Песня любви

Глава 28

Изумление при виде спасшихся Рики и Бьорна было невероятным. Орнольф заявил, что, услышав голос племянника и увидев его с Рикой на острове, решил, будто перед ним призраки. После того как найденная парочка переплыла Днепр и присоединилась к остальным путешественникам, им потребовалось несколько дней, чтобы привыкнуть к этому. Даже Йоранд поначалу вздрагивал, когда Бьорн клал ему руку на плечо. Он вроде как побаивался, что перед ним не живой капитан, а его тень, явившаяся забрать его с собой в Хель.

Торвальд был просто счастлив, что Рика вернулась – все равно, настоящая или нет, хотя она продолжала держаться с ним холодно. Не удивилась только Хельга.

– В конце концов, – объявила старуха, – она уже не первый раз обманывает воду.

Хельга знала, что Бьорн с Рикой настоящие, но заметила, что ее молодая хозяйка и брат ярла после падения в Аэфор очень изменили свои отношения. Если в первой половине пути она часто замечала их нежные взгляды, то теперь они старались не смущать друг друга и избегали прямых контактов.

«Оно и к лучшему», – решила старая повитуха. Нет ничего хорошего в том, чтобы желать того, чем не можешь обладать.

Бьорн довольно много рассказывал Рике о великом городе Миклагарде, но несмотря на его цветистые описания, она оказалась совершенно не готова к встрече со столицей Византийской империи. Он говорил ей об Айя-Софии, соборе Святой Софии, Премудрости Божией, с ее поразительным куполом, но она представить себе не могла, какое это чудо… пока не увидела.

Утреннее солнце золотило изгибы белого мрамора. Гигантский свод высоко венчал кольцо арочных окон. Он словно целиком был спущен с небес и не желал опускаться ниже, до уровня ничтожных людишек.

Великий город на полуострове, врезающемся в Мраморное море, раскинулся на семи холмах. Он был эхом Рима, славу которого основатель города Константин стремился затмить и вытеснить. Весь горизонт был утыкан бесчисленными шпилями и колоннами, и на каждой из них была статуя. Рика подумала, что все это похоже на какое-то поселение гигантов, замороженных на высоких постаментах.

От Босфора они свернули на север и вошли в Золотой Рог, глубоководный порт Константинополя. Рика стояла на носу «Валькирии», и Бьорн присоединился к ней. Он старался, чтобы это выглядело естественно, но от ее близости сердце его забилось сильнее. Когда судно слегка накренилось и Рика покачнулась, он положил руку ей чуть ниже спины, чтобы она удержалась на ногах. Она слегка склонилась к нему.

– Что-то неладно? – спросил он.

– Просто все это как-то подавляет, – объяснила Рика, позволив взгляду лишь на миг задержаться на его лице. – Этот город такой откровенно богатый… Наверное, на него часто совершают набеги?

– Миклагард хорошо защищен, – ответил он и свободной рукой указал на высокую стену, поднимавшуюся из воды. – А со стороны суши его окружает тройное кольцо стен, каждая из которых почти в двадцать раз превышает человеческий рост. Причем стена такая толстая, что никакой таран ее не пробьет.

Здания из светлого мрамора ослепительно сияли на солнце, и Рика подняла руку, чтобы защитить глаза. «Валькирия» скользнула мимо императорских доков, где под неумолкающий грохот молотков строились суда для имперского флота.

– А как город защищен с моря? – поинтересовалась Рика.

– Ты ведь видела морскую стену? Ее строго охраняют, так что любой пират дважды подумает, прежде чем лезть на нее. – Бьорн рассеянно постукивал пальцами по выгнутому носу «Валькирии». Богатства Миклагарда манили и будоражили кровь. Он невольно стал соображать, как можно преодолеть эту преграду. Он уже не раз обдумывал это. – Бухту еще защищает и цепь, которую солдаты натягивают поперек входа на уровне воды. Считается, что через нее никто не может проникнуть внутрь.

– А как можно выбраться отсюда? – осведомилась она почти равнодушным тоном.

– Я думаю, что смог бы сделать это даже при натянутой цепи, – уверенно произнес он.

С момента воссоединения с остальным отрядом у них не было никакой возможности поговррить наедине. Каждый день Бьорн украдкой наблюдал за Рикой, надеясь на то, что она забеременела. Но живот ее выглядел плоским, а поинтересоваться этим у него не было возможности.

– А нам надо будет отсюда выбираться? – спросил он, пытаясь дать ей понять истинный смысл вопроса.

Рика посмотрела ему прямо в лицо, и на краткий миг в ее глазах блеснули слезы. Подбородок ее слегка дрожал, и он понял, что ребенка нет. Она смахнула слезу и отвернулась.

– Нет, – тихо откликнулась она. – Нам этого не надо.

Город показался Рике великолепным, но ее поразила его вонь. Она не была к этому готова. Она ожидала, что в гавани и городе будет преобладать запах свежей рыбы, но по мере того как они поднимались по крутой улочке в путаницу переулков и проездов, ей в ноздри все сильнее ударял смрад от гниющих овощей, помоек и фекалий, сочившихся из трещин терракотовых труб, несущих отходы в море. На каждом шагу попадались дома, переполненные бедными людьми.

Они упорно двигались выше, и характер узких улиц постепенно менялся. Все меньше было помоек и отходов на дороге. Их встречал аромат пекущегося хлеба, каких-то незнакомых Рике пряностей и благовоний. Торговцы предлагали зеленые оливки и инжир, вдоль улиц стояли тележки с огромными арбузами и множеством разнообразных фруктов.

Бьорн остановился у прилавка и, поторговавшись с хозяином, купил каравай свежего сладкого хлеба. Он поделил его на равные части и раздал путешественникам. После привычной грубой пищи этот хлеб показался Рике даром богов.

Торговцы громко расхваливали свой товар на множестве языков: арабском, латинском, франкском, персидском, монгольском и, конечно, греческом. Внимание Рики привлекли колоритные черные африканские купцы, одетые в яркие разноцветные наряды. Она не могла оторвать от них взгляда, но продавцы и покупатели тоже с нескрываемым любопытством разглядывали их. Рядом с северянами местные жители выглядели просто карликами. Даже она на многих прохожих могла смотреть буквально сверху вниз.

– Как здесь много людей, – ахнула Рика, разглядывая окрестности.

– Около двухсот пятидесяти тысяч, – уточнил Орнольф. – И не менее пятидесяти тысяч приезжих из разных земель. Весь мир, дети мои, стремится в Миклагард.

Дядя Орнольф широко раскинул руки и глубоко вдохнул, с удовольствием впитывая ароматы рынка. Рика поняла, что если одна часть его души всегда тосковала по дикой красоте фьордов, то другая явно принадлежала этому городу, перекрестку многих дорог.

Рика решила, что скоро уже сможет отличать уроженцев этих мест от заезжих купцов. Греки носили «паллы». Кроме того, у большинства византийцев были аккуратно подстриженные бороды, хотя попадались и абсолютно гладкие лица. Не чисто выбритые, как у Бьорна, а безволосые и нежные, как у нее самой. И голоса у них были высокие, почти как у нее.

– Это евнухи, – объяснил Орнольф, заметив ее удивление. – Византийцы называют их «третьим полом». Оскопленные мужчины. – Он презрительно оттопырил губу. – Почти в каждом богатом доме их не меньше дюжины. Они занимаются обслуживанием, ведут хозяйство. Мы наверняка увидим таких и в доме Абдул-Азиза. У него они сторожат гарем. Понять не могу, как мужчина может позволить так себя искалечить.

– Не думаю, что они сами пошли на это, – заметил Торвальд.

– Вообще-то обычно решение принимают не эти несчастные, – признал Орнольф. – А их родители. Они кастрируют младшего сына, чтобы тот получил пост чиновника или стал слугой влиятельного семейства. Я раньше не рассказывал тебе об этом, Бьорн, но когда я привозил тебя сюда мальчишкой, мне сделали одно очень заманчивое предложение. Это был старый грек-придворный, который хотел купить тебя. Узнав, что ты второй сын в семье, он стал проявлять особую настойчивость. Бьорн мрачно сверкнул глазами.

– Он считал тебя очень хорошеньким мальчиком, – не скрывая ухмылку, заметил Орнольф. – Но я решил, что он заслуживает ножа под ребра, и не стал продавать ему тебя.

– Мудрое решение, дядя, – процедил Бьорн, ткнув Орнольфа в плечо кулаком. – Иначе и ты мог получить нож под ребра.

Орнольф одобрительно хлопнул племянника по плечу. Впрочем, шлепок был такой силы, что кого-нибудь менее крепкого мог сразу уложить наповал.

Они продолжили свой путь и миновали двухэтажный акведук, доставлявший воду с гор за городскими стенами. Широкие, вымощенные мрамором проезды вели к площадям – с колоннадами, вычурными садами и фонтанами. Несколько маленьких экипажей, громыхая, проехали мимо них по мостовой. Перезвон колоколов многочисленных церквей, отражаясь от стен дворцов и других величественных зданий, множился и набирал силу. Это был Миклагард… Константинополь… Столица империи… гулко бьющееся сердце христианского мира.

В живом воображении Рики даже Асгард не мог сравниться с великолепием и роскошью имперской части Города. Но несмотря на всю эту красоту, Рика ощущала холод предательства в самом воздухе, наполнявшем его. Она потрясла головой, пытаясь гнать от себя подобные мысли.

Дядя Орнольф привел их к новому постоялому двору Ксенона Теофилоса, чтобы отдохнуть и освежиться. Несколько позже, после полудня, они посетили Зеуксиппое – роскошные публичные бани, расположенные рядом с императорским дворцом.

– Нельзя же появиться у жениха запылившейся деревенской растрепкой, – сказал он Рике.

Так что она с замиранием сердца искупалась в благовонной воде, надела свои лучшие рубашку и тунику, которые были в ее приданом. Хельга долго хлопотала над ее волосами, которые все еще едва доходили до подбородка. Однако ей было наплевать, что об этом подумает ее будущий муж. Она только тревожилась лишь о том, как пережить эти последние моменты и не броситься на шею Бьорну, умоляя его увезти ее подальше.

Когда она вышла из купальни и увидела его, у нее чуть не подкосились колени. Он тоже вымылся и побрился, но при этом у него был какой-то загнанный взгляд. Она заставила себя отвести глаза в сторону. Он уже был навсегда в ее сердце: его рокочущий бас, твердые мускулы, запах его кожи, вкус его поцелуев… Стоило ей закрыть глаза, и тут же возникал его образ. Но смотреть на него ей было очень тяжело – она могла погубить все.

Орнольф повел их к дому араба. Бьорн и Йоранд шли по бокам от нее, Хельга и Торвальд замыкали шествие. Рика ощущала, насколько напряжен Бьорн, и каждой своей клеточкой чувствовала его муку – так же, как свою собственную.

Пока они шли по улицам, Рика ловила взгляды темноглазых женщин, беззастенчиво разглядывающих северян. Она заметила, что Бьорн не обращал на них никакого внимания. Он глядел прямо перед собой. Но Рика понимала, что в этом городе он один не останется. Со временем он кого-нибудь найдет и забудет ее. И от этих мыслей у нее все внутри переворачивалось.

Она снова искоса посмотрела на него. На его щеке дергался мускул. Она поняла, что он еле сдерживает ярость.

Ну почему он должен злиться на нее? Разве он не понимает, что она делает это и ради него? Она больше не сомневалась, что он убережет Кетила от опасности. Но если Бьорн помешает ее браку с арабом и соответственно союзу с Согне, то он станет клятвопреступником. Человеком, лишенным чести.

Он возражал, говорил, что это не имеет значения. Возможно, в какой-то мере он прав. Но рано или поздно это стало бы для него важным. Жизнь без чести – не жизнь. Они оба это знали. Он стал бы презирать ее за то, что она разрушила его судьбу. И его любовь превратилась бы в ненависть.

Она убеждала себя, что сможет прожить без него. Даже вынести брак с нелюбимым человеком. Но отвращения Бьорна ей не перенести.

Наконец они добрались до дома Абдул-Азиза, трехэтажного особняка, расположенного в стороне от главной дороги. К улице были обращены гладкие мраморные стены. Без окон. Рика смогла рассмотреть отсюда только высокую двустворчатую дверь. Несмотря на великолепие строительного материала, снаружи дом напоминал тюрьму. У Рики от страха дрогнуло сердце.

Орнольф громко постучал в дверь, и она широко распахнулась. На пороге стоял массивный евнух с голой грудью. Он узнал Орнольфа, и его круглое смуглое лицо расплылось в улыбке.

– Тысяча приветствий, северянин, – произнес он, кланяясь и широким жестом приглашая в дом. – Мой хозяин будет счастлив видеть вас.

Дядя Орнольф ответил таким же поклоном и улыбнулся.

– Много тебе долгих и хороших лет, Аль-Амин, – ответил он традиционным приветствием византийцев.

Рика знала, что от нее требуется шагнуть вперед, но ее ноги словно налились свинцом. Она будто приросла к земле. Если она войдет в этот дом, обратной дороги не будет.

Бьорн подхватил ее на руки и внес через порог в большой внутренний двор.

– Что ты делаешь? – Она обхватила его руками за шею и с трудом удержалась, чтобы не положить ему голову на плечо.

– Разве ты не помнишь? Для невесты споткнуться на пороге ее нового дома плохая примета, – громко объявил он, а потом, понизив голос, пробормотал: – Еще не поздно, любовь моя. Скажи одно слово, и я заберу тебя отсюда.

Острая тоска пронзила ей сердце, перехватила дыхание. Ничего в мире не хотела она так, как этого. Ничего, кроме жизни, о которой она мечтала для него… жизни с честью и… среди своих. Такой жизни у него не будет, если он ради нее нарушит клятву верности. Она прижала ладонь к его груди. В последний раз ощутила удары его сердца.

– Я не могу, – с трудом выговорила она.

И под ее взглядом свет надежды погас в его глазах, а лицо тут же превратилось в маску. Он бережно опустил ее на землю и попятился.

– Тогда прощай, Рика. – Он повернулся и не оглядываясь вышел из дома араба.