Песни Кавриса

Глава шестнадцатая

На сцене районного Дома культуры отчетный концерт учащихся средних школ. Художественное чтение, сцены, интермедии, вокальные и музыкальные номера.

Конферансье объявляет: «Выступает ученик седьмого класса Аскизской средней школы Каврис Танбаев. Он исполнит на баяне музыкальную пьесу собственного сочинения».

Кавриса трудно было узнать. Вместо серых растоптанных валенок — новые сапоги; вместо линялой рубахи неопределенного цвета — черная косоворотка с белыми пуговицами, подпоясанная кожаным ремешком.

Усевшись на стул, он развернул мехи, положил пальцы на белые пуговицы баяна. В зал полетела музыка. В ней слышалась печальная жалоба женщины, и песня воинов, и песня одиноких тополей, простившихся с летней листвой, и весенняя песня жаворонков, и песня пастуха, и журчание ручья, и вой злой пурги — все звуки родной природы, казалось, таились в глубине баяна. Юный музыкант извлекал их силою своего таланта.

Софья Михайловна, не выдержав, шептала на ухо своей соседке, Ольге Павловне:

— Послушайте, Оля, как он талантлив, как одарен! Просто удивительно…

Когда смолкли последние звуки замечательной песни, зал замер. Каврис уходил со сцены в полной тишине, без аплодисментов. Софья Михайловна в отчаянии оглядывалась по сторонам: «Что за народ, неужели не оценили?» И вдруг… прорвалось! Грянуло оглушительное «бис»!

Кавриса долго не отпускали, он играл еще и еще…

За кулисами он столкнулся с Тонкой, нарядной, как настоящая артистка.

— Чатхан настроен? — спросила она и добавила: — Очень страшно выступать?

— Не бойся. Мы же вдвоем!

Тонка и Каврис вышли на сцену. Зрители восхищенно ахнули: что за красивая парочка! Стройный паренек и нежная, как цветок, девочка-подросток. На груди у Тонки лежали черные косички, на их кончиках блестели бисеринки, словно капельки росы в свете утреннего солнца. На девочке было платье цвета июльского неба, на широком подоле, как радуга, развевалась цветная кайма. На голове платок в оранжевых жарка́х, ноги обуты в маленькие красные сапожки.

Зазвучал чатхан. Ему вторил звонкий девичий голосок.

Многие женщины, сидевшие в зале, утирали слезы. Тонка пела старинную песню о батраке-пастухе, который пас байский скот в широкой необъятной степи. Бедный пастух плакал и жаловался на свою судьбу весенней бурной реке, чернеющему за рекой лесу. Его слезы, падая на землю, превращались в росу.

Кавриса и Тонку опять просили повторить «Слезы». Уважая просьбу зрителей, девочка безотказно исполняла одну песню за другой под звуки семиструнного чатхана.

После концерта они вышли из душного клуба. На улице, рядом с заборами, высились холмики осевших сугробов, из-под которых сочились маленькие ручьи. Пели птицы, призывая теплые дни. По небу большими белыми лебедями проплывали облака.

Каврис и Тонка стояли на краю невысокого яра молча, не находя слов. Над чернеющим лесом весело летали сороки. Белобокая сорока с длинным хвостом взмывала то вверх, то вниз. Наконец она уселась на верхушку дерева и застрекотала.

— Теперь, в теплое время, и сорока высоко летает, — сказал Каврис.

Тонка засмеялась.

— А на морозе разве не может?

— Куда там! Сидит на заборе как привязанная. И серый воробей зимой помалкивает, забившись под застреху. А чуть пригреет солнышко — выглянет и расчирикается на весь свет: «Жив! жив! жив!»

— Ты тоже, как воробей, ждал солнышка!

— Да, эта зима показалась мне самой холодной. И всякие другие неприятности, сама знаешь! Чуть из школы не вылетел…

— И все-таки ты выдержал! Семилетку окончил с самыми лучшими отметками.

— Если бы мне тогда не помогли, помнишь… Между прочим, и ты мне помогла и ребята. Ты для меня как сестренка. Мне весело, когда ты рядом, хочется петь и петь без конца!

Тонка подняла свои длинные ресницы. От ее теплого взгляда, казалось, быстрые ручейки потекли еще быстрей. От такого взгляда и зима убегала без оглядки в страхе за свои снежные шубы, которые могут растаять от Тонкиных горячих глаз.

Каврис вспомнил, как в самый разгар зимы заболела Тонка. Девочку положили в больницу, и он ходил ее навещать. Тонка сидела на деревянном диване, бледненькая, худенькая. Даже длинные ресницы ее стали как будто короче. На ней был большой и некрасивый больничный халат. У Кавриса сердце сжалось от жалости: «Ну что ты так раскисла? Скоро зима кончится, цветы зацветут!» — «Цветы… — протянула Тонка. — Ты — синий колокольчик, а я — прошлогодний цветок ромашки. Этот белый цветок уже не играет со своими лепестками». — «Ты совсем не похожа на такую ромашку. Ты похожа на ту, о которой я сочинил стихи:

И ты поправишься! Обязательно! Верь мне».

Думая о том, как все получилось замечательно: вот и Тонка поправилась, и зима прошла, и на концерте они выступали вместе, — Каврис взял девочку за руку.

— Отпусти, — покраснела она, пытаясь освободить свою узенькую ладошку из крепких пальцев, — Макар и Пронка увидят — засмеют…

Каврис с сожалением выпустил руку. Тонка убежала. Лишь красные ленты на ее широкой юбке закружились от быстрого бега.

Каврису показалось, что в груди у него зажегся большой костер. Он оглянулся, посмотрел, нет ли кого поблизости, и произнес только что родившиеся строчки: