность "спекуляцией", не в советском понимании этого слова, конечно.

Он стал перепродавать картофельную муку, патоку, глиняную посуду, новые печи, сальные свечи — "все было перепродаваемо новым фабрикантом", — пишет Пыляев. Настоящего спекулянта и капиталиста из него не получилось, Ф.Ф. не был хищником, он "не переставал разыгрывать светского селадона и дамского поклонника". В 1834 году, в возрасте 61 года, Ф.Ф. женился на актрисе А.С.Потанчиковой; у них было двое детей — Анна и Федор.

Наталья Руновская — автор ранее упомянутой статьи о Кокошкиных, опубликованной в июньском номере "Московского журнала" за 1993 год, в ходе поиска материала об этой семейной династии встретилась с правнучкой Ф.Ф.Кокошкина-первого Ириной Федоровной Кокошкиной. Естественно, ее интересовала наряду с биографией прадеда и жизнью отца судьба деда: что, как, когда и почему? Вопросов много, а ответов — ни одного. И не только для автора публикации, ничего, оказывается, не было известно и самой внучке. Дед умер раньше, чем Ирина Федоровна появилась на свет. "Известно, что он был драматургом и поэтом", — писала Руновская.

Мы, правда, можем кое-что о нем написать. Например, на свет божий явился не раньше 1835-го и не позже 1839 года; в 1871 году у него родился сын, которого тоже нарекли Федором. Если и стал Ф.Ф.-средний "драматургом и поэтом", то написанные им пьесы и стихотворения по своему художественному уровню не превосходили творений известных литераторов, потому неизвестны.

Весьма интересен другой факт, о котором говорит в своих мемуарах Сергей Тимофеевич Аксаков. Оставив нам довольно обширное описание своих впечатлений от пребывания в Бедрине, Аксаков в одной из сносок заметил:

"После смерти Кокошкина Бедрино перешло в другие руки, а может быть, в третьи и в четвертые. Теперь озеро спущено: в глубине лощины течет маленький ручеек, острова осели на дно и приросли к нему, а по всему логову прежнего бассейна, в иных местах до двенадцати аршин глубиною, населенного множеством рыб, производится изобильный сенокос".

Если эта информация соответствует действительности — а оснований сомневаться пока нет, — то каким образом и когда Бедрино вернулось в руки наследников?

Это вторая загадка. Есть и третья, пожалуй, наиболее важная и интересная. Когда и чьим решением, по чьей просьбе на Киевском (или Брянском) направлении Московской железной дороги была устроена остановка (станция) для пригородных поездов?

Наталья Руновская, побывав в Москве и встретившись с дочерью Федора Федоровича Кокошкина-кадета, по ее рассказам описала некоторые факты жизни ее отца.

"Федор Федорович был внешне некрасив, но имел мягкий, ласковый характер, его все любили. Жена его, Мария Филипповна, отличалась красотой и образованностью. В Брехове бывало много гостей. По воспоминаниям Ирины Федоровны, в их доме бывали Леонид Андреев, Павел Антокольский, Андрей Белый, Александр Блок, Валерий Брюсов, Василий Ватагин (художник-анималист), Игорь Северянин, Марина Цветаева, профессора Московского университета С.А.Котляревский, П.И.Новгородцев, В.Г.Шершеневич и другие".

Примечательна одна из дневниковых записей Марины Цветаевой: "Была у Кокошкиных. Читала стихи Ф.Ф.Кокошкину. Ему понравились. Значит, хорошие".

Кокошкин был популярным общественным деятелем, несколько лет избирался земским гласным и членом Московской земской управы, за свои антиправительственные взгляды и выступления не раз подвергался тюремному заключению. Дочь вспоминала, что однажды, когда отца увозили в тюрьму, пришли студенты и несли его на руках до тюремной кареты.

В 1906 году Кокошкина избирают в Первую Государственную Думу, где он становится товарищем секретаря Думы, входит в кадетскую фракцию. Когда царь распустил Думу, считая принятый ею закон о земле недействительным, 169 бывших думцев собрались в Выборге и обратились к народу с "Воззванием" к пассивному сопротивлению: не платить налоги и подати, уклоняться от воинской службы. Все участники и подписанты "Выборгского воззвания" подверглись судебному преследованию. Ф.Ф., как и другие бывшие думцы, получил "срок" и отбыл в тюрьме три месяца. Кокошкин был вынужден уйти из Московского университета и преподавал только в частном университете А.Л.Шанявского, куда принимались люди независимо от национальности и политических взглядов. Ф.Ф. читал лекции в Сорбонне и Кембридже, куда вместе с семьей ездил каждое лето.

Начавшаяся первая мировая война застала семью Кокошкиных за границей. По воспоминаниям Ирины Федоровны, семья тут же собралась и отправилась домой. Добравшись до пункта, где поезда уже не ходили, они бросили чемоданы и с детьми пешком дошли до границы. Ступив на русскую землю, отец воскликнул: "Какое счастье! Мы дома!" Эти отцовские слова дочь помнила всю жизнь.

После февральской революции Кокошкин в качестве члена Временного Совета входит в правительство. Он участвует в кампании по выборам в Учредительное собрание, и Москва называет его своим депутатом. Учредительное собрание начинает работу 5 января 1918 года в Петрограде. После разгона собрания Кокошкина, остановившегося в доме графини Паниной, арестовывают. В тюрьме очень холодно, и Кокошкин получает воспаление легких. Ф.Ф. отправляют в Мариинскую больницу.

Федор Иванович Шаляпин так описал дальнейшие события:

"В эти первые дни господства новых людей столица еще не отдавала ясного отчета, чем на практике будет для России большевистский режим. И вот первое страшное потрясение. В госпитале зверским образом матросами убиты "враги народа" — больные Кокошкин и Шингарев (врач, публицист, также лидер кадетов — В.К.), арестованные министры Временного правительства, лучшие представители либеральной интеллигенции. Я помню, как после этого убийства потрясенный Горький предложил мне пойти с ним в министерство юстиции хлопотать об освобождении других арестованных"…

Позднее выяснилось, что убийство совершили матросы-анархисты. Похороны последнего Федора Федоровича Кокошкина состоялись в Петрограде при большом стечении народа и вылились в манифестацию протеста.

Вдове Кокошкина Марии Филипповне была назначена пожизненная персональная пенсия за мужа. Близкое участие в судьбе семьи принял Максим Горький, хорошо знавший Кокошкина. Марии Филипповне нашли работу у Екатерины Павловны Пешковой в Лиге спасения детей.

Одиннадцать лет назад Наталья Руновская так закончила свое повествование о династии Кокошкиных:

"От самого имения дольше всех оставался пруд в Брехове, но и его засыпали. Теперь на этом месте, как во всем Брехове, стоят дачи. Сохранилась часть березовой аллеи, связывающей когда-то имения Кокошкиных и Чертковых. Простор полей с речушками и перелесками — и тот уже со всех сторон теснят дачи. Осталось неизменным только название станции".

Добавлю: и хороший зеленый поселок, с воздухом, не загрязняемым автомобильными и промышленными выбросами.