Персональное дело

Гитлера уже не жалко

– Недавно вам исполнилось 68. Вы ощущаете свой возраст?

– Такой возраст трудно не ощущать. Но, в общем-то, ничего еще, на ногах стою. Хотя молодые, бывает, при встрече спрашивают взволнованно: «Как здоровье?» Или в сберкассе недавно работница захлопотала, глядя на меня: «Да что ж вы стоите? Сядьте, сядьте!» Я удивился: неужели ей кажется, что я вот-вот упаду? Но, в общем, еще держусь, много работаю, на четвертый этаж поднимаюсь без одышки, километров восемь-десять прохожу быстрым шагом, то есть практически здоров, но возраст есть возраст.

– Бывает, что наедине с собой вы подводите, выражаясь торжественным слогом, предварительные итоги творческой деятельности?

– Знаете, надо с огромным уважением к себе относиться, чтобы в таких выражениях размышлять о пройденном пути… А я отношусь к себе без особого почтения, с чувством некоторой иронии и на некоторых других очень серьезных и уважающих себя граждан тоже позволяю себе смотреть теми же глазами. Имею право.

– «Чонкин» дописан?

– И да, и нет. Может быть, многие не знают, что я задумывал книгу как роман лирический и эпический, с сюжетом, растянутым на многие годы. Потом обстоятельства мне помешали. И я сейчас собираюсь приблизиться к первоначальному замыслу, издать окончательную версию романа, где история героя не подряд, а, как говорят, пятое через десятое рассказывается от 41-го года до начала 90-х годов. Кроме того, у меня понемногу складывается книга воспоминаний – это тоже подведение итогов.

– Эти предварительные итоги вас радуют, обнадеживают, огорчают?

– Я в жизни добился меньшего, чем мог, но гораздо большего, чем ожидал. Лет до 20 я вообще не предполагал, что у меня есть какие-то литературные задатки. Я очень неуклюже писал письма и вообще не любил их писать. Потом, когда начал заниматься сочинительством, я много времени потерял на разную ерунду. Иногда мне не хватало страсти, иногда честолюбия. Я никогда не мечтал о безумной славе, но хотел быть известным в кругу ценителей такой литературы, какую я сам считаю литературой. Это мне вроде бы удалось.

– А что вы называете потерянным временем?

– Ну, все то время, пока я сам не осознал своего призвания. В молодости много гулял, пьянствовал. Играл в шахматы, разгадывал кроссворды и вообще проводил время так, словно оно немерено. Совершал необдуманные поступки, за которые потом приходилось расплачиваться именно потерянным временем. Или когда влюбился в эту женщину ( смеясь и кивая в сторону кухни ), долго бегал за ней, вместо того чтобы писать. А надо было не бегать, а написать такой шедевр, чтобы сама пришла.

– В недавней своей книге «Монументальная пропаганда» вы заметили, что человечество черствеет в процессе истории…

– Да, и отдельный человек в течение жизни тоже. Я это знаю по себе. Например, с детства я не терпел жестокости. И жалел всех людей подряд. Помню, еще в военные годы я вдруг задумался над тем, что бы я сделал с Гитлером, если бы его поймал. Пришла в голову такая идея: запрячь его в телегу и гонять кнутом. И мне его тут же стало жалко, даже расхотелось ему мстить.

– А теперь?

– А теперь – не жалко! ( Смеется .) Нет, я не стал более жестоким, конечно, но я стал равнодушнее. Когда в течение жизни, особенно в последнее время и особенно в России, видишь столько жестокости, то поневоле сердце черствеет.