Печать Джа

Глава 8. Дорогая сестрица

— Его светлость барон Алекс Дудиков, — провозгласил служка, первым зашедший в комнату. Сделал это торжественно, словно являлся не портье в гостином дворе, а распорядителем званого вечера в благородном доме. Только что палкой об пол не ударил, привлекая всеобщее внимание.

Ожидающие в гостевой люди к подобному представлению отнеслись спокойно. Сидящая в кресле дама даже головы не соизволила повернуть, а мужчина одарил долгим изучающим взглядом. Он дождался, когда дверь за портье закроется и только после этого поднялся на встречу.

Вишек вполне точно описал его: высокий рост, щеголеватые усики и рассечённая на две неровные части бровь. Едва заметная полоска шрама начинала свой путь от правого глаза и терялась в густой шевелюре, изрядно побитой сединой. Что же касаемо манер, и здесь портье не ошибся: в каждом движении гостя чувствовалась военная выучка и дисциплина.

Он отмерил шаги и замер напротив, не испытывая к барону, то бишь ко мне дружелюбных намерений. Прищурил глаза, словно выбирая в какую скулу ударить.

— С кем имею честь разговаривать? — выдавил я с заметной ленцой, пытаясь копировать манеру покойного барона. Но вместо приветственного слова услышал:

— Руки поднял.

— Чего?

Я не ошибся, господин все же ударил, но в качестве мишени выбрал не лицо, а живот. Резкая боль заставила согнуться пополам. Пока хватал губами воздух, меня быстро обыскали: вытащили из кармана расстегнутого сюртука грамоту и пачку банкнот. Впрочем, последнее господина с военной выправкой не заинтересовало — деньги оказались брошенными на пол, а документы он передал барышне.

— Что за херня… — попытался я возмутиться и тут же крепкая ладонь схватила за волосы. С силой дернула, заставив задрать лицо к потолку. Вот только потолка я не увидел, вместо него на меня уставились наполненные холодной яростью глаза.

— Скажешь хоть слово, и местные слуги устанут оттирать пятна крови.

Я лишь заморгал в ответ, чувствуя, как от боли начинают слезиться глаза.

Из глубины комнаты долетел шорох разворачиваемой бумаги. Спустя мгновенье женский голос произнес:

— Документы выданы на имя Алекса Дудикова. Подпись его, по крайней мере похожа и гербовая печать министерства… Гаскинс, не могли бы вы посмотреть.

— Только попробуй дернуться, — произнес мужчина и отпустил волосы. Я тут же схватился за шею, и принялся разминать занывшие от напряжения позвонки. Вот ведь, шантру… С виду благообразный господин, а судя по замашкам сущий разбойник. Едва голову не свернул.

Пока приходил в себя — мужчина, названный именем Гаскинс, подошел к столу: взялся за грамоту и принялся изучать. Даже на свет поднял, пытаясь разглядеть невидимые знаки. Ходили слухи, что документы подданных Аустрийской империи имели специальные магические символы. Только ложь все это. Сколько раз я разглядывал бумаги: и под лучами солнца и под разными светильниками. Нет там ничего, кроме древесных волокон и помятостей.

— Похоже на оригинал, — наконец произнес он. Посмотрел на меня, на прислоненную к камину трость с железным набалдашником, потом снова на меня.

— Не надо, — прошептал я, — мы же цивилизованные люди, обо всем сможем договориться.

— А кто сказал, что мы собираемся договариваться? — тяжелая трость оказалась в руках мужчины. Такой черепушку проломить, проще пареной репы.

И тогда я рванул к оставшейся за спиной двери. Дернул за ручку и понял, что та заперта. Вишек — продажная душонка… Интересно, за сколько кредитов он согласился щелкнуть замком с той стороны? Ну ничего, я еще доберусь до твоей глотки, если в живых останусь…

Тень за спиной увеличивалась в размерах. Я развернулся, готовый встретить противника лицом, но покачивающаяся в ладонях трость мигом лишила решимости. Путь к единственному окну оказался перекрыт, поэтому я бросился налево, в сторону небольшого столика. Сбил по пути стул, сам едва не упал, с трудом сохранив равновесие. Схватил со столешницы подсвечник, оказавшийся на удивление легким. Покачал вновь приобретенным оружием в ладони, примериваясь для броска.

Мужчина в ответ многообещающе улыбнулся. Постучал набалдашником по открытой ладони. Расстояние между нами разделял лишь декоративный столик — сомнительное препятствие, учитывая невеликие размеры. А что если…

— Гаскинс, достаточно, — женский голос прозвучал неожиданно громко.

— Баронесса, вы же не собираетесь его отпустить?

— Я сказала хватит.

И Гаскинс послушался, нехотя опустив трость.

— А тебе, — шляпка качнулась в мою сторону, — предлагаю все честно рассказать. И поверь, другого шанса не предвидится.

Ну надо же, какие мы грозные, а голосок-то дрожит. Не от страха, скорее от волнения.

Я помялся для вида и произнес:

— Какие будут гарантии?

— Гарантии? Тебе нужны гарантии, щенок?! — завелся притихший было мужчина. Двинулся вперед и снова был остановлен:

— Гаскинс, здесь я говорю!

Тот пробурчал нечто невразумительное, но спорить не стал.

— Баронесса, какой у вас непослушный слуга.

Дама предпочла не заметить отпущенной колкости, а вот изуродованная бровь мужчины дернулась. Давай, понервничай-понервничай, цепной пес. Насмотрелся я на таких: пока хозяйка не велит, будешь стоять и помалкивать.

— Моего слова в качестве гарантии хватит? — произнесла женщина.

— Прошу всемилостивейше простить, а вы, собственно, кто?

Широкие поля шляпки вновь качнулись.

— Баронесса Дудикова. Этого достаточно или нужно поклясться?

Что за чепуха? Откуда здесь, в три девять земель за мировым океаном взялся еще один Дудиков, точнее взялась. Обманывает? Нет, не похоже… ни к чему ей это. И без того весь расклад на руках. Это я заперт с подсвечником в углу, а она сидит в кресле, прямая как стрела. Жаль, что глаз не видно: широкополая шляпа скрывала половину лица.

— Вы супружница барона?

— Тебя это не касается, — резко оборвали меня. — Так что? Принимаешь данное мною слово или продолжишь бегать по комнате?

Я поставил подсвечник обратно на стол. Улыбнулся замершему Гаскинсу и развел ладони, демонстрируя миролюбивые намерения. Пришлось цепному псу госпожи повиноваться и освободить проход.

— Только попробуй, — прошептал он, когда я проходил мимо. Чего пробовать, Гаскинс не уточнил, но сжатая в кулаке трость не оставляла простора для фантазии. Прибьет, как пить дать — прибьет, дай только повод.

Я пересек комнату и уселся в пустующее кресло. Сидящая напротив дама приподняла голову и мне удалось разглядеть её лицо. Тонкие, чуть поджатые губы, прямой нос — не маленький, но и не большой, с едва заметной горбинкой, придающей внешности аристократические черты. Излишне светлая кожа могла быть как подарком природы, так и результатом неумеренного использования белил. Но особенно впечатлил взгляд: острый и внимательный, не оставляющий желания шутить. Что и говорить, дама далека от образа легковесной кокетки, столь свойственного девушкам её возраста — она была молода. Трудно сказать, насколько, но если и старше меня, то немногим.

За креслом послышались шаги — Гаскинс занял позицию за спиной. Я буквально затылком чувствовал его присутствие, но оглядываться не стал. Ни к чему лишний раз дергаться, демонстрируя неуверенность. Вместо этого предпочел одарить баронессу лучшей из имеющихся в арсенале улыбок. Увы, девушка осталась холодна к оказанным знакам внимания.

— Потрудись объяснить, кто ты такой и откуда у тебя документы моего брата?

Все-таки брата…

Я вздохнул, приведя мысли в порядок и начал самозабвенно готовить куски поджаренной правды, сдобренные специями недосказанности и обильно политые соусом лжи. По всему выходило, что Сига из Ровенска несчастная жертва обстоятельств. Грамотку не крал, а получил от церковников: точнее её всучили силой, приказав играть роль барона. И попробуй тут откажись, когда на спине горячим клеймом горит заклятье аркана.

Получилась вполне удобоваримая стряпня, которую проглотишь в один заход и не поморщишься, но сидящая напротив баронесса осталась недовольна.

— Ты ему веришь, Гаскинс?

— Ни единому слову.

— Подождите-подождите, — затараторил я, затылком ощущая нависший набалдашник трости. — Вы скажите, что не устраивает?

— Твоя ложь!

— Нет никакой лжи, я говорю чистейшую правду. Если хотите, можете проверить.

— И как, по-твоему, я должна это сделать? Сотворить магию? Сжечь благовония в полную луну, водить пассы руками, приговаривая заклятие на мертвом языке? — баронесса хмыкнула. — Юноша, рассказы про злобных чернецов можешь оставить доверчивым дурочкам, а я дама науки, верю в природу материи и цифр, а не в ваш этот… аркан.

— Не понимаете, — обреченно вздохнул я.

— Не понимаю, — призналась девушка и широкие поля шляпки покачнулись. — Что за сила способна обездвижить человека на расстоянии? Гаскинс, ты слышал о подобной чепухе?

— Яд южных змей может вызвать паралич дыхательной мускулатуры. Если им смазать кончики стрел или дротиков для духовой трубки.

— О, тогда может в тебя стреляли из лука? Срочно добавь новые подробности в рассказ, чтобы он стал выглядеть чуточку правдоподобней.

Я промолчал, понимая, что спорить бесполезно. Скепсис неверующих неизлечим, им хоть самого Всеотца предъяви в доказательство, всё равно останутся при своем.

— Как там тебя зовут — Сигма? Так вот признай, Сигма из глубокой дыры, что эти документы, — девушка демонстративно покачала грамотой, — никто силой не вручал. Не было грозных братьев в черных балахонах — ты их выдумал, а бумаги украл.

— И каким образом?

— Самым обыкновенным, стащил с мертвецки пьяного тела. О, поверь, я прекрасно знаю Алекса. Мой непутевый братец снова загулял, забыв обо всем на свете. Умудрился застрять на затерянных в океане островах. Ну ничего, через пару недель, когда закончатся деньги — он непременно очухается и сядет на ближайший корабль до Баненхайма.

— Если только его не прирезал, — добавил стоящий за спиной Гаскинс. — Ваша светлость, вы на рожу его бандитскую посмотрите.

— Что за поклеп?! — возмутился я. — Да я вор, и что с того? Щипачи уважаемая профессия и к душегубам никоим образом не причастна. Наше главное оружие — ловкость пальцев. Или думаете, убить человека столь же просто, как и чихнуть?

— Для тебя да, — снова подал голос Гаскинс, а на губах баронессы заиграла презрительная улыбка. Глумятся, но ничего сейчас я сотру ухмылочку с одного прелестного личика.

— Вот вы здесь сидите, умную из себя строите, а до элементарных вещей додуматься не смогли. Устроили за мною слежку, а экипаж «Оливковой ветви» почему не допросили? Они который день в порту сидят — квасят. Готовые за пару кружек пива все рассказать.

— У меня нет времени на пьяную матросню.

— Конечно, мы все из себя такие благородные, — я попытался наклониться вперед, но пальцы Гасконса тут же вцепились в плечо и с силой вернули обратно. — А хотите, я еще одну вещь расскажу? О том, что перевозил ваш братец?

Боги, до чего же приятно наблюдать за изменениями в лице баронессы. Тревога, удивление и даже подобие испуга промелькнуло на миленькой мордашке.

— Вы не обратили внимание на ту часть рассказа, которая касалась черных парусов. Знаете, для чего церковникам псы?

Её светлость нахмурила брови, а невидимый Гаскинс ответил из-за спины:

— Чтобы загонять еретиков.

— Не только. Их основная обязанность в том, чтобы находить божественные камни, называемые Печатями Джа.

— Какая несусветная чушь. Собаки не способны учуять объекты, не имеющие стойкого запаха.

И вот тут я по-настоящему завелся. Ловить на лжи, ещё куда не шло, но подвергать сомнению истину?

— Профаны! — закричал я. — Сразу видать, все из себя благородные. Что, пьяную матросню происхождение допросить не позволяет? Брезгливые больно? Если уж взялись заниматься контрабандой, то будьте любезны вываляться в грязи. Это вам не великосветский раут, здесь чистенькими остаться не получится.

Пальцы Гаскинса железной хваткой впились в ключицу, и я вынужден был заткнуться. Хотя многое не успел рассказать: и про умные книжки, которые читать мало, и про мир, который стоит своими глазами увидеть, если уж людям на слово не верите.

— Делайте, что хотите, — прошипел я, вынужденный подчиниться. Бессильно откинулся на спинку кресла и затих, ожидая чужого вердикта. Плевать, все равно убьют: не те, так другие. Нет спокойной жизни, пока заклятье аркана начертано на спине.

Баронесса вопросительно уставилась на Гаскинса.

— Что с рукой? — поинтересовался тот.

— Я же сказал — чернецы.

— Покажи!

Пришлось разматывать тряпицу, демонстрируя укороченный мизинец.

— Рубец свежий, не больше недели, — констатировал мужчина, — допустим в этом ты не соврал.

Он допускает, надо же…

— Может ваша светлость хочет убедиться?

Баронесса спешно отвела глаза, не желая лицезреть искалеченный палец. Я же получил сильный удар тростью по вытянутой руке. До чего же больно — Гаскинс, сука…

Пока скрипел зубами от злости, потирая ушибленное предплечье, баронесса с подручным перекинулись парой слов.

— Воришка утверждает, что в этом деле замешаны чернецы, и им хватило наглости поселиться в городе.

— Предлагаете посетить их?

— Ваша светлость, я не вижу другого выхода. Из всех имеющихся зацепок эта единственная, что осталась.

— Хорошо, — девушка бросила быстрый взгляд на наручные часы. — Девять вечера, еще не слишком поздно. Мы успеем…

— Нет, госпожа, я поеду один. Точнее вот с этим…, - набалдашник трости коснулся моего затылка.

— Но это может быть опасно?

— Баронесса, неужели вы полагаете, что я не управлюсь с обряженными в рясы фанатиками?

Девушка на мгновенье задумалась, но все же кивнула:

— Я буду ждать вашего возвращения, Гаскинс.

Боги, до чего же трогательно… аж тошнит.

От «Матушки Гусыни» до переулка, где остановилась на постой церковная братия, было сорок минут ходьбы. Я нацелился на долгую прогулку, но Гаскинс поступил проще — он вызвал экипаж.

Так я впервые очутился в самодвижущейся повозке: с отбитой рукой и упершимся в бок дулом.

— Знаешь, что такое револьвер? — тихо произнес мой сопровождающий. — Стоит нажать на крючок и не один шаман не спасет никчемную воровскую жизнь.

— Ведунья, — поправил я спутника.

— Что? — не понял тот.

— Шаманы живут на южных островах, а на старом континенте ведуньи. Книжки нужно читать.

В Гаскинсе раздражало всё, начиная от одежды и заканчивая манерами. Его запредельная надменность и невежество, граничащее с глупостью. Дурацкая трость и рассечённая бровь, а ещё щегольские усики в солидном возрасте, когда каждому уважающему себя мужчине положено носить бороду.

«Обряженные в рясы фанатики» — надо же такое ляпнуть. Справится он с ними, как же… Псы Церкви — это не изнеженные храмовники в золотых одеяниях, читающие скучные проповеди по выходным. Псы Церкви — это воины. Их готовили в закрытых школах, сызмальства обучая тактике ведения боя: на кулаках, на мечах, на копиях. Самая сильная армия на континенте принадлежала именно Церкви, а не Астрийской империи, как некоторые ошибочно полагали. И вздумай чернецы захватить мир… они и так им владели, густой тенью за спинами властителей. По слухам сама королева-мать, на что женщина властная, и та была вынуждена считаться с мнением Церкви, дабы не закончить, как Карл Беспутный.

Сей муж царствовал полвека назад и прославился тем, что вышвырнул чернецов из королевства, объявив вне закона. Через год его не стало, а некогда могучая страна, раздираемая внутренними противоречиями, развалилась на множество баронств. Семейное древо великого правителя было выкорчевано под корень, не осталось никого из ближайших родственников, вплоть до третьего колена. Вот так действовала церковная братия, где хитростью и интригами, а где и прямой силой. Видел я, как чернецы работают. Видел, потому и не желал переступать им дорогу, даже здесь — за миллионы лиг от старого континента. Для Церкви большая вода не проблема, надо будет и через океан достанут: длинным ножом, ядом или магическим заклятием.

Гаскинс, всю жизнь проживший в Новом Свете, этого не знал. Он слишком полагался на «ревульвер», толком не понимая, какой силе противостоит. Не толпе религиозных фанатиков, а хорошо сплоченной организации, созданной тысячи лет назад. Ходили слухи про огромные подземные залы, забитые книгами. Библиотеки, где хранились манускрипты, когда-либо написанные человечеством, в том числе и запретные магические. Никто в целом мире не обладал подобными знаниями, а наивный Гаскинс верил в пистоль. И кто я такой, чтобы его разубеждать. Муха сама летит в паутину, где её поджидал жирный паук. Мне же оставалось только надеяться, что чернецы останутся довольны исполненным поручением.

«Нас не волнует выбор средств, который ты будешь использовать для достижения цели», — внушал брат Изакис. — «Приведи нас к покупателю или покупателя к нам.

«И тогда вы меня отпустите?»

«Ты сначала приведи, а там посмотрим…»

Уйдя с головой в воспоминания, я и не заметил, как мы прибыли на место. Когда-то давно, еще в прошлой жизни, мечтал насладиться поездкой в самоходной повозке. Воображал себя сидящим в кожаном кресле, где ветер треплет волосы, а встречные девицы ахают и охают от восхищения, завидев заморского щеголя в дорогом костюме. Кто же знал, что первая поездка выйдет под дулом пистоля.

— Фонарный переулок, как и просили, — провозгласил сидящий впереди возница, — с вас двенадцать кредитов.

Гаскинс сунул бумажку в протянутую ладонь и кивнул мне «мол давай, на выход». Я спрыгнул на мостовую и огляделся. Странно, но в прошлый раз это место показалось другим, более престижным что ли. Может причина была в плохом ночном освещении, а может в том, что успел погулять по городу и теперь была возможность сравнить.

Фонарный переулок находился в промышленном районе города, ближе ко порту. Здесь всё было утыкано мастерскими и коробками складов, огороженными уродливыми заборами. А еще имелись жилые дома, больше похожие на деревянные лачуги, пахнущие прелым деревом и дерьмом. К ним не прилагалось ни дворика, ни участка, лишь одинокие лавочки жались к стенам, словно дрожащие псы, испугавшиеся громады складов через дорогу. Судя по зачищенной неподалеку площадке, скоро и от них ничего не останется. Дельцы скупали припортовую землю, снося ветхие строения.

И вот в столь «прекрасном» уголке снимали дом братья-чернецы. Они могли позволить себе все что угодно, начиная от номера в гостином дворе и заканчивая роскошными апартаментами в центре города. Но отчего-то выбрали полуразваленную лачугу на окраине.

Ствол пистоля толкнул в бок.

— Показывай, который дом.

— А чего показывать — вон он, с табличкой номер семь.

— Двигай!

Гаскинс заметно нервничал: бисеринки пота, выступили на его лбу.

— Сударь, вы бы «ревульвер» убрали от греха подальше, а то невзначай нажмете на крючок.

— Кому сказано, пошёл.

Каков глупец… Я сто раз мог сбежать, когда ехали в повозке. Сигануть за борт труда не составляло и попробуй тогда, попади в движущуюся мишень, ежели солнце опустилось за горизонт, а света фонарей недостаточно. Даже на центральных улицах хватало темных закоулков, что уж говорить про окраину.

Я обошел расплывшуюся на мостовой лужу и зашагал прямиком к дому. На первом этаже горел свет. Сквозь плотно задернутые занавески проступали расплывчатые тени, вроде растений в горшочке.

— Без шуток, — напомнил голос за спиной.

Да какие уж тут шутки.

Подошел к двери и постучал. Прислушался, но кроме шума далеких улиц ничего не услышал. По соседству забрехал старый пес: лениво, без азарта. Я постучал и вновь — тишина. Собрался постучать раз в третий, но тут не выдержал Гаскинс — протянул руку и нажал на неприметный выступ возле косяка. Неприятная трель резанула по ушам.

Всё время забываю про здешние приспособления. В домах Ровенска колокольчики над порогом висели и то не у всех, а в Новом Свете — звонки. Проделки шантру, не иначе. Порою они издавали столь отвратные звуки, что хотелось заткнуть уши, и слышимость на пять домов окрест.

За дверью раздались шаги. Я спиною почувствовал, как напрягся Гаскинс, точнее ребрами, в которые вдавили ствол.

— Кто? — раздался дребезжащий старушечий голос.

— Доброго вечерочку, милейшая. Мы к вашим жильцам в гости пришли.

Замок щелкнул и сквозь прореху показалось морщинистое лицо: темное, с пигментными пятнами на дряблых щеках. Подслеповато сощурив глаза, женщина уставилась на нас:

— Вам чего, комнату снять? На ночь али как?

— Бабуля, вы неправильно поняли. Нам бы с жильцами переговорить: с теми, кто у вас второй этаж снимает.

— Нет никого.

— Как нет? — удивился я.

— Так нет… Вчера расплатились и съехали.

— Подождите, бабуля, вы чего-то путаете. Не могли они просто съехать. Квартировалось два человека: один лысый такой с татуировкой на шее, другой важный весь из себя.

— Вот который лысый, тот и расплатился, — подтвердила старушка. — Постоянно мальчонок к себе водил, то одного притащит с улицы, то другого: тощих голодранцев, аж страшно глядеть. — Водянистые глаза хозяйки подозрительно сощурились. Она окинула нас долгим взглядом, после чего недовольно произнесла: — тоже поди из этих?

— Из каких? — не понял я.

— Двадцатка за ночь и не кредитом меньше.

— Бабуля, мы не хотим снимать комнату.

Зря я по поводу аренды заговорил. Зловредная старушка, потеряв всяческий интерес, с силой захлопнула дверь. Защелкали замки и многочисленные засовы.

— Нам бы только узнать, — закончил я фразу в пустоту.

Признаться, разного ожидал, вплоть до смертоубийства, но чтобы братья съехали не предупредив… И как теперь быть с клиентом, которого требовалось привести? А со мною? Кто снимет проклятый аркан со спины? Или продолжать ходить собачкой на привязи, в любую секунду ожидая наказания?

Я затарабанил в дверь, не жалея костяшек.

— Проваливайте, пока полицию не вызвала, — послышался из-за двери раздраженный старушечий голос. — Повадились тут ходить, мужеложцы.

Но я продолжал стучать, пока дуло пистоля не уперлось в спину.

— Заканчивай цирк.

Я оперся ладонью о шершавую поверхность двери. Калечный мизинец отозвался ноющей болью, а из разбитых костяшек выступила кровь. Темный ручеек побежал по руке, пачкая обшлаг сюртука и рукав некогда белоснежной сорочки.

Словно пес на привязи, забытый хозяевами. Сравнимые чувства: и самому не вырваться и не кому отвязать.

— Двигай!

Я послушно оторвался от двери и, подталкиваемый все тем же пистолем, вышел на дорогу.

«И что теперь?» — колыхнулось в голове. Совсем уж лениво, под толстым слоем равнодушия. Наверное, я произнес мысли в слух, потому как Гаскинс отреагировал.

— Поедешь со мной.

Я с тоской вспомнил о горячей воде, заказанной в номер. Кто знает, когда теперь вернусь в «Матушку Гусыню» и доведется ли вообще. Перед глазами промелькнула физиономия продажного портье, но против ожидания не вызвала никаких эмоций. Мне было все равно…

Понуждаемый тычками, я забрался в очередную самоходную повозку. Всю дорогу только и делал, что пялился в спину извозчика. Где-то там, на краю сознания шумела улица: множеством голосов разговаривала толпа, кричали зазывалы, тренькал проносящийся мимо транспорт. В Ровенске с заходом солнца жизнь замирала, бодрствовали лишь подгулявшие мужички и стражники. Другое дело заокеанский город. Казалось, люди в Баненхайме только того и ждали, когда опустится солнце и можно будет выйти на улицу, подышать свежим воздухом.

В одном месте и вовсе запруда случилась — живой поток перегородил дорогу. Народ то ли шел куда, то ли наоборот — возвращался. Нервный возница долго гудел и матерился, даже выбрался из кабины, в тщетных попытках справиться с людской стихией. Но в конце концов вынужден был смириться, развернув повозку.

— Сделаем крюк, — пояснил он свои действия. И тут же выматерившись, добавил: — известная певичка в город прибыла, Адель эта… Народ, словно с ума посходил, ломится. А куда, спрашивается, ломится, посидеть за пару сотен в дальнем углу? Нет уж спасибо, я своим деньжатам иное применение найду. А если захочу чужого пения услышать, жену попрошу, она у меня еще та мастерица языком работать. Если вы понимаете, о чем я, — возница довольно хохотнул.

О том, что она много болтает или о том, что хороша в постели? Судя по недовольной физиономии Гаскинса, верно было второе. Остаток дороги он продолжал морщится, а возница все трещал и трещал без умолку: про прохожих, не уступающих глупостью целому стаду твердолобых баранов и городских управителей, только и мечтающих, как бы попроворнее забраться в карман простого работяги.

Я слушал краем уха, полностью погруженный в собственные проблемы:

«И что теперь? Кто снимет проклятие аркана? Или так и ходить до конца дней своих с ощущением зуда промеж лопаток. Что там братья-чернецы говорили по поводу запретов: никаких женщин, никакой выпивки? Уж лучше сразу в петлю, чем так жить».

Конечным пунктом поездки оказался престижный район города. Про него еще брат Изакис рассказывал, когда вводил в курс дела.

Добро пожаловать в «Восточные Холмы» — гласила надпись на плакате. Странное название для места, расположенного строго на севере. Рядом была изображена семья: мама, папа и сын — все счастливые, с белозубыми улыбками. Вот бы и мне так… улыбаться.

Когда пришло время сходить, я с трудом выбрался наружу. В глаза ударил яркий свет множества фонарей, цепочкой вытянувшихся вдоль улицы. Редкий транспорт проносился мимо, стараясь лишний раз не шуметь. По дорожкам, выложенным из плитки, прогуливались степенные граждане. Никто никуда не спешил и не торопился. Время словно замерло в этом месте, давая возможность насладиться жизнью: красивыми фасадами домов, подстриженными кустами и сочными лужайками.

В центральном районе из растительности была лишь чахлая трава, да и та с трудом пробивалась сквозь нагромождения из кирпича и бетона. В «Восточных холмах» ситуация обстояла иначе. Здесь улицы буквально утопали в зелени, куда не кинь взгляд, кругом лужайки и деревья. Встречались и настоящие исполины, вроде раскидистого дуба, росшего через дорогу. Могучий, покрытый трещинами ствол внушал уважение. Сразу видно, что старичок успел пережить не одно поколение снующих под кроною людей.

— Двигай! — пистоль подтолкнул меня по направлению к неприметному дому, спрятанному в глубине сада. Скромное двухэтажное строение с флигелем из темной древесины, отстоящим чуть в стороне. Обыкновенно в таком жила прислуга или гости. Я было направился туда, но ствол пистоля снова уперся в мои ребра.

— Налево! — приказал Гаскинс.

Пришлось безропотно повиноваться. Я зашагал по дорожке, покрытой красным крошевом, похожим на битый кирпич. Первым поднялся по ступенькам и замер на крыльце, ожидая дальнейших распоряжений.

— Как там тебя зовут? — поинтересовался голос за спиной. — Сига? Так вот, Сига, я бы на твоем месте не дергался. Будь паинькой, если хочешь остаться в живых.

Наивный… Он даже не представлял, что за страшное оружие притащил в дом. Каждому в Ровенске была известна легенда про горную крепость князя Полеского.

Живший без малого двести лет назад правитель взбунтовался против Церкви. Поссорился с одним из местных храмовников, отказавшись платить налоги. Тогда согнали чернецы армию и взяли крепость в осаду, считавшуюся до сей поры неприступной. Её стены возвышались на скалистом уступе, окруженные с одной стороны обрывом, с другой — бурными потоками горной реки. Лишь узкая тропа вела к центральным воротам. Незаметно не подберешься, числом не возьмешь. Да и не собирались чернецы идти в лобовую атаку.

Уже через несколько дней раздался громкий взрыв, обрушив часть каменной кладки. Защитники не знали, куда бежать: то ли гасить пожары, вспыхнувшие одновременно в разных местах, то ли драться с чернецами, ринувшимися на штурм. В итоге не сделали ни того, не другого. Некогда неприступное гнездо князя Полеского сгорело дотла, а те несчастные, кому довелось выжить, испытали всю тяжесть церковного гнева: начиная от кольев и дыбы и заканчивая залитым в глотку свинцом.

Многое учел мятежный князь: и высокие стены, и запасы провизии. Про одно он не знал: про количество слуг, носящих клеймо аркана на спине. Один из них вспыхнул факелом возле бочек с порохом, другой под сводами крыши, вопя от ужаса и разнося жаркое пламя.

Может Сиги из Ровенска тоже уготована участь живого факела? А ну как переступит порог дома и займется огнем.

Сорочка сделалась насквозь мокрой из-за выступившего пота. Кожа меж лопатками засвербела в ожидании неизбежного. Боги, до чего же страшно…

Я толком не понял, как оказался внутри. Мир вокруг кружился и плыл, а звуки сделались глухими и далекими, словно доносились из-под толщи воды. До ушей долетели обрывки диалога Гаскинса со слугой:

— … просила зайти, как только освободитесь.

— Где сейчас баронесса?

— Изволит ужинать.

— Передайте её светлости, через десять минут буду.

О боги, молю вас, только не всепоглощающий огонь. Уж лучше в петле болтаться или танцевать с Жанетт, чем ощущать языки жаркого пламени, облизывающего кожу. До чего же страшная и мучительная смерть.

— Двигай вперед! — приказал голос, и я повиновался. Перед глазами замелькали стены коридора: разноцветные пятна картин в рамах, витиеватые узоры на обоях.

— Куда рванул — медленнее, еще медленнее… Стоп, здесь остановись… Головой не вертеть, взгляд в стену. Будь паинькой.

Небольшая дверца в стене открылась. Сильный толчок в спину, и я лечу в темный проем. Болезненный удар в плечо, кувырок, снова удар — я чудом голову не разбил, скатившись вниз по ступенькам. Если бы не природная ловкость…

— Осторожно, здесь лестница, — прозвучал издевательский голос. Дверь с шумом захлопнулась, и я оказался в кромешной тьме: лежащим на полу с задранными вверх ногами.

Гаскинс — гнида великосветская… Перед глазами всплыл образ холеного мужчины с тонкими усиками. Вона как перед баронессой выслуживается: тростью размахивает, пистолем угрожает. И невдомек ему, лихому вояке, что под смертью ходит. Что пожелай Сига, сто раз смог бы порешить. Уж больно медлительным оказался подручный «сестрицы». Пусть скажет спасибо братьям-чернецам с их запретами. Даже ценой собственной жизни Сига из Ровенска не имел права калечить, а уж тем более убивать главную цель. Это была исключительно прерогатива церкви.

Оживят аркан на спине одного неудачливого воришки и спалят вместе с домом. Лучше предупреждения не придумаешь, особенно для тех, кто в теме, и кто способен прочитать послания. А для тех, кто не сумеет, что ж… пускай земля им будет пухом.

Внутри не было ни злости, ни гнева. Ничего не осталось, поэтому я продолжил валяться на полу, безропотно дожидаясь своей участи.

Время шло: тихими голосами, едва слышимыми за дверью, поскрипыванием пола над головой и шорохами в темном углу. Когда вместо жаркого пламени пришел подвальный холод и тело зазнобило, пришлось подняться. Проверил конечности на наличие сломанных костей: вроде цело, не считая опухшей руки — Гаскинс постарался, зараза.

Осторожно переставляя ноги, я начал обход камеры. Вытянув вперед ладони, продвигался на ощупь, скользя пальцами по шершавой поверхности кирпичей. От ледяной кладки закололо в кончиках пальцев. Но это все мелочи, подумаешь, холод. Куда больше заботили голые стены: не было ни многочисленных полок с хозяйственной мелочью, не вбитых в кладку гвоздей со всякой ерундой, вроде веревки. Я и сам толком не понимал, чего ищу. Просто двигался по периметру, ощупывая поверхность.

Помещение оказалось небольшим — вытянутый прямоугольник: двенадцать шагов в длину, шесть в ширину. Никаких закутков и закоулков, только лестница ведущая наверх. Покончив с изучение стен, я переключился на пространство между ними.

Подошва зашкрябала по бетонному полу, поднимая в воздух залежалую пыль. Я чихал, делал мелкий шажок и снова чихал, вытирая выступившие слезы. Хоть бы раз в год поручали слугам прибраться.

Но уже через пару минут я благодарил небеса за всех нерадивых служащих, что существуют на свете. Под ногами звякнул металл, оказавшийся на поверку сломанным фонарем. Я уселся на корточки и принялся копошиться в хламе. Погнутый корпус, острые края разбитого стекла — осторожно… Пальцы наткнулись на проволоку, некогда служившую крепежным элементом. Прекрасно, просто великолепно. Она была настолько тонкой, что попадись в свое время на борту «Оливковой ветви», и не пришлось бы сходить на берег в поисках заколки. Кто знает, как бы тогда все повернулось. Уж точно не сидел бы сейчас на карачках, запертый в темном подвале.

Поднявшись по лестнице, я приложил ухо к двери и прислушался: за стенкой отчетливо тикали часы.

Свет в коридор погашен, поэтому сквозь замочную скважину многого не разглядеть: лишь кусок стены напротив, да контуры висящей картины. Снова сделал паузу, обратившись в слух. Необходимые меры предосторожности в воровском деле. Это только для полных профанов возня с замком кажется тихим делом. Щелчки, металлический скрежет, лязг — слишком громкие звуки в спящем доме. Мне ли этого не знать.

Потому и не тороплюсь. Делаю пару пробных заходов, поднимая один из стопорных штифтов. Замираю, вслушиваясь в тишину, и вновь принимаюсь за дело.

Устройство замка оказалось до того простым, что стало неудобно за беспечного Гаскинса. Хоть бы руки связал для приличия, прежде чем запихивать в подвал.

Механизм сработал и дверь с глухим щелчком открылась. Я осторожно выглянул в коридор. По правую сторону располагалась зала — полукруглое помещение с большими окнами, выглядывающими в сад. Лунный свет очерчивал контуры комнаты, играя бликами на лакированной поверхности мебели. Я даже смог разглядеть подробности, вроде щита над камином и вазы с фруктами на столе.

По левую сторону была темнота. Пускай и не такая непроглядная как в подвале, но все же… Где-то в глубине располагалась прихожая дома с дубовой дверью, ведущей на выход. Верный шанс вырваться на свободу… Хотя какой к осьмипалым демонам шанс. Не подвал держал меня взаперти, и даже не стены дома. Проклятый аркан, невидимым клеймом отпечатавшийся на челе.

Я сделал шаг по направлению к выходу, и нога предательски дрогнула. Кажется, или первые огоньки пламени заплясали на спине? От страха я свалился на пол, свернувшись клубком. Схватился пальцами за первое подвернувшееся: за ножку стула, словно в ней искал спасение. Стиснул зубы, чтобы не завыть от отчаяния, зажмурился и… отпустило. Жаркое покалывание ушло, а я остался валяться на полу, обливаясь ручьями пота.

Проклятые чернецы, играют со мною, что кошка с мышкой. Вам были нужны покупатели — так вот они, приходите и забирайте! Отчего медлите, почему не вламываетесь в дом и не устраиваете погром? Не валите на пол жильцов, не избиваете в кровь, превращая лица в месиво? Куда вы делись, гребаные братья?!

Я с трудом поднялся на дрожащие ноги. Ладонью нащупал спинку стула и судорожно в нее вцепился. Бисеринки пота продолжали скользить по телу. Боги, до чего же страшно, сдохнуть в муках от жаркого пламени. Сам я этого не видел, зато Тишка рассказывал во всех подробностях, как легко занимается тело огнем. Как плавится свечным воском кожа, обнажая шкварчащую человеческую плоть. Как вспыхивают факелом длинные волосы, а лишенные век глаза превращаются в бельма. Сколь быстро обугливаются кости, становясь золой в потухшем костре.

— Если бы поволокли на костер, чтобы ты сделал? — спросил я однажды у Тишки.

— Па-просил па-па…

— П-повесить? — передразнил я заику.

— … па-па…

— По щам отхлестать?

— Д-ду-рак, — привычный к насмешкам Тишка даже не обиделся. — Перед казнью п-положено желание. Я бы медовухи литр па-просил.

— Нахрена? — не понял я.

— Пьяным умирать легче, — ответил за вечно заедающего Тишку Ленька.

— Ерунда…

— А ты вспомни Остапку, ученика лекаря из Борцево. Что он делал, прежде чем больной зуб дернуть?

— Интересовался, водится ли деньга в карманах.

— И чарку наливал, потому как всякому известно — вино боль притупляет.

Притупляет… точно! А если нахлестаться до беспамятства, то и вовсе будет плевать.

Я развернулся в противоположном направлении и побрел в залу. Нашел шкаф, открыл стеклянные дверцы и принялся извлекать графины. По очереди снимать крышки и нюхать содержимое, пока не дошел до чего-то крепкого, напоминающего по запаху бражку. Глотнул прямо из горлышка, почувствовав, как тепло разливается по кишкам. Снова глотнул, дернув кадыком. Фух-х, кажись отпустило.

Добрел до стола, схватил первый попавшийся фрукт из вазы и закусил сладкой груши. Сок обильно потек по подбородку, капая на паркет. В Ровенске обыкновенно яблоки хорошо росли, а еще малина в середине лета. Груши же были мелкими и кислыми, нечета заморским.

Проглотив остатки мякоти, я снова приложился к графину. Хороша оказалась настойка в заначке у баронессы, мягко шла по глотке, не обжигая. И привкус не бражки какой, а напитка благородного, годами выстоянного в дубовой бочке.

В голове зашумело и я, покачнувшись, рухнул в объятия мягкого кресла. Закинул ноги на стол, едва не скинув вазу. Отхлебнул божественного нектара, который закусывать не хотелось — боги, до чего же хорошо… И почему раньше боялся?

«Златокудрая Гвинет — знойная красавица», — пронеслись в голове первые строчки похабной песенки. — «Всех накормит напоит — каждому достанется».

Пальцы сами того не желая принялись отбивать ритм, а в голове зашумел хор из голосов:

— Стоит мужу за порог — двери открываются. Всех утешит приютит — добрая красавица.

И мнилось мне, что десятки ног притоптывают в такт. Требуют продолжения веселья, и я продолжал, надрывая глотку:

— И под осень и весной, и лютой-лютой зимушкой. Любит весь честной народ — ласковую кумушку.

Где-то в глубине дома раздался грохот, словно незрячий человек налетел на стойку с посудой, и многочисленная утварь посыпалась на пол. Сверху послышались шаги — промелькнула тень, дернулась, да так и застыла у перил.

Мне не было нужды поворачивать голову. Зачем, когда и так хорошо… Только надо не забывать прикладываться к горлышку графина.

— Златокудрую Гвинет — знает каждый в городе…

Яркий свет под потолком вспыхнул, и я зажмурил глаза, а когда открыл, то увидел стоящего напротив мужчину.

— О-о-о, етить твою мать, Гаскинс! Иди сюда, выпей заздравную за её светлость.

Гаскинс моего весёлого настроения не разделял, а потому поднял пистоль. Черное дуло уставилось прямиком в грудь.

— Кто тебя выпустил?

— Гаскинс, что ты, ей богу… перестань размахивать игрушкой. И не стой в проходе, присаживайся, потолкуем о том о сем, обсудим сложившуюся ситуацию. И баронессу заодно позови, а то бедняжка замерзнет наверху торчать.

— Повторяю вопрос, кто тебя выпустил?

Я был вынужден отставить полупустой графин в сторону и вздохнуть.

— Гаскинс, ты непроходимый болван. Ну кому это могло понадобиться? Баронессе, испытавшей внезапный прилив жалости? А может быть слугам, с которыми не перекинулся и словом, не говоря уже о том, чтобы деньги всучить. Я сам… я сам себя освободил. В вашем подвале на редкость паршивый замок: два прямых штифта и скважина размером с большой палец. С такой преградой не то, что профессиональный вор, дитё малое управится. Не веришь? Так сходи, убедись — проволочка у порога валяется.

Гаскинс бросил быстрый взгляд в сторону замершей наверху девушки.

— Не переживай, с милой баронессой ничего не случится.

— Я не милая, — раздался сверху строгий женский голос.

— Как скажете, дорогая сестрица.

— И я вам не сестрица.

Баронесса Дудикова принялась спускаться по ступенькам. Наверное, я был слишком пьян, поэтому девушка предстала передо мною в образе лесной нимфы: закутанная в халат, со всклокоченными волосами и темными кругами под глазами. А еще у нее не было груди. Точнее, кое-какая была, но уж совсем маленькая, с кулачок. Я это еще в прошлый раз отметил, когда баронесса в платье была. Тишка обыкновенно таких плоскодонками дразнил. То ли дело пышногрудая Влашка, к которой прижмешься и от сладости помереть охота.

— Ноги убрал! — грозный окрик нимфы вернул к реальности.

Я нехотя стащил сапоги со стола, по пути зацепив вазу. Фрукты с глухим стуком покатились по полу, а одно из яблок оказалось возле ножки кресла: на вид сочное и вкусное. Не удержавшись, я перегнулся через подлокотник и подобрал. Обтер об обшлаг рукава, но надкусить не успел.

— Что ты себе позволяешь!

— Прости, сестрица… вечно забываю о манерах. Поверь, виной всему долгий переход на Олифф… на Олив…, кругом грубая матросня, и поговорить толком не с кем… Не желаете отведать? — я протянул яблоко девушке, но та лишь грозно сверкнула очами.

— Паяц!

— Зачем же так грубо, сестренка.

— Какая я тебе сестренка!

Рядом с фигурой всклокоченной нимфы возник Гаскинс.

— Энрика, позвольте решить эту проблему.

— Нет, Гаскинс, достаточно, вы уже нарешали… Теперь я займусь нашим «гостем».

— Но…

— Я сказала, достаточно.

— Да, Гаскинс, пшёл прочь! — я не смог отказать себе в удовольствии указать пальцем на дверь. — У нас намечается серьезный семейный разговор, не для посторонних ушей. Что нынче за слуги пошли.

Баронесса, закутавшись в пушистый халат, уселась в кресло. Гаскинс против ожидания не ушел, а разместился за спиной девушки. Пистоль свой опустил и то ладно.

— Эфрика? Серьезно?! Дорогая сестрица, почему слуга называет тебя по имени или между вами…, - я закрутил пальцем в воздухе, изображая расплывчатую фигуру. — Прости, сестренка, не хочу лезть в личную жизнь, но папа с мама хватит удар, если узнают… Да и я, признаться, буду против неравного брака. Посмотри на него: мало того, что простолюдин, так и еще и стар в добавок.

— Ты закончил?

Я с сожалением посмотрел на полупустой графин, отставленный слишком далеко. И вынужден был признать: что таки да, закончил.

— Прекрасно. А теперь говори.

— Я?

— Ну не я же устроила весь этот балаган. Ты мог сто раз сбежать, но почему-то решил остаться. Есть что предложить? Так предлагай, я тебя внимательно выслушаю.

Не мы, а я… Первоначальное предположение оказалось верным: дуболомный Гаскинс выступал в качестве помощника или верного слуги, а рулила процессом её светлость. Что ж, так даже проще.

— Первое, — поднял я указательный палец, — мне требуется постой. Согласен на любую комнатку, даже самую простую во флигеле. Сразу предупреждаю, подвал исключается. Терпеть не могу замкнутые пространства, а судя по шорохам у вас еще и крыса завелась.

Баронесса соизволила промолчать.

— Второе, — отогнул я следующий палец. — Мои услуги стоят две тысячи кредитов в неделю… авансом. Желательно мелкими бумажками, а то с разменом проблемы возникают.

Баронесса продолжила молчать, тогда я набрался наглости и озвучил:

— И наконец третье… её светлость Эфрика Дудикова, урожденная баронесса Астрийская, признаете во мне родственника, то бишь брата. Согласен и на сводного.

— Каков наглец! — с трудом сдерживая гнев, процедил Гаскинс.

Против ожидания девушка не возмутилась. Она смотрела на меня, не отводя глаз. И до того мне пьяному стало неловко, что не придумал ничего лучшего, чем грызть яблоко. Плод оказался на редкость безвкусным. Такой лошадям на конюшне подавать, но уж точно не гостям в уважаемом доме.

— Анриетта.

— Чё?

— Мое полное имя Анриетта, сокращенно — Энрика. Будь добр запомнить.

— Как скажешь, — пожал я плечами и снова захрустел яблоком, чтобы хоть чем-то себя занять. А ещё этот внимательный изучающий взгляд…

— Прежде чем принять решение, я должна понять, какую пользу ты сможешь принести.

— Вам нужен артефакт?

— Допустим.

— Я помогу его найти.

Впервые за время беседы в глазах девушки промелькнуло нечто похожее на интерес.

— Ты знаешь, где он находится?

— Без понятия.

— Тогда как ты сможешь помочь?

— Информация.

Гаскинс не выдержал:

— Ваше светлость, позвольте, я вышвырну наглеца на улицу.

— Ты уж определись, чего хочешь: то ли в подвале запереть, то ли наружу выкинуть. Не хватает тебе цельности, Гаскинс… Нервный ты какой-то и суетливый. Может на минеральные воды съездить, подлечиться?

— Щенок, да я тебя…

Повелительный жест баронессы остановил готового броситься в атаку мужчину. Ну точно цепной пес. Везет мне на собак в последнее время.

— Ты находишься в моем доме, поэтому будь добр, относись с уважением к моим людям.

— А много ли у вас людей? Неужели кроме Гаскинса и пары слуг в доме никого нет.

— Это проблема?

— Разумеется, дорогая сестрица, именно в этом и кроется причина ваших неудач. Вы столкнулись с серьезной проблемой и теперь не знаете как её решить. Действуете с прямолинейностью вышибалы в придорожном трактире. Оно и не удивительно, учитывая советчика. Ну схватили вы меня, а дальше что? Стали бы держать сутками напролет в подвале, надеясь на чудо?

— Ты бы поступил иначе.

Я важно кивнул и захрустел безвкусным яблоком. Давно бы выкинул, но сработала привычка забивать живот всякой ерундой.

— Объясните на милость, зачем заявились в «Матушку Гусыню»? Чья это была идея, Гаскинса? Очень умно, поздравляю… А вам не пришло в голову, что лжебарон — это наживка для лохов? И вы её не просто заглотили, а умудрились притащить в дом. Выгляните в окно, может увидите чернецов или людей Моретти. Да-да, не ослышались — Матео Моретти или думаете, вы единственные, кто заинтересовался фигурой барона? Просто остальным хватило ума не высовываться.

— И сколько этих остальных? — внезапно севшим голосом проговорила девушка.

Ответить я не успел.

— Ты веришь этому мелкому воришке? — возмутился Гаскинс. — Да у него же на лице написано, что врет.

— Может и врет, но я хочу знать, — резко обрезала баронесса, и обратившись ко мне, повторила: — так сколько?

— Без понятия, — признал я. — Может три человека, может десять. Ваш брат оказался на редкость болтливым. Неужели нельзя было найти другой объект для ценного груза?

Впервые за время беседы баронесса отвела взгляд. Уставилась под ноги, растерянно пробормотав:

— У меня не было выбора.

— Что ж, поздравляю, теперь он у вас есть: можете продолжить искать потерянную Печать, а лучше бегите из города. Я бы на вашем месте так и поступил: жизнь дороже любого артефакт.

Все же сказалось действие крепкого алкоголя, раз начал раздавать ценные советы. Проклятье, до чего же муторно… Громкая отрыжка вырвалась из глотки, но девушка даже не поморщилась. Она теребила длинные полы халата, глубоко задумавшись.

— У меня будет еще одна просьба. И не хмурьтесь так, Гаскинс, уверяю, она вам придется по нраву. Если вдруг мое тело займется пламенем, то вы не раздумывая нажмете на крючок. Цельтесь прямо сюда, в голову… Слышите меня, Гаскинс?

— Пьяные бредни.

— Дайте слово, что сделаете.

— С превеликим удовольствием.

Я откинулся на спинку кресла, ощущая, как начинают расслабляться задеревеневшие мышцы. Если уж не волен в своей жизни, то способ умереть выберу сам. Малость, но до чего приятная.