Оторва. Книга 6

Глава 7

Мне снился сон, яркий и красочный. Уважаемая Ольга Павловна стояла в цветастом сарафане, с каким-то несуразным колпаком на голове и в шлёпанцах. Вытянув руку, она не совсем культурно показывала на меня пальцем. Что при этом говорила, благодаря визгливости, разобрать не смогла ни единого слова, но мне это и не требовалось. Её палец болтался у меня перед лицом, и этого было вполне достаточно. Я сделала то, о чём мечтала последние несколько дней. И не просто вывихнула, а именно сломала, с особой жестокостью.

Её визг мгновенно перешёл на новый уровень и достиг, вероятно, 100 децибел. Во всяком случае, она орала так громко в моём сне, что разбудила.

Однако, хоть я и поняла, что проснулась и просто лежу с закрытыми глазами, крики продолжались. Мымра орала, хоть и с небольшими изменениями. Я её визг смогла превратить в буквы, а буквы — в слова. Она проклинала Бурундуковую! Грозила не только карами мифической преисподней, но и вполне одушевлённой комсомольской дружиной, работниками ЦК и какого-то треста, не расслышала название. Возможно, «Рога и копыта» или «Тот, который лопнул».

Закралась мысль, что за все мои подвиги кто-то там наверху, заваривший всю эту кашу, решил побаловать меня вполне безобидным даром. Если что-то кому-то сделала во сне, то и наяву у него появятся неприятности. Но действительно безобидный. Как же меня нужно довести, чтобы этот гадёныш ещё и во сне являлся. Вот мымра и попала под раздачу. Единственное, было непонятно: как она догадалась, что это моих рук дело? Я ведь спала, и свидетелей этому целая палатка комсомолок, свято верующих, что подобной магией никто на земле не наделён.

Чтобы убедиться наяву, что всё, о чём мечтала, действительно сбылось, приоткрыла глаза.

Мымра орала на самом деле, но по непонятной причине стояла ко мне задницей, и потому я спросонья подумала, что она именно ею разговаривает. В конце концов, педагог ведь не может выдавать свою речь непозволительным тоном и на таком лексиконе, ну разве что своими полужопиями.

Вероятно, и глаз у неё имелся сзади. Внезапно выпрямившись, но ещё не обернувшись ко мне, заявила:

— Проснулась, змея подколодная! — И, развернувшись ко мне, она выставила вперёд тот самый скрученный палец, который я сломала в своём сне, и, к моему полнейшему разочарованию, он оказался не в гипсе.

И не только не в гипсе, но и вполне бодренько шевелился, несмотря на свою кривизну, чем мгновенно напомнил палец Чуда-Юда подводного. Даже показалось, что мымра сейчас изобразит голос Милляра и выдаст скрипучим голосом: «Должок!»

Хотя, откровенно говоря, я ей точно ничем обязана не была, а вот она уже задолжала столько, что пора было ставить на счётчик.

Нет, палец решила не ломать, тем более за её спиной увидела несколько пар глаз, которые с интересом смотрели на эту мизансцену. Театр одного актера. Уж лучше наедине надеть маску хитрой лисицы и пусть рассказывает всем, что на неё напал в переулке никто иной, как сам Зорро.

— Тыыыыыы, — громко прошипела мымра, словно пытаясь спародировать Минаева и продолжая тыкать в мою сторону пальцем, — ты ещё пожалеешь о содеянном. Ты у меня по английскому языку больше двойки ничего не получишь. Так и знай. Я тебя по комсомольским собраниям затаскаю. В Кишинёве у тебя столько защитничков не будет. В ногах будешь у меня валяться. Так и знай.

И, выдав на прощание невнятный визг, подхватила свой чемодан, который лежал на койке, и выскочила из палатки, словно побоявшись, что я сейчас возьму палку и начну её дубасить. И, к слову, было такое желание.

Поморгала, чтобы убедиться, что мымра действительно исчезла из поля зрения, и перевела взгляд на девчонок, которые с ошарашенным видом продолжали пялиться на меня. Среди них находились и те две незабудки, одной из которых я кочанчик от яблока в горло затолкала. Сидели с понурыми лицами и переглядывались между собой.

Так как они смотрели молча, я поинтересовалась:

— Кто-то что-то объяснит? Что это сейчас было? И куда она со своим чемоданом так резко подхватилась?

И девчонок словно прорвало. Стали наперебой рассказывать про события сегодняшнего утра. Хоть и мешали друг дружке своими выкриками, я всё поняла.

Мымра за завтраком, который я благополучно пропустила, так как полночи болтала с музыкантами после танцев и легла только под утро, ни с того ни с сего напустилась на Люсю. Вот за этим занятием её и застала директриса. Потребовала у мымры мандат и разорвала его на мелкие кусочки. И это на глазах у всех! Не только меня допекла. А затем заявила, что через час машина поедет в Окунёвку, и если Ольга Павловна не поторопится собрать свои вещи и опоздает, у неё будет прекрасная возможность полюбоваться красотами Крыма, бодренько шагая ножками вместе со своим чемоданом по пыльной дороге. Разумеется, англичанка в ответ и наорала, и пригрозила, на что Екатерина Тихоновна сказала, что у неё осталось пятьдесят минут, и, развернувшись, ушла. И мымра, не закончив завтракать, понеслась собирать вещи. Дошло всё-таки, что с ней никто не шутит, и можно всерьёз отправиться путешествовать на одиннадцатом номере.

Я даже изначально не поверила такому повороту. Приподнялась и спросила:

— Девочки, это правда?

Они дружно закивали, а та, которой я пихала в рот огрызок яблока, пересела на внезапно освободившуюся койку и, теребя пальчиками свою гимнастёрку, покаялась.

Оказалось, и тут не обошлось без мымры. Девчонки на вокзал прибыли первыми, где их встретила уважаемая Ольга Павловна и рассказала душераздирающую историю про некую Бурундуковую, отъявленную хулиганку. То есть, ещё до нашего с Люсей появления, мымра вовсю подготавливала комсомольцев, плетя им небылицы. Так что у меня появился лишний повод встретить эту даму в тихом тёмном переулке и выяснить некоторые пикантные подробности. Но это уже когда вернёмся в Кишинёв.

И в конце рассказа Яна, так звали девушку, ещё раз извинилась и, протянув руку, спросила:

— Мир?

И мы даже обнялись, чмокнув друг дружку в щёку. А потом и с её подругой Галей, которой я как-то обещала сломать руку.

Так как завтрак я уже пропустила, решила, что кофе с печеньем будет в самый раз, но едва оделась и выбралась из палатки, как столкнулась с уже знакомым лейтенантом, который объяснял мне два дня назад дорогу на Атлеш.

— Бурундуковая! — обрадовался он, увидев меня, и, загородив дорогу, принял важный вид. — А почему на вашем стенде нет стенгазеты? — а потом, разглядев у меня в руках зубную щётку, турку и прочие утренние принадлежности, добавил, усмехаясь: — Ты что, только проснулась и пока никакая?

— Стен что? — совершенно не соображая, о чём идёт речь, переспросила я. И хотя в памяти что-то всплыло, я понятия не имела, как это делается.

— Бурундуковая, ты комсомолка. А стенгазета нужна. Наглядная агитация есть неотъемлемая часть нашей воспитательной работы.

Я приподняла левую бровь, сделав взгляд, нечто среднее между голодной львицей и пушистым котёнком, и, кивнув, заявила:

— Я никакая. Вот позавтракаю, выпью кофе, и тогда поговорим.

— Да ты что, Бурундуковая, глянь на палатки соседей. Уже у всех стенгазеты висят, — начал возмущаться лейтенант.

— А я тут причём?

— Как причём? За стенгазету отвечает самый ответственный в отряде. А ты у нас самая ответственная. И, — он скользнул по мне взглядом, — переоденься в форму.

Я обошла лейтенанта и потопала в сторону кухни.

— Карандаши и ватман возьми в каптёрке у прапорщика Бубликова, — прилетело мне вслед, но я даже не оглянулась. Помнила, что у Бубликова можно было выпросить только дырку от бублика. Нужна лейтенанту стенгазета — пусть сам всё выбивает. У него и полномочия на это есть.

А в голове кольнуло, что вместо мымры должна была уехать я.

— Ева! — я только добралась до кухни, как меня окликнула Люся и, подбежав, попыталась рассказать события утра.

— Я уже знаю, — перебила я её, разыскивая глазами солдатика.

Люся замолчала, увидев, что я верчу головой, и спросила:

— Ты Игоря ищешь?

— Митрофанова. Кажется, так.

— Он за палаткой спит, — шёпотом сообщила Люся, — сказал тебе передать, что горелку он выставил. Можешь варить кофе.

Я оглянулась на Люсю.

— А чего ты шепчешься?

— Чтобы никто не знал, что он спит.

Я кивнула и прошла за палатку. Обнаружив баллон с газом и спички, пошла к умывальникам, чтобы налить в кружку воды и помыться. Увы, дойти не получилось. Несколько девчонок так бурно обсуждали Бурундуковую, что пришлось спрятаться за тамбур палатки.

— Ой, девочки, — сказала одна, — после обеда нужно занять места поближе. Ева будет рассказывать, как она на пылающей машине ехала. Страшно становится, только подумаю об этом. Как она не испугалась!

— А я бы хотела быть на её месте, — мечтательно заявила другая, — я бы тоже так смогла, если бы случился пожар.

— А ты умеешь водить машину? — спросил третий голос.

— Нет, но если бы умела, наверное, смогла.

Ретировалась незаметно и, всучив Люсе кружку, уселась на скамейку.

— У нас в одиннадцать кружок, — сообщила подруга, едва вернувшись, — я у девочек время узнала, осталось полчаса.

— Какой кружок? — не поняла я. — Один со стенгазетой, теперь Люся с кружком? Ещё лекцию читать.

— «Дедукция и Анализ», — гордо сообщила девчонка, глядя на меня горящими от возбуждения глазами.

— Какая дедукция, Люся? Ты вообще о чём?

— Кто-то прочитает рассказ из приключений Шерлока Холмса, и будем обсуждать.

— А я здесь каким боком?

— Так я тебя записала. По два человека с каждого отряда. Чтобы познакомиться со всеми участниками слёта до начала соревнований.

Я подожгла горелку, поставила кружку и упёрлась взглядом в подругу.

— А ещё какие кружки есть?

— Конечно, — радостно сообщила Люся, — про Пушкина. Будем читать его стихи. Ещё «Война и мир» Толстого. А ты помнишь какие-то стихи Пушкина? — спохватилась она.

— Ага, — я кивнула, — «Чудное мгновенье…» Передо мной явилась Люся. Ты меня что, на все эти кружки вписала?

— Да, — потупилась девчонка, — я думала, вдвоём весело будет. — И тут же улыбнулась: — А ты «Войну и мир» читала? Я ещё нет. Я фильм смотрела. Очень понравился. Там князь Болконский такой красивый, а Наташа Ростова просто душка.

Я несколько секунд смотрела подруге в глаза, пытаясь понять её радость. Мне ведь тоже было шестнадцать лет, но ни о каких кружках по литературе я никогда не слышала. У нас были совершенно другие интересы. Обсуждать дедукцию Холмса? Что за кринж! Рассказывать стихи Пушкина?

— Люся, скажи, — спросила я девчонку, — тебе действительно нравится эта хрень?

Она нервно оглянулась и прикрыла рот рукой, а потом кивнула и добавила шёпотом:

— Конечно, очень.

— Ладно, сходим, — согласилась я, чтобы её не расстраивать, и, заметив в кружке пузырьки, погасила огонь, — только глянь, около умывальников кто-то ещё есть?

Разумеется, мы опоздали и подошли, когда чтец, долговязый блондин с литовским акцентом, положил на колени толстую книгу и объявил:

— Сегодня мы разберём один из великолепных рассказов Конан Дойля — «Случай в интернате».

И чётким, отработанным голосом стал с выражением читать рассказ. Даже пытался изображать разными голосами.

Вокруг не было ни столов, ни стульев, и три десятка парней и девушек расположились прямо на траве. Я выглядела на фоне комсомольцев, облачённых в военную форму, как белая ворона. Старая одежда пришла в полную негодность, а новую я ещё не получила, вот и ходила, покрытая фарцой.

Мы присели рядом под строгим взглядом уже знакомой девушки. Она была не только похожа на Наташу, но и знала прекрасно Градского, во всяком случае, болтала ночью с ним совершенно непринуждённо, как со старым знакомым, и переглядывались они очень загадочно. У меня даже в какой-то момент мелькнуло в голове — не будущая ли это мама жены «Старого»?

В 1977 году Градский был женат на вполне красивой женщине, той самой Гуттиэре из «Человека-амфибии», но, увы, ничего у них не вышло. Вертинская моталась по съёмочным площадкам, а Саша гастролировал по стране, к тому же у него изначально не сложились отношения с сыном Анастасии, и их бурная любовь быстро скатилась на нет.

Это, конечно, не повод, чтобы окончательно рвать отношения, но какая-то кошка между ними пробежала, раз даже спустя много лет Вертинская утверждала, что никогда не была замужем за Градским, невзирая на запись, имеющуюся в ЗАГСе, и многочисленные фотографии, подтверждающие сей факт.

Во всяком случае, в данный момент его можно было назвать условно холостяком.

«Старый» мне, конечно, рассказал байку про знакомство с Градским, когда я насела на него, но выглядело это действительно как выдумка.

Наверное, начать нужно с того, что мама Наташи скончалась во время родов, и девочку определили в приют. За всё её долгое пребывание в этом заведении никто не позарился на симпатичную мордашку и не попытался удочерить. Но при этом Наташа была твердо уверена, что где-то за высокими стенами учреждения проживал некто, кого она считала своим отцом, который незаметно оплачивал многие её хотелки. В отличие от подруг, Наташу никто никогда не обижал, а самым большим наказанием, из того что она помнила, было стояние в углу, когда уж особо однажды разбушевалась.

По достижении совершеннолетия девушке вручили ключи от вполне комфортабельной квартиры и сберегательную книжку с некоторой суммой, которая ежемесячно пополнялась.

Но это только прелюдия. Когда она познакомилась с Иваном и, по прошествии нескольких месяцев, они решили пожениться, Наташа захотела, чтобы у них на свадьбе был живой оркестр.

Конец 90-х. Иван с ног сбился, разыскивая что-нибудь подходящее, а однажды, придя домой, застал Наташу в глубокой задумчивости.

Как выяснилось, ей позвонил некто и, представившись Александром Градским, заявил, что до его ушей дошли слухи о небольшой проблеме, с которой столкнулись молодые люди, и назначил встречу в одном из лучших ресторанов города.

До самого вечера Иван и Наташа сидели как на иголках, будучи уверенными, что их просто разыграли. И только оказавшись за одним столиком с Градским, поверили в удачу. К тому же Александр заявил, что с его стороны это будет благотворительная акция, с условием, что когда у пары родится ребёнок, он станет крёстным отцом.

Почти как Дон Карлеоне.

Вспоминая всё это, я могла бы поставить на то, что Наташа была внебрачной дочерью Александра, глядя на пару. И это могло быть вполне в духе Градского. Дочь сковала бы по рукам и ногам, а вот заботиться и подглядывать хоть одним глазом, делая щедрые подарки, — другое дело.

А с другой стороны, те, кто знали Сашу и его широкую натуру, вполне допускали, что он мог бесплатно сыграть на свадьбе — были прецеденты. И в крёстные напроситься — кто ж ему откажет? Таких дураков нет. Вот и выходит, что я могла хоть тысячу лет размышлять об этом, но как оно было на самом деле, знали только эти двое.

Когда мы с Люсей тихо пристроились рядом с группой, парни и девушки оглянулись на меня и стали перешёптываться. Но Светлана Игоревна, она оказалась преподавателем русского языка и литературы, тут же шикнула на них, и болтовня умолкла. В принципе, именно это и подвигло меня пойти после обеда и получить новую форму, чтобы среди зелёного цвета меня невозможно было узнать в толпе.

Рассказ, который прочитал парнишка, меня не впечатлил, как и те, что я уже когда-то читала. О какой дедукции вообще шла речь? Всё путём догадок и совершенно нелогичных умозаключений. И лишь в конце, только благодаря случаю, удавалось раскрыть очередное дело.

По совести говоря, Шерлок Холмс был не детективом, а скорее дилетантом с пижонскими манерами, и самый обычный здравомыслящий человек мог раскрыть любое его дело гораздо быстрее. Просто для придания значимости своему герою писатель посадил рядом тупенького доктора, не смыслящего в расследованиях ничего, а в тело сыщика английской полиции и вовсе поместил полного придурка. Вот на фоне этих двух Холмс и выглядел выдающейся личностью.

Поэтому я слушала вполуха, жевала травинку и размышляла о наших отношениях с Карениным, которые, даже не начавшись, зашли в тупик в силу возраста тела Бурундуковой.

Когда литовец с уникальным именем Викторас закончил читать, я глянула на него с сочувствием. Ну назвали бы его Виктор Ас, и им можно было бы восторгаться. Но соединить два слова и сделать ударение на последний слог… Только литовцы могли до такого додуматься. Ведь наверняка в школе ему уже не раз подобрали рифму, от которой он был явно не в восторге.

Светлана Игоревна поблагодарила Виктораса, обвела группу взглядом и спросила, кто может прокомментировать данный рассказ. Поднялся лес рук. Я едва не обалдела от такого желания отличиться. Во всяком случае, единственной, кто не поднял руку, была я.