Песни и люди. О русской народной песне

ПЕСНИ-МНОГОЦВЕТЫ

Верить всему этому — или нет? Поверить трудно, а не верить нельзя: уж песня-то знает, как было дело. Недаром ее «деды» складывали. И складывали так, что величальные песни оказались самыми нарядными, красочными и многоцветными во всей русской народной песенности.

Поводов для возникновения величаний в старом крестьянском быту было немало. Славить человека можно было и за трудовые успехи, и за личные качества, и за достигнутое семейное благополучие. В связи с различными бытовыми моментами величания делились на две основные группы: аграрно-календарные и свадебные.

Календарные величальные песни звучали по деревням в период «святок», т. е. зимнего солнцеворота, когда поворот солнца с зимы на весну знаменовал важный этап в жизни крестьянина-земледельца, и осенью во время уборки урожая. И в тех и в других песнях были не только похвалы и восхищение перед положительными качествами и успехами величаемого: тут же высказывались и добрые пожелания на будущее — такие величания соединялись с верой в магическую силу слова. Это была та форма песни, когда элементы прославления, очевидно, уже позднее наслоились на основной материал заклятия.

Семьдесят с лишним лет тому назад известный русский фольклорист Н. Е. Ончуков собирал на Печоре былины и сказки. «Когда сказители былин в какой-нибудь местности были все использованы… я записывал сказки, а также и стихи, — писал он впоследствии в предисловии к своему изданию «Печорские стихи и песни», — совсем случайно я записывал на Печоре песни»[4].

В эти «случайные» и немногочисленные записи попали древние календарные величания «виноградин»; исполнители называли их так по припеву «виноградие краснозеленое», который повторялся в этих текстах через каждую строчку; это название сохранилось за ними и в фольклористике. Мы, молодые тогда советские фольклористы, направившись через два десятка лет после Ончукова в те же края и в те же деревни, уже не случайно, а специально разыскивали и записывали эти редкие памятники народной поэзии. Сюжетов «виноградий» было мало, как отмечал и Ончуков, но нам удалось найти много их вариантов — один лучше другого — у разных певцов.

Север — единственное место, где вообще «виноградин» были найдены собирателями. Теперь даже и на Печоре мало кто их помнит; но в 1920-х годах было много знатоков старинного обряда «ходить с виноградиями», и эти знатоки-старики охотно рассказывали нам, как происходило дело.

— Это ребята да молодежь по избам ходили, а порой и бедные женки да вдовки одинокие. Ходили, пели, звезду из бумаги, лентами убранную, на палке носили. Придут на крыльцо, попросятся в избу, их и пускали. За песни и деньги давали по мелочи, и пироги или лепешки. А бывало, что и мясо, и пряники, — у кого что запасено было. Что пели? А вот послушайте.

И рассказчики затягивали:

Рассчитывая на щедрую оплату, певцы вкладывали в свои песни самые счастливые пожелания, самые красивые образы. Народная поэтическая фантазия украшала жилье величаемых хозяев богатыми деталями: наряду с «подворотенкой хрустального стекла» поминалась «надворотенка чистого серебра» и щеколда из ценного «рыбьего зуба» «не простой рыбки — осетровинки». В горнице, по словам величания, стояла «кроватка тесова» с ножками «точеными, позолоченными», «у кроваточки бочок — золотой рыбки зубок», а на пуховой перине лежала простыня «не простого полотна» и «одеяло черна соболя». Поминался и несокрушимый железный тын вокруг хозяйских хором («на всякой тынинке — по луковке»), и пестрые вереи с золочеными подворотнями, и шелковая трава на дворе, по которой прыгали и резвились ценные пушные звери — «куна со куняточками»; поминалась и роспись, и резьба на избе, и огни вокруг, и жемчуга, рассыпанные по ступеням крыльца…

Так славили многодетного главу семьи и его супругу. Это было «виноградие семейное». «Виноградие новобрачным», не успевшим еще обзавестись большим семейством, желало молодым побольше потомства и любовного счастья. Конечно, и тут, как и в «виноградиях семейных», упоминалось красивое, нарядное жилище, служившее символом богатства и достатка в доме.

«Виноградие девье», исполнявшееся в честь хозяйской дочери, девицы на выданье, привлекало уже другие образы, высказывало другие пожелания:

Календарная песенная поэзия в быту старой земледельческой деревни стала отживать свой век уже в начале XX столетия, хотя монументальные тексты северных «виноградий», красивейших образцов поэтической народной фантазии, живут еще и по сей день в памяти отдельных стариков. Значительно более устойчивыми и долговечными оказались в народном обиходе величания игровые и свадебные.

— И занесло же нас сюда, прости господи! Лучше уж сидели бы внизу!

— Да ведь внизу нас посадили бы за стол и пришлось бы изображать гостей. И ничего бы мы не записали.

— А тут как запишешь? Я не могу больше! Скоро совсем изжарюсь!

Диалог происходит между моей коллегой З. В. Эвальд и мною. Мы находимся в избе, битком набитой народом, который частью сидит за празднично убранным столом, частью толпится в дверях, частью суетится и мечется между столом и сенями, принося все новые кушанья, подавая, угощая, наливая стаканы и т. п. В избе празднуется свадьба.

Нас пригласили на нее, как добрых людей, которые хотя и приехали сюда, в деревню Верхний Березник, на работу — записывать песни, но в то же время могут сойти и за почетных гостей, прибывших «из самого Ленинграда!». Нам, конечно, очень хотелось увидеть своими глазами подлинный обряд ныне уже очень редкой традиционной свадьбы. Но было бы совершенно неприлично, сидя за столом, записывать все, что относилось к этому обрядовому торжеству. Поэтому мы хотя и вмешались было сначала в общую толпу приглашенных, но быстро учли ситуацию. И, пользуясь тем, что в головах хозяев и гостей уже начал подниматься легкий туман от первых стаканов самодельной «бражки», мы незаметно взобрались… на огромную русскую печку. Отсюда все было прекрасно видно и слышно, и никто не мог уличить нас в каких-то подозрительных записях и заметках. Но ведь свадьба-то была богатая, пирогов напекли десятки, а пекли-то их в этой самой печке, и печка-то эта еще далеко не успела остыть… Конечно, Зинаида Викторовна несколько предвосхитила события — жареным мясом с печки еще не пахло, — но все-таки нам приходилось лихо.

А что поделаешь? Свадебные диалоги, споры, приговоры, песни, услышать надо было? Надо! Записать их — надо? Надо! Ну, и сиди, и поджаривайся. На то ты и фольклорист.

И мы сидим. Мы присутствуем сейчас при самом веселом и торжественном моменте свадьбы, когда уже кончилась неделя обрядовых причитаний, традиционных прощаний невесты с подругами, лирических песен просватанья и девичника. Всего этого у данной невесты не было — так только прежде бывало, — а наши молодожены от сговора прямо перешли к записи в сельсовете и свадебному пиру. И вот теперь — только радостные восхваления, поздравления, счастливые пожелания и величальные песни.

Заключению брака в старой деревне, как известно, предшествовало множество разнообразных традиционных церемоний, ритуальных действий и т. п., составлявших продолжительный и сложный процесс. От знакомства девушки с парнем до дня свадьбы проходило порою немало времени, в течение которого выяснялись и закреплялись взаимные симпатии. Но намеки подруг и товарищей на будущее семейное счастье молодой пары нередко начинались задолго до официального сватовства, уже во время вечериночных игр, на которые деревенская молодежь сходилась осенними и зимними вечерами. Там пелись величальные «припевки» — предвестницы будущих свадебных величаний, соединявшие в своих текстах два имени и подчеркивавшие взаимные нежные отношения называемых лиц. Конечно, «припевки» далеко не всегда вели к свадьбе, фактически это была только игра в сближение, забава, — но с них, можно считать, потенциально начиналась первая стадия величального предсвадебного фольклора.

«Припевки», коротенькие песенки на любовную и свадебную тематику, имели множество мелких сюжетных мотивов и были широко известны в старой деревне. Они бывали обращены и к девушке, и к парню, и к обоим вместе. Их задачей было — в максимально привлекательных образах расхвалить и повеличать молодую пару:

В свою очередь восхвалялся и «жених»:

В величальных игровых припевках молодая пара сопоставляется с солнцем и месяцем, звездою и зарею, с нарядной парой царственных птиц — павлинов, с лебедем и лебедкой, с цветком и ягодкой и т. п. Молодец дарил девушке плис, бархат, зеркала, богатое платье, ленты, лакомства; девушка отдаривала его своим венком. Оба, по словам припевки, сияли красотой («у голубя — золотая голова, у голубушки его — бриллиантов вороток»). Нарядные полушуточные игровые величания подводили к торжественным величальным песням свадебного обряда.

Величания свадебные были особенно красивые, словно облитые золотом, украшенные жемчугами и яхонтами, сверкавшими из их строк. И здесь символами счастливого соединения служили образы охоты, рыбной ловли, совместной еды и питья, совместной пляски и т. п. По синему морю на богато украшенном корабле плыл молодец; он случайно ронял в воду свой золотой перстень, слуги по его приказу закидывали в море шелковые сети и выуживали трех драгоценных окуней: «еще первый был окунь — золотой хвосток, а второй окунёк — изумрудный бочок, а последний окунёк — алмазный глазок»; с этими окунями-подарками жених отправлялся к невесте; невеста сравнивалась с гуляющей в саду павой, белой лебедью, рыбкой, алой калиной, цветущей веткой винограда; песня расхваливала ее красоту, ум, богатство, жемчуг и золото в ее кудрях. Жених сопоставлялся с лучистым месяцем, звездами, яркими цветами; родился он под звон колоколов; он умен, наряден, красив; особенно красивы и причудливы его кудри:

Ни один поэт-профессионал не создавал такого образа — кудрей, извивы которых были бы сходны с извивами речных струй, бегущих ночью под блеском звезд и месяца. Но песня шла и дальше: жених приезжал к невесте нарядный, разукрашенный, сияющий лучами, как молодой месяц, цветущий, как черемуха весной. Жених — охотник, воин, победитель; при его появлении на лугу расцветают цветы и травы, вещие птицы предсказывают ему почести и славу; орел предлагает ему перенести его к невесте на своих крыльях, олень золотые рога хочет прийти к нему на свадьбу:

Свадебное величание, обращенное к жениху, славит его богатство, щедрость, силу и ловкость. Молодоженам предстоит жить в богатом доме, где пол — из серебра, а крыша крыта бархатом. Свадебные величания еще богаче, чем величания игровые, осыпают величаемых жемчугами, устилают их путь дорогими тканями («от терема до терема стелют ковры, да стелют бархатны»), разбрасывают вокруг них золото и драгоценные камни. Если эпитет в песнях лирических бывал прихотливо-выразительным, старался отыскать для упоминаемого предмета определения наиболее точные и индивидуализированные, то эпитет в песнях величальных стремился только к одному — поразить воображение слушателей ослепительным великолепием. Четкий ритм, двухкратный повтор каждой строки, как бы подчеркивающий и закрепляющий ее значение, настойчиво повторяющаяся музыкальная формула в напеве — все это нередко приближало величальную песню к заклинаниям, с безудержной щедростью призывавшим на головы величаемых все то богатое, яркое и дорогое, чего не было в реальном крестьянском быту, но что только в силах было создать народное воображение:

В такой обстановке, по словам песни, предстояло жить молодоженам. Рядом с их жилищем стояла кудрявая «шапочистая» береза с диковинным колодцем под нею — «со студеною водою да с золотою пеною»; по реке к их воротам подплывали корабли с богатствами, звонили колокола; в доме ломились полки от золотой, серебряной и хрустальной посуды. И сами молодые были прекрасны и нежны друг с другом:

На свадебном пиру величали и многих присутствовавших почетных гостей; тысяцкого славили за его знатное происхождение, богатство, семейное счастье: «тысяцкий — большой человек» ходил по морю черным кораблем, стоял в поле белым шатром, носил шубу, крытую сверху донизу соболями. Дружку славили за личные качества — ловкость, наряд, ум; гостью-девушку славили за красоту, изнеженность, хорошее воспитание, гостя-молодца — за красоту, богатство и щедрость. Особенно много песен бывало обращено к женатым гостям: песня одевала их в дорогой бархат, сопоставляла семейную пару и их счастливую домашнюю жизнь с золотом, серебром, с дорогим напитком— медом («как у рюмочки у серебряной золотой веночек»… «два стакана золотые, они медом налитые»).

Не забывали величальные песни и сваху со сватом.

Воспевались личные качества свахи и свата, их род, богатство, общественные заслуги их как устроителей и организаторов свадьбы.

Но случалось, что за свадебным столом звучали и другие песни. Все похвалы и величания должны были оплачиваться, а если полученное вознаграждение казалось певицам недостаточным — они принимались за насмешливые «корильные» песни. Тут могло достаться кому угодно: и тысяцкому, и женатым и неженатым гостям, и свату со свахой, и даже жениху с невестой, если они оказывали мало внимания своим гостям, особенно — певицам. В «ко-рильных» песнях все перечисленные было достоинства оборачивались своей противоположностью: вместо ума «величаемому» приписывалась глупость, вместо нарядности — лохмотья; тысяцкий оказывался неуклюжим разиней, сваха — грязной неряхой, дружка — жадным и вороватым и т. д. Иногда это бывали очень затейливые и мастерски построенные импровизации:

Традиционные величальные песни интересны еще и тем, что при их просмотре видны те повторяющиеся черты, из которых русский человек когда-то складывал свой идеал, свой образ «положительного героя»: для любого члена крестьянской общины были обязательны трудолюбие, ум, ловкость, доброта, щедрость; кроме того, для семейных пар — любовь и верность друг другу, забота о доме, тщательное воспитание детей; для детей — уважение и любовь к родителям и для всех вообще — достоинство в поведении и манерах, «вежливость», умение вести себя и дома, и на людях.

Свадебный пир в разгаре. Мы сидим, свесив ноги с печки, смотрим, любуемся нарядами гостей и новобрачных, слушаем и записываем, записываем, записываем… И вдруг слышим снизу громкий голос «молодого»:

— А гостьи-то наши дорогие приезжие! Ишь ты, куда забрались!

Все головы оборачиватся к печке, на которую «молодой» указывает пальцем. «Дружка», плохо владея руками, наливает стаканы и, пошатываясь и расплескивая драгоценную влагу, пытается протянуть нам.

— Пейте, гостьюшки! Молодым здоровья прибавите!

Мы испуганно отстраняемся:

— Да мы непьющие!

— Ну, так пирожка. Рыбничка!

Хозяйка тут же с тарелкой, на которой исходит паром огромный кусок пышного горячего пирога. Мы благодарим, кое-как засовываем тарелку куда-то в сторону (некогда, до пирогов ли тут!) и стараемся не пропустить ни слова из того, что доносится снизу. А внизу, к счастью, уже отвернулись от печки. Внизу за столом — новая песня:

А из другого угла — хор певиц-зрительниц, толпящихся в дверях:

А с дальнего конца стола, куда хозяйка уже третий раз тащит из погреба жбан с «бражкой», — величание особо почетной паре пожилых женатых гостей:

Словом, работы нам на печке хватает до позднего вечера..