Первый/последний

Глава 41. Эрика

В жарком, запотевшем закутке ванной наконец уединяюсь я — наношу яркий макияж, трогаю пальцем татушку и глупо хихикаю, напяливаю самые крутые шмотки и всматриваюсь в свои синие, странные, чересчур огромные глаза.

Взгляд медленно скользит по узлам и рытвинам шрама, и интуиция воет голодной собакой. Под нежной, ненавязчивой заботой Влада я забыла об увечье, отпустила прошлое, и злость на Костю притупилась. Его угрозы, насмешки и кулаки будто происходили в другой жизни, или вообще не со мной...

И я вдруг осознаю, что прощение открывает перед нами множество дорог, ведущих к свободе, тогда как стремление к мести выматывает, разрушает и гонит в никуда.

На негнущихся ногах предстаю перед гостями, поправляю каре, одергиваю рукава блузки. Костя неловко ерзает и прищуривается, зато мама приходит в полнейший восторг и вскакивает с кресла:

— Новый гардероб? Откуда?

— Подарили...

— Просто шик. Отменный вкус!.. — она кружит возле меня, оценивает фасон и ощупывает качество ткани. — И шарф этот скучный сняла. Отлично! Вот это мы одобряем, да, Кость?

Костя, не ожидавший от меня такой смелости, растерян, деморализован и не может подобрать слов. Его обрамленный белесыми ресницами взгляд полон тоски и щенячьего раскаяния, и я усмиряю глубинную паранойю.

В клубе будет полно людей. Мне ничто там не угрожает.

***

— Ну и дыра... — Костя подзывает официанта, нервничает и ежеминутно поглядывает на часы, но я игнорирую его недовольство. Расслаблено потягиваю холодное пиво и рассматриваю окружающую обстановку, хотя подспудно ожидаю, что он все же не выдержит и выбьет бокал из моей руки.

Черные стены исписаны мелом и разноцветными граффити, звучит негромкая музыка, но место у диджейского пульта пустует, и в зале нет ребят из разношерстной компании Дэна.

В достопамятный августовский вечер я не доехала до этого легендарного клуба, а зря: здесь уютно, креативно и весело, а еще здесь явственно ощущается присутствие Дины и... Влада. Я выискиваю среди присутствующих знакомые черты или белую футболку с крылышками, но, конечно же, не нахожу, и топлю горечь в щедром глотке.

— Ну, и ради чего ты теперь живешь? — привычный борзый тон Кости вызывает испуг, но я вовремя понимаю, что агрессия обращена не на меня, а на красноволосых неформалов за барной стойкой. — Гнилой угол. Непрестижный вуз. Никаких перспектив...

— Я живу, чтобы каждое утро поливать орхидею! — прерываю поток упреков и снова выдерживаю тяжелый взгляд.

— Серьезно?

— Да. У меня ответственность перед ней.

— А у меня аллергия на эту хрень, и тебе придется от нее избавиться! — Костя комкает салфетку, откидывается на спинку стула и бледнеет от ярости, а я констатирую: он не изменится никогда...

Страх липким скользким комком попадает за шиворот, проникает под кожу и выхолаживает нутро, я съеживаюсь и жду последствий. Я так и буду всю жизнь убегать от него, путать следы, прятаться и спасаться... Зачем? Может, и впрямь прекратить бороться?..

Рефлекторно отодвигаюсь, поднимаю взгляд выше и дергаюсь, как от укола иголкой — с фотографии на стене на меня напряженно взирает Дина. Легкое головокружение отзывается слабостью в коленях, уши закладывает, и хриплый низкий голос Кнопки взывает к совести:

— Ты просто обязана быть счастливой. Если предашься унынию и надумаешь вернуться к своему упырю, точно станешь причиной моей смерти! Но знай: даже тогда я явлюсь к тебе и вправлю мозги!

— Оттуда не возвращаются, Кнопка... — одними губами шепчу я, но память не унимается:

— Значит, подошлю к тебе того, кто их вправит...

Кошусь чуть правее и вдруг... вижу серые, сияющие восторгом глаза, широченную улыбку и тонкие пальцы, сложенные в сердечко. Влад подмигивает мне с яркого постера — его растрепанные волосы топорщатся из-под шапочки, щеки горят, а фон мерцает и переливается от транслируемого им вайба юности, полета и безграничной, непобедимой свободы.

Я ахаю. Вход в этот клуб ему запрещен, но он... все равно здесь, совсем рядом!..

Продолжая череду невозможных совпадений, в воздухе разливается та самая музыка, под которую Влад давал мне уроки стрит-дэнса на детской площадке, и я впадаю в сладкую эйфорию.

— Потанцуем? — вспорхнув, предлагаю Косте, но тот морщится, как от изжоги и отнекивается:

— Ты же знаешь, я не танцую под такое дерьмо.

Самое время сесть на свой стул и почувствовать себя дурой, но я выхожу на танцпол, томно прищуриваюсь от лазерных лучей и мелькания стробоскопа, отсчитываю про себя ритм и сбрасываю оцепенение.

Руки на талию. Раз — голова. — Два — бедра. — Три — голова. Бедра. Плечи. Взгляд!

… — Больше страсти. Просто отдайся музыке. Ты прекрасна — никогда об этом не забывай! — подначивает меня поплывший Влад, и его неземные глаза вспыхивают бликами закатного солнца.

Я всегда буду отражаться в них красивой...

И буду вечно искать такое отражение в глазах других людей.

Мне дружно хлопают и кричат комплименты, похожий на покойника Костя вынужденно притворяется польщенным — он не может приподнять свою грузную тушу и при всех отправить меня в нокаут. Но, как только я возвращаюсь за столик и перевожу сбившееся от усталости и восторга дыхание, он сражает меня ледяным молчанием и открывает приложение службы такси.

***

В сотне метров кромешного мрака маячит одинокий фонарь моего двора, но таксист высаживает нас на соседней улице. Хлопают дверцы, огни фар скрываются за углом, вскоре смолкает и шум мотора.

Костя накрывает мои плечи своим пропахшим плесенью и безысходностью пиджаком, и я с трудом сдерживаю порыв его сбросить.

— Ого. Оказывается, я вбил не те координаты. Но я научусь ориентироваться лучше. Как только начну регулярно прилетать к тебе на выходные, — он криво усмехается, но в «слишком тупой для его интеллекта» шутке я отчетливо распознаю угрозу. — Мы же друзья... Так что прими кольцо, оно стоит кучу денег.

— От друзей не принимают такие дорогие вещи, — отважно спорю я, и Костя вдруг до треска ниток дергает меня за рукав и швыряет к стене.

— А от кого же ты тогда принимаешь дорогие шмотки, золотце? Ах, да... «Спасибо за ночь», или как он там тебе написал?..

Страх — первобытный, тошнотворный, парализующий — на миг выключает зрение, сознание и волю. Я трезво оцениваю обстановку: опасность в лице здоровенного, съехавшего с катушек Кости реальна как никогда.

— Если ты в курсе... всего, зачем тебе я?.. Ты же знаешь: я стану сравнивать. И сравнение будет не в твою пользу, — я отчаянно взываю к его здравому смыслу, но в ответ раздается нежный хруст костяшек его сжатых кулаков.

— Почему? — сипит он.

— Потому что я люблю не тебя. Я очень старалась тебя оправдать, принять и полюбить, но это не в моих силах. Я не вещь. И моя жизнь тебе не принадлежит.

— Не принадлежит? — глухо повторяет он и, хохотнув, втягивает ноздрями воздух. — Да я прямо здесь загашу тебя, золотце. Пусть не мне, но и ему ты не достанешься, мразь.

Он резко замахивается, и я зажмуриваюсь. Время растягивается, искажается и застывает. Я ожидаю ломающего кости, выбивающего душу удара, но его не случается.

Вместо этого тишину нарушает возня и всхлип:

— Пошел вон! — и я раскрываю глаза.

В тусклом желтом свете, сочащемся из подъездного окна, стоит растрепанная мама в моей олимпийке поверх пижамы. Ее пальцы намертво сцеплены на могучем запястье придурка, наманикюренные ногти до крови впиваются в кожу.

Она ослабляет хватку, встает на цыпочки и, не моргая, смотрит на Костю в упор. Тот сникает и еле слышно лепечет:

— А, Ирина Львовна... Вы все не так поняли... И... куда же я пойду?

— Вон! — рявкает мама и отпрыгивает от Кости, как от омерзительного гигантского слизняка. — Сними гостиницу, поезжай в аэропорт, да хоть под лавкой ночуй, подонок! К моей дочке ты не подойдешь!

— Мать вас уволит... — Осклабившись, он с интересом наблюдает за реакцией мамы, вздергивает подбородок и вдруг цедит сквозь зубы: — Вы же шлюхи, дешевые шлюхи. Ради денег готовые на все, — он оборачивается ко мне и, чертыхаясь, вытирает кровь о штанину: — Посмотрел я в протоколе, где твой е*ырь живет. Самый богатый жилой комплекс в городе... Ты бегаешь за ним, течешь, как сучка, заглядываешь в рот и плачешь, когда он забивает на тебя и прогуливает пары. Думаешь, я не в курсе твоей житухи, да?

Мерзость, которую он изрыгает, призвана меня уничтожить, однако лишь сильнее раззадоривает. Я знаю слабости этого придурка. У меня больше мотивации.

Моя мотивация — годы унижения, обид и боли, которые не должны повториться. Счастливое будущее, где я буду свободной. И возможность снова почувствовать трепет в объятиях по-настоящему любимого парня.

В конце концов, я просто круче этого мешка с навозом, вот и все!

Я шагаю к нему и заряжаю с правой в челюсть — так, что лязгают зубы, и его затылок со звоном стукается о кирпичную кладку.

Костя заваливается назад, трясет головой и шипит проклятие. Приходит в себя, поправляет очки и подхватывает упавший в пыль пиджак.

У меня сносит крышу.

— Ты не можешь смириться, что я лучше тебя. Ты ничтожество, закомплексованный неудачник, и очень боишься остаться один. Все, теперь ты точно один. Больше не путайся у меня под ногами!

— Черт. Я поднимусь в этой жизни, и ты еще будешь локти кусать. Выгребай из своего дерьма сама! — Он сплевывает на асфальт и, показав мне средний палец, отваливает в темноту, а меня накрывает мощная, сносящая все преграды волна истерики.

— Прости. Прости меня, ребенок, — приговаривает мама, заламывая руки. — Я как чувствовала неладное, потому и настояла на поездке с ним... Очень больно, да? О господи. Он же опять придет... Я никуда не уеду. Я останусь здесь и буду тебя защищать.

Меня трясет от гнева, ярости, ликования и переизбытка искрящейся, неизвестной науке энергии. Я победила. Сюда, в место своего эпичного провала, он точно больше не сунется и не посмеет поднять на меня глаза.

— Успокойся, ма! — я расправляю плечи и стираю ладонями слезы. — Ты полетишь утренним рейсом и удостоверишься, что он сел в самолет. А я куплю билет на вечерний. Немного поживу у бабушки, найду работу. И подыщу универ поближе к дому.

***