Отмороженный

Глава 23

Хансен никак не мог связаться с доктором Говардом Конвеем по телефону, и это волновало его. Это сильно волновало его. Он даже подумал, что надо бы съездить в Кливленд и взглянуть на Конвея — убедиться в том, что старый пердун еще жив и не спятил окончательно, — но у него не было для этого времени. Слишком много событий произошло слишком быстро, и слишком много должно было произойти на протяжении следующих двадцати четырех часов.

Он отменил все встречи, запланированные на вторую половину дня, позвонил Донне, чтобы сказать, что он скоро будет дома, позвонил Брубэйкеру, чтобы удостовериться, что тот не нашел Курца ни в его офисе, ни дома, позвонил Майерсу, чтобы убедиться, что тот продолжает наблюдение за домом секретарши, а затем покатил в продолжавший кое-как влачить жалкое существование большой промышленный холодильник, расположенный на берегу реки Буффало. Позади заброшенной мельницы вытянулась длинная шеренга больших морозильных камер — каждая из них была оснащена собственным резервным генератором, — которые сдавались в аренду рестораторам, оптовым торговцам мясом, а также многим другим, чьи потребности нельзя было удовлетворить при помощи домашнего или магазинного морозильника. Хансен держал там отсек с тех пор, как девять месяцев назад пригнал из Майами грузовик-рефрижератор.

Хансен отомкнул два дорогих и практически несокрушимых замка, которые он установил на двери, и вступил в ледяную камеру. На крюках висели пять полутуш говядины. Хансен намеревался использовать одну из них на пикнике, который собирался устроить четвертого июля[37] у себя дома в Тонавонде для своих детективов и их жен, но, судя по тому, как складывалось положение, четвертого июля он уже должен оказаться далеко от Буффало. Около задней стенки стояла высокая этажерка из металлических прутьев, и на ней лежали четыре длинных непрозрачных полиэтиленовых пакета, где также хранилось замороженное мясо.

Он расстегнул «молнию» мешка, лежавшего на средней полке. Мистер Габриэль Кендалл, пятидесяти лет, того же роста, веса и физического сложения, как Джеймс Б. Хансен, смотрел сквозь ледяную пленку, покрывавшую его открытые глаза. Синие губы трупа замерзли в том самом положении, в каком остались после того, как доктор Конвей предыдущим летом в Кливленде сделал рентгеновский снимок зубов. У всех четырех мужских тел, сохранявшихся здесь, рты выглядели практически одинаково. Для самоубийства капитана Роберта Гэйнса Миллуорта Хансен выбрал Кендалла, и зубная карта должна была храниться в папке, готовая для того, чтобы заполнить по ней бланк запроса.

Если бы только ему удалось связаться с этим жалким негодяем Конвеем.

Удовлетворенный тем, что никто не побывал в морозильнике и не потревожил его содержимое, Хансен застегнул «молнию» на погребальном мешке, запер за собой морозильник, сел в свой «Кадиллак» и поехал домой. От вида висящих говяжьих туш у него разыгрался аппетит, и поэтому он позвонил по сотовому телефону домой и сказал Донне, чтобы она отложила все, что намеревалась подать на обед, так как сегодня вечером они будут жарить бифштексы на гриле.

Гэйл, невестка Арлены, жила на втором этаже старой двухэтажной квартиры на Колвин-авеню к северу от парка. Гэйл была разведена и работала на две ставки в Медицинском центре.

Арлена объяснила, что Гэйл ночует в больнице и не вернется домой до завтрашнего вечера. Отлично, — подумал Курц, когда Арлена открыла дверь и проводила его и Пруно вверх по боковой лестнице. Наверху Курц посмотрел на собранное им стадо беженцев: на Фрирса, который нежно обнял Пруно, как будто не заметил, что от старого наркомана воняет, словно из писсуара, на Арлену, в кармане которой лежал 45-дюймовый пистолет. За все те годы, на протяжении которых он, будучи частным детективом, использовал Пруно в качестве осведомителя, Арлена ни разу не встречалась со старым пьяницей, и теперь эти двое сразу вступили в оживленную беседу. Курц, всю свою жизнь бывший одиночкой, начал ощущать себя Ноем и подумал, что если вся эта дурацкая затея с беженцами будет продолжаться, то ему, пожалуй, потребуется ковчег побольше и понадежнее.

Все четверо сидели в крошечной гостиной. Из кухни доносился аппетитный запах еды. Арлена время от времени вставала и выходила, чтобы взглянуть, на какой стадии пребывает процесс приготовления пищи, и на те минуты, когда она отсутствовала, беседа как бы сама собой затихала до ее возвращения.

— Что же дальше, мистер Курц? — спросил Джон Веллингтон Фрирс, когда все снова собрались вместе, словно счастливое семейство бурундуков.

Курц скинул с плеч пальто — в маленькой квартирке было жарко — и рассказал все, что мог, о Джеймсе Б. Хансене, являющемся сейчас начальником отдела по расследованию убийств капитаном Робертом Миллуортом.

— Этот дантист... Конвей... сознался вам в этом? — осведомился Пруно.

— Не слишком подробно, — ответил Курц. — Но, скажем так, мне удалось получить у него подтверждение.

— Я предположил бы, что жизнь этого доктора Конвея в данный момент мало чего стоит, — сказал Фрирс.

Курц вынужден был согласиться с ним.

— Так каким же образом, по вашему мнению, этому Миллуорту... Хансену... удалось обнаружить связь между мистером Фрирсом и вами, Джо? — спросила Арлена.

— Мы не уверены, что он ее обнаружил.

— Но было бы опасно считать по-другому, — заметил Фрирс.

— Просто безумие, — вмешался Пруно, — строить свою политику, основываясь на предположениях о намерениях врага... Нужно оценивать его возможности и готовиться соответственно.

— Что ж, — ответила на это Арлена, — капитан из отдела убийств способен бросить на поиски мистера Фрирса и всех нас чуть ли не все силы полицейского управления.

Курц покачал головой:

— Он не может этого сделать, не разрушив своей легенды. Мы должны помнить о том, что этот Хансен не настоящий полицейский.

— Да, — ровным голосом произнес Фрирс, — он серийный насильник и убийца детей.

После этого беседа на некоторое время прервалась. В конце концов молчание нарушила Арлена:

— Скажите, Джо, сможет ли он отыскать нас здесь?

— Сомневаюсь. Если только Майерс не сел вам на хвост.

— Нет, — сказала Арлена. — Я удостоверилась в том, что за нами не было «хвоста». Но они что-нибудь заподозрят, когда мы с мистером Фрирсом завтра не выйдем из дому.

— Или когда сегодня вечером в доме не загорится свет, — добавил Пруно. Снаружи темнело.

— Я оставила в гостиной лампы на таймере, которым пользуюсь, когда уезжаю в отпуск, — успокоила его Арлена. — Они зажгутся с минуты на минуту и выключатся в одиннадцать.

При этих словах Курц, внезапно почувствовавший себя измученным, вскинул голову.

— Когда это вы уезжали в отпуск?

Арлена ответила ему суровым взглядом. Курц воспринял его как сигнал, что ему пора покинуть теплую компанию.

— Я должен вернуть автомобиль, — сказал он, поднялся и принялся надевать пальто.

— Только после того, как вы поедите, — возразила Арлена.

— Я не голоден.

— Не голодны? Скажите-ка, Джо, когда вы ели в последний раз? У вас был ленч?

Курц задумался. Его последней едой был сладкий рулет, который он съел, запивая кофе, в забегаловке на автостраде во время полуночной поездки обратно из Кливленда. Он не ел всю среду и не спал с ночи вторника.

— Нам всем необходимо хорошо поесть, — заявила Арлена тоном, не допускающим никаких возражений. — Я сварила много спагетти, есть свежий хлеб и ростбиф. У всех вас есть еще минут двадцать, чтобы умыться.

— Мне, пожалуй, потребуется все это время, — сказал Пруно. Курц было рассмеялся, но старик смерил его взглядом, взял свой саквояж и с достоинством удалился в ванную.

Семья Роберта Гэйнса Миллуорта — его жена Донна и четырнадцатилетний пасынок Джейсон — каждый вечер собирались за семейным обедом, так как Джеймс Хансен знал, что такие обеды очень важны для нормальной семейной жизни. Этим вечером у них на обед были бифштексы с салатом и рисом. Донна выпила немного вина. Хансен не употреблял спиртного, но позволял своим женам иногда выпивать по капельке.

Во время обеда Донна болтала о своей работе в библиотеке. Джейсон болтал о баскетболе и хоккее. Хансен слушал их и думал о своем следующем ходе в довольно интересной шахматной партии, в которой ему пришлось принять участие. Как-то раз Хансен поймал себя на том, что обводит взглядом столовую — картины, отблеск стекол книжных шкафов из соседней комнаты, дорогая мебель, дельфтский фарфор. Досадно, очень досадно, что все это скоро погибнет в огне. Но Джеймс Б. Хансен никогда не позволял себе ставить на одну доску материальное имущество с куда более важными духовными ценностями.

После обеда он намеревался спуститься в свой кабинет, взяв с собой сотовый телефон на тот случай, если позвонит Брубэйкер или Майерс, и точно решить, что необходимо будет сделать завтра и в несколько следующих дней.

Курцу этот обед показался странным — много спагетти и ростбифа, и соуса, и мягкого хлеба, и хорошего салата, и кофе — но все равно обед был странным. С тех пор как он в последний раз ел домашний обед вместе с другими людьми, прошло немало времени. Сколько? Двенадцать лет. Двенадцать лет и один месяц. Он обедал вместе с Сэм у нее дома; в тот вечер они тоже ели спагетти, и с ними был ребенок, младенец на высоком стульчике... Нет, не на обычном высоком детском стульчике, там же не было столика — как же Сэм называла его? — трон юной леди. Маленькая Рэйчел, сидевшая на троне для юной леди, непрерывно болтавшая, тянувшая ручонки, чтобы дернуть Курца за салфетку, которую он заправил за воротник, болтавшая даже в то время, когда Сэм рассказывала ему об интересном деле, которое она расследовала: пропажа подростка, похожая и на бегство, и на похищение, и бросающаяся в глаза связь случившегося с торговцами наркотиками.

Курц перестал есть. На это обратила внимание только Арлена, которая сделала вид, что ничего не заметила.

Пруно вышел из ванной отмытый, выбритый, с розовой, как будто ошпаренной, кожей. Его ногти, пусть такие же желтые и растрескавшиеся, лишились извечной траурной каймы. Его редкие седые волосы, которые Курц всегда видел только как своего рода нимб, окружающий голову старого пропойцы, были аккуратно зачесаны. Он оделся в костюм, который вышел из моды, вероятно, два десятка лет назад и был старику совершенно не по фигуре. Костюм мешковато болтался на хилом теле Пруно, но зато оказался совершенно чистым. Каким образом? — удивился Курц. Как удалось этому старому наркоману сохранить чистым костюм, много лет проживая в упаковочных картонках и разных уютных местечках под автострадой?

Пруно — или доктор Фредерик, как продолжал обращаться к нему Фрирс — без своей защитной скорлупы из грязи и засаленных тряпок казался много старше и выглядел более хилым и более хрупким. Но старик сидел за столом очень прямо, аккуратно ел и пил, вежливо кивал головой в ответ на предложения съесть еще немного и неторопливо разговаривал с Джоном Веллингтоном Фрирсом. Фрирс был его студентом в Принстоне. Умирающий от рака пожилой человек и сидящий рядом его совсем древний учитель, одетый в двубортный костюм в полоску, отзывались о Моцарте как о молодом даровании, обсуждали положение в Палестине и глобальное потепление.

Курц потряс головой. Ему совершенно не стоило пить вина, поскольку он и так уже чертовски устал, а ему необходимо было сохранить ясную голову еще на несколько часов, пока не закончится этот бесконечный день, но то, что происходило, оказалось для него чрезмерным. Эта сцена была не просто нереальной, она была сюрреалистической. Ему необходимо было выпить.

Арлена вышла вместе с ним в кухню.

— У вашей невестки найдется какая-нибудь выпивка? — спросил Курц.

— В большом буфете. «Джонни Уокер» с красной этикеткой.

— Как раз то, что нужно, — сказал Курц. Он налил в стакан на три пальца.

— В чем дело, Джо?

— Совершенно ни в чем. Если, конечно, не считать того, что за всеми нами охотится этот серийный убийца, он же полицейский капитан. А так все прекрасно.

— Вы думаете о Рэйчел.

Курц покачал головой и пригубил напиток. Два старика в столовой над чем-то смеялись.

— Что вы намерены делать, Джо?

— Вы о чем?

— Вы отлично знаете, о чем. Вы не можете позволить ей вернуться к Дональду Рафферти.

Курц пожал плечами. Он не забыл, как разрывал фотографию Кристал, убитой дочери Фрирса. Он не забыл, как оставил мелкие клочки фотографии на обшарпанном столике в баре «Блюз Франклин».

Арлена закурила, взяв вместо пепельницы маленькое блюдце.

— Гэйл не разрешает мне курить в ее доме. Когда она завтра вернется домой, то будет в ярости.

Курц сосредоточенно рассматривал янтарную жидкость в своем стакане.

— Джо, что, если полиция не арестует Рафферти?

Он снова пожал плечами.

— А если арестует? — продолжала Арлена. — И в том, и в другом варианте Рэйчел грозит опасность. Ее могут отдать на удочерение. У Саманты не было родных. Один только бывший муж. Если только у него нет родственников, которые могли бы позаботиться о девочке.

Курц подлил себе еще на палец виски. Единственными живыми родственниками Рафферти была алкоголичка-мать, выжившая из ума старая шлюха, которая жила в Лас-Вегасе, и младший брат, сидящий в тюрьме штата Индиана за вооруженное ограбление. Он не зря слушал телефонные разговоры.

— Но если она попадет в какую-то временную неродную семью... — продолжила было Арлена.

— Вот что, — сказал Курц, со стуком поставив пустой стакан на стол. — Чего, черт возьми, вы от меня хотите?

Арлена заморгала. За все годы их совместной работы Джо Курц ни разу не повысил на нее голос. Она выдохнула дым и стряхнула пепел в изящное керамическое блюдечко.

— ДНК, — сказала она.

— Что?

— Анализ ДНК показал бы, что она ваша дочь. Джо, вы могли бы...

— У вас что, крыша съехала на хрен? Условно освобожденный преступник, сидевший за убийство! Бывший частный детектив, который никогда не получит обратно свою лицензию! Человек, которому вынесено три, самое меньшее, смертных приговора! — Курц расхохотался. — В самом деле, не вижу оснований, которые помешали бы суду отдать ребенка такому человеку. Кроме того, я не знаю наверняка, что именно я...

— Замолчите, — перебила его Арлена и сурово погрозила пальцем. — Не смейте этого говорить. И не пытайтесь прикидываться передо мною, что вы на самом деле так думаете.

Курц вышел в крошечную гостиную, взял свое пальто и «смит-вессон», валявшиеся там, где он их бросил, спустился по лестнице и вышел из дома. Уже стемнело, и снова начался снегопад.