Песни и люди. О русской народной песне

ПУТЬ ПО ВЕКАМ

Предположим, что Иван Николаевич был прав, когда на вопрос о том, откуда пришла к нам старая песня, отвечал:

— Это еще деды наши пели!

А деды откуда взяли? Кто сохранил эту песню, кто подслушал ее и донес до нас? Чем была она в истории русской национальной культуры?

История русской народной песенности сохранила крайне скудные данные о песенном обиходе наших далеких предков. Судя по документам старой русской письменности, где встречаются упоминания о языческих народных праздниках, календарных и бытовых обрядах, сопровождавшихся песнями и плясками, древняя Киевская Русь знала песню воинскую, величальную, трудовую, свадебную, плясовую, вероятно, — какие-то формы игровой[8]. Точных сведений о времени возникновения того или иного жанра или хотя бы каких бы то ни было достаточно доказуемых стадиальных отнесений тут быть не может. Бесспорно только, что песни обрядовые, хранящие воспоминания об общеславянском укладе и быте, являются наиболее древними, а песни лирические, возникавшие в процессе дальнейшего развития каждого народа и отражавшие именно ему присущие особенности социального, трудового и семейного уклада, более новыми.

Значительно больше исторических свидетельств имеется о жизни народной песни в Московской Руси. Кроме сведений об ее повсеместной распространенности среди крестьянского и городского населения, сохранились описания народных праздников, обрядов, музыкальных инструментов, игр, плясок, выступлений скоморохов и другие данные, воссоздающие картину широкого бытования песенного фольклора в русском обществе XVI–XVII вв. Фольклор в допетровской Руси — основное средство развлечения и веселья во всех кругах общества.

Но первые документальные записи русских народных песен, как известно, были сделаны только в царствование Алексея Михайловича, в 1619 г. по просьбе заморского гостя, англичанина Ричарда Джемса, заинтересовавшегося ими. Возможно, что записи эти были фактически и не первыми, и не единственными: в XVII в. уже зарождалась традиция рукописных песенников, и несколько таких рукописей, относящихся к концу XVII столетия, до нас дошло. Но записей ранее 1619 г. пока не найдено, и приходится считать, что народная песня до этой даты веками жила лишь в устной традиции.

Картина меняется только через сто лет, когда народная песня, продолжая свою жизнь в устном бытовании, начинает привлекать внимание литераторов и передовых деятелей русской культуры XVIII века. О популярности традиционной песни в быту всех классов русского общества середины этого столетия говорит большое количество мемуаров как русских, так и иностранных авторов, большое количество документальных свидетельств — писем, записей, дневников, семейных хроник.

«Во все продолжение путешествия нашего по России я не мог надивиться охоте русского народа к пению. Как скоро ямщик сядет на козлы, тотчас начинает запевать какую-нибудь песню и продолжает оную непрерывно по нескольку часов… Ямщик поет с начала до конца станции, земледелец не перестает петь при самых трудных работах; во всяком доме раздаются громкие песни, и в тихий вечер нередко доходят до слуха нашего отголоски из соседственных деревень», — писал один из иностранных путешественников по России во времена Екатерины II[9].

Эту песню можно было услышать не только в деревне, в поместье, но и в столице. Придворные певцы и гусляры, исполнявшие народные песни во дворце московских царей в XVII в., имели преемников и в XVIII — при дворе Анны Иоанновны, Елизаветы, Екатерины II, где придворные на вечерах и приемах развлекались «простонародными» хороводами и плясками под песни совершенно так же, как крестьянская молодежь в деревне. Народная песня была неотъемлемой частью репертуара крепостных оркестров при дворах вельмож.

«Вся сфера русской жизни, особенно семейной и бытовой, оглашалась… народной песней и переполнена была живейшими к ней интересами. В такой-то сфере питательными соками народного слова и творчества по преданию или положительным данным воспитаны были, между прочим, Потемкин, Румянцев-Задунайский, Чернышев, Суворов, Державин, Дмитриев, Нелединский-Мелецкий, позднее Карамзин и другие»[10]. Принесенная дворней из крепостной деревни на барский двор, народная песня сопровождала барские праздники. Описывая празднование именин помещика в 1752 г., А. Н. Болотов в своих «Записках» вспоминает, что крепостной оркестр мог играть все, что хотел, но больше всего исполнялось русских плясовых песен, под которые можно было танцевать; кроме музыки, гостей развлекали дворовые девушки своими песнями, а затем и умевшие петь лакеи. Разумовский, Орлов, Нарышкин и другие представители придворной знати были сами и любителями, и исполнителями народной песни. В 1764 г. Д. И. Фонвизин писал сестре о песне «Из-за лесу, лесу темного», которую слышал у Елагиных и которая привела его в полный восторг. Поддерживаемая устной традицией в крестьянском, посадском и демократическом городском быту, народная песня звучала в дворянских усадьбах наряду с романсами и ариями из опер. Ритмы и образы народной лирики определяли поэтику доморощенных стихотворных произведений тогдашних бар. А. Н. Болотов писал, что все свои стихотворения он сочинял на голос какой-нибудь песни. Наконец, склад народной песни помог Тредиаковскому создать основы русского тонического стиха.

Если народная песня уже со времен языческой Руси была одним из бытовых выражений художественной одаренности народа, то с XVIII века она становится важным, осознанным фактором в создании русской профессиональной художественной культуры. Она дает темы композиторам, звучит в хорах, в инструментальных произведениях, в фортепианных вариациях, в бытовой комической опере. Среди нацболее популярных мелодий, использованных композиторами XVIII века в оперном творчестве, встречаются такие песни, как «Уж как по мосту, мосточку», «Ах по морю, морю синему», «Как у нашего широкого двора», «Вниз по матушке по Волге», «Во поле береза стояла» и многие другие. Драматурги вставляли в оперы и комедии как целые песни, так и отрывки из них. Короче говоря, народная песня была своей, родной и любимой и в хижинах, и во дворцах, и в творческих лабораториях профессионального искусства. Естественно, что при таких условиях отдельные тексты традиционных песен должны были проникнуть и в зарождавшуюся светскую печать. В первом же крупном специальном песенном издании — «Собрании разных песен» М. Чулкова — они занимают заметное место.

«Собрание разных песен» М. Д. Чулкова, известного писателя, этнографа, драматурга, публициста, издателя сатирических журналов и общественного деятеля эпохи Екатерины II, было выпущено в 1770–1773 гг. в составе частей I, II и III с Прибавлением. Это была не только самая ранняя, но и очень полная фундаментальная песенная энциклопедия XVIII века, составленная в основном из материалов рукописных сборников и содержавшая в себе все основные разделы песен, популярных в различных слоях тогдашнего общества. Но песни традиционные с песнями литературными в этом издании не смешаны: в конце каждой из трех частей они выделены в особые отделы. Таким образом, Чулков сразу устанавливает перед читателями четко осознанную границу между песнями «простонародными» и «художественными» — романсами, куплетами, ариями из опер. Так же отделяется песня крестьянская от литературной и в целом ряде более мелких песенных изданий после «Собрания» Чулкова — в песенниках конца XVIII века.

Популярность фольклорной песни в XVIII столетии имела свои глубокие корни. Прежде всего, конечно, была очень крепка бытовая традиция, унаследованная от предыдущих веков; вместе с тем интерес к фольклору был обусловлен определенным историческим этапом в развитии русской культуры. Основной общественно-политической его предпосылкой являлась связь с одной из важнейших проблем русской общественной мысли XVIII века — крестьянским вопросом.

Отношение к этому вопросу резко размежевывало два лагеря — реакционный крепостнический и передовой лагерь антикрепостников. Выступая против крепостников-реакционеров, русские просветители защищали национальные основы русской культуры. Широко захватывая социальные проблемы, они ставили и проблемы народности литературы.

Эпоха классицизма кончалась. Распад классических традиций в литературе совпадал с усилением антифеодальных демократических настроений в русском обществе. В поисках жизненной правды, нащупывая первые шаги к будущему реализму XIX века, русская литература 1770–1790 гг. объединяла многообразные линии своего развития в едином общем течении — сентиментализме.

Сентиментализм с его «простым» героем из среднего класса или народа, с желанием свободно и просто говорить об интимных переживаниях и настроениях человека, с идеализацией жизни на лоне природы создавал благоприятную почву для освоения литературных богатств народной лирики. Представителям консервативного дворянства, бывшим не в состоянии принять зарождавшиеся капиталистические отношения, сентиментализм давал возможность уйти в привычный мир сельской усадьбы, где одной из «приятностей» жизни была народная песня, которою можно было умиляться, восхищаться, которой можно было подражать. Домоседы-помещики, отдыхая под сенью прадедовских кущ, мечтательно слушали пение своих крепостных и мурлыкали сами себе под нос «Я вечор, млада, во пиру была» или «Ах ты поле мое, поле чистое». Восхищаясь внешними элементами фольклорной поэтики, поэты-сентименталисты из дворянской среды старательно насыщали ими свои любовные элегии и эклоги. Но стилизации эти были далеки от подлинной народности; их изысканная чувствительность звучала слишком фальшиво рядом с глубоким эмоциональным наполнением подлинной народной лирики.

Совершенно иначе, чем поэты-сентименталисты, подал современникам песенный фольклор демократ Михайло Чулков. В фольклорных разделах опубликованного им песенного свода были сила и правда, которых нельзя было заслонить слащавым стремлением «облагородить», олитературить подлинное народное слово. Чулков не переделывал народную песню и не прикрашивал ее: он подавал фольклорные тексты во всей их свежести, — порою, может быть, и несколько грубоватой, но всегда непосредственной, искренней и потому привлекательной. И хотя его «Собрание» было далеко не научным, достаточно любительским изданием, этой подлинностью фольклорного материала оно сыграло очень большую роль в истории сохранения и изучения нашей традиционной народной песенности. После Чулкова песни его сборника многие издатели перепечатывали в своих песенниках в обработках и с изменениями, подсказанными эстетикой сентиментализма; в результате многочисленных правок и переделок условно прикрашенный, приглаженный селянин вытеснил со страниц этих песенников русского мужика, громкий голос которого — то веселый, то насмешливый, порою и грубоватый — явственно слышится в «Собрании разных песен». Но это «Собрание» существовало, оно было непреложным документом, не считаться с ним было нельзя. И резонанс его в читающем русском обществе был огромен.

Вопрос о том, жила ли в то время в крестьянском обиходе песня литературная, печатавшаяся рядом с подлинной фольклорной в песенниках, как она влияла на текст песни традиционной и что в свою очередь восприняла от нее сама, — это особые темы, связанные с проблемами взаимовлияния литературы и фольклора и в настоящее время нас не интересующие. Очевидно только, что по составу печатных изданий XVIII века о популярности в народе песен обработанных и приглаженных судить нельзя: наличие перепечаток из песенника в песенник одних и тех же «облагороженных» народно-песенных текстов говорит не столько о распространенности этих песен в крестьянской среде, сколько об инертности составителей и издателей этих песенников, не затруднявших себя отыскиванием свежих записей и проверкой того, поются ли действительно в народе публикуемые ими «простонародные» песни. Конечно, большинство этих «простонародных», «в духе народных» и т. п. произведений не могло войти в репертуар деревни уже по той простой причине, что малограмотная крестьянская среда не знала этих песенников и не могла освоить помещенного в них материала. Наблюдения же над живым бытованием песен в народе и просмотр песенных изданий XIX — начала XX в. показывают, что почти вся псевдонародная лирика — стилизация, подражания, обработки традиционного песенного фольклора и другие подделки под фольклор в консервативных массовых песенниках конца XVIII — первой половины XIX столетия — в народ не пошла и в позднейших записях фольклористов неизвестна[11]. В то же время немало подлинных традиционных песен из числа опубликованных в XVIII веке встречалось в устойчивом и полноценном виде собирателям и в XIX столетии, и в наше время. Тексты их в ряде случаев очень хорошо сохранены (хотя само собой разумеется, что они имеют и некоторые локальные различия, и нуждаются в поправках на время). Во многих случаях песни, записанные на расстоянии двухсот лет друг от друга, от Чулкова до наших дней, совпадают почти дословно. Сюда относится в первую очередь народная песенная классика — протяжные песни типа «Уж как пал туман», «Ах ты, доле мое», «Соловей кукушку уговаривал», «Ах талан ли мой», «Не сиди, Дуня, поздно вечером», «Ивушка», «Как вечор тоска нападала»; лирические «частые» — «Молодка молоденькая», «Я вечор, млада, во пиру была», «Ах утушка луговая», «Из-под дуба, из-под вяза», «Ах вы, сени мои, сени» и ряд других.

Сборник Чулкова был адресован широким демократическим кругам читателей — именно читателей, а не слушателей, так как изданный без нот он был не песенником, а книгой для чтения. Он оказался настольной книгой не только для любителей традиционной русской песни на рубеже XVIII–XIX столетий, но и для многих передовых деятелей эпохи, в том числе и для поэтов-профессионалов, понимавших не только социальную, но и художественную ценность подлинного народного поэтического слова. С некоторыми текстами из «Собрания» Чулкова чрезвычайно близко перекликаются подблюдные песни, упоминаемые Пушкиным в V главе «Евгения Онегина»; одно из революционных стихотворений Рылеева и Бестужева («Уж как шел кузнец») представляет собой явную переделку подблюдной народной песни «Идет кузнец из кузницы», помещенной у Чулкова в «Прибавлении» к III части его «Собрания» (№ 64). Конечно, эти и аналогичные образцы традиционных песен могли быть известны читателям и из живой жизни: город и в XIX веке гадал на святках, как деревня, играл в народные игры на вечеринках в купеческих, мещанских и мелкочиновничьих домах, величал на свадьбах народными песнями молодоженов и гостей, — но все же такие совпадения показательны.

Народная песня звучала на массовых гуляньях, на прогулках горожан с песельниками по Неве в Петербурге, на островах, на взморье. В классической художественной литературе (у Гончарова, Григоровича, Писемского, Лескова и др.) имеется множество упоминаний о бытовании традиционной песни в столице 1820–1850-х годов. И хотя самые тексты там не приводятся, многочисленные данные, собранные в печатных источниках, мемуарах, архивах, переписке и пр., обобщенные в специальных исследованиях[12], дают широкую картину бытования традиционной («простонародной») песни по стране во всех классах общества.

Рядом с бытовым использованием было уже не за горами и начало ее научного собирания.

Рост национального самосознания, рост общественной мысли в первой половине XIX столетия заставил передовую часть русского общества, продолжавшую работу первых русских просветителей XVIII века, придать вопросу о народности литературы особое значение. На смену романтической идеализации русской старины, имевшей место в предыдущем столетии, пришла эпоха сознательного отношения к национальной истории; потребовались подлинные материалы и документы, подлинные памятники традиционной народной культуры.

Общеизвестен научный подвиг П. В. Киреевского, сделавшего запись народных поэтических произведений основным делом своей жизни. Вряд ли нужно повторять подробное описание того, как он организовал сбор из уст народа былин, стихов, лирических песен и других фольклорных памятников, — об этом тоже рассказывается в специальных исследованиях[13]. Вспомним только, что те тысячи текстов, которые оказались в его руках, явились плодом огромной работы не только самого инициатора этого дела, но и результатом трудов Пушкина, Гоголя, Даля, Кольцова, Языкова, Якушкина, Снегирева и десятка других энтузиастов-собирателей, которые несли Киреевскому свои записи, сделанные большей частью в губерниях средней России, в Поволжье, в Подмосковье. Немногочисленные записи были доставлены и из районов Русского Севера — губерний Архангельской, Вологодской, Олонецкой, Пермской.

Какая основная идея руководила Киреевским и его соратниками в работе над собиранием народных песен? Они гордились русской историей, верили в высокий духовный облик русского человека, стремились доказать красоту и самобытность национальной русской культуры путем показа родного фольклора. «Народными» для Киревского были песни старинные, сохранявшие отголоски русской истории и быта, традиционные образы, лексику. Излагая в разных заметках, предисловиях и примечаниях свои мысли о народной песне, Киреевский считал, что «новые» песни — литературные, песни-романсы, лирика города — по сравнению с «древними» далеко не обладали равноценными достоинствами, так как уродовали язык, искажали художественную форму, заменяли простоту и благородство традиционной песенности вычурной манерой выражения и скудостью идейного содержания. Романсы и стилизации «под» народную песню им откидывались, признавались только «чисто народные» песни, т. е. традиционные, записанные из уст крестьян. Таких «чисто народных» песен в составе песенных изданий своих предшественников (кроме «Собрания» Чулкова) Киреевский находил очень мало.

Свои записи и записи своих корреспондентов Киреевский снабжал примечаниями, указаниями на места записи, вариантами отдельных слов и строк, — словом, его работа по подготовке к печати собранных им песенных материалов являлась в научном отношении очень большим шагом вперед по сравнению с работой Чулкова. Но песенное собрание его частично увидело свет только через несколько десятилетий после его смерти, а полностью не напечатано еще и сегодня.

Работа Киреевского и его сотрудников протекала в ту пору, когда проблема народности русской культуры и искусства, постепенно выдвигавшаяся в центр внимания передовой общественной мысли, тесно связывалась с проблемами крестьянской культуры и крестьянского художественного творчества. К началу второй половины XIX века крестьянское искусство и, в частности, крестьянская песня по-новому раскрывается перед глазами общественности. Романтические абстрактные описания, обобщающие картину быта русского народа в идеализированных тонах патриархального благополучия, устраивают теперь только немногочисленных исследователей, еще стоящих под знаменем «православия, самодержавия и народности», понимаемых в самом реакционном смысле. Передовая же общественная мысль все настойчивее требует документальных данных, конкретных фактов, правдивых записей и описаний.

В 1840-х годах начинает работу Русское географическое общество. Оно рассылает свою программу для собирания сведений о народной жизни по всем уголкам России. Множество добровольцев, культурных работников на периферии — учителей, студентов, врачей и др. — принимаются за собирание материалов по этнографии родного края, в том числе и за собирание народных сказок, пословиц, песен. Некоторые из записанных песенных текстов печатаются в периодических изданиях, другие помещаются в сборники, где материал объединяется по признаку локальному (сборники областные) или по признаку условно понимаемого «жанра». Все это — песни, идущие, как правило, от глубокой старины. Они подбирались специально по признаку традиционного колорита и потому не могли отражать объективную картину тогдашнего народного песенного репертуара, хотя сами по себе имели очень большую ценность для науки.

Между тем репертуар этот с каждым десятилетием усложнялся и рос. Во второй половине XIX века наряду с крестьянскими песнями в народном обиходе появляется быстро растущий городской фольклор — песни, возникающие в кругу мещанства, купечества, мелкого чиновничества и т. п.; появление этих песен, естественно, вызывается ростом и развитием питающей их социальной среды. Вместе с тем в крестьянский репертуар начинают проникать некоторые романсы и «русские песни» поэтов 1820–1830-х годов, переходящие из барских гостиных через девичью и лакейскую к дворне, а оттуда — в деревню. В последней четверти XIX века народный репертуар пополняется сначала несмелой, но постепенно крепнущей струей рабочего фольклора, звучащего на рубеже XIX–XX столетий уже вполне отчетливо в общей массе городских песен.

И мало-помалу вся эта масса народной песенной лирики становится очень разнородной, разноречивой, пестрой по своему социальному происхождению, идейно-художественным качествам, бытовому назначению. Конечно, это особенно сказывается на репертуаре городских кругов, из быта которых тем временем традиционная песня начинает незаметно, но неудержимо исчезать. Вместо нее в массовых песенниках второй половины XIX века, рассчитанных в основном на средний культурный уровень читающей публики, печатается много стихотворного шлака, произведений поэтов третьего разряда, опереточных куплетов сомнительного остроумия. Под напором нахлынувшей цивилизации и обилия вновь возникающего в городе материала местом непосредственного бытования традиционной песни остается ее исконная родина — деревня.

Но для развития национальной художественной культуры — литературы, музыки, живописи — и для науки теперь, в послереформенной России-, крестьянская тема нужна, может быть, больше, чем когда бы то ни было прежде. И для фольклористов и этнографов традиционная песня становится первостепенным материалом исследования наравне с традиционной былиной и сказкой. Хотя уже намечаются глубокие внутренние процессы, тесно обусловленные изменениями в социальном быту деревни второй половины XIX столетия и ведущие в ряде случаев к существенным изменениям в традиционном быту и искусстве, именно традиционные тексты фольклора, а не романсы, не городские мещанские песни, тем более не рабочий фольклор с его опасной социальной заостренностью разыскиваются, записываются, публикуются. Рабочий фольклор вообще публикации почти не подлежит, а романсы и городской фольклор, как массовый обывательский материал, не может быть включен в издания, отмеченные печатью науки; научные сборники не стремились давать картину современной бытующей песни, у них была другая задача: спасать от забвения реликтовые жемчужины традиционной народной песенности. За эту задачу принимается целый ряд ученых — фольклористов и этнографов, оставивших науке ценнейшие записи фольклорных материалов и немало исследований фольклора в плане историческом, историко-бытовом, литературоведческом, музыковедческом и лингвистическом. Один из первых в ряду этнографов-собирателей середины XIX в. был П. Н. Рыбников.

Работа этого ученого-демократа, человека прогрессивных убеждений, поставившего целью своей жизни изучать быт народа и трудиться для народного блага, поссорила его с царской полицией и в 1859 г. довела до ссылки в Карелию, край, по тогдашним временам отдаленный от столицы, темный и мрачный. Как известно, ссылка эта обернулась большим благом для русской науки — Рыбников нашел в Олонецкой губернии богатейшие россыпи этнографических и фольклорных материалов, которые ему удалось опубликовать в 1860-х годах. Среди этих материалов было немало лирических и обрядовых песен.

Одновременно с Рыбниковым работал П. И. Якушкин, ставший этнографом под воздействием Киреевского. Переодевшись в простонародное платье, с коробом офени за плечами ходил он «в народ», собирая этнографический материал и песни. Эти последние он издал в 1860 г.

В эти же годы большую этнографическую работу ведет П. В. Шейн. Не будучи ученым специалистом, но горячо любя русскую народную поэзию, Шейн, живя в провинции, имеет возможность слышать в быту множество хороших певцов. Первые публикации записей Шейна привлекли внимание научной общественности, и это определило его судьбу. Собиранию фольклора он посвятил всю свою жизнь. В 1870 г. вышел его большой том «Русские народные песни», а в 1898–1900 гг. — два выпуска фундаментальной работы «Великорусе в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказках, легендах и т. п. Материалы, собранные и приведенные в порядок П. В. Шейном».

В те же последние десятилетия XIX века обильно печатаются записи и этнографические описания многочисленных любителей народной поэзии с периферии. Особенно богаты этим материалом журналы «Живая старина» и «Этнографическое обозрение», выходившие на рубеже XIX–XX столетий. Следя за всеми этими публикациями, а также отбирая лучшее из предшествовавших изданий XVIII–XIX вв., академик А. И. Соболевский в 1895–1902 гг. издает свое семитомное собрание «Великорусских народных песен», небывалое по объему и значению для науки, включившее в себя около пяти тысяч песенных текстов.

За период с конца XVIII до начала XX века выходит и ряд сборников «песен с напевами». Эту работу, начатую в 1776 г. Трутовским, продолжают Прач и Львов, Кашин, Пальчиков, Мельгунов, Лопатин и Прокунин, Линева и другие исследователи и публикаторы музыкального народно-песенного материала.

С 1884 г. поисками традиционной народной песни начинает заниматься только что созданная при Географическом обществе специальная Песенная комиссия. Председатель ее, Т. И. Филиппов, человек крайне реакционных убеждений, видел в традиционных песнях силу, способную противостоять новым веяниям в народной поэзии, усилившимся в конце XIX века. Первый пункт инструкции, которой должны были руководствоваться члены Комиссии в своей собирательской работе, гласил: «Записывать исключительно древние напевы». Этим тоже отметалась всякая возможность получить фактическую картину народной песенности, существовавшую в действительности в те годы, собрать данные для исследования социальной роли песни в народном быту. Но каковы бы ни были побуждения членов Комиссии, она делала большое и нужное дело: за первые десять лет ее существования экспедиции РГО собрали около 750 традиционных песен — количество, по тем временам очень значительное и представляющее большую ценность для русской фольклористики.

Первые поездки за песнями Географическое общество организовало на Русский Север. Летом 1886 г. секретарь Песенной комиссии Ф. М. Истомин и музыковед Г. О. Дютш выехали в Архангельскую и Олонецкую губернии. Через семь лет, в 1893 г., Ф. М. Истомин и С. М. Ляпунов работали в губерниях Вологодской, Вятской и Костромской. Обе поездки дали по большому тому крестьянских песен обследованных районов. Музыкальные тексты в них давались в сопровождении текстов словесных, приводившихся полностью. Жанровый состав этих сборников был разнообразным — от духовных стихов и былин до песен календарных, величальных и бытовых лирических. Встречавшиеся собирателям «новые» песни, согласно инструкции Комиссии, в расчет не принимались, а если и попадали случайно в полевые записи, то при подготовке материалов к печати изымались[14]. Только песенной классикой наполнены и другие крупные музыкальные издания второй половины XIX века.

За первыми экспедициями Песенной комиссии РГО последовали дальнейшие. Материалы каждой экспедиции печатались под одним и тем же названием — «Песни русского народа» с указанием районов записи и именами собирателей. Серия этих сборников была в основном обращена к музыковедам: после сборников Истомина — Дютша и Истомина — Ляпунова последующие, значительно более мелкие, давали словесные тексты зачастую не полностью, фрагментами, иногда только в порядке подтекстовки к нотам. Последний сборник «Песен русского народа» вышел в 1907 г.

Работа Песенной комиссии на этом прекратилась. Но запись народных песен уже шла по всей стране. Она осуществлялась силами и специалистов, и любителей, и научными обществами. Очень большое количество традиционных песенных текстов, собранных и опубликованных в XIX — начале XX в., оказалось подлинным сокровищем русской национальной культуры, переданным дореволюционной наукой фольклористам советской эпохи.