Песни Кавриса

Глава четвертая

Прошло лето и наступила зима. Земля лежала под белым одеялом снега, а кругом стояла особая, зимняя тишина, лишь дятел, хозяин леса, громко долбил крепким клювом звонкие от мороза стволы: «Тук-тук!»

В аале было тихо, как в зимнем лесу. А ведь раньше здесь было так шумно и многолюдно! Теперь никого почти не осталось — только старики, инвалиды, женщины и дети.

Видно, мужчины увезли с собой не только веселые, бодрые звуки, но и запах хлеба.

Пустой, голодный стоял аал. Осенью колхозники получили на трудодень столько зерна, что и маленький ребенок мог унести. Однако о сироте не забыли: каждый день Каврис получал кринку молока и полбуханки хлеба. Может, и маловато, но всем жилось нелегко… После бабушкиной смерти мальчик покинул летнюю юрту.

Председатель выписал Каврису дров. В доме было по-прежнему чисто, сухо, тепло. Так мальчик хранил дорогую память о погибших и умерших… Потому-то он и в детский дом ехать отказался — не хотел расставаться с вещами, хранившими родные, знакомые запахи.

Когда Кавриса спрашивали, а не боится ли он жить один, не скучно ли ему, он только пожимал плечами: «Чего бояться?» Халтарах согласно мотала хвостом: «Хозяин может быть спокойным — кому, как не мне, Четырехглазой, исправно сторожить дом?»

Первое время мальчик, правда, сильно скучал, но потом привык и, хотя не вернулся в школу, больше не жил отшельником, не дичился, не сторонился людей.

Часто можно было видеть его катающегося вместе с аальской детворой на санках. Он и смеялся, как все, и бегал, и кувыркался. Халтарах не отставала от Кавриса ни на шаг. Когда хозяин, упав в снег с санок, выкарабкивался из сугроба, Четырехглазая тоже ныряла в него по уши, а потом смешно трясла лохматой шерстью так, что вокруг нее образовывалось белое снежное облако. Ребятишки хохотали над забавной собачонкой. Халтарах бежала к хозяину, прыгала ему на грудь передними лапами, вертела головой, словно предлагала побороться. Каврис делал вид, что сердится, но собака не унималась, пока все не начинали за ней веселую погоню.

Пожалуй, для Кавриса это были самые счастливые часы: его худые щеки розовели, в глазах появлялся блеск.

Однажды — это было в зимние каникулы, когда школьники приехали домой, в родное селение, — Каврис катался с горки. Еще издали он заметил Макара, сына председателя колхоза Муклая, и Тонку. Они шли рядом и о чем-то весело разговаривали. И вдруг Макар, изловчившись, подставил Тонне подножку и опрокинул в сугроб. Набрав полные горсти снега, он пытался затолкать его Тонне за воротник овчинного полушубка. Девочка кричала, вырывалась.

Каврис, съехав с горы, подбежал к ним:

— Эй, что делаешь? Не тронь!

Макар удивленно поднял на Кавриса глаза:

— А ты чего? Жалко? Она твоя невеста, что ли? Так бы и сказал…

Каврис задохнулся от злости, сжал кулаки. Близко-близко он увидел красное, как помидор, лицо обидчика, размахнулся и… ударил. Ударил раз, ударил два…

Правильно говорит пословица: справедливый гнев силы утраивает. И Каврису, конечно, тоже попало, но он уже ничего не чувствовал.

Драка есть драка; только после драки становится ясно, кому больше досталось: у Макара опух левый глаз, а у его противника из носа шла кровь.

— Погоди, ручной ягненок, которого весь колхоз кормит с руки! Отец тебе покажет! — мстительно пообещал Макар, прикладывая к синяку снежок.

— Как ты сказал?! «Ручной ягненок»? Вот тебе за «ягненка»! — Каврис коршуном налетел на спесивого председательского сынка.

Макар упал в глубокий снег головой вниз, так, что торчали ноги.

Обида у Кавриса была такая большая, что он не стал радоваться победе, а сел рядом с Макаром прямо в сугроб и горько заплакал:

— Теперь бей меня сколько хочешь. Бей, раз твой отец… Тебе есть кому жаловаться, есть кому помочь, кому заступиться…

Макар, отряхивая с колен снег, поднялся и молча взялся за веревку своих санок.

Каврис, наверное, еще долго бы сидел и плакал на снегу вместе с Халтарах, которая, словно жалея хозяина, скулила, лизала его руки, лицо.

Тонка стояла в стороне, пока мальчишки дрались, а когда они наконец разошлись, подбежала к Каврису:

— Своим отцом пугает, начальником пугает! Если бы сам остался сиротой, как ты, был бы совсем никудышный. И при живых родителях на одни двойки учится, за плохое поведение его даже хотели из школы исключить. А если председатель не захочет тебе продукты давать, кланяться не будем. Отец давно говорил, чтобы ты у нас жил…

Мальчику приятно было слышать такие слова. Тонкины родители и Танбаевы всегда жили дружно, по-соседски. Во время праздников, бывало, зарежут барана или теленка и зовут друг друга в гости угощаться горячим ханом, кровяной колбасой. Но все-таки он не пойдет к Асапу жить. Он считает себя взрослым и может жить самостоятельно, в своем собственном доме.

— Нет, — сказал Каврис, — я не уйду из своего дома. Буду работать…

— А школа?

— Нет мне больше учебы.

— Ты же учился хорошо. Все учителя тебя помнят. Все жалеют, что ты бросил…

Бывают же на свете такие люди! Стоило Тонке заговорить о школе, как Каврис увидел все, как наяву. Самых любимых учителей увидел: с голубыми глазами, как вода в реке Абакан, с косами золотыми Софью Михайловну; веселую Ольгу Павловну, у которой волосы черные, как спинка ласточки, а глаза, как спелая смородина. Их звонкие голоса услышал. Софья Михайловна на уроке литературы рассказывает о Пушкине и Лермонтове — жизнь поэтов поинтересней любой сказки.

— А кто про меня спрашивал?

— Софья Михайловна и Ольга Павловна… И на будущий год тоже в аале останешься?

— Как получится, — неуверенно ответил Каврис, а сам про себя подумал: «Нехорошо поступаю. Дядя Карнил был бы наверняка недоволен. Буду учиться!»

— Давай еще кататься? — попросила Тонка: ей хотелось как-то подбодрить товарища, но тот почему-то заспешил:

— Кое-что надо дома сделать…

Каврис порывисто дернул санки и, как показалось девочке, сердито отвернулся.

На самом деле Каврису нечего делать дома, а отвернулся он потому, что Тонка была такой красивой, как красавица из сказок, как веселое солнце в ясный день.

… Дом за день выстыл. Он показался мальчику неуютным и сирым. Чем заняться, как развеять тоску, которая иногда бывала просто невыносимой, сколько бы ни крепился и ни бодрился Каврис? Возле кровати, на обычном своем месте, стоял чатхан. Мальчик поднял его, поставил на стол, тронул струны.

Нет, никогда еще любимый инструмент не изменял ему, всегда с готовностью отзывался на призыв его сердца.

Негромко и нежно пели струны, Каврис вспоминал…

Когда на чатхане играл его прежний хозяин, дядя Карнил, весь дом будто раскрывался настежь, впуская зеленые лужайки, лес, синее небо, реки, горы. Они подпевали музыканту, и вместе с ними веселились сердца.

Раньше Каврис, подражая дяде, учился петь «горлом». Это очень трудно — не каждый хакас умеет. Певец поет на два голоса одновременно: одним — как в обычной песне; другим — только особые, гортанные гласные. В горле щекотало, звук не шел. Теперь же не было больше никаких преград — все слушалось мальчика: струны, голос, воображение… Сначала чувства и мысли, которые возникали в его душе, складывались в не совсем обычные слова и фразы, и мелодия сначала бывала примитивна.

— Береза, растущая на песчаном бугре, вырастет, если ее не заглушит песок, — бормотал тихонько Каврис, отыскивая слова, — мальчишка-сирота выстоит, если переборет свое горе…

Сочинять новую песню Каврис любил в одиночестве — посторонние мешали найти слова и звуки поточней, покрасивей. За сочинением незаметно проходило время и затихала печаль…

Когда опустились вечерние сумерки, мальчик все еще играл, изредка посматривая на окно, где мороз рисовал свои узоры: вот-вот могут прийти его друзья, с которыми он играет, слушает и рассказывает сказки.

Ребятишки — кто помладше, кто постарше Кавриса — любили по вечерам собираться в его доме. Лежа на полу или на кровати, они часами слушали Кавриса.

Вот и сегодня, когда раздались чьи-то шаги, мальчик подумал, что пришли друзья, но он ошибся — в дверях стоял Макар.

— Что тебе надо? — спросил Каврис и отвернулся.

— Не сердись. Давай мириться. Отец чуть не отлупил…

Каврису хотелось сказать Макару, что, мол, так тебе и надо, но он вспомнил бабушку. Бабушка не раз говорила: «Не сравнивай себя с горой, а товарища с соломинкой»; «Едва оперившись, не стремись летать высоко»; «Если в юрту собака войдет, дай ей кость, если человек — приветь его». И еще вспомнилось: раньше они с Макаром были друзьями, вместе играли в «Чапая». Все-таки непонятно, что произошло на горке? Из-за «ягненка» или из-за «невесты» они поссорились? Что обиднее? И вообще Тонка… Слишком много внимания он на нее последнее время обращает, слишком часто ловит себя на мысли, что, выйдя со двора, то и дело заглядывается на дом Асапа, ища глазами тоненькую фигурку с черными косичками на плечах.

— Может, скажешь, почему обозвал «ручным ягненком»? Так, для интереса? — спросил Каврис, не желая таить про себя ни оскорбление, ни память о нем.

— Не пойму сам… Получилось. — Макар опустил глаза. — Конечно, больше так никогда не скажу…

— Время трудное, — рассудительно, как взрослый, проговорил Каврис, — теперь надо быть всем заодно и не ругаться.

В это время в дом влетела целая ватага: все румяные, все в снегу…

— Раздевайтесь, — пригласил ребят Каврис, — будем играть.

Самой любимой игрой была игра в жмурки — места в полупустом доме Танбаевых достаточно, взрослых нет — можно бегать, можно шуметь.

— Кто будет водить?

— Я буду, — вызвался Сапин, мальчик со смуглым лицом.

Каврис плотно завязал ему глаза полотенцем, и Сапин, раскинув руки, как птица крылья, стал гоняться за ребятишками. Дом дрожал от хохота и беготни.

Первым попался Макар. Сначала он не очень хотел играть, но потом, видя, что хозяин на него совсем не сердится, разошелся и хохотал громче всех.

Во время игры кто-то наступил невзначай на лапу Халтарах. Собака взвизгнула.

— Кончайте! — приказал хозяин. — Тишина. Чья сегодня очередь рассказывать? — Он обвел глазами разгоряченные и потные лица ребят.

— Можно, я расскажу, без очереди, — вызвался вдруг Макар, — если, конечно, хотите?

— Рассказывай ты! — загалдели все.

— Когда-то, давным-давно, рядом с густой тайгой, под голубой горой жил мальчик-сирота. Он не помнил нежных рук своей матери и сильных рук отца…

При слове «сирота» Каврис принялся заталкивать в печку неуклюжие и скользкие от мороза поленья. Поленья вспыхнули, печка загудела. Яркий огонь, бушевавший внутри, просачивался сквозь дырочки в чугунной дверце, тускло освещая избу розоватым светом. При таком цвете огня сказка звучала еще таинственней и задушевней.

— Сирота мог кормиться только охотой, — продолжал рассказчик. — Однажды, возвращаясь после удачного полевания, он услышал вопли и рыдания. Они шли со дна глубокой ямы, такой глубокой, что она казалась бездонной…

Там, в темноте, ярко горели чьи-то глаза.

Увидев над собой лицо сироты, сидящий на дне стал молить человеческим голосом:

«О молодой охотник, спаси меня! Помоги выбраться. Если выручишь, никогда не забуду тебя».

«А ты кто такой?» — спросил мальчик.

«Я — Владыка Волков».

«Хорошо, быть по-твоему».

Сирота снял с пояса топор, срубил длинные шесты, связал их вместе и опустил в яму.

Владыка Волков оказался крупным и красивым. Выпрыгнув из ловушки, он зевнул и потянулся. Когда зевал, Владыка Волков становился очень страшным: нижняя челюсть упиралась в землю, верхняя — достигала небес, зубы сияли, как горные снежные вершины.

— Такой, — зашептались между собой ребятишки, представив ужасного волка, — мог бы и целый аал проглотить!

— «Я своих слов на ветер не бросаю», — сказал Владыка Волков, закрывая пасть.

Когда закрылась его огромная, похожая на глубокое ущелье, пасть, вся тайга покрылась туманом.

«Где ты живешь? — спросил Волка мальчик-сирота. — Если мне понадобится твоя помощь, где тебя искать?»

«Я живу за поднебесной горой, за морем, что бескрайней всей тайги».

«О, как далеко!»

«Такому сильному и мудрому человеку, который смог вызволить из беды самого Владыку Волков, это расстояние не помеха».

«Как же ты, Владыка, в яму угодил?»

«В нее заключил меня Царь-Лягушка».

«За что же?»

«За то, мой мальчик, что я ему свою дочь в жены не отдал… А теперь прощай», — сказал Волк и исчез с быстротой молнии.

После встречи с волком-великаном сирота все время думал о нем. И вот однажды, когда мальчик бродил по тайге, делая меткие выстрелы из лука по птицам и удачно сражая копьем зверей, он неожиданно провалился под землю.

Под землей он увидел Крылатого Змея, очень большого и длинного. На голове у Змея сверкала золотая корона.

«Вот человек, — сказал Змей, — который может мне помочь».

Сирота испугался, увидев перед собой страшное чудовище, хотя он вообще страха не знал.

«Чем же тебе помочь?» — храбро спросил мальчик.

«Я иду воевать с Царем-Лягушкой. И если не осилю его, ты вступишься. Знаю, что можешь метко стрелять из лука и поражать копьем. Будешь целиться туда, где у него ключицы соединяются. А сейчас садись мне на спину и закрой глаза».

Сирота послушался, сел верхом на Крылатого Змея, зажмурился. Сразу же зашумело, загудело в ушах… А когда шум стих, Змей и говорит:

«Открой глаза, парень, прилетели на место борьбы».

Молодой охотник открыл глаза и видит: невдалеке сидит крупная лягушка с золотой головой. Голова у Царя-Лягушки величиной с гору, глаза — два огромных котла. При дыхании у него раздувается кожа под ключицами.

Царь-Лягушка, не дожидаясь нападения, сам начал сражение. Он сделал три прыжка навстречу Крылатому Змею, и тотчас же все деревья в тайге раскалились докрасна, огромные камни рассыпались в мелкую крошку. Черная пыль, подымаясь к небу, заслонила солнце, реки вышли из берегов.

Долго ли, коротко ли шло сражение, только видит вдруг мальчик — плохо приходится Змею: крылья по земле распластались бессильно и дышать не может. А Царь-Лягушка сел на него верхом и лапами бьет по спине. Серебряные когти вонзаются в змеиную кожу, глаза красным пламенем горят, а место, где ключицы соединяются, так и ходит, так и ходит…

«Владыку Волков победил — в яму бросил, и тебе, Крылатому Змею, конец».

После таких хвастливых слов сироту охватил великий гнев. Он прицелился из лука и выстрелил. Спущенная тетива зазвенела, пущенная стрела засвистела. Упал Царь-Лягушка, потекла черная кровь как раз из того места, где ключицы соединяются.

Тут Крылатый Змей и говорит:

«Ты помог уничтожить самого злого врага. Мы с ним жили во вражде несколько сотен лет. Теперь проси у меня чего хочешь».

«Отвези меня через большую поднебесную гору, переправь через безбрежное море».

«Только-то! — удивился Змей. — Это мне совсем просто. Садись!»

И опять парень сел верхом на Крылатого Змея, и опять зажмурил глаза, и опять зашумело, загудело в ушах, а когда приземлились, видит: позади осталась поднебесная гора, позади осталось безбрежное море. От берега моря до самого синего небосклона расстилается степь, в степи пасутся стада, посередине степи стоит белокаменный дворец и ослепительно сияет.

«Чей дворец?» — спросил сирота у Змея.

«Владыки Волков, — ответил тот. — Долго ли ты здесь пробудешь? Я за тобой прилечу через три дня».

Пошел парень по степной дороге, направляясь к белому дворцу. Идет, а навстречу ему старик с белой бородой.

«Чьи стада?» — спрашивает сирота.

«Владыка Волков — хозяин. А ты куда, парень, путь держишь?»

Рассказал сирота старому пастуху все, что с ним приключилось.

«Если он обещал исполнить каждое твое желание, проси щенка с опаленной шерстью. Больше ничего не проси».

«Хорошо, — подумал про себя молодой охотник, — как раз мне и нужна собака».

Пришел во дворец Владыки Волков. Очень ему Волк обрадовался, собрал большой той. А когда сели пировать, спрашивает:

«Что хочешь, гость дорогой?»

Тот отвечает, как старик посоветовал:

«Ничего не хочу, Владыка, только одного лишь щенка с опаленной шерстью».

Владыка Волков после этих слов сильно загрустил, хотя виду не показывает. Как повернется лицом к парню — весел; отвернется — слезы проливает.

Очень удивился этому сирота.

«Лишнего, кажись, ничего не просил, — подумал, — собаку для охоты».

«Высказанные слова — стрела пущенная, обратно в колчан не вставишь. Хорошо, бери щенка. Дарю за то, что спас меня от Царя-Лягушки».

«Царя-Лягушки больше нет. Крылатый Змей его совсем победил», — сказал сирота.

«Правда ли?» — не поверил Волк.

«Можешь спросить у самого Змея, он сегодня прилетит на берег моря».

«Если обманываешь, — пригрозил Владыка Волков, — велю голову срубить!»

Парень в ответ только засмеялся.

Владыка Волков, сирота и щенок с опаленной шерстью отправились на берег моря. Там уже сидел Крылатый Змей.

«Я ждал этого парня. Я его сюда привез, я его и обратно увезу».

«Что он сделал такого хорошего, почему ты его туда-сюда возишь?» — спросил Волк.

«Если бы не он, меня бы на свете не было. Он мне помог победить Царя-Лягушку, наповал сразил меткой стрелой!»

Владыка Волков радостно засмеялся:

«Пошли во дворец! Чего же ты мне, сирота, сразу об этом не сказал?»

Владыка велел своим слугам собирать народ на праздник. Сначала парень очень удивился, но вскоре ему все стало ясно: свадьбу справлять решил Владыка Волков — его, сироту, женить на своей дочери. Оказывается, щенок с опаленной шерстью не щенок, а красавица девушка. Это ее хотел себе в жены Царь-Лягушка взять. За то и бросил отца в глубокую яму. Чтобы страшная Лягушка до дочери не добралась, Владыка Волков превратил ее в паршивого щенка.

«Отдаю свою дочь храброму сироте, — сказал Волк, — он нас всех спас от злодея».

Той был такой большой и радостный, какого еще не видел белый свет. Близко живущие люди шли пешком, далеко живущие на нарядных конях прискакали.

Говорят, что парень-сирота когда сам стал Великим Ханом, то у него в стране никто не знал страданий и нищеты, он никого не обижал, а бедным сиротам помогал в первую очередь…

Так получилось, что сказка о сироте, рассказанная Макаром в тот синий морозный вечер, была последней. Вскоре ребята уехали, и Каврис остался один.

Односельчане не забывали Кавриса: женщины приходили, чтобы помочь ему в доме по хозяйству, и в колхозе находилась для сироты Танбаева кое-какая работа. У Кавриса, как и у погибшего отца, были золотые руки. Он понемногу столярничал, помогал конюху на колхозной конюшне. Взрослые ломали голову, куда бы пристроить мальчика. Как-то прошел слух, что в шахтерском городке Черногорске открывается фабрично-заводское училище. На правлении колхоза было решено весной отправить Кавриса вместе с остальными аальскими парнями в ФЗУ.