Печать Джа

Глава 5. Дивный новый мир

Я сидел на кровати и тупо пялился на окровавленную повязку — отрубленный палец болел. Брат Изакис по поводу случившегося утешал как мог:

— Не переживай, Танцор — это всего лишь фаланга мизинца. В человеческом теле полно выпирающих частей. Закончится мизинец возьмемся за другой. Закончатся пальцы, перейдем на зубы. Не станет зубов, отрежем уши, а если и после этого не дойдет — оскопим.

Я в брате Изакисе не сомневался. Про то, что чернецы горазды людей калечить, много историй ходило, особенно преуспели в этом Псы церкви, выбивающие признательные показания из еретиков.

— Я вор, а мои руки — рабочий инструмент.

— И что? — удивился чернец. — Думаешь меня это волнует?

Действительно, чего это я… Совсем поплыл от боли и расстройства. Тяжело прощаться с куском собственной плоти, пускай и столь незначительным, величиной чуть больше ногтя.

— Запомни, парень, твоя задач не воровать. Твоя задача достоверно сыграть барона Дудикова. А без пальца его светлость будет, без руки или без глаз — дело десятое. Ты все понял?

— Да.

— Что ты понял?

— Я должен изобразить барона.

— А что еще?

— Беспрекословно выполнять приказы.

Брат Изакис повел шеей. Была у него такая привычка, больше похожая на нервный тик. В такие моменты линии татуировки, выглядывающие из-под ворота рубахи, оживали и начинали скользить по коже маленькими змейками. Я понимал, что это всего лишь иллюзия, но до чего же достоверная.

— В соседней комнате бадья с теплой водой, в шкафу чистая одежда. Помойся и приведи себя в порядок. Я скоро вернусь, — чернец замер на пороге.

Я было решил, что он снова станет угрожать, но нет — брат Изакис соизволил проявить несвойственную для него заботу.

— На столе мазь — обработай рану, если не хочешь сдохнуть в горячечном бреду.

Дверь за чернецом закрылась, и я остался сидеть один в пустом доме. Не так Сиге из Ровенска представлялось прибытие в Новый Свет, совсем не так. В мир равных возможностей и сытого желудка… Бежал за лучшей долей, и в итоге лишился единственного, что имел — свободы. Хотя нет, оставалась еще жизнь. Вот только надолго ли?

Я с тоской посмотрел на калечный палец, обмотанный грязной тряпицей. Если задуматься, это не самое страшное, что могло случиться. Брат Изакис продемонстрировал силу и сделал это наиболее гуманным способом, разумеется, с точки зрения Пса. Он даже пошутить соизволил, мол теперь меньше ногтей стричь придется. Смешно… прямо обхохочешься.

По улицам Ровенска ходили слухи о могучем заклятии чернецов. В случае бегства еретика, возносилась молитва к Веотцу и где бы отступник не находился, он тут же падал замертво, или лишался зрения, или способности ходить, как в моем случае. Хорошо, что действие молитвы имело обратный ход: после наложения ладони брата Изакиса на мой вспотевший лоб в ногах закололо, а через пару минут я уже мог худо-бедно передвигаться. Жаль только, мизинец не отрос.

Раньше был уверен, что все эти разговоры про заклятия — дурацкие сплетни, распространяемые матронами во время воскресной службы или дворовыми девками с целью душу «похолодить». Страшилки о том, что Псы обладают магическими знаниями: целым набором ритуалов, самым опасным из которых по праву считался «аркан».

Принцип действия заклятия был в следующем: на человеческую кожу наносилась божественная отметина в виде татуировки. Иногда на грудь, иногда на руки, но чаще всего на спину. Круглая, переплетённая шипастыми ветвями лоза, она ничем не отличалась от прочих татуировок. Посмотришь со стороны — темно-синие контуры рисунка, но стоило чернецу прочитать специальную молитву, призвать Всеотца покарать отступника, и она тут же загоралась алым пламенем, выжигая кожу. Что после этого происходило с несчастным? Тут слухи разнились: кто-то говорил, что человек сгорал в мгновение ока и даже горстки пепла не оставалось, другие утверждали, что жертвы слепли и глохли, третьи — что покрывались струпьями. Размеры наказания зависели от тяжести прегрешения человека перед Всеотцом, ну или от пожелания самого чернеца.

Ленька-Вторак рассказывал, что рисунок аркана наносился на кожу самых злостных еретиков. Их даже в клетки не сажали, дозволяя разгуливать на воле. Только какая же это воля, когда сделаешь шаг в сторону и вспыхнешь факелом или ноги откажут. И будешь лежать ждать, когда чернецы соизволят отыскать, а ежели не соизволят, то будешь доживать отведенный век калекой. Уж лучше сразу сдохнуть, чем вот так.

Я подошел к пыльному зеркалу, висящему у входа. Задрал края рубахи и принялся разглядывать кожу на спине. Ничего не видно, нет даже небольшого покраснения, хотя я прекрасно помнил ощущение жжения промеж лопаток. Ровно за несколько секунд до того, как отказали ноги. Аркан? Нет, бред какой-то… Во-первых, отсутствуют следы татуировки, а во-вторых, откуда им взяться? Наконечник иглы, забивающий краску под кожу — это тебе не ласковое поглаживание, такое не забудешь.

Но если не аркан, тогда что? Его магическая разновидность? Брат Изакис был к этому причастен, тут к ведунье не ходи. Он знал, что у преследуемого откажут ноги, как знал и то, что через десять минут способность ходить снова вернется. Сначала легким покалыванием, потом болью в отбитых коленях.

Я смутно помнил, что случилось после… Брат Изакис утверждал, что отрезанный мизинец — сущие пустяки, маленький кусочек плоти. Посмотрел бы на него, когда живьем кромсают палец. Сука!

Я с досады хлопнул ладонью по стене — не калечной, перевязанной тряпкой, а другой, пока еще целой… Чернец дал понять, что случившееся — только начало. Теперь за любое прегрешение от меня будут отрезать куски. Ровно до тех пор, пока не останется от Сиги бесполезный обрубок.

И никуда не деться, никуда не сбежать. Не получится, пока не разберусь, что за херня приключилась и как от нее можно избавится. Был бы в Ровенске, обратился за советом к пацанам, к тому же Леньке-Втораку или сразу к ведунье, живущей в конце столярного переулка. А здесь? Здесь я был чужаком, который даже не знал толком, куда идти.

Мечтал о лучшей доли? Так вот она — возьми и черпай полной ложкой. Ты же так этого хотел: новая жизнь, новые шансы, новые возможности. Что, горько стало? А Ленька предупреждал…

Проглотив комок, подкативший к горлу, я отошел от зеркала. Толку себя жалеть, что случилось, то случилось — прошлого не вернуть и принятых решений не отменить, как бы этого не хотелось. Сейчас главное — не злить чернецов, уж больно скор на расправу брат Изакис.

Скинув одежку, я открыл дверь и зашел в помывочную. По центру возвышалась деревянная бадья, тут же стояли ведра с успевшей остыть водой. Я быстро забрался внутрь и вылил первую порцию себе на плечи. Принялся активно растирать кожу — боги, до чего же хорошо! Настолько, что забыл о приключившихся неприятностях.

Я даже не понимал, насколько успел соскучиться по пресной воде: по самой обыкновенной, которую легко отыскать в любом озерце или речушке. Поэтому драил тело, насквозь пропитанное морской солью. Тер и тер, вместе с грязью сдирая ссохшиеся, огрубевшие слои кожи.

А потом пришло время облачаться в одежду, оставленную братом Изакисом. На спинке стула висела белая сорочка, чуть великоватая в плечах, и обыкновенные брюки. Они тоже оказались не по размеру, поэтому пришлось подвернуть края, и затянуть ремень потуже. Сверху накинул сюртук — черный и безликий, со стоячим воротничком, столь популярным среди аристократов. Выходит, мода просочилась через океан. Я снова подошел к зеркалу и полюбовался обновками — вполне себе. Не графье какое, но за сына баронского сойду, особенно ежели его светлость в путешествии. Осталось состричь отросшие лохмы и сбрить торчащую на скулах волосню: назвать это недоразумение бородой язык не поворачивался.

Обуть сапоги не успел — входная дверь хлопнула и в комнате появился брат Серафим в сопровождении брата Изакиса. Главный из псов избавился от накидки и прочих атрибутов церковника, превратившись в респектабельного горожанина. Даже украшениями успел обзавестись в виде перстней и золотой цепочки от часов. На такого посмотришь и не скажешь, что защитник праведной веры или палач, калечащий ни в чем неповинных людей.

Он оглядел меня с ног до головы и поморщился, словно от зубной боли.

— Пройдись!

Я выпрямил спину и зашагал по комнате важной птицей, из-за одного угла в другой.

— Кажется, мы ошиблись, — задумчиво протянул брат Серафим.

— Ничего вы не ошиблись, — затараторил я, чуя к чему все идет. — Это потому, что пол холодный, а я без сапог — пальцы помимо воли поджимаются. И волосы отросли, их просто подравнять нужно и пригладить, — я спешно завозил ладонями по макушке. — Вот, теперь видите, вылитый барон Дудиков.

Брат Серафим лишь покачала головой.

— Не в прическе дело и даже не в походке. Рожа у тебя бандитская и взгляд прощелыги, который только и думает, как бы чужой кошелек стащить.

— Так это можно исправить. Вы погодите…

Я собрался и выдал лучшее из имеющегося в арсенале — рожу купца Сичкина. Помнится девки дворовые со смеху валились, когда я его изображал. Говорили, один в один похож, но брат Серафим снова остался недовольным:

— То была рожа бандитская, а теперь наглая, как у зарвавшегося малолетки.

— Может ему пальцы подравнять, — предложил брат Изакис.

— Не надо! Не надо ничего ровнять! Вы только скажите, чего желаете?

— Я желаю видеть человека, похожего на его светлость, чтобы он вел себя как барон, говорил как барон. Пока же передо мною жалкая подделка.

Быть похожим на его светлость… Я попытался вспомнить покойного Дудикова, выражение лица, когда тот общался с матросней — этакая брезгливая маска отвращения, или когда он задумчивый прогуливался по палубе, не зная, чем себя занять.

— Стоп!

Я замер в испуге, перестав дышать.

— Верни, как было.

— Куда верни?

— Что за балда, — возмутился брат Изакис. — Перестань таращиться и верни выражение лица, которое было до этого.

— Так не было никакого выражения.

— Вот его и верни.

Я вздохнул и прикрыл глаза, вспоминая его светлость, стоящего у фальшборта, абсолютно отрешенного и безразличного ко всему происходящему. Даже в эти минуты его лицо не теряло надменности: слегка приподнятый подбородок, поджатая нижняя губа. Он был выше всего… Выше дрянного корабля, на котором был вынужден находиться, выше команды оборванцев, с которыми волею судьбы делил одну палубу, и выше океана, пенящегося за кормой. Возможно, он даже считал себя выше неба, вот только небесам было глубоко плевать на него. Сколько аристократов родилось, и сколько осталось гнить под палящими лучами солнца, в том числе и барон Дудиков.

Брат Изакис вопросительно уставился на брата Серафима.

— Пойдет, — вынес тот свой вердикт, — все равно лучше не будет.

После полез в кармашек жилета и извлек наружу часы. Щелкнул крышкой, задумчиво уставившись на циферблат.

— Времени пол четвертого, сегодня не успеем… Пригласишь в дом цирюльника, кого-нибудь из портовых, но поприличнее: из числа тех, кто стрижет, не задавая лишних вопросов.

— Как скажешь, брат.

— И пусть что-нибудь сделает с его ногтями, а то смотреть страшно.

Брат Изакис снова кивнул. Проводил старшего до двери, а через час в дом пожаловал обещанный цирюльник: состриг лишние лохмы, до скрипа побрил подбородок, покрыв кожу густым кремом. Пахнущим до того вкусно, что захотелось слизнуть с губ.

В пустом животе заурчало, но я продолжал сидеть и терпеливо ждать. И чем им мои ногти не угодили? Ну да, местами забилась грязь — делов-то на пару минут: кончиком ножа поработать или щепой выскоблить. Зато обгрызены они были идеально — ровным полукругом, такое не у каждой девки встретишь. Для баб это обычная блажь, для меня же важная необходимость, обусловленная работой. Обломанные ногти имели привычку цепляться за ткань в карманах зазевавшихся прохожих.

Цирюльник тщательно обработал каждый палец, обрезая щипцами заусенцы. Когда же дошел до покалеченного мизинца… Я специально развязал тряпку, демонстрируя недавно затянувшуюся рану. Из чисто хулиганских побуждений: уж очень мастер докучал своею угодливостью.

«Позволите ли… не соизволите ли… мое почтение» — эти слова так часто слетали с его губ, что захотелось хорошенечко вдарить, прямо по напомаженной физиономии.

Поэтому в глубине души порадовался, наблюдая за тем, как побледнело его лицо. Он буквально глаз не мог оторвать от раны. Жаль только в комнату вернулся брат Изакис и закончил веселье, велев забинтовать мизинец.

Когда цирюльник удалился, мы приступили к еде. Точнее ел я один, а брат Изакис мерил шагами комнату. Периодически подходил к окну и замирал, изучая улицу.

— Ты жри-жри, — подгонял он, словно в том была необходимость.

Копченые колбаски и сдобные булочки ушли влет, даже крошек на столе не осталось. Отвалившись на спинку стула, я сыто рыгнул, а брат Изакис недовольно поморщился. Подошел и отвесил такого леща, что я едва головой о столешницу не приложился.

— Чегой это?

— А тавой. Ты барон или шантропа подзаборная?

— Так мы же не начали.

— Кто тебе сказал?

— Но…

Рука угрожающе качнулась, и я счел за благо заткнуться.

— Ты Алекс Дудиков, урожденный барон, подданный её величества королевы Астрийской. Только так и никак иначе, запомнил?

— Да.

— Повтори.

Да что же у церковников за привычка такая. Вечно требуют повторить, словно я попка-дурак безмозглый, а не человек.

— Алекс Дудиков, урожденный барон, подданный её величества королевы Астрийской.

— Как ведут себя бароны за столом.

«По-разному», — хотелось сказать. Я всякого навидаться успел и всякого наслушаться. Бывало, что господа блевали прямо на себя, и в портки мочились, не вставая с лавки. Вот только чернец ждал другого, поэтому я выпрямил спину и положил ладони на стол. Взял лежащую рядом салфетку и аккуратно промокнул губы, но брат Изакис все равно остался недоволен.

— Больно тощ, — пробормотал он, — физиономия осунувшаяся и одежда висит, что на огородном пугале. Надо было откормить тебя еще на корабле.

Надо было, кто же против.

— Если кто спросит про худобу, скажешь — болезнь морская приключилась.

— А кто спросит?

— Неважно.

— Послушайте, я помогать не против. Родную церковь всячески почитаю и уважаю, но как это сделать, ежели тыкаюсь по углам, словно слепой кутенок. Может приоткроете завесу тайны, хотя бы самую малость, хотя бы чуть-чуть. Чего от меня ждёте?

— Завтра, Танцор. Все завтра…

Брат Изакис не обманул, на следующий день убрав лишнее со стола, расстелил карту города. Качество бумаги удивило: тонкая и прочная, такую легко сложить и засунуть в карман, а не таскать неудобным свитком.

Не удержавшись, я провел пальцем по шершавой поверхности: смял уголок, потер краску — чернила не пачкались. Посмотрел на раскинувшуюся перед глазами схему: сплошные прямоугольники и квадраты, ни одной кривой загогулины. Я вспомнил родной Ровенск, как он выглядел с крыши часовни — самого высокого здания в городе. Улицы петляли и извивались меж собой, словно выпущенные в корзину змеи, а виной всему был торговый люд. Любили купцы достраивать родовые гнезда, прихватывая соседние участки вместе с дорогами, делая их узкими, а то и вовсе перекрывая.

— Запоминай, — палец брата Изакиса ткнул в нижний квадрат, — мы находимся здесь: Фонарный переулок, дом семь. Каждый понедельник будешь приходить по указанному адресу с отчетом, с трех до пяти пополудни и только попробуй опоздать.

— А если возникнут обстоятельства непреодолимой силы? — вспомнил я умную фразу из купеческого уложения, прочитанного когда-то давно.

— Сделай так, чтобы они не возникли. Ты же ловкий малый, вот и крутись… Пойдем далее, — палец чернеца переместился в центр карты. — Номер снимешь в гостином доме на улице генерала Брабиуса. За комнату заплатишь на неделю вперед.

— В центре города поди дорого, откуда столько денег возьму?

— О деньгах не волнуйся, это наша забота — брат Изакис повернул голову, и татуировка на его шее ожила, забегала тонкими линиями. — Это не значит, что ты будешь тратить сколько душе заблагорассудится. Каждая банкнота будет выдаваться подотчет.

— Банкнота? — повторил я незнакомое слово, но чернец и не подумал объяснять.

— Смотри сюда, Танцор! — палец требовательно застучал по карте. — Каждое утро будешь выходить в город: посещать кафешки, магазинчики, знакомиться с новыми людьми. Твоя задача засветиться как можно в большем количестве мест. Только не переусердствуй, не сообщай каждому встречному, что ты Алекс Дудиков — прояви смекалку. К примеру, купленный товар с собою не таскай, а закажи доставку в гостиный двор на имя его светлости. Расширяй зону действий, закупайся в разных лавках, используй посыльных мальчишек. Горожане Баненхэйма должны знать, что в их город с визитом прибыл барон Астрийский.

— Понятно, — ответил я и захрипел. Это брат Изакис схватил за грудки и подтянул к себе. Уставился черными как смоль зрачками прямо в лицо.

— Что тебе понятно? — прошипел он.

— Что… скажете, то и будет… понятно.

Пальцы разжались, и я отступил назад, с трудом переводя дыхание. Пока приходил в себя, чернец чеканил каждое слово:

— Никаких шлюх, никаких знакомств с сомнительными типами и левых подработок. Все что ты делаешь — это праздно шатаешься по городу и ждешь. Повтори!

— Шатаюсь и жду, — послушно просипел я, расстегнув ставший вдруг узким ворот сорочки.

— Чего будешь ждать?

— Чего прикажете.

— Умница, — брат Изакис похлопал меня по щеке, словно хозяин понятливую собаку, — быстро учишься, Танцор. Помяни мое слово, мы еще сделаем из тебя верного служителя Церкви. Не пройдет и месяца.

Целый месяц… Сильно сомневаюсь, что столько протяну.

Чернец до обеда зачитывал вводную, заставляя повторять одно и тоже по несколько раз. План церковников был прост до безобразия: выпустить лжебарона в город и ждать, когда клюнет покупатель, тот самый, кому предназначалась Печать Джа.

Я с самого начала сомневался, что Дудиков действовал в одиночку, тем более смог организовать канал поставки. Уж слишком молод был и глуп, а еще чрезмерно болтлив. Тот, кто нанял его на работу, то ли не знал об этой особенности, то ли понадеялся на вечное «авось».

Странно это все, учитывая сколько сил потребовалось, чтобы пронести божественный артефакт на борт. Дежурившие в порту чернецы с Ротейрами на поводках обнюхивали каждый уголок. Им было плевать на безбилетных пассажиров, на украденные драгоценности или дурман-траву. Все что они искали — Печать Джа, чтобы ни грамма проклятого камня ни покинуло старый континент. Дудикову это каким-то образом удалось, точнее тем людям, что за ним стояли.

— Они знают барона в лицо? — задал я вполне резонный вопрос.

— Сильно сомневаюсь, — брат Изакис покачал головой, — тот максимум, который у них есть — словесное описание.

— Но…

— Что но, Танцор? Ты же сам утверждал, что вы с с бароном похожи.

Похожи, как породистый пес и уличная дворняжка. Чего только не сболтнешь, пытаясь остаться в живых.

— А вдруг меня раскусят? Что делать тогда?

Брат Изакис недобро усмехнулся:

— Ты же ловкий малый, как-нибудь выкрутишься. Приведешь их к нам или нас к ним… без разницы.

Разумеется, им было плевать, как плевать рыбаку на судьбу червячка, насаженного на крючок. Главное, чтобы клюнула рыба.

Чернец долго тыкал в карту, рассказывая, какие заведения я обязан посетить в первую очередь. Среди них были известные рестораны, магазины и бары, даже имелись игорные заведения. Вот только в трате денежных средств я был ограничен, как и в употреблении алкоголя. Не более одного бокала красного в день.

— А не боитесь, что увлекусь игрою в кости?

— Я? — брат Изакис искренне удивился. — Это ты должен бояться — твои же пальцы, не мои.

Калечный мизинец отозвался ноющей болью. Проклятый чернец…

За всеми разговорами мы провозились до обеда, когда же пришло время набивать живот, брат Изакис указал на дверь.

— Проваливай, Танцор. В следующий понедельник придешь с отчетом.

— А деньги? — возмутился я.

— Ах да, деньги, — чернец сделал вид, что запамятовал. Вытащил из внутреннего кармана сюртука стопку бумажек и протянул мне.

Я взял в руки и принялся разглядывать яркие рисунки: с портретами людей на одной стороне и зданиями на оборотной. Была еще замысловатая вязь из разноцветных линий и волн, складывающаяся в цифры: на синей бумажке — пятьдесят, на зеленой — двадцать пять, на красной — десять.

— Что за фантики?

— Это деньги.

— Очень смешно, — я полез в карман и вытащил на свет медную монету. — Вот это настоящие деньги, имеющие вес и цену, а то что ты мне дал — разноцветные бумажки.

Брат Изакис продолжал молчать и не было в его взгляде даже намека на иронию.

— Серьезно? Они самые? — не поверил я, и снова уставился на лежащее в руках богатство. И кому в голову такое могло прийти: заменить монеты фантиками. Да — красивыми, да — сделанными на очень тонкой бумаге, но все же… — Можно заменить медь, можно заменить олово, а как быть с серебром, с золотом? Неужели сыщется дурак, согласный обменять полновесную золотую крону на цветную обертку?

Чернец продолжал молчать.

— Но это же немыслимо. Может в них вшита серебряная нить или напыление из частичек Джа? Точно, в них заключена какая-то магия.

Брат Изакис покачал головой.

— Насколько я знаю, при изготовлении банкнот колдовства не применялось. Только сложное оборудование и специальная краска в качестве защиты от подделки.

То ли чернец не знал, то ли не хотел рассказывать. Никогда бумажка не будет стоить дороже золота — так было, так есть и так будет. Простая истина, не требующая доказательств.

Я больше не стал приставать к чернецу с расспросами. Зачем лишний раз искушать судьбу? Вместо этого засунул увесистую пачку местных денег в карман и переступил через порог. Пришла долгожданная пора знакомства с Новым Светом.

Помню, как рассказывал Леньке о первом дне в Новом Свете. Как сойду франтоватой походкой на берег, привлекая внимание местных красоток заморским видом. А что, пускай знают пацанву с Кирпичного. Как запишусь в горнодобытчики и с киркой наперевес найду первый самородок — увесистый и чистый. Как продам его и набью карманы звонкой монетой. Пошью сюртук из парчи, сяду в двойку, запряженную гнедыми, и прокачусь по центральным улицам, собирая восхищенные взгляды встречных прохожих. Так мне мечталось, а по итогу оказался я валяющимся в заброшенном переулке с обездвиженными ногами и сапогом чернеца на голове. Хреновая перспектива вырисовывалась, если задуматься. Меня убьют… обязательно убьют — не те, так другие, а главное бежать некуда. Для наложенного заклятия не существует препятствий, будь то расстояния или толстые стены. Брат Изакис сначала обездвижит, а потом найдет и отрубит оставшееся.

В подавленном настроении я вышел на улицу и… Город целиком и полностью захватил воображение, так что от горьких мыслей не осталось и следа. Он удивлял — нет, не размерами домов, и не людьми, одетыми в диковинные платья: скажите на милость, кому в голову придет носить короткие штаны, чтобы носки наружу торчали? Или высокую клоунскую шляпу, куда зайца можно спрятать, а то и двух?

Улицы поражали чистотой. Ручейки помоев не сбегали по булыжной мостовой, а нос не сшибала кисло-прелая вонь отбросов. В противоположность моим ожиданиям пахло ароматами цветов, парфюма и специй, а еще нагретым солнцем камнем. Здесь все было выполнено из кирпича, самого разного вида и свойства, уж я-то в этом разбирался. Был здесь обожженный железняк, из которого в Ровенске выкладывали колодцы, в том числе центральный у рынка: двести лет стоит, и до сих пор воду держит. Был стекловидный кровельный, и дешевый легкий, прозванный в простонародье плавающим. Он и вправду не тонул, потому как изготавливался из смеси глины, угольного порошка, опилок и торфа. Был и белоснежно белый, уважительно величаемый «королевским»: не из-за цвета — из-за цены. В Ровенске такой не обжигали, и даже в столичном Лядово имелась всего одна мастерская. Здесь же большинство стен выложено из него. Спрашивается и откуда такие деньжища?

Мне очень хотелось полюбопытствовать: подойти поближе, рассмотреть, а может даже пощупать шершавую поверхность, но увы, статус обязывал. Я теперь не просто Сига с Кирпичного — вошь подзаборная и простолюдин, у которого глаза разбегаются от увиденного, а его светлость господин барон — вечно скучающий, как и положено аристократу.

Потому и продолжил лениво вышагивать по мостовой, изображая пресыщенного зрелищем человека. У самого же внутри все бурлило. Был бы здесь Ленька-Вторак, непременно бы помер от удивления. Идешь вдоль высоченного дома в четыре этажа, идешь себе такой и идешь, а он не заканчивается. Все тянется, аж до следующей улицы. Я попытался сосчитать шаги, но сбился, едва не угодив под повозку.

— Куда смотришь, баран! — заорал усатый мужик, высунувшийся из окна. Я не сразу сообразил, что это кучер. Где это видано, чтобы возничий сидел не на козлах, а внутри экипажа: длинного, с многочисленными шторками на окнах, отдаленно напоминающего пассажирские линейки, курсирующие между Ровенском и Лядово. Вот только на Старой Земле впереди бежала пара запряженных лошадей, у этой же ничего не было.

«Самодвижущаяся повозка», — пронеслась мысль в голове, — «неужели та самая, работающая на осколках Печати Джа»?

Очень захотелось спросить, но я вовремя вспомнил, кем являюсь. Сделав морду кирпичом, отвернулся и продолжил шагать по улице. Слишком низко для господина барона, связываться со всякой шелупонью, вроде кучера. Совсем они здесь распоясались, на благородных орут. У нас в Ровенске за проявленное неуважение давно бы плеткой огреб, но здесь Новый Свет, другие порядки. Об этом предупреждал брат Изакис, настоятельно рекомендовав не ввязываться в конфликты.

— Наблюдай и мимикрируй, — произнес он в качестве напутствия.

— Мими… что?

— Не выделяйся на общем фоне. Не они к тебе приехали в гости — ты к ним, поэтому перенимай правила поведения.

— Но я барон.

— Ты очередной благородный оболтус без связей и больших денег. Знаешь, сколько таких шляется по улицам Баненхэйма? Слишком много, чтобы обращать внимание. Если преступишь закон, не жди снисхождения. Судить будут по местному своду наравне с простыми работягами, а то и того хуже, потому как они граждане, а ты чужак, приплывший на корабле.

Получается, чтобы иметь равные права, я должен получить документы на жительство, или как выразился чернец, гражданство? Бред какой-то, к чему такие сложности. На Старой Земле ежели ты барон, то по умолчанию стоишь выше простолюдина, здесь же сплошные заморочки. Брат Изакис пояснил, что Новый Свет — это мир многотомных правил и сводов, толкуемых специально обученными законниками, где у каждой гильдии свои преимущества, а аристократ аристократу рознь. И где, спрашивается, обещанное равенство?

Ничего другого не остается, как ми… мими… мимигрировать.

Свернув за угол, я оторопел. Ожидал увидеть очередную улицу, но это было нечто иное, слишком просторное для глаз. Кажется, на карте это место называлось Центральным проспектом. Оно и на бумаге выглядело внушительно, а уж вживую: две полноводные реки, две дороги, наполненные вечно снующим транспортом. Были здесь и ранее виденные пассажирские экипажи со шторками на окнах, и грузовые, набитые тюками и бочками. Вытянутые и кургузые, красные и желтые, с колесами большими и малыми. А еще они бесконечно трендели и гудели, добавляя новых звуков и в без того наполненную шумом улицу.

— Сенсация-сенсация! — прокричал звонкий голос поблизости. — Совершен налет на золотой поезд. Конфедерация готова объявить войну. Читайте только на страницах «Трибуны»! Сезон спектаклей мадам Трюжон под угрозой срыва.

Мелкий пацан, совсем еще мальчишка, стоял у стены, размахивая кипой бумаг над головой. Заметив мое внимание, он прокричал:

— Господин, купите газету! Свежий номер «Трибуны», совсем горячий, только-только с печатных станков.

Свежую рыбу видеть доводилось, а вот свежей бумаги… Я сделал шаг навстречу и поинтересовался:

— Почем?

— Два кредита, господин. Дешевле не бывает.

Я замер, подсчитывая в голове имеющиеся средства. Чернецы на житье-бытье выделили сумму в размере тысячи. Только непонятно, много это или мало, с учетом полного незнания местных реалий. Брат Изакис предупредил, что нумер в гостином дворе обойдется в двести кредитов в неделю. Итого остается восемьсот, а еще нужно харчиться и рожей светить в лавках.

— Господин, всего два кредита за свежие новости.

Вот ведь зараза! Я полез в карман и извлек наружу бумажку с цифрой десять — меньше не нашлось. Протянул мальцу и тот ловко выхватив деньгу из рук, всучил взамен увесистую пачку листов.

Признаться, не ожидал, что «хазета» окажется настолько толстой. Это же сколько всего читать, неужели скопились новости за целый год? В нашем Ровенске, бывало, месяцами ничего не происходило. Да даже если и случалось, никому в голову прийти не могло, выпускать такое на бумаге. Зачем расходовать дорогой материал, когда пошел на городской рынок и все сплетни узнал. Да и печатного стана у нас не имелось, лишь с десяток писарей при градоначальнике.

«Три-бу-на», — прочитал я жирные заглавные буквы. Развернул бумагу — мама дорогая, до чего же большая. Стоящего передо мною пацаненка можно было с головой накрыть. Кстати, о мальце… Я дал десятку, а «хазета» — стоит два кредита, где разница? Его светлость не настолько богаты, чтобы деньгами сорить.

— Сдачу давай.

Малец шмыгнул носом, сделав жалостливый вид.

— У меня нету.

— Кому сказано, сдачу гони!

— Господин, нету мелких. До вас покупатели подходили, все с большими деньгами. На размен ничегошеньки не осталось.

— А если карманы выверну? — не выдержал я, повысив голос. Терпеть не могу, когда за лоха держат. Сам неоднократно изображал сироту, заморенного судьбой-злодейкой. Выбивал слезу и звонкую монету у особо жалостливых мамаш. Стоящий передо мною прохвост действовал по схожей схеме, даже носом захлюпал для большей убедительности.

— Господин, пожалейте сиротку. Знаете, сколько нужно продать экземпляров, чтобы на хлеб заработать? Сто штук. А как это сделать, когда через дорогу еще два продавца?

— Меня мало заботят твои проблемы. Где деньги?

— Хорошо-хорошо, будут вам.

Малец нагнулся к земле, но вместо того, чтобы вернуть разницу, задал стрекоча. Да так ловко у него это вышло, что не выронил ни единой бумажки из стопки, прижатой к груди. Вихрем сорвавшись с места, он полетел вниз по улице, уворачиваясь от встречных прохожих.

Я бы догнал наглеца и вытряс все до единой монетки. Сига с Кирпичного непременно бы так и сделал, но вот беда: я не Сига, а урожденный барон Дудиков — человек важный и степенный.

И что теперь делать? Да ничего, такова доля благородных. Тяжело вздохнув, я засунул «хазету» подмышку и зашагал вдоль мостовой, ощущая невыносимую легкость в оскудевших на восемь кредитов карманах.

Через пару часов неспешной прогулки по улицам города в животе заурчало. Обыкновенно он готов был терпеть сутки напролет, но сытый завтрак его разбаловал. Был свежий хлеб с маслом, была ветчина с сыром — надо отдать должное брату Изакису, на еду тот не поскупился.

В карманах водилась деньга, поэтому раздумывал я не долго. Против прежних планов выбрал не роскошный ресторан с широким крыльцом и играющей огнями вывеской, а маленькую закусочную на улице. Захотелось тишины и покоя после наполненного впечатлениями дня.

Так оно и получилось. Половина столов пустовало по причине опустившейся на город вечерней прохлады: абсолютно пустяковой для выходцев из Ровенска, но заставляющей дрожать и кутаться в одежды местных жителей. Бедолаги, это они еще настоящей зимы не видели, так что брови покрывались инеем, а деревья трещали и лопались от мороза.

Стоило выбрать столик, как ко мне подлетел угодливый половой, в выглаженной рубашке и полотенцем, переброшенным через руку.

— Чего изволите? — проговорил он с натянутой улыбкой. Согнулся в полупоклоне и протянул книжицу в кожаном переплете. Поймав мой удивленный взгляд, пояснил: — это меню.

Да уж понятно, не глупее прочих будем. В «Астрийской розе» такое чудо тоже подавалось, правда на одном листе, наспех исписанном чернилами. Здесь же была буквенная печать, как в настоящей книге.

Название заморских блюд я осилил, куда сложнее оказалось разобраться с содержимым.

Ланейская заливная — это рыба? А какая, морская или речная и чем заливали, соусом или холодцом? Воздушный омлет с трю-фе-ля-ми… Что за чудо такое трюфеля? За вычурным названием могла скрываться обыкновенная свинина или диковинка, вроде моллюска в раковине, похожего на высморканную соплю.

Я решил не рисковать здоровьем, поэтому заказал жаренной картошки с грибами, пирог с капустой и кофе. Долго сомневался на счет последнего, но уж больно хотелось попробовать сей заморский напиток. В Ровенске за одну чашку драли пол золотого, здесь же кофе стоил сущие пустяки: за всё про всё отдал пять кредитов.

Пирог размерами не порадовал, его и не было толком, лишь отрезанный ломтик. А вот порция жаренной картошки удалась на славу, как по вкусу, так и по объему, заполнившему желудок.

С трудом удержавшись, чтобы не отрыгнуть, как-никак человек благородный, я взялся за чашку с черным напитком. Аккуратно, двумя пальцами, скопировав позу седобородого господина за соседним столиком.

Вдохнул аромат — до чего же божественный запах. Как же давно я хотел тебя попробовать. Закрыл глаза и… едва не выплюнул горечь изо рта — экая дрянь. И это называется элитарным напитком для богатеев?

Моему разочарованию не было пределов. Может что-то не так делаю? Чтобы убедиться, проследил за седобородым господином — тот пил маленькими глотками, морщась от удовольствия. И какой в этом кайф? Давиться ужаснейшей на свете гадостью, по вкусу напоминающей паленый сапог? Не то чтобы я жевал…

Вдоволь насладившись кофе, сосед взялся за стопку бумаги, лежащей на столе — развернул. «Трибуна» — увидел я знакомое название. У них здесь что, принято читать на улице, на глазах у всех?

В Ровенске книгочеев не любили. Могли и накостылять за то, что возомнил себя самым умным. Дескать сидишь тут, кичишься знаниями, а мы люди простые.

Я потому и прятался на чердаке, читая книги тайком, чтобы не приведи Всеотец, свои не прознали. И Ленька обучал грамоте за городом, в специально оборудованном схроне в виде шалаша. Чудный новый мир… или точнее чудной.

Я решил последовать примеру седобородого господина. Открыл первый лист, но не смог прочитать и слова. Странные ощущения охватили душу, словно прилюдно спустил штаны, выставив причинное место на всеобщее обозрение. И до того стало неловко, что не допив кофе, поспешил покинуть сие гостеприимное заведение. Пришла пора позаботиться о ночлеге.

Улица генерала Брабиуса находилась в пяти минутах ходьбы от места, где я ужинал. Прямая как мачта, и хорошо освещенная, поэтому не пришлось напрягать глаза в поисках нужной таблички. А вот и цифра двенадцать на углу здания.

«Матушка гусыня» — гласила вывеска над входом. А для особо непонятливых внизу красовался рисунок в виде упитанной птицы в передничке. Интересно, почему чернецы выбрали именно этот двор? Судя по внешнему виду, заведение вполне приличное: белоснежные стены с гипсовыми цветами над окнами, подсветка в виде многочисленных фонариков, декоративный заборчик с орнаментом. Может хотели тем самым подкрепить мой баронский статус? Лучше бы денег побольше выдали, дали добро на выпивку и шлюх. Тогда бы сразу стало понятно, что город посетила его светлость, а не чучело огородное, обряженное в сюртук, как изволил выразиться брат Изакис.

Поднявшись по ступенькам, я толкнул дверь и вошел внутрь. Первое, что удивило — просторная прихожая. У нас в Ровенске тоже имелся гостиный двор — один единственный на весь город. Как-то довелось побывать в нем по случаю: закопчённый потолок, грязный пол и оконца, загаженные мухами. Здесь же все было не в пример чище и опрятнее. На входе вежливый служка, поинтересовался, чего желаю.

— Мне бы комнату снять.

— Извольте, — мужчина открыл лежащую перед ним книгу, — на какое количество персон?

— На одного… один я буду.

— Количество комнат?

— Один… в смысле одна — плачу за неделю вперед.

— Одна на неделю, — повторил служащий, водя пальцем по странице, — воду заказывать будете?

После кофе во рту неприятно горчило, поэтому я сказал:

— Можно лимонаду.

— Простите? — мужчина оторвал взгляд от книги.

— Это такая сладкая вода.

— Сладкая?

— Ну да, с газом.

— Ах, это… Прошу прощение за недоразумение. Я имел в ввиду совсем другую воду, для принятия ванны.

— Э-э, — протянул я, чувствуя себя совсем уж глупо, — и почем ведро?

И снова дурацкая пауза.

— Какое ведро?

Да что за место-то такое, что не скажешь — все мимо.

— Как у вас воду в нумера доставляют? — решил я уточнить, чтобы не выглядеть совсем глупо.

На губах мужчины за стойкой заиграла улыбка: не издевательская или высокомерная, какой могла бы показаться, а вполне себе дружелюбная. Будь на моем месте настоящий барон, даже он не нашел бы причин для скандала.

— Прошу прощения, как к вам обращаться, господин…

— Алекс Дудиков, урожденный барон.

— Я вас понял, господин барон. Смею предположить, вы недавно в нашем городе, поэтому не знаете всех тонкостей. В «Матушке Гусыне» работает замкнутая система водовода. По одним трубам вода поступает в номера, по другим уходит на слив, поэтому не возникает нужды в томительном ожидании. Все очень просто и удобно. Хотите, я вам продемонстрирую?

Конечно же я захотел, но перед этим пришлось расписаться в специальной книжице, выложив сто восемьдесят кредитов на стол. Пальцы дрогнули, взявшись за необычное перо.

— Первый раз видите ручку? — догадался мужчина, представившийся странным именем Портье. — О, поверьте, в принципах её работы нет ничего сложного. Чернила заправлены внутрь металлического корпуса. Нет нужды постоянно обмакивать кончик, вы просто водите пером по бумаге и всё.

То, что казалось простым на словах, на деле вышло сложным. Я не только осваивал непривычный инструмент, но и пытался вспомнить подпись господина барона. Чернецы почему-то упустили сей факт из вида.

До чего же неудобно… С трудом изобразив размашистую закорючку, я отложил ручку в сторону и принялся разминать сведенные от напряжения пальцы.

— Господин барон, вы можете предоставить бумаги, удостоверяющие личность… любые, — последнее слово Портье выделил особо, как бы намекая: мне все равно, хоть клочок лопуха покажи, не расстроюсь.

Пришлось лезть в карман и доставать грамотку. Заодно успел сверить личную подпись барона на документе со свежеоставленной в книге. Кажется, закорючка вышла похожей, по крайней мере Портье остался довольным.

— О-о, подданный её величества, королевы Астрийской, — произнес он, пробежав глазами по бумаге. — Всегда рады в нашем отеле, всегда… Долгие лета королеве-матери.

— Во славу страны, во имя народа, — ответствовал я фразой, неоднократно слышанной от выходцев Империи. Хотя какая там Империя, клочок земли — осколок великой державы, созданной далекими предками ныне правившей династии.

Меня всегда смешил пароль — отзыв, а уж сколько анекдотов ходило по данному поводу, не счесть. Ленька-Вторак утверждал, что даже в отхожем месте, услыхав фразу про «долгие лета», подданный обязан был вытянуться в струнку и, вытаращив глаза, ответствовать «во славу», ровно попка-дурак на жердочке. Сколько раз издевался над этим, и вот сподобился. Что поделать, ежели нет теперь Сиги с Кирпичного, а есть господин барон.

Я поднялся следом за Портье на второй этаж и дошел до двери в дальнем конце коридора. Прогремев связкой ключей, служащий первым вошел в комнату.

— Любые удобства к вашим услугам, — произнес он нараспев, в странной манере. И принялся перечислять очевидные вещи, словно будущий постоялец был не способен увидеть шифоньер, кровать и тумбочку подле неё. Он даже коврик не забыл упомянуть.

— Постельной белье меняется каждую неделю, — продолжал заливаться соловьем Портье. — Услуга входит в стоимость номера, но я все же рекомендовал бы вам оставлять чаевые на тумбочке, одного кредита будет достаточно… А вот здесь, позвольте, — служащий щелкнул шнурком и за неприметной дверью загорелся свет, — здесь у нас ванна.

Я очутился в небольшой комнатке, пахнущей благовониями. И конечно же в центре на небольшом постаменте возвышалась ОНА — не какая-нибудь деревянная бадья, а сделанная из фарфора ванна, как это было принято в лучших купеческих домах. Я подошел и постучал пальцем по краю. В ответ раздался глухой металлический звук. Неужели железо, покрытое странной белой глазурью?

— Господин барон, прошу обратить внимание… с помощью синего крана открывается вода, — рука Портье приподняла рычажок. Вместо обещанной воды из недр донеслось пугающее сипение, словно сказочный великан отправился к Всеотцу, испустив последний вздох на прощанье. — Сейчас трубы пустые, но после оплаты в семь кредитов в вашем распоряжении будет объем, равный размерам ванны.

Нихрена себе всего… Этой дай чаевые, тут за воду заплати, а его светлости еще харчиться нужно. И не где-нибудь на ходу, а в местах приметных, чтобы рожу засветить.

— Вода нагревается с помощью специальных элементов, — Портье присел на корточки, демонстрируя тонкие металлические пруты, облегающие дно. — Когда ванна наполнится, вы просто нажмете на этот красный рычажок. Легко и удобно, но будьте осторожны, не в коем случае не прикасайтесь к нагревающим элементам. Можете получить серьезный ожег.

— Сколько? — тут же поинтересовался я.

— Всего лишь пять кредитов.

— За неделю?

— За однократное использование.

Нормально они устроились: семь кредитов за воду, пять за нагрев — итого двенадцать. Но и этого оказалось мало.

— Это туалэт, — с гордостью произнес Портье, словно речь шла не о сральнике, а о медали за отвагу. После чего продемонстрировал сиденье под названьем унитаз. Суть его действия сводилось к следующему: все наваленное дерьмо плавало на поверхности и воняло. Не хочешь нюхать, будь добр, плати кредит и смывай водой из приспособленного сверху бочка.

Да это же натуральный грабеж! Я лучше под дерево буду ходить, чем каждый раз отстегивать кредиты. Теперь понятно, почему постояльцев не слышно: с конскими ценами за каждый пук здесь ни один нормальный человек жить не останется. И я бы не остался, если бы не братья-чернецы.

Стараясь казаться равнодушным, я огляделся. Присел на корточки рядом с ванной и провел пальцем по дну.

— Скажите, милейший, а по какому принципу работают сии нагревательные пруты?

— Силовые камни.

Внутри тревожно звякнул колокольчик.

— Вы имеете в виду Печать Джа?

— Да, так их называют в Старом мире. У нас существует несколько научных терминов, определяющих данный источник энергии. Все зависит от специфики применения.

— Силовые камни, — задумчиво повторил я. Звучало странно, словно магический предмет кастрировали, лишив таинственной ауры. Всего лишь булыжник…

— О, не волнуйтесь, — поспешил заверить меня Портье, — их использование совершенно безвредно. Здесь все работает на камнях: свет в помещениях и на улицах, насосы, подающие воду, движители автомобилей и даже печи в пекарнях. На этом выросло не одно поколение и как видите, ничего страшного не случилось, наоборот, крайне удобно. Поверьте, скоро и вы оцените преимущества использования сего природного чуда.

Не божественного, а природного… Я не стал поправлять служащего: пускай братья-чернецы занимаются богохульниками — это их прямая задача. Вот только и они вряд ли осмелятся: другой мир — другие законы.

За воду я все-таки заплатил. После недолгих раздумий решил шикануть и принять горячую ванну. Надоело вечно экономить, когда-то же надо начинать жить. Особенно когда жизни этой отмерено… слишком мало, если не придумаю, как соскочить с крючка чернецов.

Я долго скоблил кожу, пытаясь стереть невидимое заклятье. Осматривал тело в поисках татуировки или любой другой отметины, способной вызвать подозрение — ничего. Даже новой родинки не появилось. Но ведь как-то же брат Изакис на меня воздействовал?

Полный раздумий, я вылез из ванны и еще долго ходил по комнате, пытаясь привести мысли в порядок. Нет, один не справлюсь, тут особые знания нужны, как у деревенской бабки-ведуньи. В Ровенске знал одну такую, она Тишку от заиканья вылечила, правда не полностью. Болезнь периодически проскакивала, особенно когда тот пытался сказать «па-па-пацаны», но все лучше, чем раньше. Всякому известно, что бабки на деревне первая помощь: они и от сглаза избавят и больные зубы заговорят. Может потому их церковь не трогала.

Ведунья… и где же я такую найду в незнакомом городе. Надо будет аккуратно разузнать у Портье, вдруг чего знает. Почему аккуратно? Да потому что шантру разберет этих местных, как у них дела с колдовством обстоят. Во Всеотца не верят, а за дела с бабкой могут запросто на костер отправить.

Я подошел к окну и откинул шторку. Пустынная улица была залита светом фонаря, освещавшим стену дома напротив и фигуру, притаившуюся в тени. Может ждал кого, поглядывая на окна гостиного двора, а может…

Калечный мизинец напомнил о себе ноющей болью. Пришлось опустить шторку и вернуться в кровать. Пахнущая свежестью простыня, взбитая подушка — в прошлой жизни о таком только мечталось. Да и сам я был чист и свеж, с набитым едой желудком. Вот только не было в том никакой радости — трудно улыбаться с поводком на шее, готовым в любую секунду превратиться в петлю.