Глава 32

Вся вторая половина дня в «Прибрежных башнях» прошла под знаком необычно умиротворенного, почти элегического спокойствия.

Джо Курц узнал слово «элегический» от Пруно за время их долгой переписки, которая продолжалась все годы, которые Курц просидел в Аттике. Прежде чем Курц попал за решетку, Пруно дал ему список из двухсот книг, которые он должен был прочесть, чтобы начать свое образование. Курц прочел их все, начиная с «Илиады» и кончая «Капиталом». Больше всего ему понравился Шекспир; он по неделе, а то и больше наслаждался каждой из пьес. И сейчас Курц догадывался, что, прежде чем ночь успеет закончиться, вокзал станет похож на сцену из последнего акта «Тита Андроника».

После ленча из чили Фрирс отошел в дальний угол большой гостиной пентхауса, чтобы настроить скрипку, и Арлена попросила его поиграть. Фрирс только улыбнулся и покачал головой, но просьбу поддержала Анжелина. Затем, как ни странно, к женщинам присоединился Марко, и даже Курц отвернулся от окна, в которое уже давно задумчиво глядел.

Четверо слушателей расселись, кто на диваны, кто на высокие барные табуретки. Джон Веллингтон Фрирс вышел на середину комнаты, вынул из кармана белейший носовой платок, прикрыл им тот край своей немыслимо дорогой скрипки, к которому прикасался подбородком, выпрямился, поднявшись чуть ли не на носки, поднял смычок и заиграл.

К удивлению Курца, это оказалось не классическое произведение. Фрирс играл главную тему из «Списка Шиндлера», протяжные жалобные пассажи, в которых ноты, казалось, вздыхая, умирали, улетали вдаль, отдаваясь эхом от холодных стеклянных окон, как приглушенные рыдания детей, доносящиеся из вагонов поездов, идущих в Аушвиц. Когда скрипка замерла, никто не зааплодировал, никто даже не пошевелился. Тишину нарушал лишь шорох снега, бившегося в окна, да негромкое сопение Арлены.

Фрирс взял титановый чемоданчик Хансена с фотографиями и вышел в библиотеку. Анжелина налила себя виски в высокий стакан. Курц возвратился к окну и снова уставился на буран и сгущающуюся темноту.

* * *

Он встретился с Анжелиной в ее личном кабинете, занимавшем северо-западный угол пентхауса.

— Что произойдет сегодня вечером, Курц?

Он поднял перед собой руку с растопыренными пальцами.

— Я обратился к Хансену с классическими требованиями шантажиста. Предполагается, что мы встретимся в полночь. Я подозреваю, что он будет там гораздо раньше.

— Вы собираетесь взять деньги, если он их принесет?

— Он их не принесет.

— Значит, вы намерены убить его.

— Я пока еще не знаю.

Анжелина удивленно вскинула темную бровь.

Курц подошел поближе и присел на край ее письменного стола, сделанного из розового дерева.

— Я еще раз спрашиваю вас: какие у вас цели? Что вы рассчитываете вынести из этой передряги для себя лично?

Она с минуту изучающим взглядом смотрела ему в лицо.

— Вы знаете, чего я хочу.

— Смерти Гонзаги, — сказал Курц. — Э-э... нейтрализации вашего брата. Но чего еще?

— Я хотела бы когда-нибудь восстановить семейство, но с другими ориентирами и приоритетами. А пока что я намереваюсь сделаться лучшим вором в штате Нью-Йорк.

— И, чтобы вы смогли сделать обе эти вещи, вас нужно оставить в покое.

— Да.

— А если я помогу вам добиться этого, вы оставите меня в долбаном покое?

Анжелина Фарино Феррара заколебалась всего лишь на секунду.

— Да.

— Вы распечатали тот список, о котором я просил? — осведомился Курц.

Анжелина открыла ящик и извлекла оттуда три листа бумаги, соединенных скрепкой. На каждой странице были колонки фамилий и суммы в долларах.

— Мы не можем никак использовать эту информацию, — сказала она. — Если я обнародую ее, Пять Семейств разделаются со мной в течение недели. Если ее вытащите вы, то не проживете и дня.

— Ни вы, ни я не станем оглашать эти сведения, — успокоил ее Курц. И он посвятил ее в последнюю версию своих планов.

— Иисус, — прошептала Анжелина. — А что понадобится вам сегодня вечером?

— Транспорт. И, если у вас найдется, пара портативных раций, знаете, таких, с наушниками? Они не так уж необходимы, но могут оказаться полезными.

— Найдется наверняка, — сказала Анжелина. — Но ведь они годятся на расстояние не больше мили, плюс-минус немножко.

— Этого хватит.

— Что-нибудь еще?

— Те наручники, в которых вы держали Марко.

— Еще?

— И сам Марко. Мне придется взять с собой кое-что тяжелое.

— Вы собираетесь дать ему оружие?

Курц помотал головой:

— Он может взять с собой нож, если захочет. Я не стану просить его ввязываться в перестрелку, так что ему вовсе незачем вооружаться до зубов. Скорее всего, там, в этом темном доме, и без того оружия окажется больше, чем достаточно.

— Что еще?

— Теплое белье, — сказал Курц. — Хорошие кальсоны, если, конечно, они у вас найдутся.

— Вы шутите?

Курц помотал головой:

— Может быть, там придется долго ждать, а это место холоднее, чем сосок ведьмы.

После этого он отправился в библиотеку. Джон Веллингтон Фрирс сидел на обтянутом мягкой кожей стуле, а перед ним на оттоманке стоял открытый ящичек. От фотографий мертвых детей отражался мягкий свет галогенового светильника. Курц, подумал, что одной из запечатленных убийцей жертв была дочь Фрирса Кристал, но он не стал ни смотреть на снимки, ни задавать вопрос об этом.

— Вы могли бы уделить мне минуту? — спросил Курц.

Фрирс кивнул. Курц взял точно такой же стул и уселся напротив скрипача.

— Мне необходимо поговорить с вами о том, что должно произойти с Хансеном, — сказал Курц, — но сначала я хочу задать вам личный вопрос.

— Не стесняйтесь, мистер Курц.

— Я видел ваши досье. Все заведенные на вас досье. Арлена вытащила из Сети такую информацию, которую обычно держат за семью замками.

— А-а, — протянул Фрирс, — рак. Вас интересует мое заболевание?

— Нет. Меня интересуют два срока, которые вы отслужили во Вьетнаме в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году.

Фрирс удивленно заморгал, а потом улыбнулся:

— Но почему это могло заинтересовать вас, мистер Курц? Шла война. Я был молодым человеком. В армии служили сотни тысяч молодых людей.

— Сотни тысяч парней попали на войну по призыву. А вы вступили в армию добровольно, выучились на сапера и специализировались на обезвреживании мин-ловушек. Ради Христа, скажите: почему вы так поступили?

Фрирс все еще продолжал чуть заметно улыбаться:

— Почему я специализировался в этой области?

— Нет. Почему вообще вы добровольно пошли на войну? Вы уже получили диплом в Джулиарде и успели пару лет отучиться в Принстоне. У вас была высокая категория резервиста, я проверял. Вы вообще не должны были служить в армии. И вы отправились на войну добровольцем. Вы рисковали своей жизнью.

— И руками, — добавил Фрирс, подставив руки с вытянутыми пальцами под луч галогеновой лампы. — Которые в те дни значили для меня неизмеримо больше, чем сама жизнь.

— Почему же вы туда отправились?

Фрирс поскреб подбородок, прикрытый подстриженной курчавой бородкой.

— Если я возьмусь за объяснения, мистер Курц, то не обессудьте, возможно, вам придется чуточку позевать от скуки.

— Ничего. У меня есть немного времени.

— Хорошо. Я поступил в Принстон, намереваясь изучать философию и этику. Одним из моих преподавателей был доктор Фредерик.

— Пруно.

Фрирс скорчил страдальческую гримасу:

— Да. Во время первого года моего обучения в Принстоне доктор Фредерик рассказал об одном только что начатом исследовании, которое он проводил вместе с Лоуренсом Кольбергом, профессором из Гарварда. Вы слышали о нем?

— Нет.

— О нем мало кто слышал. Профессора Кольберг и Фредерик только-только начали свое исследование, целью которого была проверка теории Кольберга. Он предполагал, что люди проходят через определенные стадии морального развития точно так же, как проходят через стадии развития, описанные Пиаже. Вы слышали о Жане Пиаже[45]?

— Нет.

— Не имеет значения. Пиаже доказал, что все дети проходят через различные стадии развития — скажем, проявления способности сотрудничать с другими, к чему большинство детей приходит в возрасте детского сада. А Лоуренс Кольберг считал, что люди — не только дети, но все люди без исключения — также проходят через дискретные стадии морального развития. Поскольку профессор Фредерик преподавал и философию и этику, он очень интересовался исследованием, начатым Кольбергом, и именно этой теме был посвящен наш семинар.

— Очень хорошо.

Фрирс вздохнул, поглядел на омерзительные фотографии, лежащие на оттоманке, собрал их в ящичек и закрыл крышку.

— Кольберг выделил шесть стадий морального развития. Первый уровень характеризовался простым стремлением предотвратить наказание. Моральные границы служат лишь для того, чтобы избежать боли. По существу, это уровень морального развития земляного червя. Нам всем попадались взрослые люди, развитие которых закончилось на первом уровне.

— Да, — сказал Курц.

— Второй уровень представляет собой грубую форму моральной оценки, мотивированной потребностью в удовлетворении собственных желаний, — продолжал Фрирс. — Третий уровень иногда называли уровнем «хорошая девочка — хороший мальчик». Здесь мотивацией служит желание избежать отторжения или осуждения со стороны окружающих.

Курц кивнул и чуть заметно изменил позу. 40-дюймовый «смит-вессон» больно врезался ему в бедро.

— Четвертая ступень — это уровень «закон и порядок», — рассказывал дальше Фрирс, словно читая лекцию. — Люди доходят в своей эволюции до такого качества морального развития, когда у них появляется абсолютный императив, который не подлежит критике и проявляется в облике должным образом признанной властной структуры. Иногда случается, что популяции, включающие в себя целые нации, состоят чуть ли не из одних представителей четвертого и более низких уровней.

— Нацистская Германия, — сказал Курц.

— Совершенно верно. Для индивидуумов пятого уровня мотивацией служит осознанная и активная потребность уважать социальный порядок и поддерживать юридически определенные законы. Закон становится пробным камнем, и сам по себе превращается в моральный императив.

— Типы из Американского союза за гражданские свободы, разрешившие нацистам провести шествие в Скокайе, — сказал Курц.

Джон Веллингтон Фрирс почесал подбородок через бородку и с минуту смотрел на Курца, как будто подвергал переоценке свое отношение к нему.

— Да.

— И что, пятый уровень — это самый верхний этаж в домике? — спросил Курц.

Фрирс покачал головой.

— Согласно исследованиям, которые вели профессора Кольберг и Фредерик, — нет. Представители шестого уровня принимают моральные решения, основываясь на собственной совести и пытаясь совместить свои решения с некоторыми универсальными этическими положениями. Даже в тех случаях, когда их решения вступают в противоречие с существующими законами. Скажем, активные выступления Генри Дэвида Торо[46] против войны с Мексикой или демонстрации за гражданские права на Юге в тысяча девятьсот шестидесятых годах.

Курц молча кивал.

— Профессор Фредерик часто говорил, что Соединенные Штаты были основаны людьми шестого уровня, что их защитниками и хранителями являются представители пятого уровня, а населением — четвертого и ниже. Как, по-вашему, мистер Курц, в этом есть какой-нибудь смысл?

— Несомненно. Но из всего этого мне ни черта не становится яснее, почему вы расстались с Джулиардом и отправились воевать во Вьетнам.

Фрирс улыбнулся:

— В то время эта идея морального развития представлялась мне очень важной, мистер Курц. А Лоуренс Кольберг мечтал найти представителя седьмого уровня.

— И кто же это мог бы быть? — осведомился Курц. — Иисус Христос?

— Именно так, — без тени иронии ответил Фрирс. — Или Ганди. Или Сократ. Или Будда. Кто-то из тех, кто может принимать только универсальные этические императивы. В этом отношении у них нет никакого выбора. Обычно мы, все остальные, отвечаем на это, отправляя их на казнь.

— Цикута, — сказал Курц. Пруно настоятельно потребовал от него, чтобы он, находясь в Аттике, прочитал «Диалоги» Платона.

— Да. — Фрирс прикоснулся своими длинными изящными пальцами к металлическому чемоданчику. — Лоуренсу Кольбергу так и не удалось найти личность, соответствующую седьмому уровню.

Тоже мне, сюрприз, — подумал Курц.

— Но зато, мистер Курц, ему удалось найти нечто диаметрально противоположное. Его исследования показали, что по улицам ходит много людей, которых можно классифицировать только как представителей нулевого уровня. Они не дошли в своем моральном развитии даже до такой стадии, чтобы уклоняться от боли и наказания, если прихоть диктует им иное. Страдание других людей не значит для них абсолютно ничего. Клинический термин для них — «социопат», но настоящее определение — «чудовище».

Курц посмотрел на пальцы Фрирса. Они напряженно лежали на крышке ящичка, как будто стремились не дать ей открыться.

— Неужели этому самому Кольбергу и Пруно потребовалось проводить исследования в университете, чтобы узнать об этом? Я смог бы открыть им глаза, пожалуй, лет в пять.

Фрирс кивнул.

— Кольберг в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году покончил с собой — ушел в болото и утонул там. Некоторые из его учеников утверждали, что он не мог смириться с тем, что среди нас обитают такие существа.

— Значит, вы отправились во Вьетнам, чтобы узнать, на какой ступеньке лестницы Кольберга ваше место? — спросил Курц.

Джон Веллингтон Фрирс посмотрел ему в глаза:

— Да.

— И что вам удалось узнать?

Фрирс улыбнулся:

— Я выяснил, что пальцы молодого скрипача очень хорошо справляются с обезвреживанием бомб и мин-ловушек. — Он немного наклонился вперед. — О чем еще вы хотели поговорить со мной, мистер Курц?

— О Хансене.

— Да? — Скрипач внимательно смотрел на него.

— Я не думаю, что Хансен уже кинулся в бега, но он очень близок к этому. Очень близок. Мне кажется, что он решил задержаться на несколько часов только по той причине, что я оказался непонятным для него фактором. Этот жалкий выродок настолько умен, что ведет себя как последний дурак: он считает, что понимает все на свете. Пока нам удается опережать его на один шаг, он будет болтаться поблизости и смотреть, что еще может произойти. Будет-то будет, но недолго. От силы несколько часов.

— Да.

— Так что, мистер Фрирс, насколько я себе представляю, мы можем разыграть этот эндшпиль в одном из трех вариантов. Мне кажется, что вы должны решить, на котором из них остановиться.

Фрирс молча кивнул в ответ.

— Вариант первый, — сказал Курц. — Мы передаем этот яшик властям и позволяем им упорно искать мистера Джеймса Б. Хансена. Его modus operandi летит ко всем чертям, поэтому он не сможет так же вольготно, как прежде, выдавать себя за кого-нибудь другого и по-прежнему убивать детей. Он будет в бегах — ясно и просто.

— Да, — сказал Фрирс.

— Но он может оставаться в бегах и уходить от копов многие месяцы, а то и годы, — продолжал Курц. — А после того как его арестуют, начнется процесс, который тоже растянется на месяцы, а скорее, на годы. А после процесса еще несколько лет уйдет на разбор апелляций. Но у вас нет этих месяцев и лет. Такое впечатление, что рак не оставит вам даже слишком много недель.

— Не оставит, — согласился Фрирс. — Каков ваш второй вариант, мистер Курц?

— Я убью Хансена. Этой ночью.

Фрирс кивнул.

— И, наконец, третий вариант, мистер Курц?

Курц рассказал ему. Когда Курц закончил говорить, Джон Веллингтон Фрирс откинулся на удобном стуле и закрыл глаза, как будто он сильно, очень сильно устал.

Фрирс открыл глаза. Курц без единого слова понял, какое решение принял этот человек.

Курц хотел выехать в шесть тридцать, чтобы попасть на вокзал не позже семи вечера. С началом сумерек разыгрался снежный шторм, и, когда Курц вышел на балкон, чтобы в последний раз взглянуть сверху на ночь, там навалило на целый фут свежего снега.

На балконе стояла Арлена. Как всегда, с дымящейся сигаретой.

— Сегодня среда, Джо.

— Да, а что?

— Вы забыли о вашем еженедельном визите к надзорному полицейскому.

— Да.

— Я позвонила ей, — сообщила Арлена, — сказала, что вы нездоровы. — Она стряхнула пепел на снег. — Джо, если вам удастся убить этого Хансена, а люди так и будут считать, что он настоящий детектив, то все полицейские Соединенных Штатов кинутся ловить вас. Вам придется прятаться в Канаде, причем так далеко, что у вас не будет других соседей, кроме белых медведей. А ведь вы ненавидите природу.

Курц ничего не ответил. Ему просто нечего было сказать на это.

— Через неделю нас вышибут из нашего подвала, — вздохнула Арлена. — А мы так ни разу и не выбрались, чтобы подыскать новое место для офиса.

Загрузка...