Печать Джа

Глава 10. Инспектор Колми

— Бояться нормально, — любил говаривать дядька Батур, — страх он что… он заложен в натуре человеческой, наравне с чувством голода и жажды.

— Неужели все боятся, — недоверчиво переспросил Ленька, — и Олаф Златокудрый?

— И Олаф, и другие герои из легенд.

Волна возмущения прокатилась по нестройным рядам слушателей, обступивших старого лудильщика. Больше прочих возмущался Тишка, даже ладонью ударил по худющей коленке.

— Быть того не может, ты что-то напутал дядька Батур. Как Олаф мог выйти на бой с драконом огнедышащим, ежели струсил?

Подслеповатые глаза старика хитро сощурились:

— А кто сказал, что струсил?

— Но-но, — растерянно залепетал Тишка, — ты же сам про страх говорил — все слышали.

Он осмотрелся в поисках поддержки, но пацаны молчали. Каждому щеглу в Кирпичном было известно, что нет лучшего сказителя, чем дядька Батур. Уж в нашем далеком захолустье, так точно. Он не просто пересказывал однажды услышанное. Он наполнял старые легенды новыми смыслами, скрытыми столь глубоко, что не каждый книгочей додумается.

— Любой испытывает страх: и герой из сказок, и обыкновенный мальчишка с улицы — повторил старый лудильщик, — тут другой вопрос, сумеешь ли ты с ним справиться. Поддашься панике и побежишь или встретишь опасность лицом.

— А не задом, — вставил рыжий пацаненок с Гончарного, вызвав волну смеха. Каждому в городе было известно, что Тишка трус, ежели что случается — он первым даёт деру, только пятки сверкают, ну или задница.

— Тоже мне, велика наука, — пробормотал тот растерянно. — Стоит один раз сбежать и все слабаком считают.

Против ожидания дядька Батур общего веселья не разделил. Морщинистое лицо старика разгладилось и стало вдруг необычайно серьезным:

— Неважно, что думают другие, куда важнее, кем сам себя считаешь. Можешь сто раз сбежать по делам пустяковым, а на сто первый остаться. В самый ответственный момент, когда окружающие товарищи пали духом и не видят надежды. Всё забудется, всё простится, и останется в памяти людской только один этот случай.

Пацаны кругом замолчали, а дружище мой — Ленька, добавил:

— И наоборот.

— И наоборот, — легко согласился Батур. — Человек бывает смел, когда речь заходит о делах мелких, вроде воровства яблок из сада или обыкновенной драке с мальчишками из соседнего района, а когда доходит до главного…

Пацаны умолкли, задумавшись о словах лудильщика. Вроде ничего мудреного не сказал, а когда перевернешь их, да иной раз в голове обкатаешь — замысловато выходит.

— А как понять, когда главное наступит? — прозвучал вопрос в наступившей тишине. Все ожидали очередного витиеватого ответа, но ошиблись: старик оказался на редкость немногословным.

— Не знаю.

— И даже ты, дядька Батур?

— Ни я, ни Олаф Златокудрый, ни даже умудрённый сединами книгочей из королевской библиотеки. В том и заключается сложность: жить и помнить, что каждый твой поступок может оказаться тем самым — решающим.

Дядька Батур, конечно, загнул. Я с мудрствованиями лукавыми не согласился, потому как уже тогда понимал — геройства только в сказках хороши. Одно дело слушать побасенки долгими зимними вечерами, когда от зевоты разрывается рот. И совсем другое, пытаться воплотить их в жизнь.

Тишку убили ранней весною, когда в воздухе повеяло долгожданным теплом, а под ноздреватым снегом проступили первые комья голой земли. Залетные мужички решили позабавиться с местной молодухой, а Тишка-дурак вступился. Полез один против троих, ну и получил перо в бок. С девки что станется — отряхнула подол порванного платья, поплакала чутка и дальше пошла жить, а Тишка с концами… своё отгеройствовал.

И главное, ради чего? Почему дядька Батур не рассказал, что жизнь — единственная ценность, по-настоящему имеющая значение. Ни полковое знамя, ни неведомая девчонка, ни друзья-товарищи, а жизнь твоя и только твоя. И защищать её ты должен отчаянно, когда нужно — драпать, а если не оставляют выбора — драться, разрывая глотку противника зубами. Это и было главное, тот самый решающий сто первый случай, что приключился со мною, запертым в служебном коридоре «Матушки Гусыни».

— Барончик, не дури, брось нож.

Я лишь крепче сжал рукоять, выставив перед собою лезвие.

«Через кого прорываться, кто окажется слабее?» — метались мысли пойманной птахой. На первый взгляд ответ был очевиден: у стоящего за моей спиной крепыша имелась дубинка, а у мужика впереди пустые ладони. Нужно лишь ускориться и выбросить руку, полоснув по горлу. Так-то оно так, только чуйка твердила другое. Она стонала и плакала, советуя держаться от безоружного незнакомца подальше.

Шантру подери, что же делать… что делать?

— Остынь, парень, мы просто хотим поговорить.

Мужчина издевательски улыбнулся, лишний раз демонстрируя пустые ладони. Сделал шаг навстречу и вдруг упал… Точнее сполз по стене, хватая воздух губами. Руки зашарили по груди, то ли пытаясь ослабить ворот сорочки, то ли сорвать с шеи невидимую удавку, но так и не смогли. Он какое-то время продолжал хрипеть, выпучив переполненные ужасом глаза в потолок, а после затих.

Я обернулся назад и убедился, что крепыша с дубинкой постигла не менее печальная участь. Агонизирующее тело подергивалось на полу, а над ним монументальной фигурой возвышался брат Изакис. Сердце так и прыгнуло в пятки. Захотелось немедленно сбежать, но вот беда, из-за угла навстречу вышел брат Серафим. Ткнул кончиком сапога труп, словно желая убедиться, что тот действительно помер. Спрятал отливающий серебром предмет в карман, и только после этого обратил на меня внимание:

— Да, Сига из Ровенска, заставил ты нас побегать.

— Я… я ничего плохого не сделал… чем хотите поклянусь. Покупателей артефакта нашел и одного к дому на Фонарном доставил, всё как и приказали. А выпил всего лишь разочек — полграфинчика… шантру попутал, честное слово.

— Т-с-с, — брат Серафим приложил палец к губам.

Вот и смертушка моя пришла. Сто второй случай по классификации дядьки Батура, когда геройства не предусмотрено, и все что остается — это смиренно ждать. Рука с ножом опустилась.

— Танцор, чего застыл или думаешь, тебя на ручках понесем, — голос брата Серафима вывел из оцепенения. — Бегом, пацан, у нас времени мало!

Дважды повторять не пришлось: я развернулся и припустил за братом Изакисом. Перепрыгнул через труп крепыша, лежащего поперек прохода, и оказался на крыльце — внутри дворика, укрытого от посторонних глаз высокими стенами. Несмотря на звездную ночь рассмотреть подробности не получилось. Уж слишком густую тень отбрасывали соседние дома.

Несколько фигур промелькнуло в темноте. Пространство вокруг двигалось и дрожало, будто переполненная крысами помойка. Да сколько же здесь церковников?

Заскрипели распахиваемые настежь створки ворот, а следом во двор въехала повозка. Сделала полукруг и затормозила подле, обдав теплым воздухом.

Брат Изакис распахнул дверцу и первым залез внутрь — я следом, ощутив ступней ребристую поверхность подножки. Нырнул в темноту и сел на что-то крайне неудобное.

— Куда голым задом! — возмутился чернец. Отпихнул прочь, заодно подзатыльник отвесил, от которого зашумело в ушах.

Пока тряс головой и приходил в себя, брат Серафим забрался следом. Захлопнул дверцу и велел трогать. Так и сказал вознице — «трогай», хотя никаких лошадей в упряжке не имелось. Одна лишь могучая сила запретного артефакта под капотом.

За окном замелькал ставший привычным ночной пейзаж: залитые светом фонарей дома, прогуливающаяся публика. Полноводный поток жизни бурлил, и ни что не могло нарушить его течение, в том числе несколько трупов, оставленных в гостином дворе. Слишком незначительное событие для крупного города.

Повозка свернула на боковую улочку, и брат Серафим задернул шторку.

— Дай ему что-нибудь, — кивнул он в мою сторону.

Изакис нагнулся и извлек из-под сиденья ком тряпья, по итогу оказавшийся старым одеялом.

— На вот, прикройся.

Я послушно закутался в теплую ткань, пропахшую прогорклым маслом, один нос остался снаружи. Тело принялся бить озноб: нет, не от холода — все дело в обыкновенном отходняке. Напряжение ушло, вот руки-ноги малясь и потряхивало.

Из-под надвинутого одеяла я уставился на хмурые физиономии чернецов. По всему выходило, что убивать меня не собирались. Брат Изакис даже не соизволил свой нож достать, но мой конфисковал, припрятав в одну из многочисленных складок одежды.

И что теперь? Будут бить или отрежут остатки злосчастного мизинца?

— А ты и вправду ловким оказался, Танцор, — произнес брат Серафим, изучая меня пристальным взглядом. — Успели похоронить, а ты ничего — выкрутился.

Ага, выкрутился… Крепко меня зажали в том коридоре, и если бы не братья-чернецы, быть беде. В лучшем случае — порешили, а в худшем огрели бы по затылку и отвезли к местному мастеру-кожемяке, настрогать новых ремней из ловкача Сиги. Получается, выручили меня церковники — спасли. Вот только для чего, не понятно. Добрых слов наговорить? Уж лучше бы взялись угрожать, так оно привычнее будет.

— Нашел ваших клиентов, — пробурчал я из-под надвинутого одеяла.

— Знаем, — кивнул брат Серафим.

— Заодно адресок выяснил, по которому проживают.

— И это знаем.

— Ну раз знаете, тогда зачем я вам сдался? Может отпустите? Пожалуйста… — глупо было надеяться, но я все же попытался вымолить свободу.

Увы, брат Серафим остался непреклонен:

— Ситуация получила иное развитие… совсем не то, на которое мы рассчитывали, поэтому будет для тебя новое задание, точнее цель — её светлость, баронесса Анриетта Дудикова.

— Эта бледная скумбрия? — удивился я. — И что мне с ней делать?

— Втереться в доверие и узнать про имеющиеся планы на Печать.

— В доверие это как — трахнуть?

— Тащить в постель не обязательно, но я бы не стал исключать подобный вариант развития событий. Влюбленные дамы крайне доверчивы и болтливы, только есть здесь одно важное «но». Анриетта уже до беспамятства влюблена.

— В дуболома Гаскинса?

— Гораздо хуже — баронесса одержима наукой. И поверь, одержима — это не красное словцо для вящего эффекта. Она настолько увлечена миром чисел, что не замечает ничего вокруг.

Мне сразу вспомнились растрепанные волосы барышни, черные круги под глазами. И вправду, не замечает. Даже себя любимую запустила до состояния замухрышки. И что же это за наука такая, превратившая аристократку в неряху? Допустим, цифирь и я складывать умею. Книжной грамоте обучен, а больше чего?

— Твоя основная задача — втереться в доверие к баронессе.

— Я постараюсь.

Пальцы брата Серафима отыскали в складках одеяла мой подбородок и задрали вверх, заставив посмотреть прямо в глаза.

— Не постараюсь, а сделаю всё возможное. Ты понял меня?

— Д-да, понял.

Пальцы разжались, и я с облегчением опустил голову. Глаза главного пса из псов — зрелище не для слабонервных. Не зря народ поговаривал, что у чернецов души нет. Что тела их — лишь оболочка: пустой сосуд, наполненный божественной волей. И нет в них ни любви, ни жалости, ни прочих чувств, одно лишь неуемное желание служить Всебогу.

— Вопросы?

— Есть один, — соврал я. На самом деле вопросов была тьма тьмущая, только вряд ли чернецы пустятся в объяснения. Того гляди поколотят за излишне проявленное любопытство. — Что на счет ограничений?

— Каких ограничений? — не понял Серафим.

— Ну касаемо выпивки и женщин… Мне по-прежнему запрещено или маленько можно?

Братья-чернецы переглянулись.

— Можно, но не в ущерб основному делу, — ответил за старшего Изакис. — Помни о той задаче, которую перед тобой поставили: не разозлить баронессу, не вывести из себя, а войти в доверие. Возможные варианты реализации плана на твое усмотрение.

Неужели так просто? Не будет угроз и холодного блеска лезвия перед глазами? Признаться, от бритоголового Изакиса ожидал иного подхода, а тот по-человечески разговаривает, да ещё и «на моё усмотрение».

— Раз с главным покончено, перейдем к деталям, — продолжил брат Серафим. — Слухи о божественном артефакте просочились в город, поэтому возникли некоторые трудности.

— Вы о тех людях в гостином двор?

— Не только… Не стану забивать голову лишней информацией, просто запомни, что необходимо соблюдать осторожность.

— А вдруг они снова заявятся?

— Не переживай, мы позаботимся о подославшем их человеке.

— Но есть и другие, вы сами говорили. Тот же Моретти.

Интуиция подсказывала, что чернецы знали о состоявшемся разговоре с хозяином «Бубновой дамы». И не ошибся — брат Серафим спокойно отреагировал на прозвучавшую фамилию, даже счел за нужное пояснить:

— Матео Моретти в первую очередь умный и осторожный делец. Он не станет действовать силой там, где можно договориться, поэтому на его счет можешь не волноваться. Если вновь предложит встретиться — соглашайся. Выражай готовность к сотрудничеству, но лишнего не болтай, особенно про нас.

— А ежели про Печать спросит?

— Про Печать, — брат Серафим удивился, — а ты разве не рассказал все, что знал?

От пронзительного взгляда чернеца тело затрясло пуще прежнего

— Я не хотел… не оставалось выбора, он… он сам обо всем догадался.

— Успокойся, тебя никто ни в чем не обвиняет. Более того, в сложившейся ситуации ты проявил себя наилучшим образом, поэтому и сидишь здесь.

«… а не лежишь в канаве с перерезанным горлом», — закончил я мысленно за него.

— Сложные ситуации будут возникать и впредь, поэтому повторю ранее сказанное: варианты решения проблем оставляем за тобой. Действуй исходя из обстановки.

«… но помни о треклятом аркане».

— Из «Матушки-Гусыни» лучше съехать и подыскать новое место для ночлега, — продолжил рассуждать брат Серафим. — Деньги не экономь, выбери гостиный двор поприличнее. И не вздумай селиться на окраинах или в припортовом районе. Лучше всего договорись с баронессой и сними комнату в особняке.

— Я попытался, но сестрица категорически отказывается пускать на постой. Еще и Гаскинс — зараза такая, подливает масло в огонь.

— С Гаскинсом ты уж сам разбирайся, нас волнует лишь конечный результат. Добьёшься успеха — отпустим на все четыре стороны, а провалишься — не обессудь.

Брат Серафим не стал тратить время на перечисление всевозможных кар. Вместо этого отодвинул шторку и вгляделся в пейзаж за окном.

— Подъезжаем, — задумчиво произнес он.

— Куда?

— К центральному отделению городской стражи.

Я улыбнулся, приняв сказанное за неудачную шутку, но чернецы остались на редкость серьезными.

— Не забывай, Танцор, что мы в другом мире и вынуждены играть по их правилам, — пояснил брат Изакис. Он успел избавится от шляпы и теперь блестел лысым черепом, под светом мелькающих за окном фонарей.

— В местной охранке проблем возникнуть не должно, — подтвердил брат Серафим, — если исполнишь в точности так, как мы скажем. Продержат пару дней, согласно заведенного порядка и отпустят на волю.

— Без штанов? — ляпнул я от растерянности. Да и как тут не растерятся, когда пихали силком в логово к лепарду. Не такому страшному, как сами чернецы, но тоже приятного мало. У каждого уважаемого вора начинался нервный зуд при одном упоминании стражей. А тут не просто упомянули, а пытались подбить на добровольную явку. Хотелось надеяться, без повинной.

Штаны мне таки выдали, как и прочую одежку. Сюртук оказался изрядно поношен и великоват — висел на плечах, что тряпка на пугале. Да и сапоги, судя по истертым подметкам, переживали не лучшие времена. Не дырявые и то ладно. Про застиранную сорочку лучше даже не упоминать: дешевый материал стоял колом и с трудом гнулся, словно вытащенный прямиком с лютого мороза.

— Чего нос воротишь? — высказался по данному поводу брат Изакис. — Неделю в баронах походил и сразу важным себя почувствовал? Может напомнить, в каком тряпье по палубе корабля бегал?

Освежать память не пришлось. Тем более, что согласно разработанной наспех легенде, одёжка была не моя, а сворованная: из мешков с грязным тряпьем, хранившимся в прачечной.

Меня высадили в квартале от здания местной стражи, официально величаемой Корпусом Охраны Порядка или сокращённо КОП. Служители её соответственно называли копами. Был еще целый ряд жаргонных и потому обидных прозваний. Я из любопытства поинтересовался, однако брат Изакис высказался в том духе, что лишние знания воришке ни к чему. Ему бы основное запомнить.

А чего там запоминать? Зайти внутрь, найти дежурного и поведать о случившемся преступлении, то бишь налете на «Матушку Гусыню». Разумеется, не всю правду, а лишь её часть, с заранее обговоренными правками, исключающими вовлеченность чернецов.

Напоследок брат Серафим произнес:

— Местная система правопорядка прогнила насквозь, но в случае громких преступлений она действует на редкость эффективно. Налет на гостиный двор из числа последних.

— А чего там громкого? — удивился я. — Ну подумаешь, прирезали местного служку.

— Скоро сам все узнаешь, — и брат Серафим многообещающе улыбнулся.

Значение той улыбки я понял лишь, когда переступил порог здания с красными буквами «КОП» на фасаде. Дежурный стражник — молодой парень с заспанными глазами, к рассказанной истории отнесся серьезно. Вызвал подмогу и дюжие ребята сопроводили меня в камеру. Сделали это на редкость культурно: по голове не били, руки не выкручивали, лишь пару раз пихнули кулаком в бок.

— Вы не понимаете, я здесь жертва! — прокричал я в закрывшуюся за спиной железную дверь. Пару раз ударил кулаком, а сапогом не решился. Уж слишком хлипкими оказались подметки на обновке.

В зарешеченном оконце показалась усатая ряха стражника:

— Хочешь пошуметь?

— Не особо.

— Тогда лягай и не отсвечивай… Инспектор во всем разберется.

Так Сига из Ровенска оказался в местной каталажке: небольшой комнатке без окон, но с деревянной лавкой и нужником в виде дырки в полу. На удивление мочой не воняло, если только не подойти близко и не принюхаться. Зато отчетливо потягивало плесенью вперемешку с заржавелым железом.

И никаких тебе матрасов, никаких тюков, набитых соломой. Я ко многому был привычен, потому свернул сюртук под голову и лег на лавку. Успел было задремать, когда замок щелкнул и на пороге возникла знакомая ряха:

— Подымайся давай. Тебя к инспектору.

На сей раз обошлось без тычков. Стража в числе двух человек сопроводила в очередную комнатку и усадив за стол, скрылась. Я ждал минут десять, пока на пороге не появился помятый мужчина. Точнее сначала возник крепкий табачный запах, а потом появился он — Густав Колми, инспектор по особо важным поручениям. Представился и бросил стопку бумаги на стол. Железные набойки стула противно заскрипели по полу.

— Барон Дудиков?

— Он самый. Алекс Дудиков, подданный её величества королевы Астрийской.

— Астрийской…, - задумчиво пробормотал инспектор, переложив несколько бумажек. — И что же такое вы учудили барон? Зачем людей порезали?

— Я? Это они меня!

— Они вас? Позвольте не согласится: в гостинице три трупа, а вы здесь — живой и здоровый, и даже не одной царапины.

Я понимал, что это чистой воды провокация, что работа у дознавателя такая — вывести подозреваемого из себя, авось что и ляпнет на эмоциях. Потому медленно выдохнул и принялся рассказывать все по порядку. Как мылся в ванной, как приперся незнакомый мужик и едва не прирезал — пришлось утопить. Как следом в нумер завалился толстяк. Ну да с ним управился не в пример быстрее… После голышом спустился на первый этаж и обнаружил тело портье. Выскочил через служебный вход, по пути разжившись шмотками из прачечной. Про двух налетчиков, коих укокошили сами братья — велено было молчать, потому и не сказал. Добавил лишь концовку истории о том, как очутился во внутреннем дворике, а уже оттуда через ворота на улицу — бегом до корпуса местной стражи.

Вроде нормальным рассказ получился, толком нигде не соврал, но инспектор все равно остался недоволен. С недоверием осмотрел мое тощее тело, после чего заключил:

— Хочешь сказать, ты в одиночку справился с двумя мордоворотами?

— Мордоворотами — громко сказано. Толстяк еле-еле по лестнице поднялся, а второй просто дурным оказался: кидался с ножом, что баран на новый забор.

— Сцену преступления воссоздать сможешь?

— Сценку — это чего, сыграть что ли, — не понял я, — как в театре?

— Как в театре, — подтвердил инспектор и оказался недалек от истины.

Самоходный экипаж с золотистым гербом в виде двух перекрещенных клинков доставил до «Матушки Гусыни». Густав не стал цеплять на ноги заключенного колодки. Ограничился лишь устным внушением и парочкой крепких ребят из числа стражей.

В ранние часы народ на улицах было немного, поэтому долетели с ветерком, точнее со сквознячком: из приоткрытого окна заметно тянуло.

На крыльце гостиного двора нас встретил очередной стражник. Увидав инспектора, вытянулся по струнке, придав заспанной физиономии придурковатое выражение:

— За время вашего отсутствия никаких происшествий не зафиксировано.

Колми на это лишь махнул рукой. Вошел в широко распахнутые двери, я следом в сопровождении двух крепышей. Внутри здания стражников оказалось еще больше. Их легко было определить по примечательной форме темно-синей расцветки и золотистым нашивкам на рукаве. До чего странный герб, причем здесь клинки? Сабель я так не увидел, зато у каждого на поясном ремне имелась специальная дубинка: тонкая и вытянутая. Сразу понятно, что инструмент не из мясной лавки. Таким сподручно людские туши отбивать, дабы лишний раз не сопротивлялись при аресте.

Мы поднялись на второй этаж и зашли в номер. С ночных событий здесь мало что изменилось, разве что успели вынести трупы. И некто скорый на руку успел изъять баночки с гуталином. Оставалось надеяться, что сей ловкач не обнаружит отошедший плинтус под кроватью и припрятанные за ним банкноты. Не хотелось лишаться увесистой стопки кредитов, тем более что братья-чернецы вопрос дальнейшего финансирования оставили открытым, дескать, поглядим… Куда они смотреть собрались, брат Серафим при этом и не уточнил.

— Чего застыл, давай лезь в ванну, — голос инспектора вывел из задумчивости. Рука потянулась к пуговицам сюртука.

— Эй, ты чего удумал?

— Вы же сами сказали, в ванну лезть.

— Я сказал лезть, а не принимать. Или думаешь, мы здесь собрались прелестями купающегося барона полюбоваться:

По лицам собравшихся стражников забегали улыбки — смешно им. А я ничего такого не думал. Я вообще не понимал, чего от меня хотят, поэтому забрался в ванну как был: в сапогах и одежде. Благо, воду успели спустить.

— Доблестный сержант Дорбет исполнит роль ночного визитера, твоя же задача — продемонстрировать свои таланты. Показать, каким образом смог управиться с нападавшим. Точь-в-точь, до малейших деталей.

— Точь-в-точь не получится, — я с сомнением посмотрел на ухмыляющегося верзилу. — Уж больно здоровый.

— А ты постарайся.

Я поудобнее устроился в ванне, откинулся назад и вытянул руки. Дорбет истуканом замер возле края.

— Ну, чего умолк, — послышался раздраженный голос инспектора, — подсказывай сержанту, что делать дальше.

Я с сомнением посмотрел на деревянную заготовку, сжимаемую в кулаке стражника. По всему выходило, что болванка должна изображать нож. Убить не убьет, но если попадет, будет больно.

— Мужик подошел к ванне и ударил ножом.

— Куда конкретно?

— В область груди.

— Замахом сверху или тычком от пояса?

— От пояса.

И сержант ударил — я едва увернуться успел. Одно дело скользить по дну переполненной ванны голяком, и совсем другое — на сухую, в великом не по размеру сюртуке.

Болванка с глухим звуком ударилась в стенку и пришла моя очередь. Я схватился за вытянутую руку и дернул нападавшего вниз. Получилось откровенно плохо. Тело сержанта было напряжено, как натянутая тетива лука. Он явно ожидал атаки и был готов к сопротивлению. А еще он оказался высоким и широкоплечим, так что даже закинутая на спину нога не помогла. Я попытался придушить сержанта, но тот втянул голову. Форменный китель сполз с плеч прикрыв шею, поэтому пришлось хвататься, за что придется.

Мы некоторое время возились, наполняя комнату сопением. Кажется, я завернул бедолаге ухо, потому как тот дернулся. Застонал, пытаясь выпрямиться вместе с висящем на плечах грузом. Силища в сержанте оказалось немерено, и он бы непременно это сделал, но тут не выдержала ванна. Сначала покачнулась на двух ножках, а когда Дорбет уперся ладонями, то и вовсе опрокинулась на бок. Он аж взвыл от боли, когда края тяжеленой ванны ударили по ногам. Похоже, бедолаге переломало кости, потому как подняться самостоятельно он уже не смог. Матерящегося и проклинающего всё на свете сержанта унесли на руках.

— М-да, — процедил расстроенный инспектор. Вытащил из кармана портсигар, покрутил в пальцах, но открывать не стал, спрятав обратно.

— А я предупреждал, что ваш сержант слишком здоровый. Тот, который по всамделишному нападал, был не в пример легче.

— М-да, — повторил инспектор. Задумчиво прошелся от стены к стене. — А толстяка где прирезал?

— В проходе, где сейчас стоите. Показать?

— Не надо… уже показал.

Я думал, что на этом всё закончится, но дознаватель имел иное мнение на сей счет. Он велел повторить маршрут побега, начиная от двери номера и заканчивая крыльцом. Заодно потребовал давать пояснения по поводу предпринимаемых действие.

Мы спустились по лестнице на первый этаж, миновав стойку. Труп уже успели унести и следы крови на полу — все что осталось от бедолаги-портье.

— Почему не выбежал через центральный вход? — задал вполне резонный вопрос инспектор.

— Сами как думаете?

— Барон, ты часом не охренел или всерьез рассчитываешь, что я стану твои шарады разгадывать?

— Не кипишуйте, инспектор. Нет здесь никаких загадок. Я же не знал, сколько всего нападавших было. Подумал, что на входе могут поджидать, потому и выбежал через заднюю дверь.

— Целая группа захвата, — выдал задумчивое инспектор. — Ничего не хочешь рассказать, барон? Например, чем успел насолить местным?

— Помилуйте, я законопослушный человек — целыми днями только и делал, что гулял по городу, наслаждаясь местными красотами.

— Красота в Баненхайме? — Колми по-настоящему удивился.

— А что здесь такого? Фасады домов имеют необычный вид, особенно для жителей старого континента.

— Ну-ну… Показывай, куда дальше побежал, любитель архитектуры.

Через служебный вход мы попали в комнату для отдыха персонала. Обстановка внутри не изменилась: всё те же грязные стаканы на столе и тарелки с остатками еды.

Миновав короткий коридор, мы дошли до прачечной и вот тут инспектор остановился:

— Говоришь, из номера голышом сбежал?

Я осторожно кивнул, подозревая скрытый подвох.

— И одежду из тюка с грязным тряпьем взял? Ну, чего застыл? Показывай, из какого мешка брал.

Надо было быть полным дураком, чтобы не догадаться, к чему клонил дознаватель. Одежда в прачечной предварительно сортировалась: по типу ткани, по принадлежности, а может еще по каким условиям. Стоило не туда ткнуть пальцем, и на руках у местной охранки окажется лишний козырь. Посему торопиться с ответом не стал: походил для порядка туда-сюда, наморщил лоб и наконец признался:

— Не помню.

— Совсем ничего?

— Не до того было. Руки от страха тряслись и глаза будто пелена застила. Помню только, что долго копошился, пока нужного не отыскал.

— Странно, — инспектор вновь извлек портсигар. Достал папиросу и постучал по отсвечивающей серебром крышке. — Говоришь, копошился, а тюки ровно стоят, и одежда по полу не разбросана. Обыкновенно впавшие в панику люди не склонны к проявлениям аккуратизма.

Что и говорить, загнал инспектор в угол. И главное, достойного ответа в голову не приходило, потому и ляпнул первое попавшееся:

— Я барон, у меня воспитание.

— Оно и видно, — Колми помял папиросу в пальцах. Засунул в рот, но против ожидания прикуривать не стал, лишь пожевал кончик губами. — Может хоть вспомнишь, возле которой стены тюк стоял? Неужели и здесь запамятовал? Беда-беда… Вам бы голову проверить, ваша светлость.

Дальнейший маршрут оказался пустой формальностью. Мы миновали пустой коридор и оказались на крыльце. Теперь я понял, почему братья-чернецы избавились от последних трупов — уж больно глазастым оказался инспектор. Смерть двух человек носила явный магический характер, и могла вызвать лишь новые подозрения.

Мужчина медленно сползает по стене. Подошвы ботинок шкрябают по поверхности пола, бешенные на выкате глаза… Пальцы отчаянно рвут ворот сорочки, в надежде на каплю драгоценного воздуха.

Интересно, чем их так приголубили братья — секретным заклятием? Больше похоже на сердечный приступ.

Мы спустились по ступенькам и оказались во внутреннем дворике. При свете дня он не выглядел таким уж большим — узкий пятачок, окруженный глухими стенами. Окон в них не имелось, разве что под самой крышей имелись чердачные отверстия, заколоченные досками.

Потянуло табачным дымком. Я повернул голову и увидел стоящего рядом Колми. Судя по прикрытым глазам, инспектор испытывал неимоверное наслаждение. Сизые клубы дыма вырывались изо рта, словно передо мною был не дознаватель, а волшебный дракон из сказки, обращенный в человека при помощи заклятия.

— Проклятая привычка, — пожаловался инспектор неизвестному кому: то ли мне, то ли проплывающим в вышине облакам, — никак не могу избавится. К кому только не обращался, даже на модное нынче иглоукалывание ходил. Проклятые садисты всю спину искололи, а я вышел на улицу и первое что сделал — достал папиросу и затянулся. Вот такие дела.

Инспектор бросил тлеющие остатки под ноги.

— Барон, а у тебя есть вредные привычки?

Ох уж эти разговоры с дознавателями. Не доведут они до добра — истина, известная каждому вору.

Поколебавшись с мгновенье, я все же ответил:

— Люблю поесть.

— Ты и еда? — инспектор издал хриплый смешок. — Никогда бы не подумал… Как там у вас за океаном говорят: не в лошадь овёс?

— Не в коня корм, — поправил я.

— Ну да, ну да… Это хорошо, когда дурная привычка на здоровье не отражается. Считай себя везунчиком, парень. К примеру, полковник наш тоже большой любитель вкусно поесть. И чем жирнее пища, тем ему лучше. Уже в дверь с трудом протискивается. Пытался на диетах сидеть, да все бестолку: с каждым годом только сильнее разносит. Ты знаком с Лео Моретти?

Переход с одной темы на другую был столь резким, что я растерялся:

— Матео?

— Нет, Матео — это второй брат. Я говорю про старшего — Леонардо Моретти.

— Знакомая фамилия, кажись слышал.

От добродушной физиономии инспектора не осталось ни следа. Схватив меня за грудки, он притянул к себе. Верхняя губа задралась, обнажив ряд желтых зубов. В нос дыхнуло мерзким зловонием.

— Кого надуть пытаешься, светлость. Хотя какой ты к демонам барон, у тебя же на роже написано — уголовник. Я таких проходимцев за три квартала вижу и сажаю по три раза на дню.

— Отпусти.

— Иначе что, пожалуешься? А не кому жаловаться, мы здесь только вдвоем, — пропахшие табаком пальцы только сильнее стиснули ворот. — В каких отношениях состоишь с Лео Моретти. Отвечай — быстро, и не вздумай соврать, иначе…

— Да пошел ты!

Сильный удар заставил согнуться. Хорошим получился: отработанным и плотным. Таким обыкновенны владели вышибалы в придорожных тавернах, где мордобой — обычное дело. Пока ползал по земле, выплевывая сгустки слюны, инспектор продолжал давить:

— Бран и толстый Весельчак были людьми Лео Моретти. Почему они пришли за тобой? Чего хотели?

— Н-не знаю.

— Кто убил старшего брата?

— А?

— Вчера в собственной спальне был найден мертвым старший Моретти. Следов насильственной смерти не обнаружено, но я нюхом чую, что-то не так. Уж слишком странно все складывается… Сначала его люди устраивают ночной налет на гостиницу в поисках неизвестно чего и убивают местного служку. Той же ночью в Корпус является заморский барон и рассказывает фантастическую историю о том, как за ним охотились. Следующим днем умирает сам Моретти, а несколько доверенных лиц бесследно исчезают. Ты случайно не в курсе, куда делся Лусио?

— Без понятия.

— А я уверен, что знаешь. Свидетели видели, как ко входу в гостиницу подъехали машины, забитые людьми. Почему всего два трупа, куда делись остальные? На кого работаешь, светлость?

Слишком много вопросов… Я внутренне сжался, готовый к очередному удару, но тот не последовал. Покрытый пылью кончик ботинка инспектора замер прямо перед носом.

— Какое ко всему этому отношение имеет судно под названием «Оливковая ветвь»? Молчишь? Молчишь… А хочешь я расскажу, как на самом деле обстояли дела? Некто неизвестный, для простоты повествования назовем его мистер Альфа, занимался ввозом запрещённой продукции в достославный Баненхайм. Прямо под носом у таможни и старшего из братьев Моретти. Бизнес был налажен, но на прошлой неделе что-то пошло не так: судно с грузом арестовали в порту. Официальные власти устроили свою проверку, а неофициальные в лице Лео свою. Таким образом вышли на тебя. Я нигде не ошибся?

— Я не имею никакого отношения к контрабанде.

— Имеешь, иначе за тобой бы не пришли. Тут другой вопрос возникает: почему барон до сих пор живой. Если существует цепочка, связывающая Дудикова с загадочным мистером Альфа, то её просто обязаны разрубить. Так положено по законам логики. Или ты настолько ценная фигура? Чего молчишь, барон?

— Бред.

— Может и бред, — неожиданно легко согласился инспектор. До ушей долетел звук захлопнувшейся крышки портсигара, а затем шелест сминаемой папиросы. — Прошлой ночью я отправил запрос в таможенную службу по делу «Оливковой ветви». Вот и поглядим, что ты за птица такая, барон Алекс Дудиков.

Трудно считать дни, находясь внутри бетонной клетки, лишенной окон. Если только тебя не кормят по распорядку, а охрана не сменяется каждые двенадцать часов. По всему выходило, что провел я взаперти два дня.

Ел не то чтобы сытно, но пузо набить хватало. Поминал недобрым словом чернецов, втянувших в очередную передрягу, и переворачивался с бока на бок. А что еще оставалось — только и делать, что спать.

На третий день за мной пришли. Я ожидал, что отведут в допросную или того хуже, в пыточную. Если даже в захолустном Ровенске она имелась, то что говорить про переполненный жителями Баненхайм.

Но я ошибся… Вместо прибитых к стене кандалов и набора щипцов меня встретила обычная комната со скудной меблировкой. За столом помимо инспектора сидела гостья: шляпка с длинными полями, неестественно бледная кожа — я сразу узнал её.

— Это мой брат, — произнесла баронесса тусклым голосом.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

— Приглядитесь получше, может просто похож.

— Нет нужды, инспектор.

— То есть вы подтверждаете?

— Да, это мой родной брат — Алек Дудиков. Сколько можно повторять?

Не такого ответа ожидал дознаватель. Костяшки застучали по крышке стола, отбивая неровный ритм.

— Что же вы родственника в гостинице держите, имея в распоряжении целый особняк?

— Не ваше дело.

Инспектор аж крякнул от удивления. Потянулся было за портсигаром, но наружу не извлек. Лишь потеребил полу форменного сюртука.

— У вас имеются еще вопросы или будем сидеть и молчать?

— Уважаемая баронесса, вопросов с каждой минутой становится все больше. И если раньше они касались исключительно фигуры вашего брата, то теперь возник интерес и к вам. Скажите, как давно вы покинули Старый континент?

— Не понимаю, какое отношение это имеет к делу.

— А вам и не нужно понимать. Вы либо сотрудничаете со следствием, либо…

Настойчивый стук в дверь оборвал речь дознавателя. Спустя секунду та открылась и на пороге появился стражник:

— Господин инспектор, вас желают видеть.

— Пошли их в жопу! Или не видишь, я работаю! — рявкнул тот.

— Господин инспектор, это срочно. Прибыл человек из комиссии.

— Из какой такой комиссии? — проворчал Колми, но больше для порядка. Тяжело поднялся и вышел за порог, оставив нас баронессой наедине.

Долгое время мы продолжали молчать: я раскачивался на стуле, а баронесса делала вид, что упорно не замечает. Смотрела куда угодно, только не в мою сторону. В конце концов игра в молчанку надоела:

— Милая сестрица, как я рад вас видеть.

В ответ сестрица обожгла ненавистным взглядом, словно перед ней сидел не родной брат, а прикинувшийся им проходимец. Хотя, о чем это я, так оно по факту и было.

— Как изволите поживать, все ли в порядке с вашим здоровьем? Как старина Гаскинс, по-прежнему злится?

— Милый братец, если не соизволишь заткнутся, то злиться начну я.

Делать нечего, я вздохнул и откинулся на спинку стула. Забросил руки за голову и сладко потянулся. Странное дело, последние пару суток только и делал, что спал. Должен был выспаться на годы вперед и все равно, стоит закрыть глаза, тело тут же окутывала сладкая дрема. Я был ровно медведь из сказки, которого на какой бок не положи, все захрапеть норовил.

Сестрица, напротив, нервничала. Принялась теребить неизвестно откуда взявшийся платочек. Длинные пальцы бессмысленно перебирали кусок вышитой ткани. Потом поднялась и стала ходить от одного угла к другому. Сразу видать, человек впервые в застенках.

Мерное цоканье каблучков убаюкивало, и я бы непременно задремал, если бы не огненные взгляды, то и дело бросаемые в мою сторону. Будь Сига стогом сухого сена, давно бы воспламенился.

Спустя десять минут дверь открылась и в комнату вошел Колми.

— Свободны, — бросил он коротко.

Баронесса, шелестя юбкой, поспешила покинуть комнату.

— Тебя это тоже касается.

Покачивающийся на двух ножках стул едва не опрокинулся от неожиданности.

— Проваливай, барон!

Дважды повторять не пришлось. Я вскочил на ноги и заспешил следом за сестрицей. Однако спокойно уйти мне не дали — дорогу перегородил все тот же инспектор. Обдав зловонным дыханием, он прошипел прямо в лицо:

— С сегодняшнего дня я буду следить за тобой. И дай только повод.

Вниз живота ткнулось что-то острое. Я опустил взгляд и обнаружил прямоугольник знакомой расцветки.

— Визитка на имя Артуа Женевье, — подтвердил мои подозрения инспектор, — что она делала у тебя в номере?

— Лежала.

Каков вопрос, таков и ответ — простой принцип общения с шибко умными дознавателями. Я бы продолжил играть в эти игры, но уж больно на волю хотелось, потому вынужден был пояснить:

— С одним старичком на днях разговорился, он и вручил.

— Ты же понимаешь, что это легко проверить?

Я улыбнулся самой добродушной из имеющихся улыбок:

— Так в чем же дело — проверяйте, а меня ждет милая сестрица и кусок сочного бекона на обед. Или что там сейчас на дворе — ужин? И еще одно, инспектор: почистите наконец зубы, а то запах стоит… как только от вас барышни не шарахаются.

За сим, полностью удовлетворенный, я покинул стены негостеприимного заведения.

Погода на воле стояла замечательная и была бы еще лучше, водись в карманах деньга. Я знал, как решить данную проблему, поэтому первым делом направился в «Матушку Гусыню».

Путь до гостиного двора оказался не близким. За час пешей прогулки я успел не только устать, но и порядком проголодаться. Ненасытная утроба принялась урчать.

— Да будет тебе, чай не впервой — пробормотал я, но живот на этом не успокоился, лишь пуще прежнего разболелся. Оставалось надеяться, что припрятанных под кроватью кредитов не обнаружили.

За стойкой «Матушки Гусыни» стоял знакомый портье — сменщик покойного Вишека. Увидев меня, тот порядком удивился и даже сбледнул с лица.

— Господин барон, оплата за номер закончилась. Если желаете продлить…

— Я желаю забрать вещи и съехать.

— Вещи?

— Да, свои вещи. В нумере осталась всякая мелочевка, вроде баночек с гуталином, чистящих щеток и бритвенных принадлежностей. А еще, помнится, я сдавал одёжку в прачечную. Как она там поживает, постиралась поди?

— Сейчас проверю.

— Проверь, и заодно ключ от нумера принеси.

— Вы не оплатили в срок положенной суммы, поэтому согласно установленным правилам не можете…

— Будешь мне тут рассказывать, что я могу, а что нет? Внутри мои вещи! А ну ложь ключ на стойку!

Забрав из дрожащих пальцев портье связку, я поднялся наверх. Щелкнул замком и переступил порог. Надо же, а они успели прибраться: свежая простыня на кровати, вычищенные от крови полы. Вот только от глубокой царапины, оставленной на стенке ванны, избавится не удалось.

Пыль всюду протерта: на зеркале и даже в дальнем углу, где раньше стояли баночки с гуталином. Все подчистили, ничего не осталось — купленную газету и ту забрали.

С тяжелым грузом на душе я нырнул под кровать. Подобрался к плинтусу и отогнул дощечку — есть, деньги на месте! В небольшом углублении лежали свернутые в трубочку банкноты. Весьма удобный способ хранения, ранее подсмотренный у Моретти. Нет опасения, что бумажные края могут завернуться, а то и вовсе оторваться.

Развязав тесемку, пересчитал имеющуюся наличность. Всё верно — три с лишнем тысячи, ни кредита не пропало. Глаза поневоле задержались на банкноте с изображением аристократки — хороша, демоница! Ради такой и тысячи золотом не жалко.

Довольный достигнутым результатом, я выбрался из-под кровати и вышел в коридор. Спустился вниз в прихожую, где меня уже ждал портье вместе со здоровенным верзилой. Неужели хозяин гостиницы сделал выводы из случившегося и сподобился нанять охрану?

— Нам проблемы не нужны, — произнес мордоворот.

— Так они и мне ни к чему, — согласился я с разумным доводом. Вернул ключи на стойку и вопросительным взглядом уставился на портье. Тот, не говоря ни слова, протянул сверток.

Памятуя о пронырливости местных служек, я не поленился проверить содержимое: в ноздри пахнуло ароматом утренней свежести, а под пальцами захрустело от чистоты. Вся одежка была на месте, вплоть до нательного белья. Удовлетворенный результатом, я убрал сверток и уставился на портье.

— А сапоги?

— К-какие сапоги? — запнулся тот от страху.

— Самые обыкновенные, из свиной кожи.

— Вы их не сдавали на чистку, они… они, наверное, в номере.

— Нет их там.

Мы молча обменялись взглядами: сначала с перепуганным портье, потом с верзилой охранником. Последний словно просил меня: «парень, уходи подобру-поздорову, не доводи до греха».

— Понятно, значит пропали сапоги, как и баночки с гуталином. Хорошее у вас заведение: тихое и спокойное, а главное — честное. Обязательно порекомендую знакомым.

— Спасибо, — не понятно зачем ляпнул портье.

— Носи на здоровье. Обувка хорошая, еще не один год прослужит.

Засунув сверток подмышку, я вышел на улицу. Спустившись с крыльца, первым делом направился перекусить, в уже знакомую забегаловку, расположенную рядом с гостиницей. Стоило лишь пройти по улочке, и завернуть за угол.

Посетителей оказалось на удивление много и мне пришлось постараться, дабы отыскать свободное место. Усевшись за дальний столик, пробежался взглядом по лицам присутствующих, в надежде увидеть недавнего знакомца — благообразного старичка по имени Артуа Женевье. Слишком много вопросов накопилось про местное житье-бытье, да и просто хотелось поболтать. Шантру, как же я соскучился по нормальному общению. Может потому и разговорился с подлетевшим к столику половому.

От него узнал, что в городе сегодня праздник — день Патрициуса Благородного: первопроходца, принявшего мученическую смерть от лап местных дикарей. Всё-таки странные люди живут в Баненхайме: в богов не верят, а святых мужей почитают.

Я захотел узнать подробности гибели и в чем конкретно заключается святость, но половой сослался на занятость. Принес запотевшую кружку пенного и заверил, что мясо вскоре будет готово.

От холодного пива заломило в висках, но я глотал не переставая, пока не показалось дно. Только тогда, отвалившись на спинку стула, довольно рыгнул. Повел бы себя подобным образом настоящий барон? Мне было плевать, как и плевать большинству окружающих. Титулы и звания старого мира здесь ничего не значили. Тебя могли запросто упечь в кутузку и оставить гнить до конца дней, потому как бесправный негражданин. А раз так, то и защитника в местном суде не полагается, достаточно выводов следствия. У которого, как известно, одна цель — засадить подозреваемого за решетку.

Нет, нужно срочно заняться оформлением документов. Обратиться за помощью, но к кому? Чернецы ясно дали понять, чтобы на них не рассчитывал и выкручивался самостоятельно. И кто остается? Здравая мысль мелькнула в голове и тут же забылась, стоило появится на столе тарелке с исходящей соками отбивной. От ароматных запахов закружилась голова и я под это дело заказал очередную кружку пива. А потом еще одну, и еще…

Перед глазами плясал хоровод из лиц встречных прохожих. Красочный плакат гласит: Добро пожаловать в «Восточные Холмы». Вдоль темной улицы тянется длинная цепочка фонарей. Слишком яркий свет — до рези в глазах. И вот уже потрескавшаяся кора могучего дуба, затмившего раскидистой кроной половину неба. Под подошвой хрустят залежалые желуди — знакомая дверь…

Дребезжащий звук ударил по ушам. Палец долго жал кнопку звонка, пока на пороге не показалась знакомая фигура.

— О-о-о, етить твою мать, Гаскинс!

Меня схватили за грудки и мир вокруг завертелся. Он и до того не стоял на месте, а после вмешательства земля с небом и вовсе поменялись местами. Я оказался лежащим на траве, с гудящей головой и тошнотворным комом, норовящим подкатить к горлу.

— Гаскинс, какого хера?!

— Убирайся!

— У нас договоренности.

— Нет больше никаких договоренностей. Проваливай, пока не пристрелил.

— По какому праву?

— По праву вторжения в частную собственность, слышал о таком? Ах да, забыл… ты же у нас ворюга, для которого понятие «собственности» в принципе не существует.

— Гаскинс, ты на редкость чванливый и самовлюбленный болван.

Ладонь мужчины скрылась в кармане и спустя мгновенье на свет появился знакомый «ревульвер». Черное дуло уставилось промеж моих глаз.

— Советую убраться с лужайки, иначе пожалеешь. Считаю до десяти…

Я откинулся на спину и уставился в звездное небо над головой. Хотел было послать Гаскинса, а потом вдруг понял, что не испытываю злости. Что взять с дуболомного вояки, у которого всего одна извилина в голове и та, как известно, прямая.

— Р-раз.

Единожды довелось увидеть мозги в анатомическом театре столичного Лядово. Они хранились заспиртованными в большой стеклянной банке. На вид серые и невзрачные, с поверхностью, сплошь испещренной извилинами, что у земляного ореха. Видать умным был их обладатель.

— Два.

Интересно, а я бы согласился, чтобы мои мозги выставили на всеобщее обозрение? За тысячу кредитов точно нет, а за десять может быть и подумал. Мертвецу плевать, что с телом после смерти станется.

— Три.

Жаль, что анатомический театр церковники прикрыли. Сначала разрешили, а потом за директором пришли, заодно уничтожив все имеющиеся экспонаты. Даже сморщенного младенца с двумя головами не пожалели. Вот где жуть была настоящая.

— Четыре.

А еще была шестипалая рука. Лишний палец торчал сбоку ладони и казался маленьким. Ленька утверждал, что при жизни он не двигался и мешал хозяину, словно большая бородавка на подбородке. Может и мешал, а может, наоборот, помогал зарабатывать, демонстрируя уродство любому желающему за пару медяков.

— Пять.

Ежели задуматься, к чему лишний палец? Чтобы ложку в руках держать — трех будет достаточно, а нож крутить и четырьмя можно. Взять, к примеру мой случай. Отрезали фалангу мизинца и что — хуже стало? Вполне рабочая рука, только порою простреливает и воду не любит до жути: ни холодную, ни горячую.

— Шесть.

У человеческого тела есть много лишних частей, об этом директор театра рассказывал. Называл их атавизмами и рудиментарными пережитками, доставшимися от далеких предков. Почему наши предки были шестипалыми, спросить не успел. Директора через три дня после открытия увезли, а больше никто и не знал.

— Семь.

Если бы была возможность, я бы от волос отказался. Те, что на голове, пускай растут, а на спине не хотелось бы. Ходить волосатым медведем, как Мармыш с Кузнечного переулка, ну нафиг. Зимой толком не греет, а летом пацанва у реки задразнит. Станет требовать, чтобы скинул шубейку, прежде чем в воду лезть

— Восемь.

И подмышкам лишние заросли ни к чему. От пота волосы покрываются соляной коростой и становятся похожими на белесых червячков, поселившихся в протухшем мясе. Ох, и ругала меня Влашка, требовала стричь кусты, прежде чем в гости являться.

— Что здесь происходит? — раздался знакомый голос с порога. Я поднял тяжелую голову и попытался свести глаза в кучу. Картинка плыла и двоилась, но девичью фигуру все же удалось рассмотреть.

— Любезная сестрица, как рад вас видеть… А Гаскинс грозился меня пристрелить.

— Гаскинс, вы с ума сошли! — тут же накинулась на него баронесса.

— Я лишь пытаюсь избавить вас от проблем.

— И каким это образом, позвольте спросить? Тем, что убьете человека возле моего дома? Опустите револьвер, немедленно! Гаскинс, я вам приказываю!

— Как скажете, ваша светлость.

— Правильно, так его. Знай своё место, Гаскинс… а то совсем распоясался без пригляда, людям оружием грозить. И не просто людям — ближайшим родственникам.

Я с трудом поднялся на ноги. Мир вокруг кружился и плыл, а вместе с ним раздваивался образ любезной сестрицы.

— Уходи и не вздумай возвращаться, — произнесли две баронессы одновременно. — Из-за твоих выкрутасов возникли проблемы с Корпусом Охраны. Пришлось врать и теперь неизвестно, чем вся эта история закончится.

— Из-за меня? — искренне удивился я. — А не ты ли всему виной, дорогая сестрица? Хотя да, откуда тебе знать, если даже местная охранка не в курсе. Сига из Ровенска язык за зубами держит крепко и лишнего не болтает в отличии от настоящего Дудикова.

— Вас роднит другое — непомерное увлечение алкоголем, — бледные словно моль близняшки улыбнулись.

— Глумишься, а зря, потому как налет на гостиный двор затеяли по твою душу. Леонардо Моретти — знакомое имя?

— Снова Моретти, — нахмурилась девушка, — ты уже говорил о нем.

— Кто же виноват, что их развелось, как собак нерезаных. Я говорил о Матео — втором брате, а этот старший среди них. Получал информацию через портье в гостином дворе и выразил крайнюю заинтересованность двумя визитерами: одной дамой в широкополой шляпке и дуболомным воякой. Послал людей потолковать, вот только разговор у нас не сложился. Не люблю, когда ножом в рожу тычут.

— Баронесса, не слушайте вы этого проходимца, ему соврать ничего не стоит.

Зря Гаскинс волновался. В глазах девушки читалось плохо скрываемое сомнение, изрядно приправленное издевкой. Какой же я дурак, зачем нажрался? А с другой стороны — был бы трезвым, можети вовсе не отважился на серьезный разговор. Не верил, что смогу переубедить своенравную сестрицу, так оно по итогу и вышло. Теперь все что оставалось — пожать плечами и уйти.

Я развернулся, но не успел сделать и шагу.

— Минус сто кредитов, милый братец, а если еще раз увижу в невменяемом состоянии, то выйдет вся тысяча.

— Чего?

— Спать будешь на первом этаже, в бывшей складской. Конечно, комнатка не из лучших: завалов из старой мебели хватает, да и грязи немеренно, но тебе же не привыкать?

Мой рот открылся и беззвучно захлопнулся. А что еще оставалось сказать человеку, планировавшему провести эту ночь под открытым небом?