Печальные звёзды, счастливые звёзды

Об авторе: Румянцева Елена, родилась и живу в Петербурге.

Окончила литературные курсы «Мастер Текста», ученик Литературной Студии при издательстве Астрель СПб — АСТ.

Неоднократно принимала участие в конкурсах и проектах, проводимых издательствами и в сети. Результатом одного из проектов стало издание книги «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона в России», в которую включена моя новелла «Скифское золото» и литературным редактором которой я являлась.

Пишу разножанровую прозу. Стараюсь, чтобы в моих рассказах были юмор, приключения, тайны и интересные живые герои. Почитать некоторые тексты можно здесь: https://ficwriter.info/polzovateli/userprofile/Аллен. html

Пальмовая ёлка

Мы помним тех, кого обнимаем, и их возраст становится невидимым. Голос. Шёпот. Слова, темнота. Мы обнимаем свою память. Всё те же. Всё те же.

М. Жванецкий

Когда понеслась побудка, Иван отжимался на балконе.

В их заведении побудка выглядела так — настежь распахивается дверь, громкий хлопок ладонью по выключателю верхнего света и зычный крик: «Подъём!». Со следующей комнатой повторяется всё то же самое, и так двадцать раз — десять по одной стороне коридора и десять по другой. Проще через громкую связь на весь этаж сыграть горном «Зарю», но, возможно, персоналу нравился сам процесс.

В тёмной духоте комнат заворочалось, заперхало, закряхтело. Гулко стукнуло в стену неловким локтем. В ванной грянул водопад спускаемой соседом воды. По коридору зашаркало многоножно в сторону процедурной. Загремели увозимые из комнат капельницы. Свистнул линолеум под колесами сидячей каталки. Грохнули двери лифта, и потянуло запахом какао и каши — на «ходячий платный» этаж привезли завтрак. Иван пошел в душ.

Отгремело в процедурной лихое гусарское: «Эх, Леночка, кабы не мои лишние пятьдесят!». Отшипело свистящее: «Извиняюсь, конечно, Лия Изральевна, но я на всех девочек занимала! Сейчас наша палата на кровь идёт…»

Анализы благополучно сданы, и вся богадельня потянулась на завтрак в столовку. Место общей кормёжки персонал дипломатично называл «кафе», но местные обитатели упорствовали в привычном. В «третьей половине жизни» переучивать значение слов уже не имеет смысла, знаете ли.

Иван Сергеевич намазал булочку маслом и зачерпнул из банки яблочный джем. В кружку с какао свалилось из окна холодное зимнее солнце.

— Доброе утро, друзья! — звонко раздалось от двери. Рука Ивана дрогнула, джем сорвался с ножа и плюхнулся на скатерть в красно-белую клетку. Все вздрогнули, разом замолчали и повернули головы — как птенцы в гнезде. Один Михалыч, как обычно, ничего не слышал и продолжал возить ложкой кашу по тарелке. Впрочем, он не среагировал бы, взорви рядом гранату. Роль такой гранаты пару лет назад сыграло то, что сын Михалыча выселил его из дома и сдал в дом престарелых.

Тишина случилась такая, что зачесались уши.

Она была в платье. Не в тренировочных штанах с начёсом, не в байковом халате с оттянутым карманом, из которого торчит несвежий носовой платок. А в платье такого насыщенного тёмно-синего цвета, что захотелось его потрогать — казалось, что ткань на ощупь окажется прохладной и шероховатой. И ещё — она улыбалась! Давненько не видал Иван Сергеевич женщин старше шестидесяти без уныло опущенных уголков губ и депрессивных надломов от носа ко рту.

В гробовой тишине он встал, и стул мерзко скрипнул по кафельной плитке.

— Идите сюда, — громко позвал Иван. — Здесь свободное место.

И отодвинул для неё стул.

О соседе по столу, приятеле Мишке-Творожке, у которого «расшалились» колени, и тот остался завтракать в палате, Иван даже не вспомнил.

Она шла к нему, провожаемая напряжённым вниманием, как светом прожекторов. Это напоминало проход ледокола — льды, конечно, расступались, но царапались ощутимо.

Завтракающие очнулись и деятельно заговорили о ерунде. В помещении загудело, как на вокзальном перроне.

— Должно быть, я сделала что-то не так? — тихо спросила новенькая, присев и наклонившись через стол. Седой волнистый локон выбился из высокой причёски и упруго качнулся, оттеняя висок. К платью на её груди было пристёгнуто дамское украшение, каких теперь не носят — оправленный в золото чёрный овал с нежным женским профилем. Солнце отрикошетило от золотого ободка, и Иван невольно зажмурился. — Здесь не принято желать друг другу доброго утра?

Её глаза сияли, как полупрозрачные голубые льдинки в проточной воде, и морщинки разбегались лучиками к вискам от осторожной и внимательной улыбки.

— Вам просто завидуют, — важно поведал Иван Сергеевич. — Во-первых, я завидный жених. Во-вторых, у меня единственного столик у окна, а из окна вид на парк. И, в-третьих, вы тут, как синичка среди воробьёв. Не удивительно…

Изрекши это, он почувствовал себя идиотом. Она коснулась его руки кончиками пальцев и захохотала, запрокинув голову. Иван открыл рот и остолбенел — сам не зная от чего больше — от её прикосновения или от безудержного легкомысленного смеха на всю столовку.

Новенькую звали Мария. Маша. Машенька.

Иван ловил себя на том, что знает эту женщину давно. Может быть, всю жизнь. И сейчас только вспоминал, узнавая заново. Походкой она напоминала первую жену, не дождавшуюся его докторской и уехавшую из страны ещё до перестройки. Опускала взгляд, раздумывая или подбирая слова, как вторая жена, Дашенька, которую он пережил вот уже на двенадцать лет. Наклоняла голову к плечу точно, как та светленькая аспирантка… как же её… ещё носила такие штуки с высоким воротом без рукавов, и тонкая чёрная ткань туго обтягивала грудь. Кстати, о фигуре… У Маши она была, и даже возраст не смог с этим ничего поделать.

Неповторимым, особенным, только Машиным, был её смех.

Мишка-Творожок был в комнате один, когда они зашли его проведать. Соседи уже ушли на лечебную физкультуру и процедуры. При виде гостей он вскочил с постели, забыв про капельницу, пижаму и больные колени. Схватил Машину руку в свои лапки, наклонился и поцеловал с ухватками бывалого ловеласа. Лёгкая прядка, призванная прикрывать обширную лысину, слетела пёрышком ему на ухо. Мишка втягивал живот, распрямлял плечи, взмахом головы отбрасывал прядку и нёс околесицу. Новенькая смеялась, отпихивала его проворные руки и стреляла глазами.

— Ты с коленями-то осторожнее, — мрачно посоветовал Иван Сергеевич, у которого испортилось настроение. — Вроде бы лежать должен, а не скакать козлом с капельницей наперевес.

Творожок глянул орлом, подтянул полосатые штаны и сдул с носа падающие остатки волос. Ивану надоело.

— Идём, пока этот клоун себе воздух в вену не загнал, — он вытолкнул Машу в коридор, не обращая внимания на гримасы приятеля за её спиной. — Дон Жуан пижамный.

На пороге его комнаты Маша остановилась, оглядываясь с интересом.

— Ого, как ты здесь всё устроил! Не верится, что такое возможно в… — она не договорила и пошла вдоль полок, ведя пальцем по корешкам книг. — Кем ты был в той жизни? До пенсии? Океанологом?

— Адвокатом, — неохотно признался Иван Сергеевич. — Довольно успешным. До сих пор приезжают коллеги посоветоваться, если случай интересный. Бывает, зовут читать лекции. Соглашаюсь, это вносит разнообразие. Платное пребывание в нашем заведении даёт некоторые льготы. Одноместных палат мало, и одна из них моя. Притащил свою мебель и часть книг. Основная библиотека осталась в квартире. Книги про океаны, тайны и затонувшие корабли — это не случившаяся любовь. В молодости мечтал найти сокровище, даже приглядел парочку мест. Но всё не до того было, бизнес, работа, семья. А потом… Мечта осталась, а желания уже нет.

— У тебя бы получилось. Есть в тебе что-то от авантюриста и пирата, — Маша вскинула голову и внимательно посмотрела ему в лицо снизу вверх. — Вот скулы высокие и чёрные глаза. Смуглый брюнет. Волосы как солью присыпанные. Тебе бы пошла бандана и косичка с чёрным бантом.

— Греческие корни, — от пристального разглядывания ему стало неловко и жарко. — Или цыганские. Какие-то очень глубокие и цепкие корни… Чёрт знает, почему меня назвали Иваном. Чаю будешь? Мне знакомые привозят хороший.

— Чай буду, — новенькая важно, по-королевски, опустилась в его любимое кресло под торшером с жёлтым тканевым абажуром и аккуратно расправила на коленях подол платья. Замерла, соображая. — Подожди. Адвокат, платная палата… Почему ты оставил практику? Не живешь дома? Или… не знаю, на Лазурном берегу. Где нынче принято жить успешным адвокатам?

Щёлкнул, закипев, электрический чайник. Иван Сергеевич аккуратно насыпал ложечкой заварку в пузатый чайник с маками, достал с полки синие чашки с золотым ободком. Расставил блюдца. Она ждала, приоткрыв рот и округлив глаза. Как ребёнок в предвкушении сказки. Не будет сказки. Иван криво усмехнулся:

— Где только не живут успешные адвокаты. Я бросил практику после того, как оправдал убийцу. Мы всё проверили, каждого свидетеля, протоколы допросов, все детали. Сомнений в невиновности моего клиента не было. И тем не менее я ошибся. Не помог сорокалетний опыт и хвалёное профессиональное чутьё. Через полгода его взяли на втором убийстве, и на этот раз доказательная база была неопровержимой. Жертвой оказалась женщина, мама двухлетней девочки. Вот так-то.

Иван Сергеевич потёр онемевшее лицо. Почему он не соврал на Машин вопрос, не ушёл мастерски от ответа? Ему ли не уметь… Поспешно отвернулся к столу. Смотреть на неё сейчас он не мог.

— А здесь я потому, что вокруг меня люди. Сын с семьей живёт отдельно, жена умерла. Не мог больше быть в квартире один. Паркет скрипит, кто-то шаркает по коридору. На кухне смеётся. Не разберёшь, соседи за стеной или призраки по углам мерещатся. Я подумал, что самое время, от греха подальше… Опять же — никаких бытовых проблем. На полном пансионе. Медицина вполне приличная, пациенты под приглядом. Витаминчики, процедуры, прогулки. Могу свободно уходить и приходить, главное — соблюдать правила и режим. Я соблюдаю.

Помолчал, и спросил через силу:

— Ну? Ты всё ещё хочешь выпить со мной чаю?

— Бедный мой, — она вдруг прижалась к его спине, обнимая. Иван вздрогнул. Оказывается, Маша подошла сзади вплотную, а он всё это время слышал только себя. Осторожно пошевелил лопатками, где стало как-то мокро и знобко. Нос она об него там вытерла, что ли?

— Бедный Ваня. Конечно же, я буду чай.

Иван Сергеевич опустил взгляд на её руки на своей груди. Что там первым выдает возраст женщины? Кому вообще это интересно…

Он перехватил её запястья, развернулся и притянул к себе.

Дом престарелых, как большой восьмиэтажный корабль, вытянулся вдоль проспекта старого спального района. С одного бока к нему тесно примыкал парк, по-зимнему голый и неуютный. Снега в этом году было мало, и в ранних сумерках аллеи бурыми тонами напоминали декорации к готическим фильмам.

По дорожкам гуляли мамочки с яркими разноцветными колясками, собачники и неутомимые пенсионеры. «Ходячие» постояльцы дома-корабля, свободные от процедур, неспешно бродили в предписанном врачами моционе или обсаживали группами редкие скамейки. Тёмными пальто и куртками они напоминали ворон, которых в парке было великое множество.

Иван Сергеевич гордо показывал Маше парк, как собственные владения. На «шашлычной» поляне, где круглый год собирались компании на пикники, ветер в одиночестве рвал сухую жёлтую траву и голые кусты. Пришлось сбежать под укрытие деревьев. С бетонного мостика покидали шишки в незамерзающую речку-вонючку. Пролетающие недалеко электрички заглушали слова. Они замолкали и смотрели друг на друга в ожидании, когда можно будет продолжить разговор. Ивану казалось, что говорить они могут вечно. Ему давно не было так легко с другим человеком.

Стемнело, и на центральной аллее зажглись фонари. Маша начала прихрамывать, но не жаловалась, только тяжелее опиралась на подставленную руку. Иван Сергеевич повернул в сторону их общего дома.

В холле первого этажа уже неделю как поставили ёлку. Разноцветные огоньки гирлянды отражались в застеклённой перегородке приёмного покоя и в больших окнах вестибюля. У входных дверей топталась небольшая толпа в ожидании автобуса — постояльцев богадельни возили под Новый год на благотворительные концерты и спектакли с дешёвыми билетами.

У старости своя территория и свои правила. Было время, когда, возвращаясь с прогулки, Иван бодро поднимался на свой седьмой этаж пешком. Но бодрости становилось всё меньше, а усилий, чтобы заставить себя пойти по лестнице, всё больше. Встать с постели, сделать нехитрую гимнастику, выйти на прогулку… иногда через слабость, через боль в коленях и пояснице, через одышку, через «не хочу» и «больше не могу». Иван слишком хорошо понимал, что ждёт пожилого человека, если этого не делать. Сейчас, щадя спутницу и свой «мужественный образ» в её глазах, он всё-таки решил воспользовался лифтом.

— Знаешь, я как-то по-другому представляла себе это место, — её лицо горело с мороза, глаза блестели и устало закрывались сами собой. — Вроде бы здесь совсем не страшно. Но сколько же всё-таки одиноких стариков…

— Не обманывай себя, — Иван Сергеевич качнул головой. — Ты видишь часть айсберга. Верхние этажи занимают «платные» постояльцы, те, кто могут себе позволить комфорт на долгие годы. Серьёзные деньги. Хорошо, если помогают дети, а если нет? Если можешь рассчитывать только на свою нищенскую пенсию? «Бесплатные» постояльцы селятся двумя этажами ниже. Это совсем другая история. Пока здоровье позволяет самостоятельно передвигаться и обслуживать себя, существование сносное. Если вообще можно так сказать про одинокую старость в казённом заведении. В том крыле «психдом» — больные с последствиями инсультов, Паркинсон, Альцгеймер, слабоумие… Большое отделение. Рано или поздно все оказываются на нижних этажах. Здесь доживают «лежачие» и «тяжёлые». Движение сверху вниз. Символично.

Маша молчала. Чёрт… Идиот. С досадой на себя он подпихнул Машу к открывшимся дверям приехавшего наконец лифта:

— Забудь, что я тебе наговорил. Тебя это не касается, у тебя платная одноместная палата и всё хорошо.

— Я в доме престарелых, Ваня, — тихо и грустно напомнила она. — Так уж получилось, но я не задержусь. Скоро поеду к дочке.

Иван Сергеевич угрюмо кивнул. Откуда ей знать, что в этом восьмиэтажном огромном доме, как в тюрьме, большинство считали, что оказались тут случайно и ненадолго, и ждали, что их вот-вот заберут дети.

— Здорово, Сергеич! Случилось что или с вопросом? — дружески улыбнулся пожилой и добродушный заведующий отделением. — Смотрел на днях карту, ЭКГ и ЭЭГ для твоего возраста приличные. Холестерин бы пониже. Сосудоукрепляющее назначу, покапаем.

— Определяющее в твоих словах — для твоего возраста, — Иван Сергеевич усмехнулся. — Я не затем, Аркадий Соломонович. Не про здоровье. Новенькая у нас на отделении…

— С которой под ручку не первый день гуляешь? Знаем, рассказывали. А что ты думал, у нас как на селе, — заведующий перестал улыбаться и добродушным больше не выглядел. — Гулять гуляй, но учти — у меня тут богадельня, а не дом свиданий. Страстей нам не надобно. Я за ваше здоровье и спокойствие поставлен отвечать. И отвечаю. Чтобы народ не нервничал и не напрягался лишний раз. Это понятно?

Иван молчал.

— Вот и хорошо, что понятно, — Аркадий Соломонович наклонил седую голову к плечу и посмотрел на него, как большая откормленная птица. — Дамочка интересная, да. Выглядит так, что я б ей лет на пятнадцать меньше дал. Вроде дочь её должна во Францию к себе забрать. Да обычно не очень-то забирают. Обещают больше. В Израиль вот только дети своих стариков везут. Чёрт знает, воспитывают их, что ли, иначе, чем прочих. А ты чего хотел-то?

— Покажи её дело, Соломоныч, — тихо попросил Иван Сергеевич.

Заведующий даже качаться в кресле перестал:

— Охренел на старости лет?! Альцгеймер подкрался? Это закрытая информация.

— Дела пациентов у тебя, я знаю. Покажи, — упрямо повторил Иван. — Я здесь почитаю. Мне очень надо.

— Так. Марш отсюда. Надо ему… — Аркадий Соломонович подтащил к себе гору историй болезней и решительно открыл верхнюю. — Свои каналы задействуй. Раз тебе так приспичило.

— Соломоныч…

— Вон. Дверь закрой плотнее, мне с окна дует.

Некоторое время Иван задумчиво постоял в коридоре у кабинета заведующего. «Ладно, пойдём длинным путем. Привези ты мне, батюшка, цветочек аленький…». Он хмыкнул и достал телефон.

Белоснежностью лепестки лилий вызывали воспоминание о первом снеге и нетронутых сугробах. Только в самой сердцевине цветков притаились мелкие ярко-алые пятнышки, будто туда брызнули свежей артериальной кровью. Пахли лилии одуряюще.

— Держи свой заказ, Иван Сергеевич, — Сашка раздражённо сунул корзину с цветами на письменный стол. — Кабы ты мне не друг был, чёрта с два я носился бы по городу и эту фигню искал. Чуть не сдох с ними в одной машине. Не понимаю, что в этих вениках бабам нравится. А стоят, между прочим, прилично.

— Не ворчи. Спасибо тебе. Вот деньги, — Иван примирительно пихнул его в нависающий над брючным ремнём бок. — Никто тебя не видел?

— Нет, я по чёрной лестнице поднялся, как ты велел. Аки ниндзя крался. До третьего этажа крался, а выше полз. Не привык я, офисная крыса, к такой физкультуре, — краснота медленно сходила с потного лица партнёра по бизнесу. — А ты чего удумал-то? Бес в ребро? Медсестричка-нянечка? Познакомь, у нас в конторе же одни юристы, а они, почитай, без половых признаков. Коллеги и сотрудники в одном лице.

— Иди уже, — Иван, посмеиваясь, вытолкал его за дверь. — Тебе дома Светка всё расскажет про половые признаки коллег. А у нас через час отбой, посетителям на этаже не место.

Большой дом-корабль засыпал. Гасли окна. Со стороны парка наплывала тьма. В коридоре притушили свет, и дежурная медсестра ушла в ординаторскую смотреть сериал про любовь. Кто-то надсадно перхал в дальней палате и, наконец, затих.

Иван Сергеевич отложил книгу на стойку торшера и потянулся в кресле. Пора.

Двигаясь быстро и уверенно, он надел тёплую короткую куртку, ботинки на «нескользкой» подошве и тёмную вязаную шапочку. В отличие от одышливого Сашки, высокий сухощавый Иван на ниндзя как раз походил. Сунул в карман фонарик, связку ключей, проверил на поясе нож в кожаных удобных ножнах и попрыгал на месте. Не звенело, не бряцало, не скрипело. Открыл дверь на балкон. В лицо дохнуло морозом. Постоял минуту, пока глаза привыкали к темноте, а легкие к холодному воздуху, взял корзину лилий и чёрной бесшумной тенью скользнул по длинному балкону.

Балкон тянулся по этажу вдоль всего здания. Возможно, предполагалось, что постояльцы будут совершать по нему неспешные прогулки в дождливую погоду, общаясь с соседями. Балкон стал бы мечтой грабителей или пожарных, если бы не фигурные железные решётки на окнах и балконных дверях. Сложно сказать, чем руководствовалась администрация, когда устанавливала решетки на седьмом этаже. Случись, не дай бог, пожар, спастись этим путём не смог бы никто.

Добытые сложными многоходовыми манипуляциями ключи от решёток у Ивана были. Он пользовался заброшенным балконом единолично и тайно. Считалось, что никто об этом не знает. Если Аркадий Соломонович и подозревал об излишней самостоятельности своего давнего пациента, то никак этого не проявлял.

Иван Сергеевич отсчитал окна, нашёл нужную дверь и подобрал ключ. Решётка заскрипела, открываясь. Пот прошиб Ивана, несмотря на мороз. Он замер. Со стороны проспекта шуршали редкие автомобили. Свет в окнах не зажигался, никто не метался и истошно не кричал. Всё было спокойно. Пальцы начинали подмерзать. Иван вынул нож, аккуратно отжал створку окна-стеклопакета, как научил его когда-то подзащитный-домушник, и перекинул ноги через подоконник. Чтобы не своротить что-нибудь случайно в темноте, посветил в пол маленьким фонариком.

В комнате плыл слабый запах какого-то парфюма или крема и сердечных лекарств. Иван поставил корзину с цветами рядом с кроватью и не выдержал, посмотрел. Маша спала на боку, откинув в сторону белеющую в темноте руку. Её профиль напоминал изображение на чёрной с золотом брошке, которую она так любила носить. Волосы, заплетённые в две косички, отливали серебром в свете фонарика. Двумя пальцами, не дыша, Иван Сергеевич натянул задравшийся рукав пижамы пониже. Маша вдруг громко всхрапнула, перевернулась на другой бок и нахлобучила одеяло на ухо. Иван бесшумно отступил к окну, вылез на балкон и плотно захлопнул створку. Он стоял, смотрел на подсвеченное ночным городом небо и улыбался как дурак: пижама Маши была в весёлых гномах.

Стоять долго не позволил мороз и стремительно утекающее время. Ближе к торцу здания располагались пустые по ночному времени процедурные и смотровые, и действовать можно было смелее. В кабинет заведующего Иван проник ловко и быстро. Сдвинул на затылок шапочку, открыл дверь шкафа и вытянул ящик картотеки. Подсвечивал себе фонариком, держа его в зубах, чтобы руки оставались свободными. Нашёл нужную папку.

Серова Мария Александровна, 65 лет. Образование высшее, институт Культуры, библиотекарь, стаж… Три языка свободно, кто бы сомневался. Разведена, давно. Одна воспитывала дочь. Внучка 8 лет. Местожительство — Марсель, Франция. Контактные телефоны. Заявление аккуратным округлым почерком — прошу сообщить дочери в случае смерти… Других родственников не имеется. Прописана… Нет, выписана в связи с продажей квартиры. А деньги дочка забрала, надо думать, на обустройство в Марселе. Квитанция об оплате проживания, всего-то до конца месяца. Болячки? Обычный набор человека в этом возрасте — сердце, сосуды, суставы, давление… В пределах возрастных изменений, как любят говорить врачи. И на том спасибо.

В свою комнату Иван вернулся без происшествий. Сон не шёл. В голове стоял невнятный гул. Представилась Серова Мария Александровна в тёплой гномьей пижаме. И вдруг, совершенно неожиданно — без. Он разозлился сам на себя и сделал то, чего обычно не делал — выпил таблетку снотворного. Заснул, не дойдя до второй страницы наугад открытой книги.

Завтрак Иван Сергеевич, конечно, проспал. В пустой столовке нянечка терпеливо докармливала кашей Михалыча, подтирая ему губы салфеткой. Тот громко вздыхал на каждую ложку, но слушался, кушал.

— Что это вы припозднились сегодня? Могут же себе позволить некоторые, — Фаина Потаповна из четвёртой палаты полагала, что именно таким тоном ведутся утренние светские беседы. Узкий раздвоенный язычок мелькнул и стремительно облизнул бледные старческие губы. Иван сморгнул. Придумал, конечно. Хотя от Фаины Потаповны всего можно было ожидать. — Мне бы ваш спокойный сон, Ванечка. Новенькой же плохо стало под утро, устроила веселье. Персонал на уши подняла, перебудила всех, королевна-то наша. Что это вы… Ой, да вы не знали, что ли?

Иван так рванул из-за стола, что подошвы ботинок свистнули по плитке пола. Старушенция отшатнулась, заполошно взмахнула вытертыми рукавами цветастого халата и осела на ближайший стул.

— Куда это ты разогнался? — притормозил Ивана выходивший из Машиной палаты Аркадий Соломонович и солидным брюшком оттеснил его обратно в коридор. — Зелёный весь. Ну-ка, дай пульс проверю. Мало мне с утра приключений.

— К чёрту пульс! Что с Маш… с Марией Александровной? — Иван Сергеевич вытянул шею, норовя поверх его головы заглянуть в комнату.

— У Марии, значит, Александровны аллергия приключилась на лилии. Какой-то умник вчера презентовал, медсестры и не заметили. Ладно бы один цветок, так он корзину приволок! Помещение небольшое, окна по морозу закрыты, проветривания никакого. Тут и здоровому дурно станет, — заведующий прикрыл за собой дверь и взялся за запястье Ивана холодными, как поручень троллейбуса, твёрдыми пальцами. — Повезло, сообразила до кнопки вызова медсестры дотянуться. Астматический приступ, отёк слизистой, всё по полной программе. Едва откачали. Думали в реанимацию перевозить, да обошлось. Антигистаминные внутривенно дали положительный эффект…

Иван Сергеевич прислонился плечом к стене и прикрыл глаза. Он чуть не убил Машу. Своими руками.

— Минуту, — сказал заведующим таким тоном, что Иван распахнул глаза. Показалось, что в упор на него смотрит двуствольное ружье. Если бы его расстреляли прямо здесь, у этой бежевой коридорной стены, он бы не возражал. — Не ты ли тот умник?

Иван Сергеевич молчал. Челюсти он сжимал так, что на зубах скрипело.

— Я тебе что… Я тебе велел Шекспира не разыгрывать! Ты мне пациентку угробить собрался? Это же сильнейший аллерген. А если бы мы не вытащили её? Головой думать надо, а не другим местом, старый идиот! — свирепо шипел Аркадий Соломонович. — Выставлю в два счёта. Не посмотрю, что ты платный пациент, понял? Ещё только раз…

— Я понял, — бесцветным голосом произнёс Иван. — Зайду к ней?

— Нечего заходить, — заведующий покрутил головой, постепенно успокаиваясь. — Лекарствами накачали, спит она. Вечером приходи. Ваня, я серьезно тебе говорю…

— Не надо, Соломоныч, и так тошно, — попросил Иван Сергеевич и с усилием отлепил себя от стены. — Дочери звонили?

— Звонили, — заведующий пожевал губами, словно проглотил ругательство. — Телефоны выключены.

— Представляешь, лежу, воздуху не хватает, задыхаюсь, и одна мысль крутится — обидно-то как! Я же сейчас помру, и… всё. Ничего толком не успела, — она, не отрываясь, смотрела в тёмное окно. Снег плотной пеленой летел почти горизонтально. Ветер грохотал чем-то железным на крыше. Лицо Маша упрямо отворачивала. Отёк не сошёл полностью. Припухшие щёки и круги под глазами делали её похожей на измученную панду.

Иван Сергеевич сидел у её постели уже час, но так и не смог признаться, что лилии тайком принёс он. От неловкости и стыда он даже дышал с трудом, как будто и у него открылась аллергия. Взял Машину руку и поцеловал в ладонь.

— Ну, как не успела, — хрипло возразил он. Откашлялся. Продолжил через силу: — Дочку вырастила, вон уже внучка у тебя. Книг, наверное, перечитала море, точно больше меня. Я-то всё больше по профессии…

— Я не о том, — Маша погладила его по колючей от щетины щеке и улыбнулась. — Я родилась с душой тридцатилетней, понимаешь? У всех же душа свой возраст имеет. Так странно было. Казалось, что я уже всё видела и знаю. А в тридцать поняла — вот оно! То самое, моё время. Мужа встретила, дочку родила, работа любимая, друзья. Каждый день понимала — живу. И чувство такое, что в груди как струна дрожит. Только время будто кто-то скручивал. Понедельник, понедельник, понедельник… С мужем развелась — то ли прошла любовь, то ли придумала её себе. Дочка выросла, у неё своя семья. Друзья — кто умер, кто уехал. Пенсия мизерная, очереди в поликлинике, старухи детей ругают, мужей и правительство. А я не хочу никого ругать! Не хочу так жить…

Она смахнула тыльной стороной ладони побежавшую слезинку и посмотрела на Ивана в упор.

— Страшнее всего, когда душа не поспевает стареть за телом. Ведь ей теперь не больше сорока. Она пытается продолжать жить как ни в чём не бывало, но тело говорит — врё-ё-ёшь… Притормози-ка. Куда это ты собралась с больными коленками? С головной болью, от которой тошнит и подкашиваются ноги… Душа всё ещё помнит, о чём мечтала… Только время почти вышло. Иногда, Ванечка, я думаю, что ничего больше уже не будет.

Иван Сергеевич наклонился и взял в ладони её лицо:

— Не важно, что мы думаем в минуту отчаяния. Но если ты в это поверишь, то действительно всё закончится, поняла? Не смей! Не ты!

Свет ночника преломлялся в её глазах, и казалось, что голубоватая льдистая радужка подсвечена изнутри тёплой свечой. Иван подхватил Машин затылок и притянул её к себе.

— С ума сошёл, я зубы не чистила! — пискнула она, едва отдышавшись от поцелуя и бурно вырываясь из его рук. — Выключи свет, я старая и вообще… страшная!

— Дура ты страшная, — с чувством прошептал Иван, наотмашь, не глядя, хлопая по выключателю.

Всё было, как надо. Только полуторная кровать оказалась узкой для двоих. То Иван едва не срывался с края, то Маша прислонялась спиной к горячей батарее. Они прижимались друг к другу так, будто, расцепившись, умерли бы тут же.

После они лежали тихонько рядом. Маша, как кошка, поблёскивала глазами в темноте, которую растапливало через окно зарево ночного города. Ладонь Ивана скользила по её боку — вниз по рёбрам, в выемку талии, и снова вверх, на бедро. И обратно. Стоит убрать руку от теплого родного тела, и Маша закончится. Останется только богадельня, каша на завтрак, тяжёлые воспоминания и вся эта сволочная одинокая жизнь.

Ну не мог он так! Иван Сергеевич вздохнул поглубже и как всем телом о стенку ударился:

— Маш, это я лилии тебе в комнату поставил. Из-за меня ты…

Ничего не случилось. Ни слёз, ни истерики, ни обвинений. Она нашарила его руку и пристроила обратно на свой бок:

— Это были волшебные цветы! Успела увидеть, прежде чем их унесли. Удивительные. Самые лучшие. У меня таких никогда в жизни не было. Спасибо тебе, Ванечка!

Ивану показалось, что он вынырнул из тёмной глубины на поверхность океана. Некоторое время он приходил в себя, дышал и гладил её. Гладил и дышал. Вспомнил вдруг засевшие в мозгу слова и спросил, притормаживая бег ладони:

— О чём мечтала твоя душа, Машка? О принце, наверное? На белом мустанге?

— Всю жизнь хотела встретить Новый год под пальмами на берегу океана, — Иван не видел, но по голосу догадался, что она улыбается. — Терпеть не могу холод, а у нас зима по полгода. День часа по четыре, да и то сплошные сумерки. Идёшь на работу — ещё темно, идёшь с работы — уже темно. Такая тоска. И холодно, холодно всё время. А я же… теплолюбивая, как кактус, не могу без солнца.

— В чём же дело? — искренне удивился Иван Сергеевич и даже сел. — Ну, поехала бы… во Вьетнам, что ли.

— Ты зарплату библиотекаря хорошо себе представляешь, господин адвокат? А у меня дочка на руках, и ни одной бабушки. Мне её и пристроить-то было некуда, да и не оставила бы я её, — Маша вздохнула. — А на пенсии уж точно не до Бали и Мальдив. Мечтала я, Ваня, о маленьком домике на берегу тёплого моря и о вечном лете. Такая смешная была, вспомнить стыдно… А мустанг — это дикий конь или марка машины?

— По желанию, возможны варианты, — серьёзно ответил Иван и решился мгновенно. Наклонился к ней ближе, чтобы видеть лицо. — Как насчёт Нового года под пальмами? Мы как раз успеем. Поедешь к тёплому морю? Домик выберем вместе. Большой не обещаю, но…

— Да ну тебя, дурацкие шутки… — обиделась Маша и пихнула его в грудь весьма ощутимо. Помолчала, внимательно вглядываясь в его глаза. Спросила шёпотом, недоверчиво: — Или… ты не шутишь?

Иван молчал. Ждал. Мозг бешено просчитывал варианты. Он хочет? Да! Он сможет? Вполне. Только бы согласилась.

— Но как же… — спросила растеряно и жалобно. — Как это возможно? Бросить всё? Совсем уехать? Но тут же…

— Что у тебя тут, Машка? Дочка выросла, она во Франции, помнишь? Ты на пенсии. Даже срок оплаты комнаты истекает через неделю. Ничто тебя не держит, кроме привычек и страха. Ты ведь свободна, Маш. Не трусь, я буду рядом.

— Да что мы там будем делать? В чужой стране? Ты какую-то ерунду придумал… — она не сдавалась, но голос её дрожал.

— Лично я планирую искать сокровища. У меня даже карта есть, — солидно ответил Иван Сергеевич. — Но если серьезно… Да хоть экскурсии водить для туристов. У тебя три языка, Машка! Я тоже ещё что-то помню на двух, кроме родного. Доперестроечное высшее образование — это не кот накакал, как теперь говорят. Неужто мы не справимся? Или… что бы ты хотела делать? Лилии выращивать на продажу, видимо, не стоит.

— Книжку хотела написать, детскую, добрую, про приключения, чтобы было смешно и интересно, — тихо призналась Маша. — Когда в библиотеке работала, к нам приходили детишки. Стоит такой, смотрит снизу вверх и говорит: «Тётенька, а что ещё интересненького есть почитать?». Вдруг у меня получилось бы?

Вместо ответа Иван поцеловал её в висок. Потом в ухо. Потом в уголок губ.

— Погоди! — Маша легонько отпихнула его. — Если ты мог себе позволить… Мог уехать… Почему только сейчас?

— Куда бы мы ни подались, мы везём с собой себя. Дело не в декорациях, дело в компании, — Иван вздохнул. — Твоя компания мне нравится. С тобой я готов рискнуть. Почему-то я уверен, что мы сможем. Кстати, если замучает ностальгия, можно совместить тёплое море и новогоднюю ёлку. Я знаю, где живут пальмовые ёлочки.

— Какие ёлочки?! — захохотала Маша, хватая его за шею и опрокидывая на себя.

— На пальму надевают пластиковые кольца, в них вставляют искусственные лапы ели. Гирлянды, шарики, все дела. Дед Мороз в красной «шубе» на потное тело, на ногах — шлёпанцы-вьетнамки. Народ радуется. Самые любопытные и трезвые поднимают головы, а там — высоко-высоко — пальмовые листья на ветру шуршат, — Иван Сергеевич почувствовал, что теряет мысль и начинает проглатывать слова. Руки помимо его воли жили отдельной насыщенной жизнью.

— Где же ты был всё это время, принц? Почему так долго… — он чувствовал движение её губ у своего пылающего уха.

— Были проблемы. То конь хромал, то дракон под ногами путался, — выдохнул Иван, и некоторое время они не разговаривали.

Выслушав просьбу, Сашка в трубке молчал пару минут. Иван терпеливо ждал, пока партнёр переварит новость.

— Не горячился бы ты, Иван Сергеевич, — проворчал тот недовольно. — Что ты… как мальчик, ей-богу. Любовь нечаянно нагрянет… Подумал бы, а? Квартира на Мойке — это большие деньги. Да и мне по делу, бывает, ты тут нужен, а не чёрт те где.

— Подумал. Эта моя квартира, и мне нужны деньги, — терпеливо ответил Иван. — Я же не в казино их отнесу, Сань. Считай, инвестиции в недвижимость за рубежом. И потом, не последнее продаю. Если придётся вернуться, плацдарм есть. Мою двушку на Стачек ты продолжай сдавать, деньги перекинешь, реквизиты пришлю. Я же расчётливый хомяк, помнишь? По делу ничего не меняется. Давно изобрели скайп.

Сашка опять молчал, вздыхал, шуршал по привычке бумажками на рабочем столе. Иван так ясно представлял его себе — невысокого, с ёжиком седых волос, с физиономией французского бульдога — как будто сидел рядом в кабинете. Кабинет они делили на двоих почти десять лет, пока бизнес не набрал серьёзные обороты. Тогда только разъехались в собственные.

Сашку Иван Сергеевич знал как себя. Но и Сашка его знал.

— Не хомяк ты, а ишак, — безнадёжно ответил партнёр. — Как вобьёшь себе чего в голову… Хорошо. Сделаю всё, но сам понимаешь, это не за три дня.

Тяжёлая артиллерия подтянулась сразу после тихого часа.

Сын Ивана приехал один, здраво рассудив, что при разговоре с отцом жена и внуки только помешают. «Вот же зараза», — усмехнулся Иван Сергеевич. Сашка не был бы сам собой, если бы сдался так просто, не попытавшись использовать все возможные средства.

— Это правда? Дядя Саша позвонил, я подумал, он шутит, — Артём раздражённо бросил в кресло куртку. — Куда ты собрался? Почему вдруг?

— Устал от зимы, потянуло к морю. Съезжу, осмотрюсь. Может, потом осяду. Чаю будешь? — Иван оглянулся на сына.

— Да не буду я чаю! У меня в офисе дел по горло, а я тут… Сначала ты сюда переехал… мне стыдно друзьям в глаза смотреть, когда они меня спрашивают, почему отец в богадельне живет. А потому что он так решил! Теперь новая беда. Поезжай куда хочешь, но зачем нашу старую квартиру продавать?

— Ты мою квартиру на Мойке имеешь в виду, сына? Так мне такая большая всё равно ни к чему, — Иван Сергеевич сел в кресло, закинул ногу на ногу и недобро прищурился. — А тебе что за беда? Чего ты так запыхался-то? Или тебе жить негде? Под мостами с семьёй бомжуешь?

— Да, нам есть, где жить! Да, ты купил нам квартиру! Я прекрасно об этом помню, благодетель ты наш и спаситель. Только не надо делать вид, что ты не понимаешь в чём дело, — лицо Артёма стремительно краснело, на висках выступил пот. — Есть же разница между квартирой на Мойке и квартирой в Озерках, пусть даже и хорошей! Ну, приспичило тебе, так отдай нам ту, что на Мойке! В конце концов, наплевать тебе на меня, но мальчишек же ты вроде любишь — о них подумай!

— Мои внуки не сироты. У них есть отец и мать, оба вполне дееспособные, — проскрежетал Иван.

— На этом основании ты продаешь шикарную квартиру, чтобы рвануть с какой-то бабой на юга?! — не помня себя выкрикнул Тёма, стоя посреди комнаты со сжатыми кулаками.

— Артём!

Резкий окрик заставил Тёму замереть с перекошенным лицом и приоткрытым ртом.

Иван Сергеевич жёстко смотрел на сына. Мужику четвёртый десяток, вон брюхо висит и залысины появились. Весь какой-то рыхлый, вялый. Не только телом, но и душой. Словно усталый с детства. Что же он, Иван, сделал не так? Работал. Уходил, сын ещё спал, приходил — уже спал. Тогда казалось — как можно иначе? Всё же, в конечном счёте, для них, для Тёмки и Дашеньки, для семьи. Сын вырос как-то… мимо Ивана. Рядом.

Дашка с Артёма пылинки сдувала. Болезненный ребёнок. Послушный. Удобный. Правильный.

Когда же Иван упустил сына? Когда не настоял на секции карате и махнул рукой на бальные танцы? «Прекрасная осанка, мальчик будет замечательно двигаться…». Или когда звонком в деканат решил вопрос с недостающими для поступления на юрфак баллами? Когда отмазал от армии? «Это же потерянные годы! Зачем нашему сыну это вообще надо? А если куда-нибудь зашлют?». Может быть, когда устроил работать к себе в контору? Никто бы сразу после института не взял мальчишку без опыта на такие деньги. Дал всё — образование, жильё, работу. Только вот… мальчик не вырос.

— Конечно! Это ты у нас можешь делать, что захочется, — тихо и зло процедил Артём. — Жить, где нравится, продавать, что в голову взбредёт. А я должен вести себя правильно. Работать круглыми сутками, семью содержать… Дерево сажать, твою мать!

Иван молчал. Артём постоял, глядя на него почти с ненавистью, сгрёб с кресла и обнял обеими руками свою куртку.

— Да что с тобой разговаривать! Ты же железный. Железобетонный. А я… Сказано — заканчиваем английскую школу, закончил. Сказано — учимся на юриста… а как же! Папа известный адвокат, сам Бог велел на юриста учиться в престижном вузе города. Получил диплом…

Иван молчал.

— Я, может быть, хотел пожарным стать! — отчаянно крикнул Артём. — Понимаешь? Огонь, он же живой, как опасный зверь, или как… не знаю… У него свой язык, движения, повадки. Если их знать, с огнём можно договориться. Спасать людей! Я бы смог!

Тёма задохнулся и пару минут только шевелил губами.

— Представляешь, как бы расстроилась мама? Она так хотела, чтобы я «пошёл по стопам», — он безнадежно махнул рукой и, шаркая как старик, побрёл к двери.

— Лучше бы ты стал пожарным, сын, — тихо сказал Иван Сергеевич ему в спину.

Артём замер на мгновение, потом, не оглядываясь, вышел и аккуратно прикрыл за собой дверь.

— Что это ты сидишь тут один, загадочный, как лорд Байрон? — Мишка-Творожок просочился в комнату Ивана Сергеевича на манер кота — сначала впихивается нос, потом голова, следом вползает туловище. И вот уже кот целиком перед вами. — Всё отделение гудит. Бабки наши раскололись на два лагеря. Одни шипят, словно клубок рептилий. Этих, надо сказать, больше. Вторые рыдают от умиления и сюсюкают про великую любовь и судьбу. Рождаются легенды, как вспыхнула неземная любовь в одноместной платной палате и… Короче, схватил, прыжком на коня и в закат! Ничего, если я зайду?

— Да уже зашёл вроде! — засмеялся Иван. — Ну а мужики что?

— Не стану я тебе, Ваня, про мужиков рассказывать. Не ровен час, наладишься им морды бить. Соломонычу это не понравится. Одно могу сказать, Михалыч остался равнодушен, — Мишка-Творожок поелозил в кресле, пристраиваясь поудобнее. — Мимо меня сейчас Тёма пробежал, весь красный и злой. Даже не заметил. Поцапались?

Иван Сергеевич неопределённо дёрнул плечом и отвернулся.

— Поцапались, — констатировал приятель. — Зря ты так, сын же. Понятно, что переживает. Ты же квартиру продаёшь, а он, верно, сам на неё рассчитывал…

— Переживёт, — глухо буркнул Иван. — Пора своей головой жить. Нормальным мужиком становиться, чёрт возьми.

Они помолчали. Творожок сочувственно вздыхал, Иван смотрел в окно на низкое зимнее солнце. «А парка-то там не будет, — подумал вдруг Иван Сергеевич. — Как же я без него…».

— Ну, ничего, — преувеличенно бодро начал Мишка. — Слетаете на море, развеетесь. Новый год встретите, фруктов наедитесь. Ананасы там всякие, папайя… Наш серпентарий поутихнет. Потом вернётесь с Машкой, и будет всё хорошо. Без тебя-то как? Кто же мне будет на полднике свои творожки отдавать?

Иван молчал, и Мишка замолчал тоже. Несколько долгих секунд они смотрели друг другу в глаза.

— Мы не вернёмся, Миша, — тихо и твёрдо сказал Иван Сергеевич.

В дверь энергично постучали, и заглянула Маша. От прошедшего приступа аллергии остались только припухшие веки и губы. Сама она сияла, как маленькое радостное солнышко.

— Вот вы где! А я вас ищу. Давайте чай пить? Мне презентовали замечательный чай.

Иван Сергеевич удивлённо рассматривал тёмно-зеленую коробку в её руках. Определённо, она была ему знакома. Лысый засранец подкатывал к его женщине с коробкой дорогущего чая, которую Иван ему же как-то и выдал из собственных запасов!

Иван наклонил голову к плечу и медленно перевёл внимательный взгляд на приятеля. Тот округлил глаза, приподнял брови, плечи и развёл руки. Весь вид его говорил — нет, ну а что?!

После Дубая лёту оставалось ещё шесть часов. Подуставшая от дороги, волнения и впечатлений Маша пристроила голову на плечо Ивана Сергеевича. За иллюминатором под праздничным, словно лакированным, голубым небом простиралась бескрайняя снежно-облачная равнина. Казалось, самолёт завис на месте, и мимо него вот-вот промчится, обгоняя, в санях Дед Мороз. «Интересно, олени в облака проваливаются?» — подумал Иван на полном серьёзе.

— Знаешь, мы ведь с тобой как пальмовые ёлочки, — сказала вдруг тихо Маша. — Внутри пальма, а снаружи…

— Только в отличие от них, мы свободны. Будем кочевать вслед за солнцем. Сколько Бог даст, всё — наше, — Иван Сергеевич поцеловал её в макушку и натянул повыше на Машины плечи сползающий красный плед «Эмирейтс».