Песочные часы

Картины путешествия (III)

58

Человек берет кирпич и пытается бросить его в высокую кучу рядом с собой. Его руки замотаны какими-то тряпками, несомненно, носовыми платками, заскорузлыми от грязи, сквозь которую проглядывают темные линии клетки, может быть, синие, может быть, зеленые. Вот он на мгновение остановился и пытается поправить повязки. Обе ладони забинтованы до самых кончиков пальцев, а повязки сползли и перепутались, поэтому его движения неловкие и нерасторопные. Эта неловкость усиливается от некоторой паники в движениях. Сжимая пальцы, не зная, как поступить, человек думает о том, не сорвать ли повязки вовсе или попытаться опять их закрепить, или же содрать их зубами. Эта нерешительность продолжается совсем недолго. Вдруг в поле зрения, на узком пространстве в пределах его судорожно сжатых рук, прямо перед стеклами очков появляется пара точно таких же, как его, грязных рук, но без повязок. Человек бессильно отдает свои руки тем, другим рукам. Лицо он видит потом. Нахмуренное и суровое лицо, и взгляд немного опущен, морщины на лбу и грязная шляпа. На лице того, другого, прочитывается сосредоточенность, а губы странно и нервно подрагивают, как будто в развязывании узлов участвуют и они, вместе с пальцами. Человек слышит тихое учащенное дыхание того, другого. Они не произносят ни слова. Человек чувствует, что все это продолжается страшно долго, это развязывание узлов зубами и ногтями, это перевязывание ладоней грязными тряпками. Он в каком-то смысле чувствует, что и тот, другой, уже теряет терпение, потому что его движения становятся все более нервозными. Он пытается ему что-то сказать, наверное, освободить от этой мучительной помощи или поблагодарить. Но у него нет голоса, а только какое-то кряхтение, словно он откашливается.

Другой все еще возится с повязками. Только закончил с одной рукой и берет в свои руки вторую, ища на грязном носовом платке место, где завязан узел. Наконец, находит, но у него опять не получается его развязать. Склоняется ртом к отдавшейся ему руке. На секунду человек видит короткие, как будто подпиленные зубы того, другого, а потом его грязную шляпу. Человек смотрит куда-то поверх головы того, поправляющего повязки. Сквозь грязные стекла очков он не видит железнодорожной насыпи, не видит дом с закругленным фасадом. Он видит только — на расстоянии одного-двух шагов от себя, как какие-то тени ползают по чему-то, что, как ему известно, грязная насыпь. Он слышит скрип тачек и тупые удары кирпича, похожие на удары кеглей. Он повернут лицом к солнцу и видит только ярко-красное колебание над ползущими тенями. Вдруг ему кажется, что все тени, мгновение назад находившиеся в движении, остановились. Ему кажется, что скрип тачек и удары кирпича о кирпич, похожие на удары кеглей, умолкли. Он думает, что все это, возможно, мираж, или что он от усталости теряет сознание: как будто этот багряный свет заходящего зубастого солнца вливается в мозг, сквозь глаза. В тот момент, когда он понял, что прав (скрип тачек прекратился), он понял также, что уже поздно что-либо предпринять. Понимание ворвалось в его сознание вместе с болью, которую он почувствовал в темени. Но сознания не потерял. Удар, который был нанесен ему сзади, по всей вероятности, резиновой дубинкой, только на мгновение осветил горизонт каким-то странным желтым светом. Теперь, скорчившись, человек стоит на коленях, закрываясь от ударов руками. Он слышит, как градом сыплются удары, некоторые из них не причиняют ему боли, и понимает, что эти удары достаются тому, другому, который только что поправлял ему повязки. Теперь он слышит и его стоны, смешавшиеся с криком тех, кто осыпает их ударами. Потом удар по темени исторгает из его рта какую-то твердую массу, которую он выплевывает вместе с кровью и слюной. Человек с ужасом понимает, что он выплюнул свой зубной протез. Потом опять слышит (или ему только кажется), как заскрипели тачки, совсем близко, почти у его головы. И слышит, как падают в кучу кирпичи, ему кажется, что быстрее, чем еще совсем недавно. Вдруг он понимает, что повязки опять на месте, потому что его лицо лежит в тряпках. Чувствует запах глины, коркой застывшей на повязках. Еще мгновение он, сжавшись, думает, что, наверное, не сможет подняться. Те, с дубинками, похоже, что-то ему выговаривают, но он не уверен, что это касается его или того, другого. Теперь он, ползая на коленях, пытается нащупать свой протез и очки. Его пальцы, выглядывающие из-под повязки, и его перебинтованные ладони вслепую ощупывают засохшую грязь. В какой-то момент он ощущает под пальцами предмет, одновременно корявый и скользкий, и понимает, прежде чем его увидеть, что это его зубы-мучители, мучительница верхняя челюсть с крупными фарфоровыми зубами. Он неловко пытается придвинуть ее к себе, но, почувствовав, как боль разрывает руку, вскрикивает. В ту же секунду видит, как тяжелый кованый башмак всей тяжестью опускается на пальцы. И чувствует, что все разбивается, как стеклянный стакан, на мгновение видит свои зубы, впивающиеся в ладонь.

59

С совковой лопатой на плече, прихрамывая, человек шагает в строю. Голова низко опущена, повязка на одной руке (той, что висит вдоль тела) совсем ослабела и удерживается только на запястье. Левой рукой он сжимает ручку лопаты. Желтый солнечный свет еще падает на крыши домов, между которыми он проходит, и на купол высокой колокольни вдали. Но человек этого не видит. Он видит только грязные башмаки того, кто шагает впереди. И слышит глухой отзвук шагов.

Теперь их всего шестеро. Они повернули на какую-то площадь. Площадь пуста. Перед ними собор, а слева, в центре площади, памятник. На постаменте человек с правой рукой, поднятой вверх, к собору или к небу. Вот они сворачивают на боковую улицу, влево. Человек идет, прихрамывая, с низко опущенной головой. Вот они сворачивают (уже только трое или четверо) у какого-то колодца. Слышно, как внезапно кто-то перестал качать воду, и как струя воды медленно затихает. Потом они опять поворачивают. (Теперь, похоже, только он один, шаги того, другого, уже замерли: слышен скрип калитки). Сейчас человек идет в одиночестве, сначала вдоль желтой стены, из которой торчат кирпичи, затем вдоль деревянного забора. Ему кажется, что он видел, как на одном окне встрепенулась похожая на марлю белая занавеска. Почти одновременно слышно, как на колонке с ритмичным скрипом задвигалось железное колесо насоса, и зашипела струя воды.

Вот он подошел к деревянным воротам и опустил лопату на землю, острием вниз. Правой рукой, на которой болтается повязка, нажимает на щеколду, потом открывает ворота ровно настолько, чтобы протиснуться в них боком, но скрип петель он предотвратить не может. В окнах слева от него уже горит свет. Человек на цыпочках преодолевает несколько метров под окнами. Наконец, похоже, он находится в безопасности, потому что его походка становится более уверенной, хотя он по-прежнему хромает. Оставляет лопату у деревянной двери с большими петлями и висячим замком, потом возится с замком, как будто желая его сорвать. Потом какое-то время беспомощно держит его в раненой ладони, словно спрашивая себя, что с этим можно сделать. Человек сдвигает крышку замка, потом достает из кармана связку ключей и пытается один из них вставить в замочную скважину, но ничего не получается. В отчаянии он прячет лицо в ладони и стоит так какое-то время. Может быть, час, может быть, два, а может быть, дольше.