Первый/последний

Глава 38. Эрика

Всю ночь за окном хлыстал жуткий ливень, мне снились липкие, кошмарные сны, в которых Влад ободряюще улыбался, махал рукой и неизменно уходил, оставляя меня одну, но новая неделя, словно в насмешку над моими страданиями, началась с потепления и ослепительно-яркого солнышка.

Я не собираюсь идти в универ — накрыв голову подушкой, в позе эмбриона валяюсь на диване, но вскоре понимаю, что в одиночестве и безделье так и буду оглядываться на недавнее прошлое, искать в нем ответы на вопросы и медленно превращаться в соляной столп.

Переворачиваюсь на спину, пересчитываю стекляшки пыльной люстры, морщусь от выматывающей тяжести на сердце и призываю на помощь доводы разума.

Влад ничего мне не обещал — это я была рада обманываться и всеми фибрами души надеялась на продолжение. Он вытаскивал прежде всего себя, спасался от скорби по Дине, и, в общем, не сделал ничего сверхъестественного: он имеет деньги, значит, может быть щедрым. Он красивый, и поэтому не боится быть странным. Он... пустой и опасный, как окутанный туманом овраг, хоть и кажется головокружительной завораживающей бездной.

Злюсь ли я на него? Нет. Нисколько.

Потому что его дедушка за него попросил.

Потому что, каким бы отстраненным Влад ни был, это он, сам того не ведая, купил мне билет в безопасность, научил быть сильной, искренне смеяться и ничего не бояться.

И пусть сейчас мне невыносимо, но безответная любовь — тоже опыт, которым я обязана ему.

Усиленно культивирую в себе оптимизм и позитивное мышление, но без надежного тепла Влада, тонкого аромата парфюма, спокойного серого взгляда и светлой улыбки сложно сделать даже маленький вдох.

Мне тошно, плохо, больно... Впору, испугав соседей, завыть во весь голос, но горло сковывает мучительный спазм.

Влад много раз говорил, что не может дать искренности, но разве я не заслужила на прощание хотя бы пары слов?

— Придурок, как ты мог вот так запросто слиться? Как ты мог подумать, что я стану тебя держать?..

Откидываю плед и, ловя мутняк и ледяной озноб, плетусь в душ.

Надеваю спортивные леггинсы, футболку и олимпийку — первой парой в расписании значится ненавистная физра. Я в деталях помню свой оглушительный позор и чудесное появление Влада, наши сцепленные руки и его горящие глаза, и давлюсь глухими рыданиями. Стираю дрожащими пальцами слезы, встаю перед зеркалом и застегиваюсь под горло.

Рубец уродливыми щупальцами вылезает из-за ворота, но от него отвлекает темное пятнышко засоса — доказательство, что та проклятая ночь мне не приснилась, что губы Влада дотрагивались до моей кожи, и увечье не стало для него проблемой.

Или... именно оно и стало проблемой?..

Мрачно всматриваюсь в растерянное отражение и стискиваю челюсти.

Я достану его из-под земли и дам последний шанс оправдаться. Это нужно ему и мне. Это очень нужно мне...

***

По инерции, воображение рисует идиллические картинки нашей встречи, примирения и дружеского воссоединения, но притихший двор встречает меня духотой и безмолвием.

Влада снова нет — ни возле подъезда, ни на пути в универ, ни на ступенях под сенью колонн, ни в гулком сумрачном холле. С каждой секундой глупая вера в лучшее тает, и я замедляю шаг. Его нет и у спортзала...

Надежда выключается, уступая место принятию: все закончено. Влад не придет и не станет мне ничего объяснять.

Он не желает меня видеть и только по этой причине прогуливает занятия.

Девочки разминаются — приседают, выполняют упражнения на растяжку, оживленно переговариваются и искоса поглядывают на меня.

Взбираюсь на подоконник, где неделю назад Влад так натурально меня утешал, шмыгаю носом и безучастно пялюсь на золотые и красные деревья запущенного сквера.

Маленький город, серые дома, белые облака...

Мы так и будем сталкиваться лбами — на парах, на улице, в торговом центре. Влад сделает вид, что между нами ничего не было, а мне каждый раз придется отходить от болезненного удара под дых.

Мне здесь не место.

Поставлю учебу на паузу, тайком вернусь в столицу и подыщу подходящую подработку.

Внезапные решения, перемены и сложности уже не страшат, а я не люблю быть кому-то должна.

Со звонком распахиваются полированные двери, толпа студентов входит в спортивный зал. Рамы под потолком раскрыты, на полу скучает баскетбольный мяч — оранжевый и пупырчатый, как апельсин.

Расстегиваю молнию на олимпийке и смиренно встаю под кольцо, но лютый препод подходит вплотную, отводит глаза и тихонько бубнит:

— Александрова, до конца семестра можете быть свободны. Наказывать за пропуски не стану, а зачет пойдет автоматом.

Я не верю своим ушам. Неужто и он признает свою ошибку и извиняется?

***

Мне некуда идти — в коридорах висит гулкая тишина, аудитории заперты, витрины в столовой зияют первозданной пустотой — работники только что приступили к нарезанию салатов и выпеканию булочек.

Мучительно мерзну, обнимаю себя за плечи и плетусь в курилку — можно понаблюдать за занятиями небесных созданий с сердцами злобных гарпий и отвести душу, в конце зрительной дуэли показав им средний палец.

Занимаю укромное место в окружении поредевших кустов и расправляю плечи, но минутная расслабленность сменяется досадой — Елистратов, поигрывая бицепсами, энергично направляется ко мне.

Принесла нелегкая...

Ковыряю заусенец и прикидываю, как лучше отреагировать на его соболезнования по поводу отсутствия Болховского, но Макар останавливается в паре метров — возле высокого грузного парня в сером пиджаке и черных джинсах. Он с почтением пожимает верзиле руку и улыбается так заискивающе, что фотогеничная физиономия рискует треснуть.

Я узнаю этот силуэт даже со спины... и ужас горячей волной ухает в желудок. Ноги становятся ватными, в виске пульсирует жилка, во рту возникает фантомный привкус железа.

— Да вот же она, — Макар указывает на меня и приветливо машет: — Эй, Москва, к тебе гости!

Костя оглядывается, одутловатое лицо бледнеет до оттенка нежной зелени и покрывается бордовыми пятнами.

Я съеживаюсь, и, чтобы не лишиться сознания, вцепляюсь в шероховатые доски скамейки.

— Золотце. Ну ничего себе... — Костя изображает приторную улыбку, садится рядом, шарит по мне бесцветными водянистыми глазами и прищуривается, узрев неприкрытый шрам.

— Эх, Москва, почему же ты утаивала, что давно занята? Вот это я понимаю, мужик! — Макар переминается с носка на пятку, чего-то ждет, но, нарвавшись на быстрый взгляд Кости из-под очков, кряхтит и посмеивается: — Ладно, Костян, рад встрече. О наших делах перетрем чуть позже. Воркуйте, голубки.

Он отваливает, оставляет меня наедине с чертовым психопатом, восставшим из ада, и иллюзия безопасности растворяется в прозрачном осеннем воздухе.

Костя добрался до меня. Теперь он сотрет меня в порошок.

Воронье на ветвях заходится хриплым хохотом, запах плесени забивается в нос, бессильная покорность связывает по рукам и ногам.

Пятачок курилки пуст, за огромным окном балетного класса никого нет.

— Как ты здесь оказался? — я с трудом собираюсь с мыслями. — Разве такое возможно?

— Искал любые упоминания о тебе в интернете, задавал разные поисковые запросы, мониторил соцсети. Твой одногруппник здорово помог — выложил на страницу фотографии, подписал их и не послал подальше, когда я к нему обратился. Я ни при каких обстоятельствах не собирался к тебе лезть, но... он сказал, что у тебя неприятности с каким-то парнем, и я не выдержал — купил билет и первым же рейсом прилетел. Кстати, классно выглядишь, золотце. Новая прическа... Тебе идет. — Его тихая, плавная и монотонная речь гипнотизирует, надежность и уверенность проступают в каждом жесте, глаза лучатся раскаянием и добротой. — Где парень, который тебя обидел? Горю желанием с ним познакомиться.

Выныриваю из транса и упрямо трясу головой:

— Нет никакого парня. Меня никто не обижал. Елистратов — позер и идиот, и часто плетет какую-то ахинею.

Повисает тяжелая пауза, присутствие Кости придавливает, как камень. Ощущаю омерзительный жар, исходящий от его ляжки и вдруг вспоминаю про оставленный Владом засос. Рефлекторно прикрываю шею ладонью и напрягаюсь в ожидании резкого вопля или свиста кулака, но холеные толстые пальцы Кости по-прежнему покоятся на коленях, а по губам блуждает легкая улыбка.

— Кстати, твоя мама тоже приехала. Зашла в кафе, чтобы дать нам возможность спокойно поговорить... А потребность в разговоре давненько назрела, ведь так?

Известие о маме возвращает мне присутствие духа, и я смело пру на рожон:

— В последнем сообщении я все тебе сказала, — отодвигаюсь к самому краю и заправляю за уши растрепанные патлы. В обществе Кости я чувствую себя маленькой и никчемной — не имею возможности заявить о себе, уступаю ему, не справляюсь... К счастью, мама здесь, и при ней он не посмеет показать свою трусливую натуру во всей красе.

— Ладно. Справедливо, — Костя прячет руки в карманы и тяжко вздыхает. — Когда ты уехала, мне пришлось о многом подумать. Нет ничего удивительного в том, что ты ищешь свободы. Я был эгоистом. Я сам во всем виноват...

Он опять замолкает и долго смотрит в небо над деревьями. Он раздавлен и скорбит из-за содеянного, и недобитое милосердие обжигает веки кислотой. Кто, если не я, утешит его и заставит поверить в себя?..

— Эрика, я никогда не признавался, что люблю. А я тебя люблю. Не было ни секунды, чтобы я по тебе не скучал... — он поправляет очки, примирительно улыбается, но тут же все портит: достает из пиджака бархатную коробочку, раскрывает и настойчиво подсовывает. — Я обещаю больше никогда тебя не обижать. У тебя будет все, что ты пожелаешь. Не ломайся, золотце. За столько лет мы стали одним целым!

Костя проводит краткую лекцию о ценности белого золота и бриллиантов, пытается всецело завладеть моим вниманием, но за его плечом я вижу Влада, только его... Хрупкого невесомого Влада, сумевшего одним ударом вырубить огромного Макара и играючи столкнуть его с пьедестала.

Он стоит в полуметре, у тротуара, и сканирует меня взглядом. Переводит дыхание, сбившееся от быстрого бега, одергивает брендовую ветровку, прислушивается к словам Кости и вдруг... каменеет.

Он все неправильно понимает, и в серых бездонных глазах гаснет свет.

Его появление волнует, в клочки разрывает сердце и сводит с ума, но безусловной радости я не испытываю: слишком много усилий было приложено, чтобы унять причиненную им боль.

Прямо сейчас я могу дать бой человеку, методично перекрывавшему мне кислород, стать самодостаточной и свободной, или же броситься в объятия Влада, за которыми нет ничего, кроме неопределенности, несбывшихся ожиданий, сомнений, недомолвок и холодных сквозняков...

Влад превращается в бледного неприкаянного призрака, подносит к груди сердечко из пальцев, с издевательской усмешкой изображает его последние трепыхания и, смачно сплюнув под ноги, уходит прочь.

Ему, как и мне, больше нечего сказать.

***