Печать Джа

Глава 12. Старые знакомцы

«Плачь ты — не плачь, а деньги не прячь», — так обыкновенно приговаривала пацанва с Кирпичного, освобождая карманы граждан от тяжелых монет. Этих присказок было сотни, если не тысячи. Они словно фирменное клеймо на клинке оружия, по которому легко распознать: с какого человек района, в какой банде состоит и насколько серьезно настроен. Ими гордились и бахвалились, как аристократы родовым гербом, передавали по цепочке молодым, чтобы помнили и чтили. Нет, не законы… Это примерные горожане чтили многотомные своды, писанные в угоду аристократам и купцам, а у голытьбы с улицы были свои Заветы. Негласные правила помогали поддерживать порядок и дисциплину, а порою сильно мешали, ибо нет ничего проще, чем вычислить Мастера по его клейму.

На моей памяти городская стража дважды зачищала Кирпичный. Первый раз это случилось ранней весною, когда молодняк по неопытности убил купца Ряхина. Наговорил изрядно, да еще и свидетелей в живых оставил. Вот по словам нас тогда и нашли: перетрясли целый район, сунулись в каждый закоулок. Пришлось нашему брату покинуть насиженные места и на долгие полгода залечь в Заречье. Как тогда Старшаки со стражей договорились, никто не знал, но награбленное добро пришлось вернуть, а пятеро молодых, участвовавших в том злополучном налете — испарились. Шестой бежал в столицу, да там и сгинул.

Второй раз случился перед самым моим отъездом. Мужичкам из Борцево вздумалось шутки шутковать. Устроили налеты на аптеки с известным на весь Ровенск кличем: «мордашки на пол, кубышки на стол». Очень зря… Нельзя лепить фирменное клеймо на левые клинки, гильдия мастеров не поймет. Их тогда силами местных банд быстро изловили и натурально кожу живьем содрали — впредь будет другим наука. По итогам все остались довольны: зачистки в Кирпичном прекратились, аптекарям вернули добро, а псы с окраин получили мясо в виде сброшенных в выгребную яму трупов.

Такие были дела… Поэтому пацанва в серьезных делах клеймом не светила, стараясь работать молча. Иначе свои же на корм пустят. Совсем другое дело — обобрать случайного прохожего на улице. Тут и поиграть можно, и покрасоваться, разбрасываясь фирменными фразочками.

Я все ждал чего-нибудь эдакого — залихватского и был крайне разочарован, услышав банальное:

— Кошель гони!

Что за скука… Напротив стояло полтора десятка человек, самому младшему из которых от силы было лет десять. С одной стороны пустяки, а с другой это как посмотреть. Нет ничего хуже толпы безбашенных малолеток, особенно когда у одного из них есть нож — не зарежут, так стадом затопчут.

— Чё умолк — язык в задницу засунул? Кому сказано, кошель гони.

Я откинул полу сюртука и демонстративно извлек из чехла недавно приобретенный нож. Лезвие блеснуло под лучами солнца, заиграло бликами на облезлой штукатурке, на испуганных лицах мелюзги. Ну теперь понадобится кто-то смелый и отважный — тот, кто решится сделать первый шаг. Стоящий впереди заводила на эту роль не годился. Конопатое лицо дрогнуло, изобразив неуверенность. Кому первому захочется рисковать, даже имея за спиной численный перевес. Шкура — она одна единственная и новую взамен продырявленной никто не выдаст.

— Ну чё, малышня, так и будем стоять или разойдемся по-хорошему, — предложил я, для убедительности покрутив пальцами ножик. Вроде ерунда, но на пузатую мелочь подобные фокусы действуют. Вон как заволновались — зашептались.

Секунды бежали неторопливо. Лучи солнца продолжали играть на начищенном до зеркального блеска лезвии… И вдруг я почуял неладное. Нет, не воровской чуйкой — вещью насколько легендарной, настолько же и капризной. У возникшей тревоги имелось разумное объяснение — напряженные взгляды мелюзги. Они имели одно четкое направление, поэтому складывалось впечатление, что за моей спиной кто-то был.

Увы, полуденное солнце лишало возможности читать по теням. И глаз на затылке у меня не имелось, но зато были уши и были звуки: едва различимые шорохи. Некто неизвестный пытался остаться незамеченным.

Решили с тыла зайти — суки! Всё, медлить больше нельзя. Я поудобнее перехватил рукоять и резко развернулся. На ходу, краем глаза уловил невысокую фигуру и ударил первым. Метил в район шеи, в неё и попал, заставив тощего шкета вскрикнуть. Толстая, перемотанная тряпками дубинка с глухим стуком упала на булыжную мостовую, а сам он в отчаянии зашарил руками, пытаясь… Один шантру разберет, чего он там пытался сделать: то ли выцарапать мои глаза, то ли перехватить нож. Только поздно уже, когда лезвие по рукоять вошло в горло.

Я повернул голову, с удовлетворением отметив страх на лицах присутствующих. Для вящего эффекта, довернул нож, позволяя ручейкам крови хлынуть наружу. Худое тело попыталось завалиться назад, но я попридержал его, предлагая в полной мере насладиться зрелищем. У некоторых гибель товарища вызывает яростное желание отомстить, но это если товарищи нормальные, а если шпана подзаборная, лишь проводящая вместе время, то и толку не будет.

Первыми дрогнули задние ряды, где стояли самые мелкие — рванули так, что только пятки засверкали. Следом побежали и остальные… Конопатый хотел что-то сказать, но не отважился. Лишь сплюнул с досады и легкой рысью припустил за другими: как бы не торопясь, в попытке сохранить остатки былой важности. Что за шут гороховый.

Сбежал и мой недавний знакомец — продавец газет. Потолковать бы с ним — узнать подробности случившегося, зачем навел. Неужели ста заплаченных кредитов показалось мало? Или в другом дело? Мне сразу вспомнился подбитый глаз пацана. Свежий фингал, можно сказать только-только из печки. И такое случается… Засветил большую деньгу, где не положено, вот в остальных азарт и проснулся. Заставили рассказать, где такое богатство надыбал.

Я наклонился и обтер грязное лезвие о рубаху убитого. Спрятал нож в чехол, прикрыв полой сюртука. Вот и сгодилась покупка — дня не прошло.

Теперь оставалось понять, что же делать дальше. Если верить местному пьянчужке, матросы раньше вечера в «Жемчужнице» не появятся, выходит времени в запасе уйма. Прикинув варианты, я решил отправиться в порт: и до забегаловки недалеко и район побезопаснее будет.

Когда жил в Лядово, то часто спускался вниз — к причалам, поглазеть на пузатые бока кораблей, облепленные ракушками, на высокие мачты со спущенными парусами. При особом везении можно было увидеть военные корабли, типа фрегатов или барков. Увы, орудийные порты всегда были задраены. А так мечталось увидеть отливающие чернотой пушки, во всем своем великолепии. Когда тридцать стволов в два ряда смотрят в одном направлении. От одного орудия уши закладывало, а что будет, когда этакое количество бабахнет одновременно?

В порту стоял шум и гам, извечная толчея людного места. Я попытался пробраться ближе к воде, но был остановлен стражниками.

— С какой целью направляетесь к причалу? — спросил тот, кто был помоложе.

Я честно ответил, что никакой цели не имею — гуляю и любуюсь красотами от безделья. Стражников такой ответ не устроил: сначала они потребовали документы, удостоверяющие личность, а после сопроводили в специально отведенную комнату, где пришлось битый час объясняться, что не соглядатай и не шпион, что на конфедератов не работаю, и никаких злонамеренных мыслей в голове не держу.

— Что же вы барон, других мест для прогулок не нашли? Или два месяца, проведенных на корабле показалось мало? Снова на океанские просторы потянуло?

Пришлось признаться, что сглупил, проявив излишнее любопытство к местным красотам. Службисту из таможни подобное покаяние пришлось по душе. Он даже предложил чаю, а на будущее посоветовал быть более осмотрительным.

— Городской порт является важным стратегическим объектом не только для региона, но и для страны в целом, а вы в закрытую зону поперлись, прямо под запрещающие знаки. В следующий раз читайте, что написано, если не хотите оказаться убитым при попытке проникновения.

Я читал, только кто же знал, что словосочетание «красная зона» подразумевает под собой «вход воспрещен». Так бы и написали, а не выдумывали цветовую дифер… дифевер… Короче, сложное слово употребил таможенник, общий смысл которого был прост — под красное не ходить.

Помучив с час, меня отпустили на волю. Увы, настроение любоваться стоящими у причалов кораблями испарилось, тем более что и не разглядеть ничего. Океанские виды частью загораживала снующая толпа, а частью близстоящие судна. Для лучшего обзора нужна была верхотура, но от мысли забраться на крышу я отказался. Хватило и одной беседы с таможенником.

Времени до вечера оставалось предостаточно, поэтому я принялся делать то, что умел лучше всего — маяться бездельем. Прошелся вдоль торговых рядов, заваленных рыбой. Посмотрел на работу грузчиков, перетаскивающих тяжелую поклажу. Разговорился со старичком, изнывающим от скуки.

— Раньше в порту был порядок — да, порядок… Каждый знал свое место, а сейчас посмотри — кто-куда, кто-куда… сплошной бардак, — шамкал дедок беззубым ртом. Служил он то ли боцманом на рыболовецком судне, то ли обыкновенным моряком. Много знал, но из-за преклонного возраста в воспоминаниях своих путался. Из-за чего выходил не рассказ, а сплошной винегрет.

В другой раз непременно бы ушел, но сейчас этот забытый всеми старик согревал душу. Было что-то родное в сгорбленной фигуре, в том как он подслеповато щурил глаза, вглядываясь в далекий горизонт.

Я сходил и купил пару мандаринов. А потом сидел и наблюдал, как старик дрожащими пальцами снимает шкурку. Как ломает на дольки и очищает от прозрачной пленки мякоть. Как запихивает в рот и тщательно пережёвывает голыми деснами.

— Скажи, отец, а отчего на кораблях в качестве движущей силы монополь не используется? — задал я давно мучавший меня вопрос.

— Как это не используется? — удивился дедок. — Используется, да еще как, только тут вот какая штука… Знаешь сколько стоит грамм монополи? Вот то-то и оно… Его и не найти в свободной продаже, только через специализированные конторы, подконтрольные государству или военным. А знаешь, сколько требуется вещества, чтобы сдвинуть этакую махину, как корабль? Да проще город осветить, чем заставить три тыщщи тонн по волнам бегать. Не забывай, что энергию эту в движительную силу еще преобразовать требуется. А для этого моторы нужны, не такие как на автомобилях стоят, а куда объемнее и сложнее, чтобы лопасти крутились. Помнится, лет десять назад спустили на воду один фрегат … как бишь он назывался? — старческие глаза выжидающе уставились на меня.

Пришлось пожать плечами.

— Ну да и хрен с ним — тут другое важно. После двух дней в пути мотор у фрегата намертво заклинило. Пришлось ставить корабль в доки и долгие недели ковыряться в сложном механизме. Починили и в плаванье — а он возьми и снова сломайся: на сей раз в районе Кабоновых островов. Места там дикие: ни мастеров, ни специального оборудования. Пришлось судну до порта приписки своим ходом добираться. Целых полгода плыл.

— Чего же так долго, — удивился я, — если есть ветер и паруса?

— Толку от парусов, когда судно под силу монополя конструировалось. Во внутренностях столько металла сидит, что даже самому сильному ветру сдвинуть не под силу. Вот и выходит, что не выгодно их содержать. Источник энергии дорогой, механизмус громоздкий и ненадежный, требующий особого обслуживания. А для этого в портах нужно строить новые доки… И зачем, спрашивается? И так весь центр застроили, дышать невозможно. У местных властей в планах высотки возводить под десять этажей. Представляешь, десять этажей! Это же какая усталость металла. А если не выдержит и сверху на людей рухнет? Вот я и говорю, Фредди, нельзя так…

Краткий миг прозрения закончился и старика снова понесло. Не знаю, за кого он меня принимал: то ли за ближайшего родственника, то ли за друга. Я не стал разубеждать дедка: пускай называет, как душе угодно. Хуже от этого точно не станет.

Мы просидели до позднего вечера, а потом старик вдруг затих. Согнулся, склонив плешивую голову к груди. Я на всякий случай проверил дыхание — вроде живой, дышит. Хотя в его случае лучшим исходом было бы помереть. Беспомощным старикам здесь не место…

Ночная «Жемчужница» встречала гостей праздничным гомон. И куда делось то неприметное заведение пятичасовой давности? Над входом горели яркие фонари, выхватывая из темноты облезлый фасад и обшарпанную, лишенную части булыжников мостовую. Смрад, от стоящей за углом помойки испарился — на смену ему пришел не менее едкий, но куда более приятный табачный аромат. Я открыл двери и погрузился в сизые клубы тумана. Поди сыщи в этакой-то дымке нужных людей.

Отовсюду неслась многоголосица. Гремели тосты во славу, произносилась здравница, перемежаемая проклятиями и угрозами расправы. Судя по глухим ударам в углу кого-то били… Не удивлюсь если головой об стол.

Чужая ладонь вынырнула из тумана и вцепилась в предплечье, а следом показалась потная физиономия владельца. Уставилась на меня осоловелым взглядом и задумчиво изрекла:

— Ты не Бобби.

Я попытался ослабить хватку, но грязные пальцы крепко держались за край сюртука.

— А где Бобби?

— За твоей спиной, милейший.

— А? — доверчивый пьянчужка обернулся, а я дернул руку вниз, слегонца довернув запястье. Сделал это по возможности быстро, так что даже сидящие рядом собутыльники ничего не заподозрили. Мужичок всхрапнул возбужденным конем. Он бы и копытом ударил, имейся оно, но вместо этого пустил сопли из носа. Пока пьянчужка тряс головой, пытаясь сообразить, что же случилось, пока тер горящее огнем запястье, я скрылся в дымке тумана. Лезть на рожон не входило в сегодняшние планы.

Люди, кругом толпы людей. Я дошел до стойки, облепленной посетителями, что навозная куча насекомыми в жаркий день. Не встретив знакомых лиц, повернул направо. Обошел лежащее на полу тело и дернулся, заметив надвигающуюся тень. Она была слишком огромной, заполонив собою всё пространство: от пола до потолка. По крайней мере так показалось, а потом огромные ручища облапили меня:

— Танцор — котяра ты облезлая!

Сдавили так, что воздух с сипеньем вырвался из легких.

— Живой!

Сроду за нашим шкотовым ласковости не водилось, а тут встретил, словно родного. Только что не облобызал на радостях.

— Ты как… ты откуда?

— Пусти.

Бабура словно опомнившись, разжал объятия. Давление на ребра ослабло, и я наконец задышал в полную силу. От пропитанного куревом воздуха кружилась голова.

— На вот, выпей.

Я и сам не понял, как оказался за одним столом с Бабурой, Зычником и Рогги. Последний отсвечивал свежими ссадинами на лице и то и дело морщился, когда приходилось улыбаться. А улыбались мужики много. Видать и вправду были рады видеть Танцора.

Матросы говорили, а я сидел и слушал многочисленные рассказы о злоключениях экипажа «Оливковой ветви». Гарделли после схода на берег никто не видел. По всему выходило, что арестовали капитана в городе, еще в первый день. Как и квартирмейстера, попытавшегося бежать и угодившего в лапы местной охранки. По слухам Вудсона искали до сих пор. Ну да боцман мужик прожжённый: его ни на море, ни на суше так просто не возьмешь.

Простые матросы отделались тремя сутками в местной тюрьме. Кормили сносно, били в меру, периодически таская на допросы. А когда отпустили на волю, даже деньги вернули. Правда от тех монет практически ничего не осталось, ну да чего уж теперь горевать. Будет день — будут новые заботы, а пока пей, гуляй — веселись душа.

Я попытался узнать, в чем заключалась причина ареста капитана, но матросы сами толком не знали. Даже всеведущий Рогги вынужден был признать:

— Пес разберет, — и чуть подумав, добавил: — после островов «Святой Мади» все наперекосяк пошло. Будто порчу на нас навели местные шаманы. Сначала Жедяй сгинул с парнями, потом барон этот… забери шантру его душу.

— От лихого барона все несчастья, — подтвердил Зычник. — Надо было аристократишку до конца плаванья в каюте запереть, только капитан наш уж больно мягким становится, когда на борту денежные пассажиры.

— Да причем здесь барон! — громыхнул голос Бабуры откуда-то сверху из дымки тумана. — Вы вспомните, чего дурачок Ленни учудил. Это же надо было додуматься, чтобы нужду справить прямо на палубу. Попытался боцман скверну от корабля отвести, да видать уж сильно боги прогневались.

— А я тебе говорю, барон это, — не унимался Зычник. — Лучше вспомни церковников, по чью душу чернецы на корабль явились? В чьей каюте Ротейры рычали, пуская пену. Вот то-то и оно. Не зря поговаривают, что барон не простым оказался. Печать он перевозил…

— Тихо ты, — одновременно прицыкнули на парня Бабура и Рогги.

— А чего такого сказал, — обиделся тот, — все же об этом болтают.

— Болтают может и все, а проблемы у нас будут. Или давно в камере не сидел, хлебая прокисшую баланду? О том, что барон в саквояже перевозил, пускай голова у местных властей болит. А с нас чего взять, мы люди маленькие, в больших делах не участвуем.

— Поговаривают, барон живой, — не унимался Зычник. За что и схлопотал подзатыльник от Рогги. После чего обиженно умолк, погрузив заросший подбородок в пенную шапку.

— Как живой? — насторожился я.

— Танцор, ты его не слушай. Один дурак где-то сболтнул, другой уши развесил. Слухи все это: про то, что барона в городе видели и про Печать…, - Бабура вовремя остановился. Прикрыв глаза, сотворил левой рукой размашистый оберег. За подобное святотатство чернецы точно плетей бы всыпали. Запрещено небесные знаки левым перстом творить, да еще и в прихлёбку с пивом.

— Кто барона видел? — не успокоился я на этом.

— Говорю же, никто… Знаешь как оно бывает со слухами.

— Про барона может и слухи, — согласился Рогги, — а вот по поводу камня, я бы не стал торопиться с выводами. Сам подумай, уж больно гладко все складывается. И черные паруса, и Ротейры на палубе и Жедяй… Помнишь, о чем он болтал, прежде чем с бароном из таверны выйти?

Бабура глянул из-под лохматых бровей, но ничего не ответил. Тогда Рогги продолжил:

— А говорил Жедяй, что скоро разбогатеет. Что когда прибудет домой, купит корабль и станет заниматься перевозками. Целый, мать его, корабль… Спрашивается, на какие барыши? — матрос огляделся и, склонившись над столом, зашептал. — А я тебе скажу, на какие. Той ночью решил он порешить барончика, а небесный камень себе забрать, но что-то пошло не так. Уверен, лежит он сейчас с корешами и разлагается под лучами жаркого солнца. Как и его светлость.

— Кто убил? — в миг пересохшим горлом переспросил я. Вот тебе и Рогги, вот и всезнайка. Видать не зря прозвище дали, раз додуматься смог.

— Многие про тот артефакт слышали. Теперь концов не найдешь, что и кому барон сболтнул по пьяни. Могли наши кончить, а могли и местные постараться.

— И где теперь этот камень? — спросил я, особо не рассчитывая на успех. Откуда было знать простому матросу про секретные дела. Но Рогги в очередной раз сумел удивить.

— Помнишь второго пассажира? — спросил он вдруг.

— Это который тихий и неприметный, ни с кем не разговаривал?

— Он самый, — Рогги удовлетворенно кивнул. — Ты правильно его описал: тихий и неприметный. Как показывает жизнь такие люди самыми опасными бывают. Скрываются до поры до времени в тени, а потом раз — и козырной валет. Не зря чернецы того лысого с татуировками на борту оставили. Ох, не зря… За ним он присматривал, как пить дать.

— Опять ты за свое, — возмутился Бабура. — Сколько можно воду в ступе толочь.

— Ничего не воду. Лучше вспомни, сколько саквояжей в руках у тихони-пассажира было, когда в порту сходил? Два! А когда на судно грузился? Молчишь… а я тебе скажу — один у него был. Один! Тогда откуда прибытку взяться?

— Может «тихоня» на островах товарами закупился?

— А ты уверен, что он на берег сходил, а не просидел все это время в каюте?

— Да чего ты докопался, — возмутился Бабура. — Делать мне больше нечего, как за пассажирами следить. Не знаю, откуда у него второй саквояж, понял?! Не знаю, и знать не хочу. Мне от этих разговоров ни холодно, ни жарко — сплошная головная боль. Еще не приведи Всеотец, местная стража прознает, про что мы тут за кружечкой пива судачим, тогда точно двумя днями кутузки не отделаемся.

Второй пассажир… А вот и зацепка, будет о чем сестрице поведать. Может и чернецы заинтересуются новостью. Не зря же брат Изакис остаток пути приглядывал за подозрительным «тихоней». Интересно, кто он такой и откуда взялся?

Не успел я порадоваться удачи, как вдруг замер, поражённый догадкой. Она была настолько простой, что первые секунды не решался «притрагиваться», словно опасаясь, что та истает в табачной дымке. Застыл с кружкой пива в руках, пялясь в остатки густой пены, что стекала по краям.

Сообщить чернецам новость… А они вообще об этом просили? Печатью был одержим смотровой Яруш. Ещё братья Моретти проявили глубокую заинтересованность. И милая сестрица с Гаскинсом готовы были рискнуть жизнью ради куска камня. Да чего уж греха таить, я сам попал под чары небесного артефакта. И только церковникам было наплевать. Складывалось впечатление, что они с самого начала знали, у кого находится камень.

Задери шантру проклятых чернецов, это же настолько очевидно. Настолько, что даже не удобно признаваться в собственной глупости. Брату Серафиму и брату Изакису была нужна не легендарная Печать — та самая гребаная Печать, лишавшая жизни на старом континенте. Им был нужен человек, им была нужна баронесса — бледная моль, у которой даже денег не имелось на поддержание особняка. Да какое там хозяйство, когда она за собой уследить не могла. По дому ходила, что растрепанная кукла и только при выходе в свет более-менее приводила внешность в порядок.

В чем твой секрет, сестрица?

«Анриетта до беспамятства влюблена, — всплыли в памяти слова брата Серафима. — Баронесса одержима наукой. И поверь, одержима — это не красное словцо для вящего эффекта. Она настолько увлечена миром чисел, что не замечает ничего вокруг».

Ученая дама… Что же такого интересного ты знаешь, милая сестрица, что отборная команда чернецов примчалась через океан.

Последние кусочки недостающего пазла складывались в картину. И так, барон Алекс Дудиков по поручению дорогой сестрицы взялся доставить в порт Баненхайма опасный груз. Редкостная бестолочь и остолоп этот барон, но Анриетта сама призналась, что других вариантов не было. Дальше… чернецы про перевозку запрещенного груза узнали. Они с самого начала вели барона, позволив беспрепятственно пройти таможню и оказаться на борту «Оливковой ветви». Не удивлюсь, если среди команды корабля был их человек. Может даже тот самый пресловутый пассажир-тихоня.

Все шло по плану церковников, пока барон не заскучал от долгого плаванья, в следствии чего увлекся азартными играми и алкоголем. Открыл свой не в меру болтливый рот и начались проблемы. Неизвестно, кто порешил Дудикова, но точно не братья, потому как их планы оказались под угрозой срыва. Как выйти на конечного покупателя, когда товар канул в небытие, а перевозчик убит? Пришлось подыскивать срочную замену барону и вот тут на сцене появился я. Такой себе вариант, но за неимением лучшего…

С помощью Сиги из Ровенска они отыскали заказчика, но против ожидания убивать не стали. Перед чернецами не стояло задачи разрушить канал поставки небесных артефактов. Ибо нельзя уничтожить то, что не существовало изначально. Была лишь разовая поставка. Именно этим объясняется большое количество шероховатостей… Но тогда почему? Почему баронесса нужна чернецам? Что за знания таятся в голове у этой взбалмошной не от мира сего особы? И почему Анриетта столь упорно ищет именно этот камень?

Я вдруг отчетливо понял, что меня убьют. Раньше существовала надежда на благоприятный исход дела — маленькая капелюшечка. Я тешил себя ей, словно дворовая девка мечтами о принце. Церковники на многое могут закрыть глаза: на кражу, на мошенничество и откровенное плутовство, но когда речь заходит об опасных знаниях… За это лишают жизни не раздумывая.

— Танцор, ты чего не пьешь… ты пей давай, — огромный кулак пихнул под ребра. Да так, что остатки кислятины расплескались по столу. Лишь пена ошметками рваных облаков плавала на дне.

— Бабура, ну чего ты до парня докопался, — вступился Рогги. — Не видишь, человека тошнит от твоего пива.

— Чего это моего? — обиделся шкотовый. Насупился и положил на стол огроменный кулак. — Давно рожу не чистили?

Судя по синякам на лице всезнайки — чистили, и совсем недавно. Другой бы испугался и отступил, но Рогги был не из трусливых. Положил поверх столешницы свой кулак, куда более скромных размеров и грозно заявил:

— Этакой дрянью только свиней в хлеву поить.

Я ожидал драки, но Бабура неожиданно отступил. Могучие плечи поникли, а сам здоровяк тихим голосом произнес:

— Ты уж не взыщи, Танцор, угощаем чем можем. Через неделю и на эту кислятину денег не хватит.

— На счет недели ты загнул, — вновь вставил монетку Рогги. — Уже через пару дней жрать будет нечего. В океан не берут, даже на самую задрипанную шхуну. Требуют документы, а как их оформить, когда бывший работодатель арестован? Из-за нужных бумажек даже грузчиком в порту не устроишься. Сплошная засада — куда не сунься. Вот и выходит, что мы тут вроде нелегалов.

— Мне грузчиком нельзя, у меня спина сорвана, — известил Зычник трубным гласом со дна кружки.

Рогги на это лишь махнул рукой.

— Короче, хреновы наши дела, Танцор… Без гражданства в Баненхайме делать нечего. Думаем за город податься, в деревню. Сам знаешь, на земле рабочие руки всегда нужны — мужики крепкие в помощь по хозяйству. Что крестьянам эти документы — они поди такие же безграмотные, как и наши. В деревне что главное — не отлынивать и честно трудиться. Две руки есть, голова на плечах тоже имеется, а значит на краюху хлеба заработаем.

— Или вдовушку какую на селе найдем, — вновь подал голос Зычник из кружки.

— Или так, — согласился Рогги, — но с бабами как повезет.

Расстался я с мужиками на тоскливой ноте. Вроде и никто они мне, а все равно чувствовал себя паршиво. Еще и денег зажал, гуляя на халяву. Не то что бы из жадности, просто лежали банкноты глубоко в кармане, свернутые в трубочку. Чтобы одну бумажку достать, пришлось бы светить остальные, а после объяснять мужикам, откуда такое богатство.

— Можешь у нас переночевать, — предложил Бабура. — Ты не подумай… условия не хуже, чем на корабле.

Это он про полуподвальное помещение в местном клоповнике. Матросы ютились в одной комнатке на троих, настолько маленькой, что даже мебели не имелось. Спали на полу вповалку, питались чем придется, а денег… А денег катастрофически не хватало, и при этом они продолжали бухать.

Другой бы на моем месте попытался прочитать нотации. Только кто я такой, чтобы взрослых мужиков жизни учить. Тут бы со своими проблемами разобраться. А что касаемо выпивки… Порою она выступала в роли защитной прокладки на механизме. Забери её и оборудование мигом выйдет из строя. Полетят шестеренки и колесики, одолеет душу черная тоска и останется у человека только одна дорога — на тот свет. Поэтому бухают зачастую в предупредительных целях, чтобы меньше о петле думалось и о той серой безнадёги, что окружает.

Распрощался я с троицей возле самой «Жемчужницы», на прощанье уточнив адрес коморки, где их можно найти.

— Танцор, ты учти, что через пару дней съедем и…, - Зычник неопределенно махнул рукой. В сторону противоположную от океана, где по его разумению находились деревни и богатые вдовушки, только и ждущие мужского внимания.

— Может лучше к нам, переночуешь до утра, — вновь предложил Рогги. — А то в порту последние дни неспокойно.

— Шумят, — вздохнув, добавил Бабура. И покрепче перехватил Зычника, перепившего и по причине оной утратившего всякую связь с землей.

— Не, мне в город надо. Как-нибудь доберусь проулками.

— Ну смотри, твоя шкура — тебе и решать, — вздохнул здоровяк.

— А чего решать, это же Танцор. Он в отличии от нас крутиться по жизни умеет, — возразил Рогги. — Помнишь, в каких обносках с корабля сходил? И теперь глянь — на сюртук заработал и новые сапоги где-то раздобыл.

От сказанной фразы внутри неприятно заныло. Разве это новые? Вот раньше была обувка — всем сапогам сапоги: подметка крепкая, толком не истертая, и кожа скрипит. Пока одна сволочь не спёрла, вместе с баночками гуталина. Ну да чего уж теперь…

Матросы пошли своей дорогою, а я своей. Свернул в узкий проулок и вместо того, чтобы продолжить путь по плохо освещенной улице, подошел к бирже (примечание автора: в данном контексте то же самое, что и стоянка) автомобилей.

Любили местные всему свои названия давать, а чего, спрашивается, выпендриваются? Дескать все из себя прогрессивные и умные. Как у народа простого повелось, ежели есть четыре колеса, то выходит повозка: с лошадью — обыкновенная, без оной — самоходная. И все, точка! Но нет, давайте мы их автомобилями прозывать станем.

Один такой как раз стоял на углу магазина. На капоте серебрилась фигурка вставшего на дыбы коня. Возницы в салоне не оказалось — тот медленно прогуливался вдоль бортов, то и дело постукивая носком сапога по колесам.

— Милейший, до Восточных Холмов подкинешь?

Возница нехотя оторвался от своего несомннено важного занятия. Некоторое время изучал мой прикид, а после озвучил:

— Двадцать кредитов.

Я аж чуть не поперхнулся от возмущения.

— Чего так дорого?

— Времена нынче непростые, потому в ночное время двойная такса.

Ага, непростые… Этим только дай повод. Что торговцы на рынке, что извозчики — вечно цены задирают, стоит людской беде случится. Пришлось торговаться и скинуть первоначально озвученную цифирь до двенадцати.

Всё равно дороговато выходит поездочка, пешком не в пример дешевле… Взвесив все «за» и «против», я решил не испытывать удачу. Хумай, как известно, птица непостоянная: а ну как махнет крылом и улетит в другую сторону. Одно дело разбираться с бандой мелких молокососов, перед которыми пусти кровь — мигом разбегутся, и совсем другое — прожжённые уголовники. Тут каким бы ловким не был — окружат и забьют на смерть.

Заплатив положенное, я забрался на заднее сиденье. Поднял воротник от холодного ветра и думал подремать, но возница оказался на редкость разговорчивым. Поведал о надвигающейся непогоде, о напряженности на границе и помянул недобрым словом перекупов, задирающих цену на масло.

Я долго слушал болтающего обо всем на свете мужичка. И когда дождался паузы, вставил давно интересующий вопрос:

— Эта машина на монополи работает?

— А то, — возница довольно хмыкнул, дескать чего взять с деревенщины необразованной. Когда каждому в городе известно, что ежели нет впереди кобылы, значит под капотом небесный артефакт. Дураком показаться не страшно, куда страшнее им быть.

— И каков принцип работы сего устройства?

— Принцип простой. Силовой камень с помощью специального привода передает энергию на колеса и те крутятся.

— То есть вставил любой монополь и механизм заработаеь? — уточнил я.

— Если бы было все так просто, как ты говоришь, парень. Каждый камень требует предварительной калибровки, в зависимости от места назначения. К примеру, монополь в отопительной системе для автомобиля не подходит, а оружейный так и вовсе будет опасен: либо взорвётся, разнеся к шантру половину квартала, либо начнет притягивать к себе все металлическое в радиусе полста метров: гвозди, водосточные трубы, люки. Из-за чего машина превратится в груду покореженного железа.

— А калибровка это что?

— Это вроде тонкой настройки камня. Его обтачивают, выдерживают в кислой среде, и размагничивают с помощью специальных приспособлений.

— В кислоте-то зачем?

Возница задумался, но вскоре вынужден был признать, что не знает.

— Этим ученые в секретных лабораториях занимаются, а простым смертным туда хода нет. Почитай, вся экономика на силовых камнях держится: и заводы, и фабрики. Если с их энергией что-то случится — страна развалится.

— Прямо-таки развалится, — удивился я.

— Видать, ты совсем издалека, парень, раз элементарных вещей не понимаешь. Хоть раз дым над городом видел?

— В Восточных холмах есть дома с камином.

— Так то у богатеев — и то, скорее дань традициям, чем действительная необходимость. А ты вспомни центр города, видел хоть раз печную трубу? Вот то-то и оно… Замаешься дровами топить и шахта на всю округу одна, поэтому угля в городе днем с огнем не сыщешь. Да и зачем, когда проще и дешевле хозяину дома заплатить за тепло, производимое монополем. Все на них держится, парень… Весь мир.

Хотел я возразить, что это далеко не так, что за океаном люди умудряются выживать без помощи небесных артефактов. Но здраво рассудив, решил промолчать. Еще сочтет за опасного дикаря.

— А что, милейший, каков размер монополи в движители?

— В моторе-то? Да пёс его разберет… Посторонним внутрь соваться строго запрещается. Если простая поломка случается, вроде полетевшего колеса — чиним сами, а если что посерьезнее — обращаемся в специализированную мастерскую.

— И надолго энергии монополя хватит?

Возница от подобного вопроса рассмеялся:

— Ты лучше спроси, надолго ли хватит машины. Шарниры изнашиваются, железо ржавеет, а камень лежит себе спокойно в коробочке. Деду моему служил, отцу верой и правдой и вот теперь мне достался. Пять автомобилей сменил, и до сих пор вырабатываемой энергии хватает, чтобы тянуть.

— Это что же получается, монополь по наследству передается? — не поверил я.

— Раньше передавался, а когда дефицит энергии возник, сенат провел закон о национализации и каждый силовой камень на учет поставил, присвоив инвентарный номер. Теперь не продать, не передать его не получится. Я хоть и числюсь по бумагам владельцем, а по факту никто — пустое место. Возжелай государство, в любой момент монополь изъять сможет, с трактовкой «для нужд армии и коммунального хозяйства». В лучшем случае одну десятую часть от рыночной стоимости выплатят.

— А в худшем? — не выдержав, поинтересовался я.

Возничий вздохнул, ничего не ответив. А чего лишний раз воздух сотрясать, когда и так все понятно. Обдирали простой люд прикрываясь благими целями, что у нас, что за океаном. Помнится, глава городской управы пять лет обводную дорогу строил от Ровенска до Борцево. Пять лет народ дурил, приговаривая: «не себе в карман — для общего дела». И ладно бы тряс за мошну купцов зажиточных, которым проезд был нужен. Так нет, каждый горожанин был вынужден платить взносы в казну: и цветочница, и часовых дел мастер. По итогу все закончилось ожидаемо. Бывший глава управы по истечению срока службы укатил в Лядово, где в личное пользование приобрел целый особняк, а построенная на треть дорога оказалась заброшенной. Заросла ковылем, и оказалась разбита весеннем половодьем. С тех пор окромя диких животных по ней никто не бегал. Новый градоначальник забыл про замыслы предшественника, увлекшись очередными прожектами. Только в памяти людской нет-нет да и всплывали воспоминания о грабительских налогах тех лет.

На самом подъезде к «Восточным холмам» возница вновь оживился и принялся жаловаться на жизнь. Досталось и глупым пешеходам, что норовят под колеса автомобиля кинутся, и чиновникам, выпускающим в свет дурацкие законы.

— Вот ты говоришь, слишком большую цену заломил. А как выживать, когда до сорока процентов выручки от монополи в казну идёт. Половину, считай… А мне еще семью прокормить надо.

Не знаю, чего пытался добиться возничий. Если сочувствия, то напрасно. Как в таком случае принято говорить: «своя сорочка ближе к телу». То, что он с пассажиров втридорога дерет никакой жалости не вызывало. Семью ему кормить… Мне тоже по семь раз на дню жрать охота. И что теперь?

Не заладился у нас разговор, потому и к пункту назначения подъехали в полной тишине.

Возле особняка сестрицы царило необычайное оживление. Из флигеля, расположенного в дальнем конце сада, пара мужиков вытаскивала носилки. Я сразу догадался, что под черной тканью покоилось тело мертвеца. Отслужил свое старый слуга…

На редкость вредный был старикан, но толку плохое вспоминать. С мертвыми только глупцы, да трусы воюют. Рука сотворила знак отвода от злых чар, а губы помимо воли прошептали молитву. Имени Всеотца терпеть не мог — меня от него корежило, словно шантру на свету, а вот поди ж ты, порою накатывало и слова поминальной сами собой всплывали из памяти.

Баронесса бледной тень замерла на крыльце в молитвенном покаянии. Точнее, так показалось издалека. Прижатые к груди ладони — обыкновенный бабий жест, свойственный как аристократкам, так и простым селянкам. И не было в нем ничего религиозного.

Подле баронессы стоял верный Гаскинс. Бросив хмурый взгляд в мою сторону, он тут же отвернулся, продолжив наблюдать за похоронной процессией. Несуразной та получилась: ни многочисленных родственников, ни профессиональных плакальщиц. Тело старика погрузили в повозку и захлопнув черную дверцу, увезли в неизвестном направлении. Вот и всё, сломался слуга — подавай нового.

— … срочно нужен повар, — долетел до ушей голос милой сестрицей.

— Какими средствами я могу располагать?

— Гаскинс, вам известно о нашем тяжелом финансовом положении, поэтому попробуйте найти человека по минимальной ставке… можно без рекомендательного письма.

— А как же горничная?

— Обойдемся без лишнего персонала, — сестрица вздохнула. — Трудно будет найти замену Дрэксону: и дворецкий, и садовник, и повар в одном лице. Он успевал повсюду.

Я не выдержал, и подошел к стоящей на крыльце парочке. Изобразив шутливый полупоклон, произнес:

— То-то у вас хозяйство в запустении, дорогая сестрица. Когда за всем один старик приглядывал.

— А вот и братец заявился, — баронесса повернула в мою сторону уставшее лицо.

— И снова пьяный, — не преминул вставить шпильку Гаскинс. — Еще не все деньги пропил?

— Пара кружек пива не считается, особенно когда для дела.

— Какие у тебя могут быть дела, ты…, - лицо Гаскинса скривилось в пренебрежительной гримасе. — Украсть, что плохо лежит?

— Да уж лучше воровать, чем целыми днями в особняке сидеть, под бабьей юбкой.

Зря я это сказал, потому как Гаскинс моментально набычился. Вены на лбу вздулись, а шея под белым воротничком налилась багровым цветом.

— Ты… ты, шваль подзаборная. Будешь меня, гвардейского капитана в отставке в трусости обвинять?! Да я таких как ты, щенок, в бараний рог скручивал.

Он было сделал шаг вперед, но тут между нами выросла белая тень.

— Достаточно! — приказала баронесса. Гаскинс нервно выдохнул, но ослушаться не посмел. Лишь проворчал нечто невразумительное, словно старый цепной пес, получивший пинок под зад и вынужденный убраться в конуру. — Теперь ты, — тонкий пальчик указал в мою сторону, — надеюсь у тебя была веская причина напиться. Иначе про обещанную плату в конце недели можешь забыть.

— Какой напиться, всего две кружечки.

Взглядом баронессы можно было испепелять. Я решил не искушать судьбу, и вывалил ранее полученную информацию про «тихого» пассажира, что зашел на борт с одним саквояжем, а вышел с двумя. Да и вообще вел себя крайне подозрительно.

— Имени его ты конечно же не знаешь, — высказался по поводу услышанного Гаскинс.

— Простые матросы подобной информацией не владеют, если только пассажиры сами не проболтаются.

— Хорошо… И кто тогда может знать?

— Капитан и старшие по званию.

Гаскинс нахмурился:

— Насколько я помню, капитан и квартирмейстер «Оливковой ветви» арестованы.

— Есть еще боцман, только он скрывается в неизвестном месте.

— Умно придумано, — отставной гвардии-капитан с усмешкой взглянул на баронессу. — Теперь этот прощелыга три месяца будет искать боцмана, и еще полгода таинственного пассажира. Вытянет все деньги, и по итогу мы окажемся с пустыми руками.

— У меня нет столько времени, — недовольно произнесла баронесса. Я напрягся, но против ожидания, недовольство её оказалось направлено против другого человека. — Не вы ли, дорогой Гаскинс, отказались сопровождать Сигму, под предлогом грозящей мне опасности. А теперь отказываетесь верить? Тогда какой во всем этом смысл?

— Ваше светлость…

— Что ваша светлость? Кто всё утро пытался убедить, что подобное разделение обязанностей будет во благо? Молчите? Я так устала каждый день выкраивать свободные часы, пытаясь совместить научные изыскания с навалившимися проблемами. Тут вы еще со своими разборками… Деретесь и жалуетесь друг на друга, словно малые дети.

— Я пытаюсь защитить вас.

— Гаскинс, ваша опека чрезмерна. Она не помогает, она душит — неужели вы этого не понимаете? И давайте будем честны, если меня пожелают убить или взять в заложники, один вы не справитесь. Сколько пуль в барабане — шесть? А если захватчиков окажется больше?

— Пуль хватит на каждого, — процедил тот сквозь зубы. Баронессе оставалось лишь всплеснуть руками.

— Гаскинс, да поймите вы, не о том речь. Если мы хотим добиться успеха, то необходимо изменить стратегию. Нам нужны люди и нам нужно доверие. Один за всем не уследите.

— Доверять вот этому, — Гаскинс бросил презрительный взгляд в мою сторону. — Может стоит напомнить, баронесса, из какой щели выползло создание, назвавшееся вашим братом. Да оно ради лишней тысячи продаст с потрохами.

— Тогда мы должны предложить больше. Разумеется, не сейчас, а в отдаленном будущем, когда получиться реализовать задуманное, — баронесса грустно улыбнулась. — Ты готов рискнуть, Сигма?

— Смотря ради чего, — осторожно ответил я.

— Речь идет об очень больших суммах и, пожалуй, это все, что тебе следует знать. Остальные подробности будут чуть позже.

— Насколько больших?

— О поверь, тебе хватит до конца жизни.

Слишком расплывчатое обещание, подходящее скорее мошеннику, чем баронессе. Поэтому, прежде чем согласится, я сделал вид, что глубоко задумался: поморщил лоб для порядка, почесал подбородок. И наконец выдал:

— Хотелось бы гарантий.

Гаскинс зло нахмурился, а баронесса весело рассмеялась, совсем как девчонка, запрокинув голову вверх. Впрочем, тут же опомнилась, прикрыв ладонью рот.

— Милый мой братец, мы находимся в равных условиях. Мне тоже хочется гарантий, что Сигма из Ровенска не предаст и не воткнет нож в спину. Но увы, обстоятельства сложились таким образом.

— Баронесса, я категорически против. Поверьте моему жизненному опыту, нельзя полагаться на плутов и мошенников.

— Я услышала вас, Гаскинс… А что скажет Сигма?

— Алекс.

— Что?

— Моё имя Алекс Дудиков или запамятовали, дорогая сестрица.

— Хорошо… Алекс. Так что по поводу сделки?

— Не один купец не станет подписывать бумаги в слепую. Поэтому для начала предлагаю заключить договор о намерениях. Присмотримся друг к другу, притремся, а после о более серьезных делах поговорим.

— Он нам еще условия будет ставить, — возмутился Гаскинс. И снова завел свою привычную шарманку про мошенников, которым веры ни на грош.

Я терпеливо выслушал эмоциональный всплеск. Сделал короткую паузу и веско заметил:

— Да, я буду ставить условия. Разумеется, если речь идет о полноправном партнерстве. В рабы или слуги не нанимался, работаю за туманные перспективы и рассчитываю, что в ближайшем будущем они приобретут более четкие очертания. Надеюсь, это понятно… милый Гаскинс?

Не было бы здесь баронессы, отставной гвардии-капитан меня бы точно кончил. Достал свой «ревульвер» и нажал на спусковой крючок — прямо на крыльце. Об этом говорил взгляд бешенных на выкате глаз. Один в один цепной пес, вынужденный пускать пену из пасти, пока расшалившаяся детвора бросается яблоками из-за забора.

Но увы, долго дразнить собаку чревато, особенно когда ейная хозяйка рядом. Поэтому пришлось притворится покладистым:

— Вот моя добрая воля, сестрица… Вы ищите слуг и охранников, но испытываете стеснение в средствах? Я придумал, как решить данный вопрос.

— Даже так, — удивилась баронесса, и некогда нахмуренные брови расправились в два крыла.

— Для начала предлагаю войти в дом, и обсудить имеющуюся проблему за чашкой горячего чая. И не волнуйтесь по поводу отсутствующего слуги. Так и быть, сегодня я побуду за покойного старика: при условии, что Гаскинс поможет на кухне. А к утру следующего дня ситуация разрешится… Это я вам обещаю.