Песни Кавриса

Послесловие

С тех пор прошло немало лет. Время войны кончилось. Те, кому пришлось подымать бремя суровых лет, теперь уже седоголовые старики, дедушки и бабушки. Они прижимают любимых внуков к своей груди.

Так поступает и бывший председатель колхоза Муклай. «Ох, — говорит он, — внук, оказывается, еще слаще сына», — и берет за руку карапуза, как две капли воды похожего на Макара.

…Однажды весь аал собрался в клуб на концерт. Дедушка Асап со своей старушкой, Муклай, Макар с семьей; Пронка с супругой и детьми тоже был здесь.

Занавес открылся. На клубной сцене сидели музыканты; их было столько, что казалось, они и рукой не могут шевельнуть, не то чтобы играть. Спиной к залу стоял высокий мужчина в черном костюме.

Из-за кулис вышла женщина в длинном платье. По клубу прошел восхищенный шепоток: «На Тонку Асапову похожа! Красавица!» Асап гордо выпятил старческую грудь, а его старушка всхлипнула, прижимая к губам платочек.

Муклай покосился на бывшего бригадира:

— Ты чего же скрывал?

— Что такое? — притворился непонимающим Асап.

— Да что твои молодые приехали.

На стариков зашикали: «Не мешайте слушать!»

— Выступает симфонический оркестр Красноярской государственной филармонии! Дирижер — Каврис Давыдович Танбаев.

Мужчина в черном костюме поклонился.

Увидя знакомое лицо, жители аала пришли в страшное волнение. «Это же наш Каврис! Сын Давыда Танбаева! Говорят, он десять лет в Москве музыке учился. Сам выучился, и Тонка выучилась. Оба теперь артисты. А ведь каким был горьким сиротой».

Дирижер поднял палочку, взмахнул ею в воздухе и… хлынула музыка. В ней было журчание реки, пение жаворонка, звуки чатхана, женский плач, ржание коней, грохот пушек, курлыканье журавлей и грустная песня пастуха. Мелодия уводила слушателей в далекие грозные годы. Всяк находил в ней свое, и казалось, композитор не сочинил музыку, а подслушал тайные глубины и теперь заставляет звучать все, что лежит в памяти каждой души.

— Как может так играть? — удивлялся Муклай. — Все нутро переворачивает. А мы своего Макара так и не смогли выучить, сколько ни заставляли… Теперь он, конечно, неплохой механизатор, но с Каврисом разве сравнишь? Недаром говорят: «Хороший конь и в жеребенке виден».

После концерта Кавриса окружила толпа односельчан. Макар с Пронкой едва протиснулись к нему и стали наперебой приглашать в гости.

— Не обижайтесь, ребята, мы домой пойдем, — ответил Каврис, прижимая к себе счастливую, разрумянившуюся Тонку.

…Полная луна светила ярко, как дневное солнце. Кругом стояла тишина, только на краю аала лаяла собака.

— Совсем как твоя Халтарах, — улыбнулась Тонка, — очень похоже.

Когда пришли домой, белоголовая старушка, мать Тонки, зачерпнула по обычаю полную чашку айрана и подала зятю:

— С приездом на родину, сынок!

Потом на столе появилась тарелка со сдобой, чай со сливками. Каврис ел и нахваливал:

— Бывало, мать и бабушка меня так потчевали. Как вкусно!..

…Каврис проснулся рано. Быстро одевшись, он вышел на улицу и тотчас был объят лучами поднимавшегося из-за горы солнца. Горы, по которым он бродил когда-то, остались прежними, и лес, куда он ходил со своими товарищами за смородиной и кислицей, весь в пене цветущей черемухи, был не менее прекрасен, чем в дни его детства. В воздухе кружились разноцветные бабочки. Заметив густые заросли пикульки, Каврис вспомнил женщину, которая когда-то лечила его от «тускен». По правде говоря, он вспоминал только самое хорошее, как тот самый воробей, про которого он когда-то рассказывал Тонке.

Каврису захотелось крикнуть на весь этот зеленый благоуханный свет: «Вы видите, я жив! Вы видите меня, горы, небо, река Абакан, белые чайки? Смотрите на меня все, кто учил меня мужеству и любви!»