Персональное дело

Андрей Амальрик любил денежки

Еще одному врачу я показывался – психиатру Алле.

– Да, – сказала она, выслушав меня. – История, ничего не скажешь, и впрямь сумасшедшая.

– Значит, ты мне не веришь?

– Нет, я тебе верю.

– Веришь всему, что я рассказал?

– Всему верю. Не знаю, зачем было бы тебе врать.

– И ты не думаешь, что я сумасшедший?

– Нет, не думаю.

– Почему?

– Потому что ты самый нормальный человек из всех, кого я знаю.

– А где грань между нормальным и ненормальным?

– Ну знаешь, чтобы все это объяснить, я должна была бы прочитать тебе курс лекций, но такая грань все-таки есть.

– Но они все равно могут объявить меня сумасшедшим.

– Нет, не могут.

– Почему?

– Потому что ты не сумасшедший.

– Но они же сажают нормальных людей в психушки?

– Кто это тебе сказал?

– Ты собираешься отрицать, что они сажают нормальных людей?

– Отрицать не буду, но если ты посмотришь непредвзято на тех, кого сажают в психушки, ты увидишь, что каждый из них отличается, ну скажем, неуравновешенностью характера, вспыльчивостью, стремлением к переустройству мира, повышенным самоуважением, все это, конечно, не клиника, но есть муха, из которой можно сделать слона, а у тебя этой мухи нет. В твоем поведении нет того признака, который можно дотянуть до диагноза.

Я передал этот разговор Андрею Амальрику.

– Конечно, – сказал он, – в психушку сажают не каждого. Со мной, например, этого не сделают никогда. Знаете почему? Потому что у них самый основной тест – это отношение человека к личной выгоде. Если человек делает что-нибудь бескорыстно, за идею, за правду, за родину и свободу, значит, чокнутый. А я им всегда говорю: «Я, гражданин следователь, за бесплатно не работаю, а всегда только за денежки, денежки я люблю, и они у меня в швейцарском банке хранятся под очень большие проценты».