Отзвуки сердца

Глава 8

Риск.

Я был никчемным, гнилым куском дерьма.

И знал это без чьего либо напоминания. Эйнджел, однако, думал иначе и рассказывал, каким мудаком я себя выставил всю дорогу до дома Мэя вчера вечером. Но и на этом не остановился… Когда на следующее утро я спустился на кухню, чтобы приготовить что-нибудь поесть, он уже был там. Пристально посмотрел на меня, отпивая чай из кружки. Я даже почувствовал, как челюсти сцепились в замок, что бы ничего не сказать и ушел из кухни голодным, что бы убраться подальше от осуждающих глаз Эйнджела. Меня пугало, как он мог иногда смотреть, как будто точно знал о чем ты думаешь.

Мне и без того было плохо.

Мы договорились, что останемся в доме Мэя, пока на следующей неделе в Лондоне не состоится первый из трех наших концертов на стадионе Уэмбли. Хотелось ощутить ностальгию по лучшей части нашего детства, которой был этот дом и пристроенная к нему студия. Эйнджел тоже хотел побывать там, где мы выросли, поэтому согласился спать с нами в одном доме, но думаю, пожалел об этом после того, как накануне вечером, я был таким мудаком по отношению к Фрэнки. Я понял. То, что я сделал… это был не я. То был придурок, который хотел отомстить женщине за то, что она задела его чувства перед группой детей.

Я был такой задницей.

Эйнджел сказал мне не делать того, о чем пожалею, но я пошел и сделал именно это. Поступил так с Фрэнки и теперь чувствовал себя жалким. Ощущения не из приятных. Это было не из разряда «да провались ты пропадом, за то, что причинила мне боль». Я сожалел о том, что наговорил.

Я облажался.

Испортил шанс на хорошие отношения с женщиной, которая не заслужила такого обращения. Знал, что должен извиниться, даже встать на колени, если потребуется. Нужно было умолять о прощении ту, которую уважал и ценил.

***

Я провел весь день с ребятами в старой студии, пытаясь привести мысли в порядок. Тогда и начал писать песню, для которой еще не было названия. Всего несколько слов, но не нужно быть гением, чтобы понять, откуда я черпаю вдохновение. Как и большинство других моих песен, они были навеяны некогда любимой Музой, жизнь которой по-прежнему протекала в Саутволде.

— Мне не могут надоесть твои зеленые глаза, твоя нежная кожа, твоя милая улыбка.

Прочел Эйнджел вслух то, что я написал, заглядывая мне через плечо.

— Итак, еще одна песня для Фрэнки в разработке, да?

Ответа не требовалось и я вернул внимание к блокноту, в котором делал записи.

— Разве ты не чувствуешь себя лицемером, чувак? — Поинтересовался Эйнджел. — Написать столько песен о ней, а потом отнестись, как к пустому месту, при первой встрече? Как по мне, это поведение труса.

Очень хотелось ударить Эйнджела по лицу, но не мог. На что злиться? На правду? Меня бесил не он, а я сам.

— Я облажался, — признал я. — Знаю, она не заслужила ничего из того что было сказано.

— И что ты собираешься делать?

Нахмурившись, я взглянул на Эйнджела.

— Написание песни о ней ничего для не изменит. Это пойдет на пользу нам, потому что наши песни — хиты. Даже если песня не сработает для нас, ее исполнят другие. Для этой девушки написаны несколько самых прекрасных песен в мире, а она, возможно, даже не знает об этом.

Я об этом даже не задумывался… ну, конечно, она знала.

— Всякий раз, когда я пишу в песне о глазах, они зеленые, цвет волос — какой-то вариант рыжего. Слепой и глухой поняли бы, что она моя Муза. Я могу описать ее, когда фокусируюсь… внешность, ум, сердце. Даже ее личность присутствует в том, что я пишу. Она должна знать.

— Просто потому, что ты знаешь, это не значит, что она знает. Ты не так откровенен в своей писанине, братан. Не говоришь прямо, что любишь зеленоглазую рыжеволосую девушку. Слова складываются в строки песен и могут означать много разных вещей. Как думаешь, почему наши фанаты подняли шум на прошлой неделе, когда один из них понял, что ты написал песню, которая стала хитом для этого чувака Бибера? Они сходили с ума, гадая, о ком ты говоришь. Им нравится разбираться в этом, чтобы понять, о чем на самом деле песни. Они убеждены, что ты влюблен в Нору Максвелл.

— Боже правый. — Я закатил глаза. — Я дважды приглашал ее на ужин. Только и всего!

— У нее рыжие волосы и зеленые глаза.

— У нее каштановые волосы, выкрашенные в рыжий цвет, и карие глаза, но она носит зеленые контактные линзы.

Эйнджел рассмеялся.

— Для всего мира она та самая чика, о которой ты так много поешь.

— Ну, она, бл*дь, не та. А вот Фрэнки — да.

— Может быть, Фрэнки тоже думает, что они о Норе. Может даже убеждена в этом, после того, как ты обошелся с ней прошлой ночью.

Я почувствовал себя идиотом.

— Ты заставляешь меня чувствовать себя дерьмом, Эйнджел.

— В достаточной степени, чтобы заставить тебя пойти и извиниться перед девушкой?

— Да! — Огрызнулся я, вставая на ноги и швыряя в него блокнотом. — Не потеряй это. Придурок.

— Ты зовешь меня придурком, но это слово все равно звучит как волшебное заклинание из «Гарри Поттера».

Сжав челюсть я пошел прочь.

— Пожалуйста, ублюдок! — Смеясь крикнул вслед Эйнджел. — И удачи. Учитывая, в каком бешенстве была девушка прошлой ночью, тебе она понадобится.

Накинул пальто и, схватив ключи от машины, я вышел из студии. Был холодный февральский вечер, на небе ни облачка и даже начали появляться звёзды, поэтому я решил прогуляться до дома Фрэнки, чтобы посмотреть, там ли она. Таков был план, пока справа от меня не мелькнула вспышка, когда выходил из сада. Я сдержался из последних сил, что бы не выругаться. Если бы стервятники получили фотографию, на которой я выгляжу грустным, они бы обязательно прикрепили к ней какой-нибудь нелепый заголовок. Это страшно бесило.

— В чем дело, Риск? Как твои дела? — Крикнул женский голос. — Наслаждаешься возвращением домой?

Я направился прямо к арендованной машине, которую наш менеджер прислал сегодня утром. Никто из нас не хотел ездить на роскошной красной Audi — она слишком выделяла нас в Саутволде, поэтому вместо нее прислали обычный внедорожник BMW. До сих пор нам везло, что соседи нас не беспокоили, хотя и знали, что мы остановились в доме Мэя. В течение всего дня подростки и молодые люди подходили к воротам палисадника и делали фото- и видеосъемку. В обед Мэй увидел группу парней и вышел на улицу, чтобы поговорить с ними, я присоединился к нему, потому что они казались теми, кто искренне любит музыку, как и мы. Они не только фотографировались, но и смеялись вместе с нами.

Мы все знали, что это только вопрос времени, когда появятся папарацци.

— Все отлично, спасибо.

Когда раздалось еще несколько вспышек, я сжал в кулаке ключ от машины. Взглянув налево, увидел еще трех женщин с камерами, выпрыгивающих из машин и мужчину. Я покачал головой.

— Здесь могут парковаться только владельцы домов, знаете? Вы не можете ставить свои машины перед их домами.

— Мы уберемся, когда они велят.

У мужчины, ответившего мне, была камера, но без вспышки, поэтому я предположил, что он, скорее всего, записывает наш разговор.

— Нервничаешь из-за выступления на Уэмбли на следующей неделе?

— Нет. — Ответил я самой маленькой женщине, подходя к машине. — Нам не терпится. Уэмбли, будет заполнен до отказа Грешниками! Лучшей атмосферы и не придумаешь, правда, круто?

— Нора Максвелл будет присутствовать на концерте? — Спросил другой голос. — Она сейчас в Лондоне.

— Понятия не имею. — Сказал я, открыв дверцу машины. — Если у нее найдется время в плотном графике, чтобы прийти и посмотреть шоу, я бду рад.

— Да ладно, Риск. Мы все знаем, что ты встречаешься с Норой.

Я взглянул на женщину.

— Это новость для меня, дорогая.

Она недоверчиво фыркнула, но мне было все равно. Средства массовой информации редко верили правде, потому что большую часть времени это было скучно и не приносило им кликов или лайков в Интернете. Мое имя рядом с именем Норы делало новости гораздо более захватывающими, потому что она была красивой, знаменитой актрисой, которая два года назад ворвалась на голливудскую сцену. И жила в Лондоне. У нас было два свидания, до того как я попал в реабилитационный центр, и в конце обоих — секс, который я едва мог вспомнить. Между нами не существовало никаких отношений.

Однако средства массовой информации думали иначе.

— Риск! — Вклинился мужчина. — Что это за разговоры о том, что у вас с Мэем было много споров за закрытыми дверями? Вы выгоняете его из группы?

Да, Бога ради!

— Во-первых, «Blood Oath» — не только моя группа. Она принадлежит нам четверым и то, что я главный вокалист, не означает, что управляю всем. Это не так. — Открыв дверь машины, забрался на водительское сиденье. — Во-вторых, сегодня утром я спорил с Мэем о том, каким должен быть коричневый тост (прим. ред.: Коричневый тост — этот тост еще называется «тост с корицей»). Мы всегда спорили и всегда будем, но он мой брат. Как и все они. Никто не собирается покидать «Blood Oath», так что эти слухи — чушь. Как и то, что мы распадаемся или будем солировать.

Я закрыл дверь, прежде чем стервятники смогли задать ещё вопросы. Вспышки их фотоаппаратов продолжали работать, поэтому оценил тонированные стекла автомобиля. Запустив двигатель, отъехал от бордюра, заметив в зеркале заднего вида, как фотографы спешат вернуться к своим машинам.

— Чертовы жополизы.

Знал, что они последуют за мной, поэтому не мог ехать прямо к дому Фрэнки. Вместо этого решил повести их в погоню за дикими гусями. В течение двух часов колесил вокруг Саутволда и Рейдона, а затем, вернувшись в Саутволд, проехал по нескольким дорогам с односторонним движением. Мне удалось миновать пешеходный переход перед группой детей, фотографы — не успели. Им пришлось остановиться. Один из детей наклонился, чтобы завязать шнурок, тогда фотографы начали сигналить. Дети испугано подпрыгнули, но тут же осыпали стервятников оскорблениями за то, что те их напугали и не сдвинулись ни на сантиметр.

Рассмеявшись, я направился к дому Фрэнки.

Все это было бы пустой тратой времени, если бы ее не было дома или, что еще хуже — она больше там не жила. Когда я уехал из Саутволда, она могла переехать в старый дом своей матери, к своему парню или в дом доктора О'Рурка. Родители Мэя присутствовали на их маленькой свадьбе, через несколько месяцев после того, как я уехал. Когда проезжал по знакомой Пирс-авеню, меня наполнило чувство принадлежности. Такого не было, когда ехал к себе домой в Беверли-Хиллз или в таунхаус в Лондоне. Саутуолд был моим домом, хотя я тут не жил.

Перед отъездом недолго жил в коттедже, который мы снимали у доктора О'Рурка, но помню, как часто проезжал по этой улице по дороге домой к Фрэнки после долгой работы в студии. Это был район мечты, в котором можно было жить. Пирс и пляж находились в двух шагах от коттеджа; просыпаться утром и смотреть в окно на океан было моим любимым занятием. Нам с Фрэнки это нравилось.

В поле зрения появился коттедж и маленький, потрепанный «Форд Фокус» на подъездной дорожке. Остановившись напротив, вдруг почувствовал, что меня тошнит от нервов. Прошлой ночь я сильно облажался: был жесток, как она и сказала. Превратился в придурка только потому, что она задела мои чувства. Следовало набраться мужества, чтобы сказать ей, что ее реакция на нашу встречу мне не понравилась, но вместо этого — я повел себя как полный мудак. Эйнджел прав. Мне необходимо извиниться и попросить прощения у Фрэнки, потому что на парковке у «Мэри Уэллс» она выглядела очень обиженной и чрезвычайно взбешенной.

Я вспомнил: для того, чтобы разозлить Фрэнки, нужно было очень постараться, но когда она злилась — становилась силой, с которой приходилось считаться.

Выдохнув, заглушил двигатель и вылез из машины. Запер ее и пошел по дорожке к коттеджу. Надеюсь, она все еще живет здесь, а то будет очень неловко, если постучусь в дверь к незнакомцу, а он меня узнает. Поднял руку и постучал в дверь коттеджа, пока не сдали нервы.

Облегчение затопило меня, когда через несколько секунд услышал знакомый голос, спросивший:

— Кто там?

— Это я, Фрэнки, — произнес я. — Риск.

Когда тишина затянулась, закрыл глаза и вздохнул. Не думал, что она оставит меня на холодной улице, но и не был удивлен отсутствию ответа. Я сделал ей больно… Бл*ть, действительно, больно. Знал сам и видел в ее глазах.

— Проваливай, Келлер.

Мне стало не по себе. Она называла меня по фамилии, только когда злилась.

— Пожалуйста, Фрэнки. Я пришел извиниться. — Положил руки на раму двери. — Прошлой ночью я вел себя ужасно. Был неправ и мне очень жаль. Я бы вернул все назад, если бы мог, Вишенка.

Дверь распахнулась и от неожиданности я отступил.

— Не называй меня Вишенкой, — огрызнулась она, убирая свои вьющиеся рыжевато-каштановые волосы с лица. — Ты не можешь называть меня так, когда делаешь больно, как прошлой ночью. То, что ты сделал, было ужасно! Извинений недостаточно, Риск! — Она сверкнула глазами. — Ты причинил мне боль и сделал это нарочно, так что не смей вести себя так, как будто…

— Фрэнки, что, черт возьми, случилось с твоим лицом?