Песочные замки

Вышитый тигр

Жен шагал по своей мастерской на улице Гранд-Огюстен, держа под мышкой собачонку по имени Ксантиппа. Да, да, сам Жен, замечательный портретист и великолепный оформитель балетов, снискавший к тому же известность как самый неряшливый человек в Париже (что несправедливо, ибо ни у кого не следует отнимать надежды) и в то же время тоньше всех чувствующий скрытую поэзию людей и вещей, Жен, любимый в равной мере и снобами, и неискушенной публикой.

В те времена я был журналистом. Я расспрашивал разных людей, что они думают о мистике, о сверхъестественном, о чудесах. Едва Жен услышал слово «чудеса» — альфу и омегу грезы, — как рука его разогнулась и Ксантиппа шлепнулась на пол. Собачонка ничуть не удивилась. Жен бросил ее, чтобы погладить бороду, которая настолько напоминала черную кудрявую шерсть собачки, что, видимо, он просто не мог одновременно держать собаку и гладить бороду, не рискуя впасть в ужасную путаницу.

— Чудеса, — сказал Жен. — Да. Кстати, о чудесах, я расскажу вам сказку. Ах, какой балет можно было бы из нее сделать…

Его темные глаза сверкнули, и он подошел к черной доске. Он взял цветные мелки и принялся рисовать причудливыми, нервными, словно эластичными штрихами, играя оттенками мелков и растушевывая нарисованное большим пальцем, а то и ладонью. Вскоре на сцене, представленной в виде обрамленного занавесом четырехугольника, появилась кровать с пухлой периной, очаг, пузатые, как сам художник, часы с какими-то фантасмагорическими украшениями, намеченными изящными каракулями.

Жен остановился. Борода его была вся перемазана белым и красным мелом. Он оглядел набросок, задумался и произнес:

— А вот и главный реквизит.

Потом нарисовал тигриную морду, взял ее в рамочку, и оказалось, что тигр вышит на коврике перед кроватью.

— Волки вышли из моды, — заметил я. — К тому же вышитый тигр не так опасен.

— Посмотрим, посмотрим, — ответил он. — Кстати, живого тигра держать затруднительно, вдобавок он линяет и всюду оставляет шерсть. Теперь действующие лица. Прежде всего бабушка.

— Разве может быть рождественская сказка без бабушки!

— Посмотрим, посмотрим, — сказал он. — Посмотрим.

В быстрых глазах Жена блеснула искра лукавства, и я явственно ощутил, что готовится весьма своеобразная сказка в картинках. Разматывая рисунок, как клубок, Жен изобразил еще одну кровать, поменьше, потом появились косичка и очертания личика спящей девочки.

— Итак, в чаще леса, — начал он, — стояла избушка, в которой жили бабушка с внучкой. Дело было в ночь под рождество. Ни дедушки, ни папы, ни мамы не было…

Пунцовым языком он слизнул мел с нижней губы и так же резко, как перед этим бросил собаку, произнес:

— Их не было, потому что все они погибли на войне.

Я съежился в кресле. В мастерской сильно пахло псиной и олифой.

— Кстати, вы не спросили меня, почему я назвал собаку Ксантиппой. А назвал я ее так потому, что хотел отомстить за Сократа. Тень этого старого господина давно взывает к мщению. Ксантиппа, лежать!

И в глазах его мелькнул золотистый огонек. Вы, наверно, помните, что она была очень веселой, эта улыбка, проглядывавшая сквозь бороду Жена, но где-то там, в глубине, плясало крохотное пламя, которое порой бездумно называют черным юмором.

Да. Жен — ибо он не обладал классическим чувством последовательности в рассказе — принялся напевать, так же фальшиво, как Мишель Симон[38], импровизированный текст на мотив старой парижской песенки «Ступени дворца»:

— Это любимая мелодия Сент-Экзюпери, — сказал я решительно.

— Если вы будете без конца перебивать меня, — сказал Жен, — то это будет уже не сказка, а трагедия!

И он продолжал:

Он умолк.

— Боже правый! Я же забыл про щегла!

И он нарисовал щегла в клетке. Щегол представлял собой желтую идеограмму в виде заглавной буквы S, а клетка — пять яростных штрихов, соединенных сверху фигурной скобкой…

Жен вытер руки о бархатную куртку, чтобы погладить бороду (ибо он был все же опрятен на свой лад), и продолжал:

— Уже близилась полночь, когда девочка вдруг проснулась, испуганная странной тишиной. Она открыла глаза и прислушалась. Мрак и безмолвие окружали ее… Когда глаза девочки привыкли к темноте — только снег сверкал за окном, — она увидела, что огонь потух. Она встала босиком с постели. Подошла к часам. Вот почему было так тихо: маятник не двигался. Девочка бросилась к клетке. Щегол лежал на спине, задрав лапки кверху, мертвый. «О, господин Щегол!» — проговорила она в смятении. Что оставалось ей делать, как не разбудить бабушку? Она подбежала к бабушкиной постели, но напрасно пыталась ее растолкать. Пуристы скажут, что в сказках такого не бывает: девочка не может знать, что такое смерть. Пусть говорят что хотят. Две слезинки выкатились из ее черных глаз. Она встала на колени и принялась звать свою фею. Это была добрая фея. О, она, конечно, не могла помешать дедушке, папе, маме, Щеглу и бабушке умереть, но все-таки она была добрая. И доказательством было то, что она явилась. Эта фея являлась всегда незаметно, как в кино, наплывом. Девочка взмолилась: «Дорогая сударыня Фея, если б вы, все на свете умея, их сейчас оживить пожелали, вы бы очень меня обязали». Эта девочка любила выражаться изящно. Кстати, заметьте, ей явно недоставало последовательности. Ведь она могла бы попросить фею заодно вернуть к жизни ее папу, маму и дедушку! Но где уж нам требовать логики от маленьких девочек, когда они и во взрослом-то состоянии логикой не отличаются! Короче говоря, все произошло так, как вы и предполагаете.

— Фея оживила бабушку?

— Но феи никогда ничего не делают просто. Она спросила девочку: «Значит, ты хочешь, чтобы неживые стали живыми?» «О да, сударыня Фея», — ответила девочка, которая была очень вежливой с тех пор, как ее наградили в школе трактатом Жизель д’Ассайи о правилах поведения в свете. И тогда фея…

— …взмахнула волшебной палочкой…

— Такое впечатление, будто вы видели это собственными глазами! Фея взмахнула волшебной палочкой и подула. Вот так…

Жен, словно бородатый Эол, надул щеки и дунул. Раздался чудовищный шум, похожий на гудение морских раковин. Ксантиппа зарычала.

— Ну, может быть, не так громко, — сказал Жен. — Короче говоря:

Ну вот. Фея исчезла. Щегол запел так весело, будто он, ну, скажем, зяблик! Бабушка зевнула и сказала: «Уже полночь. Хочешь есть, малышка? Открой буфет». В буфете стояла банка тунца из сельской лавки, колбаса почти чисто свиная, два перезрелых апельсина, бутылка подслащенного бордо, в общем, все что душе угодно! Бабушка накрыла на стол. В это время девочка напевала, потому что это была действительно очень хорошая девочка, с отзывчивым сердцем, понимаете? Итак, девочка пела:

Тут Жен набил трубку, раскурил ее и взглянул на меня.

— Отчего у вас затуманенный взор, мой юный друг? Если на вас так действуют сказки, боюсь, вам не видать душевного покоя как своих ушей! Впрочем, не спешите. Девочка не успела допеть свой благодарственный куплет. Вышитый на коврике тигр тоже ожил! Невозможно ведь все предусмотреть! В полном восторге он бросился на птаху и разом ее проглотил, ибо не мог поступить иначе, затем с душераздирающим рыком… он прыгнул на бабушку, которая уже была не слишком вкусной…

Жен сделал затяжку, выпустил дым и медленно запел:

Воцарилось многозначительное молчание. Собака заворчала.

— Ксантиппа, место! — сказал Жен. — Я обожаю волшебные сказки, друг мой. Они дают отдых уму. Особенно рождественские, не правда ли? Дорогой мой, за все, что я знаю, я заплатил чуть дороже, чем следовало. Так вот, тем не менее все, что я знаю, я готов отдать за эту коротенькую абсурдную историю, чудесную и жестокую, о девочке, фее, вышитом тигре и госпоже Смерти. Это самое верное отражение жизни, какое я встречал. Но вам мой совет, вам мой совет — детям своим ее не рассказывать, пока им не стукнуло двадцать лет!