Первый/последний

Глава 21. Эрика

«Жили-были девочка и мальчик — лучшие друзья с самого детства.

Они всегда были вместе — во дворе, дома и в школе, и мамы не могли нарадоваться на своих чад.

Когда-то мама девочки потеряла работу и переживала личную драму, и мама мальчика великодушно взяла несчастную под свое крыло.

Они тоже стали «добрыми подругами» — мама девочки всегда старалась угодить благодетельнице и буквально заглядывала ей в рот.

Девочка никогда не доставляла проблем, ее друг был самостоятельным, очень умным, на все имел собственное мнение, только вот в детском коллективе пришелся не ко двору и едва не угодил в разряд школьных изгоев.

Девочка горой заступалась за друга — восхищалась, боролась, сочувствовала, но он принимал ее сочувствие за жалость и часто обижал.

Дети взрослели, мальчик становился все более жестоким. Он знал, как навязать свое мнение, как заставить уступить, как внушить чувство вины. Девочка не молчала: могла оттолкнуть или отбрить острым словом, и тогда мальчик на несколько дней включал полный игнор. Девочка уступала и первой протягивала руку.

Мама девочки только отмахивалась: хороший, положительный мальчик. Нужно беречь такую дружбу... И девочка знала: жаловаться нельзя.

Потом он облил ее кипятком — отомстил за стремление девочки к свободе. Тогда все заняли сторону мальчика, и в девочке что-то сломалось — она перестала мечтать.

Спустя три года парень перешел к рукоприкладству. Он не знает, что девушка не сдалась и ищет пути для побега... Пожалуйста, спасите меня!»

Именно этот пост я разместила на форуме, и он привел ко мне Кнопку. Я до сих пор помню его наизусть и как заклинание повторяю про себя.

Верчу в руках бесполезный телефон, опираюсь на спинку стула и пялюсь на дождь за окном. Возможно, мама слово в слово передала мое послание Косте, и он вторые сутки бьется в конвульсиях. Хотя, скорее всего, она не посмела, и он все еще живет в счастливом неведении и с уверенностью, что почти победил.

«Добрый толстячок, милый плюшевый мишка» — так она называла его и умильно улыбалась. Справедливости ради, к нему и правда не клеился образ тихого подонка, отмороженного психа, каким он на самом деле является.

Меня опять снедает раскаяние: вчера я была чересчур груба. Мама может быть какой угодно: глупой, слепой, одурманенной, но о побоях она ничего не знала. Однако ее реакция на горькую правду оказалась предсказуемой — мама по привычке спрятала голову в песок. Если бы я рассказала ей раньше, еще в Москве, я бы уже не смогла сбежать.

***

Пустота на душе созвучна с мерзким осенним ливнем. Без сим-карты я лишена связи и интернета, и полдня овощем лежу на диване.

Я порвала с мамой, но ничего по этому поводу не чувствую...

Лишь мысли о Владе мелькают отголосками странной радости. И вот он уже стоит перед глазами в полный рост — невысокий, но классно сложенный, потрясно владеющий телом, загадочный, стильно одетый, красивый...

Сквозь меня проходит разряд тока, и воображение подкидывает ворох блестящих идей.

Черта с два я ограничусь походом в магазин! Я буду отрываться, да так, что самой станет тошно! Напрасно мальчик затеял эту игру, и едва ли его карма очистится от того, что я ему уготовила!

Конечно, я не собираюсь склонять его к интиму, но наверстаю все, что Костя попытался у меня отнять.

Я вмиг лишаюсь спокойствия — стены плывут от дурного азарта и предчувствия встречи, я весь день сшибаю углы и роняю предметы из рук. Кроме глупого уговора, нас с Владом ничто не связывает, но находиться рядом с ним — словно проваливаться в другое измерение, где мир переливается яркими красками, а я впадаю в эйфорию и себя не узнаю.

Странно, но я могу быть дерзкой, смешной, остроумной, красивой, хрустальной... Или это он делает меня такой.

Ветер задувает в окно, путается в прозрачной тюлевой занавеске, и я убираю замерзшую орхидею на стол. Лето уже не вернется, но, уезжая, я не подумала о теплых вещах. Завтра по расписанию физкультура, а у меня нет спортивного костюма.

Я задаюсь насущными вопросами: денег, подаренных бабушкой на восемнадцатилетие, даже при очень скудных тратах хватит еще месяца на четыре. К тому же, стоило бы разыскать состоятельного друга Кнопки, снявшего эту квартиру и оплатившего билет, и вернуть ему долг...

Как бы там ни было, мне предстоит путешествие под осенним дождем в уже знакомый торговый центр и я, тяжко вздохнув, открываю шифоньер.

***

В бесполезных попытках удержать отлетевший сон, ворочаюсь под шерстяным пледом. Перед глазами вспыхивают картинки из прошлой жизни — одна веселее другой: вот мама наконец осмыслила то, что я ей сказала, и идет разбираться с Костей, а тот, оправдывая звание самого трусливого ничтожества в мире, часто моргает и клянется, что никогда меня пальцем не трогал. Мама плывет. Мама верит.

Так было всегда. Больше не нужно оглядываться на этих никчемных людей.

Вожделенная свобода наваливается пудовым камнем, граничит с отчаянием и изрядно напоминает ужасающее одиночество.

Не дожидаясь будильника, встаю и топаю в душ, задумчиво жую бутерброд на сумрачной кухне и приступаю к сборам в универ.

Первым занятием значится физра, и я влезаю в черные леггинсы, просторную футболку и олимпийку, купленные вчера в массмаркете по скидке в полцены. Застегиваю молнию у самого горла и прищуриваюсь: розовые борозды на коже щупальцами неведомого монстра тянутся к щеке, и я вынужденно обматываю шею шелковым шарфом. Выглядит смешно и нелепо, но пусть лучше одногруппники считают меня экстравагантной фрикшей, чем созерцают увечья и воротят носы.

Настроения нет, я бы предпочла весь день проспать дома, и уже не уверена, так ли мне нужно общество Болховского. Пусть найдет для своих игр кого-то более подходящего и оставит меня в покое...

Отрываю бирки от новых кроссовок, втискиваю в них стопы и, собрав остатки выдержки и сил, покидаю жилище.

Я шагаю к остановке расправив плечи — несмотря на пронзительный ветер и проливной дождь. Паранойя оживает в солнечном сплетении, страх холодными мышиными лапками пробегает по спине, но я не оглядываюсь: в такую погоду Костя не высунет на улицу свой зад даже ради убийства с особой жестокостью.

***

Я с огромным трудом нахожу в корпусе спортзал — просторное полутемное помещение притаилось за лестницей, ведущей во двор. У входа толпятся девчонки: кисло улыбаются, машут, странно косятся на мой черный бант и ноют:

— Говорят, физрук — монстр. За любую провинность может не допустить до зачета.

— Да, а потом заставит чуть ли не армейские нормативы сдавать...

Я в ужасе повожу плечами. Ненавижу физру — не дружу со своим худым телом, с бегом, прыжками, командными соревнованиями...

Парни возвращаются из курилки, шумно приветствуют нас, Макар, облаченный в дорогой, обтягивающий бицепсы спортивный костюм, многозначительно подмигивает:

— Москва!.. Отлично выглядишь!

Я скалюсь до треска в челюсти, но умираю от разочарования: Влада среди пришедших нет. Его снова нет...

Скорее всего, он забыл о нашем уговоре, у него есть куча дел поважней, и я никогда не стану частью его насыщенной жизни. Зато за спиной раздается отчетливый шепот:

— Она меня бесит. Почему все внимание именно ей? Неужели только потому, что она москвичка?..

— Знаешь, да. Она и меня раздражает. Видела, как в пятницу ее охаживал Влад?

— А Макар?.. Он сказал, что они встречаются...

— Ага. И с кем, по итогу, она? С обоими?

С досадой закусываю губу, но в дверях показывается физрук — тщедушный дядечка в футболке и трениках с отвисшими коленками, — и высоким, почти женским голосом приглашает всех на занятие. Судя по скучающему в центре зала мячу, нас ждет баскетбол, и я съеживаюсь — мой рост обязывает поучаствовать, но я терпеть не могу эту игру.

Нас заставляют повесить олимпийки на крючки и выстраивают в шеренгу.

Препод орлиным взором окидывает растерянных студентов и останавливается точно на мне:

— Фамилия?

— Александрова... — буркаю я, уставившись в пол.

— Под кольцо! Только... сними свой дурацкий шарф!

Я вспыхиваю и не могу сдвинуться с места. Повисает гробовая тишина, все с интересом наблюдают за сценой — за неделю этот аксессуар вызвал массу вопросов и многих успел реально допечь.

— Александрова, выйди из строя! — я послушно выхожу и встаю рядом с преподом, и тот, уже заметно нервничая, продолжает внушение: — Ты срываешь занятие. Украшательства не положены по технике безопасности, пойми! Упадешь и удушишься!

Я оглушенно молчу, хмуро смотрю на препода и судорожно подыскиваю оправдания, но он принимает мой ступор за дерзость, резко тянет шарф за край и легко сдергивает. По залу проносится громкий вздох, застоявшийся, пропитанный пылью воздух холодит тонкую, покрытую рытвинами кожу и мои щеки, вспыхнувшие от невыносимого стыда.

У меня закладывает уши. Я не планировала обнародовать свой изъян так эпично...

«...Симпатичная девушка, и такое уродство...»

«...Она как рептилия, фе-е-е...»

«...Это даже видеть неприятно!..»

«...Ну, теперь ни Макар, ни Болховский точно к ней не подойдут!» — шуршит со всех сторон.

Словно в подтверждение, Макар быстро отводит виноватый взгляд и опускает голову.

Я проваливаюсь в яму чудовищного позора. Какие мечты? Какая дружба... Какая новая жизнь?!

С этими отметинами на теле я не смогу быть им ровней...

«...А я говорил тебе, золотце... Теперь ты нужна только мне...»

Веки печет, горло сводит спазм, но слез нет. В легких не хватает кислорода, а в сжатых кулаках — силы. Мне никогда еще не было так страшно и больно.

И только серые волшебные глаза пристально смотрят на меня через весь зал, удерживая мое ускользающее сознание.

***