Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010

1983 год

4 мая 1983 г. Гатчина.

Ранняя весна. Тихо, хорошо. Трава высокая, сочная — хоть коси. Дежурю в гараже на тихой 3-й площадке — от начальства вдалеке.

В выходные были в Зеленогорске. Копал грядки под картошку и проч. Руки чешутся, к земле тянет. Ольга собирала лист, Максим ходил по участку и всё внимательно разглядывал: бочку для воды, бревна под навесом, деревья в зеленой дымке, лопату, мотыгу, нюхал траву, грыз камни, долго смотрел на бледного весеннего червяка, ползущего по черной рыхлой земле в грядке. Топили печку. Потом все вместе ходили на залив. Макс, увидев воду и остатки льда у берега, радостно завопил.

По Тургеневу, писатель должен быть хозяином грамматических законов и бить грамматику и синтаксис по носу. Читаю Сергея Антонова, дал Андрей Мурай. Книга называется «Я читаю рассказ». Хорошая книга, полезная.

«Событие — сердце рассказа, мотивировка — его душа».

Совет литератору: «Когда допишешь рассказ — выброси начало». И еще: иногда, чтобы разобраться в идее, сначала пишут конец. Для «увеличения протяженности чувствования» применяется замедление повествования — ретродация. Мысли и чувства должны созреть и усвоиться.

Двор гаража выложен бетонными плитами. Тридцать «камазов»-панелевозов потрескивают и покряхтывают, сбрасывая усталость и делясь дневными воспоминаниями. Им поддакивают двадцать бортовых лохматок и «зилов»-самосвалов. Молчит лишь старый американский «виллис», который Юрка Ласточкин выиграл в карты у кладовщика, и теперь не знает, что с ним делать — всерьез заняться ремонтом некогда по причине ежедневной поддачи, а снова поставить на кон не удается.

Тишина. Никто не бьет по железу, никто не гавкает по селектору, никто не врывается в вагончик с вопросом: «Мишка не проезжал? Если появится, скажи, что я ему глаз на задницу натяну и телевизор сделаю! Так и передай!». В открытое окно моего вагончика доносятся голоса проходящих мимо дачников: «И вы на этой электричке приехали? А сколько сейчас градусов, не знаете?» Щенки лежат в тени под вагончиком — на сене и ватниках. Подросли, гавкают, вцепляются мелкими зубами в тряпку и носятся с ней.

Это не площадка № 3, а санаторий ЦК. Тьфу, тьфу, не сглазить бы!

Раз в четверо суток я еду электричкой от Балтийского вокзала до станции Татьянино, иду полтора километра пешком по гравийной дороге через промзону (гудки маневровых тепловозов, бетонные заборы, пар, дым, лязг, гул) и оказываюсь почти в дачной местности — тихий гараж за бетонным забором.

Вагончик с кроватью и электрической печкой. Телевизор, приемник, плитка…

Но самое главное — стол-аэродром. Вечером, когда шофера разойдутся и ворота закрыты, можно спокойно разложить бумаги на столе, закурить, взять авторучку, начать первую фразу и взлететь высоко…

Жду этого состояния с подрагиванием в кончиках пальцев.

Подъем в шесть. Умываешься, пьешь крепкий чай и начинаешь выпускать парк на линию — проверяешь рулевые тяги, тормозные и габаритные огни, ставишь в путевку штамп и машешь рукой: «Поехал!» Вечером то же самое, только наоборот — принимаешь автомобили с линии, пишешь заявки на ремонт, отмечаешь время возврата, ставишь штамп в путевку и приглядываешься, нет ли вмятин на бампере или кабине…

В аспирантуре мне казалось, что лучше занятий не бывает — показался на кафедре три раза в неделю, и свободен: ходи в Публичку, пиши дома диссертацию или роман, сиди с друзьями в пивбаре, халтурь, если можешь. Оказывается, бывает. Только долго и путано я шел к такой работе, даже вспоминать не хочется.

Открыл крышку приемника. Пыльная пластинка Магомаева, засохшая муха, скрюченные апельсиновые корки и затвердевший папиросный окурок с обкусанным мундштуком…

За высоким забором гаража — волейбольная площадка садоводства. Мальчишки играют в войну. Слышны голоса: «Я буду запасной, если кого-нибудь убьют!» Или: «Стреляй, фашистская морда, ты увидишь, как умрет капитан Максимов!»

8 мая 1983 г. Дома.

Заезжал Серега Барышев — бросил пить, курить, бегает кроссы. Вспоминали наш класс, пили кофе. Говорит, стал понимать смысл жизни. Жить надо проще и заниматься тем, к чему лежит душа. Совсем, как я. Я намерен работать в гараже и писать. К этому у меня душа лежит. Еще как.

Барышев — прообраз главного героя моей повести «Феномен Крикушина». Но в таком виде, какой он есть в жизни, пускать на страницы повести его нельзя. Его надо «причесать» и слегка подлакировать. Иначе он к третьей странице напоит всех действующих лиц, сам упьется, и от персонажей ничего, кроме похмельных стонов не услышишь. Так я Сереге и сказал. Он заржал радостно.

Еще я сказал, что стоит мне его увидеть или услышать, как меня по старой привычке тянет бесшабашно выпить. Серега сказал, что его тоже, бывает, тянет. И мы с ним быстренько расстались.

Если он в загуле потеряет мой рассказ, то вполне может успокоить примерно так: «Не горюй, Дмитрий, я тебе новый напишу. Еще лучше». Это в его стиле.

Золотой медалист нашего класса. Поступил на факультет журналистики. Бросил. Поступил в Военмех. Бросил. Сейчас работает на кафедре вычислительной техники в СЗПИ и никак не может получить высшее образование. Мы с Михом уже перестали его спрашивать о дипломе, чтобы не расстраиваться. Развелся давно. Есть дочка. Пил, и обязательно с фантастическими последствиями — то ментовский «уазик» остановит, приняв его за такси, то в Фонтанку рухнет, то в Зимнюю канавку, то с яхты в Финский залив, на работу с похмела не выходит — лишь жалобно стонет и мычит, а когда похмелится, вытаскивает из дивана баян и играет что-то невнятное — в детстве ходил в музыкальную школу и пытался сочинять музыку. Еще ведомости на выплату зарплаты всему институту теряет — программист. Но любим мы его, дурачка. За беззлобие и добрую душу.

Накрапывал дождь. Шла женщина с поднятым вверх лицом. Казалось, что под просторным сарафаном она спрятала школьный глобус.

17 мая 1983 г. Дежурю в ОТХ.

Написал сегодня рассказик «Зеркало» и новеллу «Двое». Первый дался тяжеловато, писал с перерывами, а новелла — в один присест. Пока это, естественно, заготовки.

Час ночи. Тепло. Сижу у открытого окна. Вокруг нашего гаража набирающие силу рощицы. Цветет черемуха. Со всех сторон заливаются соловьи.

Прогрохотала над Гатчиной весенняя гроза. В землю зло били короткие оранжевые молнии, лупил крупный дождь. Теперь чисто, свежо, птицы делятся впечатлениями.

В электричке читал «Автобиографию» Бронислава Нушича. Эту книгу хвалил брат Володя. Давно это было. Ничего книга.

Залпом прочитал В. Токареву — «Талисман», в «Юности». Перед этим читал ее же рассказ «Ничего особенного» в «Новом мире». Удивительная манера письма. Очень просто и интересно. Делаю вывод: не умею находить оптимальное соотношение между повествовательным и изобразительным. У нее всё в элегантной пропорции.

Прочитал В. Санина «Мы — псковские». Забавно. Хороший стиль.

Рассказ А. Житинского «Прыжок в высоту» состоит из одного предложения. Точнее, написан с одной заглавной буквой — в начале. Рассказ на четырех книжных страницах. Хороший текст. И название символическое.

Прочитал в «Лит. учебе» рассказ Михаила Веллера — «Учитель». Веллера я встречал на страницах «Искорки», у него там печаталась фантастическая повесть.

Веллеру — 33.

В «Учителе» Веллер описывает наставления старого литератора, Мастера, молодому подмастерью.

Вот некоторые поучения, позволяющие сберечь время, азбука:

Выкидывай всё, что можно выкинуть. Своди страницу в абзац, а абзац — в предложение!

Никаких украшений! Никаких повторов! Ищи синонимы, заменяй повторяющиеся на странице слова чем хочешь! Никаких «что» и «чтобы», «если» и «следовательно», «так» и «который». (Еще «был» — запретное слово)

Не суетись и не умствуй: прослушивай внимательно свое нутро, пока камертон не откликнется на истинную, единственную ноту.

Не нагромождай детали — тебе кажется, что они уточняют, а на самом деле они отвлекают от точного изображения. Скупость текста — это богатство восприятия.

Синтаксис. Восемь знаков препинания способны делать с текстом что угодно. Изменяй смысл текста на обратный только синтаксисом. Пробуй, перегибай палку, ищи. Почитай Стерна (?), Лермонтова.

Акутагава — японец. Прочитать!

Стерн — англичанин?

Экклезиаст. Древний?

Обязательно найти и прочитать!

Прием асов: ружье, которое не стреляет.

«Лишняя деталь». Умение одной деталью давать неизмеримую глубину подтексту, ощущение неисчерпаемости всех факторов происходящего.

Вставляй лишние, ненужные по смыслу слова. Но так, чтобы без этих слов пропадал смак фразы. Пример — «Мольер» Булгакова.

Вещь должна читаться в один присест. Исключение — беллетристика: детектив, авантюра, ах — любовь.

17 мая 1983 г. Гатчина, гараж. Час ночи.

Хочу сделать парочку эпизодов для повести «Феномен Крикушина». Вижу героев и ситуацию, но никак не взяться — не хватает энергии.

…………………………

«Крикушин выбрал наконец подходящий сюжет.

Мы напряглись в ожидании.

Сюжет предполагал возвращение блудного мужа к законной жене и детям. Муж, которого звали Эдуард Сергеевич, работал директором мебельного магазина. Выслушав его увядшую жену и просмотрев зачем-то два альбома семейных фотографий, Крикушин взялся загнать гуляку-мужа в семейное стойло. До этого не помогали никакие увещевания жены и общественных организаций. Статный Эдуард Сергеевич кутил напропалую с красавицей Элеонорой из парфюмерного и обещал ей, по слухам, в качестве свадебного подарка машину, дачу и новую обстановку из внелимитных поставок югославской фирмы.

— Прибежит как миленький! — пообещал Крикушин его некрасивой жене. — Будет целовать вам руки, а ночью заплачет над кроватками детей. Хотите?

Женщина соглашалась на возвращение и в упрощенном варианте — без поцелуев и слез, лишь бы вернулся. И выразила сомнение, что Эдуард Сергеевич, человек гордый и властный, будет целовать ей руки. Но Крикушин был неумолим:

— Я его, гада!.. На колени встанет, волосы на себе рвать будет! Ведь вы же добрый человек! — сверкал он глазами. — Красавица!..

Женщина устало улыбнулась.

— Была… То-то и оно, что была. Потому и пошла за него замуж. А будь дурнушкой, жила бы сейчас спокойно, без дерготни… Детей жалко.

Три дня Крикушин спускался со второго этажа только затем, чтобы перекусить и погулять со Степкой. Верный пес угрюмо лежал под лестницей, чуя озабоченность хозяина. Мы с Меркурием прислушивались к тишине наверху и ходили на цыпочках. Меркурий, уверенный в успехе, съездил в город и через приятеля в журналистском ведомстве вышел на редакторов нескольких районных газет, которые обещали поддержать молодого автора публикациями.

Несколько раз приходила нетерпеливо ожидающая своей участи заказчица и интересовалась продвижением рассказа. На нас она смотрела с уважением, как на ассистентов великого хирурга. Каждый раз она напоминала свой адрес и фамилию. Очевидно, ее беспокоило, чтобы муж по ошибке не забрел к другой. Меркурий не выдержал и посоветовал ей ждать дома, чтобы вернувшийся в ее отсутствие муж не ушел обратно. Дама опрометью бросилась к вокзалу.

На четвертый день мы проснулись от стрекота машинки, и через полчаса Крикушин спустился вниз с двумя экземплярами отпечатанного без единой помарки рассказа.

Меркурий умчался с ними в город.

В субботнем номере районной газеты вышел рассказ «Сомнения», герой которого, посомневавшись в правильности разгульной жизни, возвращается в семью. Надо ли говорить, что он сильно смахивал на Эдуарда Сергеевича?.. А покинутая им жена вскоре упала перед Крикушиным на колени и, вышвыривая из сумочки деньги, радостно стонала:

— Демон вы мой! Пришел! Вернулся! Приполз! Руки целовал! Над кроватками плакал! Всё, как вы обещали! Чем же вас еще отблагодарить? Милый! Я снова счастлива!..

У меня по спине бегали мурашки.

Бледный Крикушин пытался поднять с полу грузную даму.

Меркурий сопел и собирал разлетевшиеся по полу деньги.

Степка лаял в потолок».

Пишется, тьфу, тьфу, тьфу! Выпил крепкого чаю с булочкой, прошелся с сигаретой по гаражу — всё в порядке.

«…Похоже, что после посулов Крикушина Меркурий тоже спал беспокойно. Но, в отличие от меня, идей у него хватало.

Каждое утро он просыпался с новым вариантом своей будущей жизни. То ему виделось командование каким-то особым батальоном тяжелых пулеметов, то тихий островок в Индийском океане, где он в шортах и панаме проводит исследования в собственной лаборатории. Однажды он представил себя шахом восточного княжества, а Ольгу возвел в ранг любимой жены. Я отсоветовал, мотивируя тем, что в мусульманских странах сухой закон и, кроме того, сомнительно, чтобы моя сестра позволила ему такую аморалку.

— Это точно, — печально согласился Меркурий. — Последние волосы мне вырвет и бумагу в ООН накатает. Ты ее пробивные способности знаешь. Да и дочка… Может, мне лучше организовать экспедицию и найти, наконец, эту Атлантиду? Пропустит твой друг такой вариант, а?..

Два сюжета, нетерпеливо представленные Меркурием, Крикушин забраковал, как несбыточные. Первый предполагал кругосветное путешествие на воздушном шаре и пожизненное председательство в клубе путешественников. Второй… Даже и говорить неловко».

…………………………

21 мая 1983 г.

К повести «Феномен Крикушина»

…………………………

«…На общем фоне личных желаний порадовал бескорыстием дед, заявившийся к нам поутру в ватнике и с четвертинкой водки. Он приехал издалека. От него пахло костром и лесом.

— Это нам не в диковинку, — лукаво улыбался он, по-хозяйски наливая пахучую жидкость в граненую стопку, принесенную с собой. — Такие люди издревле на Руси водились. Заговорить там кого или утешить… А вот, к примеру, Бубнова с должности снять — слабо?.. Озеро спасти могешь?.. — Он водил по нашим сонным лицам глазами, не зная, кто главный.

Дед не на шутку печалился, что в озере, на берегу которого стояла его избушка, исчезла рыба. Много лет назад рыбу в озере потравили, намереваясь разводить в нем культурные породы — линя и карпа. Видимо, ученые перестарались и бухнули с вертолетов порошку больше, чем положено, — три года вода в озере до самого дна светилась ядовитой химической голубизной. Когда же цвет восстановился, и в камышах вновь появились утки, приехала комиссия на машинах. Несколько дней веселая бригада жила у деда в избушке, парилась ночью в бане, грохотала в озере и предлагала деду работу по совместительству.

— Чтобы я, старый, им, значит, баню топил и лодки держал, — возмущенно рассказывал он. — Мы, говорят, тебе сто рублей платить будем и матерьяльную помощь окажем. Хрен им в нос, а не баня!.. Так я им и сказал.

Озеро почему-то было признано комиссией непригодным для культурной рыбы, и дед собственными усилиями взялся за восстановление, так сказать, рыбных запасов. Он укрепил на тачке большой молочный бидон и стал возить в нем мальков с тихого озерца за пять километров.

— Со старухой, правда, — признался дед. — Одному мне невмочь…

Когда поплавок впервые за много лет упруго и стремительно ушел под воду и дед вытащил окунишку размером с ладонь, он заплакал и напился пьяным, решив, что дело свое сделал. Туристы и тихие рыболовы, обходившие недавно озеро стороной, вновь появились на его берегах, и по ночам, выходя к воде, дед радовался редким огонькам костров и прислушивался к всплескам набирающей силу рыбной молоди.

Но вскоре, пригибая к земле траву и обдувая деда теплым рокочущим ветром, на полянку рядом с домом опустился вертолет с пузатыми цистернами, и дед узнал от крепких ребят в кожаных куртках, что озеро вновь собираются готовить под культурное рыболовство. Чуть не плача, старик рассказал вертолетчикам недавнюю историю озера, но те, сочувственно выслушав его, сослались на распоряжение большого хозяйственного начальника Бубнова, который, как они знали, собрался в короткий срок увеличить рыбные запасы края до невиданных размеров. Дед в запальчивости пообещал объявить голодовку в знак протеста против издевательства над природой, но парни, улыбаясь, похлопали его по спине и посоветовали не спешить с таким опасным мероприятием, потому что травля начнется только осенью. И улетели, купив у него трех кур.

— Ни хрена у них с карпом не выйдет, — убежденно доказывал нам дед. — Карп тепло любит. А в нашем озере вода родниковая, ледяная. Да разве Бубнову про то известно? Он наше озеро небось только на карте и видел. Так вы это, хлопцы… Подсобите старику… Загубит Бубнов озеро.

Узнав, что дальше сельсовета дед со своей бедой не обращался, Крикушин умылся и тут же написал возмущенное письмо в газету, весьма художественно изобразив борьбу истинного защитника природы с головотяпами от науки. В письме делался намек, что административное рвение некоторых граждан уместно использовать при рытье канав и котлованов, но никак не в деликатном деле преобразования природы.

— Я этому Бубнову! Сушить его, колотить!.. — радостно блестел глазами старик, убирая письмо в шапку. — А вы, хлопцы, осенью приезжайте. За грибками сведу, порыбачим…

После его ухода мы обнаружили под столом холщовый мешок с маленькими пупырчатыми огурцами и еще одну четвертинку».

23 мая 1983 г.

Ходил сдавать бутылки, чтобы купить пластинку Давида Тухманова «НЛО».

Занял очередь и помчался за бутылками, толкая коляску с Максимом. Пока мы ездили, очередь прошла.

Но пластинку купил. Замечательная музыка.

Сюжет. В одной организации ЭВМ дала рекомендацию включить в штатное расписание шута. Ей поставили задачу оценить психологический климат в коллективе, и железная мозга, собранная на военном заводе, в присутствии высокого начальства и журналистов порекомендовала шута. Включили. Шут подсмеивался над нелепостями, резал правду-матку в глаза и всех издергал. Потом выяснилось, что программисты ошиблись, неправильно расшифровали рекомендации машины. Шута и программиста уволили.

«Шут»?

25 мая 1983 г. На Васильевском.

Обошел квартиру, прибрался маленько. И вместо того, чтобы, как подобает начинающему писателю, наброситься на чистую бумагу, сел читать сборник «Русский фельетон». Забавная книжка — в ней собраны наши классики от А. Сумарокова до Д. Бедного. Есть Крылов, Пушкин, Некрасов, Герцен, и даже Достоевский.

Зачитался.

«История скажет вам, что славнейшие народы, когда у них не было соперников, не было деятельности гражданской извне и снутри, слабели, ржавели, вырождались или дряхлели и разрушались. Вспомните персов, греков, римлян» (Н. А. Полевой).

…………………………

К «Феномену Крикушина»:

«…Развитие нашей деятельности не ускользнуло от недремлющего ока участкового Гриши. Он вновь пришел к нам. На этот раз он был хмур.

Меркурий усадил его на скамейку в тени деревьев и повел задушевную беседу, начав с погоды. Вскоре он совершенно бескорыстно пообещал устроить Гришу на юридический факультет для продолжения успешно начатой карьеры. Некоторое время Гриша сидел, зачумленный радужными перспективами, которые рисовал ему Меркурий. Тот сыпал на участкового фамилии декана, профессоров и просто почетных работников юстиции, с которыми, как выяснилось, он был на совершенно короткой ноге. Всё это сулило Грише небывалый успех на почве сыскного дела. Но вскоре Гриша очухался и вспомнил о цели своего визита.

— Тут какую-то ерунду про вас говорят, — смущенно улыбнулся он. — Что ваш друг пишет рассказы, которые потом сбываются. Это правда?..

Ненатурально рассмеявшись, Меркурий позвал меня.

— Ты только послушай, что про нас болтают. И это в наш век твердых материалистических позиций!

Он тут же объяснил Грише, что людям свойственна тяга ко всякого рода волшебству и они выдают желаемое за действительное. В принципе, настоящая литература всегда реалистична. Даже когда она относится к фантастическому жанру. Взять, к примеру, «Золотой ключик». Все понимают, что деревянного мальчика Буратино быть не может, но он с детства живет в нашем сознании. Что это такое? Фантастический реализм! Или «Отцы и дети» писателя Тургенева. Живого человека Базарова не было, а в школе его изучают. Опять же «Му-му» вышеупомянутого автора. Или Катерина — луч света в темном царстве. Живой трагический образ. Многие плачут. А над чем, спрашивается?..

— Скажу тебе по секрету, — понизил голос Меркурий, — люди просто хотят попасть в герои литературного произведения. Хотят, чтобы их заметили и написали про них. Описали их нелегкие судьбы. Понимаешь?.. А всё остальное — выбрось из головы. Стой на твердых позициях материализма. Тебе в университет поступать.

На прощание Крикушин подарил Грише новогоднюю открытку со своим автографом. «Волга впадает в Черное море. Ура!» — написал он и расписался. Гриша прочитал и задумался.

— Частично, конечно, — пояснил Крикушин. — Через канал Волго-Дон. А так, вообще, в Каспийское…

Гриша обрадованно закивал и попросил дописать про канал.

На этот раз Степка вел себя смирно».

26 мая 1983 г. Ленинград, дома.

Ночью писал. Проснулся поздно. Сделал пробежку по Смоленскому кладбищу. Прочитал рассказик У. Сарояна «Иностранец» в журнале «Ровесник». Стало завидно. Полежал, покурил, полистал другие журналы и перечитал рассказ снова. Чувствую, что еще не раз вернусь к нему. Дивные пропорции. Всего в меру.

Приятно покупать новые записные книжки. Смутные надежды, связанные с покупкой — то ли жизнь пойдет другая, то ли напишется многое…

27 мая 1983 г. Ленинград, дома, на кухне, 4 часа ночи.

Прочитал сборник Константина Воробьева «Тетка Егориха» (1967 г.). Хорошо!

Говорят, Воробьев умер. Жаль…

Там есть стихи Наума Коржавина о писательстве:

В самую точку. Это и про меня тоже.

И что делать?

Ложусь спать.

31 мая 1983 г. Зеленогорск.

Сегодня тесть перевез нас в Зеленогорск. На багажнике автомобиля ехала двуспальная кровать, которую нам отдали. Ольга говорит, что помнит эту крепкую прибалтийскую кровать с раннего детства — прыгала на ней, кувыркалась, устраивала домики для себя и кукол, играла в пароход.

Завтра у Ольги начинается отпуск. У меня от отпуска осталось семнадцать дней. И много, и мало.

Хочу заняться баней, огородом, благоустройством территории, выбраться на рыбалку, погулять с сыном, поднять спортивную форму — продолжить бег по утрам. И самое главное: дописать повесть! А также подчистить и переделать заготовки рассказиков, сделать их рассказами.

Понятно, что на всё времени не хватит, но так жадно я устроен.

«Начиная новую вещь, надо содрать с себя старые обои».

В этой связи не понимаю Жорж Санд, которая ночью, закончив роман, выпила чашечку чая и начала новую повесть. Скорее всего, я ее читал — была у меня на книжном стеллаже ее книга, но ни хрена не помню.

1 июня 1983 г. Дома.

Между письмом почитываю Вениамина Каверина — «Скандалист или Вечера на Васильевском острове», 1928 года сочинение. Есть стилистически интересные места. Такое, например, пульсирующее начало: «Едва начался доклад, как все уже спали. Все!»

Прозу Каверина, как и коньяк, надо потреблять маленькими глотками.

Каверин: «Он уже ходил по комнате и трогал вещи».

«Сущевский, беллетрист, байбак и пьяница, негромко бил в барабан, забытый музыкантами в артистической комнате Капеллы».

«Но он не растерялся, напротив того — действовал уверенно и, главное, с легкостью, с легкостью необычайной».

Хорошая ритмическая проза. Завидую.

Когда я начинаю замечать окружающие вещи — пепельницу, чашку с чаем, часы и т. п., то понимаю, что проку не будет, и встаю из-за стола.

Сегодня писал двенадцать часов с небольшим перерывом на обед. Написал пять страниц от руки. Мало!

7 июня 1983 г. Зеленогорск, 2 часа ночи.

Вчера, ускользнув от литературных занятий, поправил печку в бане, переложил камни, прочистил дымоход, намыл пол, стены, полки. А сегодня протопил жарко и парился. Окатывался холодной водой, пил квас из банки, покуривал в предбаннике, отворив окошко. Веники нарезал с берез и своего дубка.

И взгрустнулось, чуть не до слез. Вспомнил, как парились с Володей и Скворцовым. Весело было.

Сижу в предбаннике и вижу Володю. Прямо передо мною стоит. «Писать надо, а не пописывать, — говорит с хитроватой ухмылкой. — Бери пример со старшего брата. Когда мне надо было книжку в издательство сдать, я послал всё на хрен, и засел на месяц в Публичке. Книга — это поступок».

Почему-то вспомнилось: Володя пришел к генеральному директору своего института в день приема по личным вопросам и завел разговор о работе.

— Что вы всё о работе, — остановил директор. — Вы же пришли по личному делу.

— Работа и есть мое личное дело, — ответил брат.

Это рассказывали сослуживцы на его поминках.

Когда тебе хорошо, хочется, чтобы рядом были друзья. Счастье в одиночку не интересно.

15 июня 1983 г. Зеленогорск.

Когда пишу, меня лучше не трогать. Шорох, звяканье посуды, голоса — выводят из себя, доводят до взрыва эмоций. Ольга этого еще не понимает. Поссорились. Она с Максимом уехала в Ленинград, а сегодня помирились, и они вернулись в Зеленогорск.

Ходили на залив, купались. Максимка простодушно, как папуас, обрадовался воде и песку. Катался по песку и рвался в воду. Восторженно заголосил, когда увидел в водах залива купающихся людей. Скоро ему два года, шустрый малец.

Недавно водили его в зоопарк. Звери не произвели на него большого впечатления, скорее, интереснее было нам. Барс ходил по клетке, как барс по клетке. Упруго и нервно. Три жирафа запомнились. Нелепые животные, но красивые. Длинные ресницы и влюбленность, и нежность во взгляде. Фиолетовыми языками, тонкими, как минога, брали у детей сушки. Как будто они свои языки окунули в баночки с чернилами.

Что еще? Многое не успеваю записывать…

17 июня 1983 г. Гатчина, гараж.

Кончился отпуск. Вышел на работу.

Повесть идет и легко и трудно. Я хочу отделать ее так, чтобы ни у кого не было вопросов. Это первая повесть, и она должна разить наповал. Все юморески, рассказики и очерки, написанные в прежние годы, ничего не стоят по сравнению с хорошей повестью — для меня это очевидный факт.

Рассказывал недавно Максиму байку, как я поймал в Африке тигра и привез его связанным на корабле в Ленинград, где и отдал пионерам, которые оттащили его в зоопарк.

— Помнишь тигра в зоопарке?

— Помню.

— А кто его поймал?

— Максимка.

«Вот так вот, папочка», — прокомментировала из соседней комнаты Ольга.

Ольга хочет конец отпуска провести у родителей на «69-м км», под Сосново. Там, говорит, будет легче: две бабушки, дедушка, водопровод. Смогу ли писать в таком колхозе?

25 июня 1983 года. Гатчина, гараж.

За истекшие сутки съел банку рыбных консервов, два яйца и два батона. Выпил несколько стаканов крепкого чаю. Расходы не больше рубля.

27 июня 1983 г.

Живем на «69-м км», у тестя на даче. День проносится мгновенно. Только распишешься — уже ночь, все ложатся спать. Перебираюсь с машинкой на веранду и под зуденье комаров стучу часов до четырех. Здесь жить спокойней: не отвлекает огород и хозяйство, как в Зеленогорске. Но скучновато, если ничего не делать руками. Выйдешь в сад-огород — всё прибрано, всё ухожено, окурок выбросить некуда. Подойдешь к маленькому пруду, в который однажды нырнул поутру, подстрекаемый будущей женой и ее подружкой («Да, да, здесь глубоко, купаться можно»), посмотришь на головастиков в темной торфяной воде, на стрекозу, зависшую над своим отражением, вспомнишь, как влетел руками в илистое дно и стоял потом по пояс в воде обалдевший и грязный перед хохочущими девицами, плюнешь тайком в траву и — опять к машинке.

В туалет вхожу, как в трансформаторную будку. Строгие предостерегающие надписи: «Тому, кто будет бросать бумагу в яму — оторву голову! Бросайте в ведро, черти!» Суровые, как законы вавилонского царя Хаммурапи. А простой советский доцент писал, преподаватель Политехнического института.

Но тоже мальчишка — вчера мы с ним катали Максима в корыте по пруду. Хохотали. Максим сидел, вцепившись руками в высокие края бельевого корыта, напряженно улыбался. На бережку тревожились Ольга и бабушки, но тоже улыбались, глядя на отца, зятя, внука.

До гатчинского гаража отсюда — четыре часа дороги. Еду первой электричкой. Затем проскакиваю город под землей. Выхожу на Балтийском вокзале, и снова час на электричке. Если не выспался, то дремлю, но чаще всего читаю. Беру в дорогу несколько книг.

4 июля 1983 г. Дежурю в гараже на 3-й площадке.

«Сшил» последние куски «Феномена Крикушина». Ольга прочитала — ей понравилось. Ходила весь день и загадочно улыбалась. Даже пару раз украдкой чмокнула меня, что с ней случается редко.

Эх, если бы она была редактором журнала! Чувствую, хлопот с устройством повести предстоит немало. Юмор и сатиру не любят в печатных органах. Но биться надо. Моя первая повесть…

26 июля 1983 г. Гатчина, гараж.

Гложут сомнения: что я написал?

В Зеленогорск приезжали Аркаша Спичка и Илья Бутмин. Говорили о моей повести, парились в бане, пили. Я завалил пол в бане свежескошенной травой. Спичка был в восторге от бани. Мне и самому понравилось — пахло приятно. Повесть он еще не читал — взял с собой. Потом, прихватив Ольгу, ходили в «Домик лесника». Уже без Спички — он уехал электричкой.

Илья Бутмин говорит, что повесть написана очень хорошо, и будь он редактором журнала, рвал бы ее у меня из рук. Принципиальных замечаний у него нет. Говорит, что чувствуется влияние Шефнера и Житинского. Слышать такое приятно. Но я не чувствую, что выложился на все сто процентов и написал хорошо. Неудовлетворенность какая-то осталась. Хотя это и черновик, а точнее, первый черновой вариант, отпечатанный на машинке. Работы с ним еще много.

Илья сказал, что он тоже занимался боксом в «Буревестнике», у Соболева Ивана Панфиловича. Очевидно, мы с ним были в разных группах. Или просто изменились здорово. Сейчас Илья похож на молодого Карла Маркса.

Бутмин — псевдоним. Настоящая фамилия — Бутман. Илья говорит, что запсевдонимиться ему пришлось, когда вышло негласное указание поменьше печатать евреев.

Мне нравится говорить с ним о литературе. Он, как и я, любит Трифонова, Казакова, Воннегута, Конецкого, Житинского, О. Генри, «Черного принца» А. Мэрдока и Паустовского. Знает «Путешествие по карте» Вельтмана и т. д. Это сближает. Илья предложил писать пьесы.

5 августа 1983 г. Дежурю в гараже.

Два дня «писали пьесу» с Бутминым. Много говорили и пили, но написали только несколько куцых тезисов. Что-то в сюжете не то.

Заставляю себя писать новый рассказ. Идет со страшным скрипом. В основном, из-за скверного самочувствия связанного с неправильным процессом написания пьес.

Поиграл с собаками, прошелся по гаражу.

Начальник 3-й колоны — молодой парень, Леша Туманов. Вдумчивый, неторопливый, аккуратный в бумагах. Гаражное начальство заходит к нам редко: по прямой метров триста, но идти надо тропкой, вихляющей между кустов. Кабинет начальника под одной крышей с ремонтными боксами.

Наш вагончик-кабинет у ворот. Платят 150 рублей, но грех жаловаться.

С шоферами не пью, и поначалу это вызывало подозрения: заложить нас хочет. Сейчас успокоились. Иногда оставляют недопитую водку: «На ночь выпьешь». Пил несколько раз, закрыв ворота и пересчитав машины. Все чувства обострялись — тянуло писать. Писал. Но утром обнаруживал явные переборы в написанном.

Водитель «камаза» Шкаф: «Проснулись мы с Укропом с похмелья у матки в деревне. Укроп выглянул в окно и сообщает тревожно: „Там какой-то чудозвон по огороду бродит“. Я лежу под одеялом. Стонущими мозгами пораскинул, говорю: „Судя по описанию, это Леха, муж сестры“. Угадал».

Водитель Ласточкин: «У меня старшая сеструха восемнадцать лет в тюрьме просидела. И вот вчера вышла — пьянку устроили». — «А за что такой срок мотала?» — «Да она контролером в „Крестах“ сидела… На пенсию вышла».

Найти Марселя Пруста — «В поисках утерянного времени».

Ольга, прочитав последнюю юмореску, сказала: «Ты пишешь так, словно не хочешь, чтобы это напечатали».

Аркадий Спичка иногда говорит примерно то же самое. Но про «Феномен Крикушина» сказал: «Ну, вот, ядрена мать, ты и состоялся! И мне приятно, что ты начинал у меня!»

Не совсем так, но я не стал спорить.

9 августа 1983 г. Гатчина.

Вчера отвез повесть Михайлову-старшему. Виктор Никифорович сказал, с улыбкой пожимая руку: «Вот, уже до повестей дошел! А давно ли у нас в „Известиях“ внештатным корреспондентом информашки печатал! Молодец, молодец. К следующей неделе обязательно прочитаю!»

Младший Михайлов, с которым я несколько лет просидел за одной партой, а потом выпил несколько бочонков пива и танкер вина, сказал задумчиво:

— Уж больно шизовый у тебя сюжет: человек пишет рассказы, которые сбываются! Как понимать такой жанр? Некоторые могут подумать, что всё было на самом деле — вполне реалистично написано.

Еще сказал, что в эпизоде с мальчиком Женькой у него пощипывало глаза.

У меня тоже пощипывало, когда писал.

19 августа 1983 г. Дома.

Сегодня набрался смелости (наглости!) — позвонил Виктору Конецкому. Напомнил, кто я такой. Он сделал вид, что вспомнил. А может, и правда помнил. Попросил его прочитать мою первую повесть.

— Первая повесть всегда интересно. Привозите. Только у меня сейчас времени в обрез, прочитаю не скоро. И судья я строгий, пощады не будет!

Отвез. Положил в почтовый ящик, как договаривались. Теперь жду. Лучше бы отдал кому-нибудь попроще. Если Конецкий раздолбает — это конец!

23.08.1983. Зеленогорск.

Был в городе. Стоял в очереди за камбалой в магазине «Океан». Очередь на час, не меньше. Разговоры, как фаршировать щуку, судака и прочая дребедень. Успел прочитать половину книги.

Подошли мужчина с женщиной, попросили у продавца без очереди. Скорбно показали всем фиолетовое свидетельство о смерти.

— Мы, — говорят, — с похорон. Очень камбала нужна. — И долго выбирали, придирчиво перекладывая ледяные доски.

24 августа 1983 г. Ленинград.

Вчера, когда я пылесосил, Ольга позвала к телефону. Выключил пылесос. «Конецкий!», — шепнула на ухо. Взял трубку, сердце сжалось.

— Ну, вы молодец! Я давно так не смеялся!

Похвалил повесть и меня. Меня больше. К моей радости сообщил, что мне дано от Бога легкое перо — явление, как он сказал, редкое. И есть чувство юмора и умение подмечать характеры. И еще знание жизни. Чуть не выжал из меня слезу своими похвалами. Сказал, что продолжать писать, безусловно, нужно. Мне дано от Бога, он в таких вопросах ошибается редко. Договорились встретиться 26.08. и поговорить о повести предметно. В ней есть некоторые шероховатости, объяснимые недостатком литературного опыта. О ее судьбе, пока ничего определенного сказать не может. Может быть, ее следует иначе организовать.

Боюсь, что он погорячился в своих оценках. Но хотелось бы верить, что он прав. Очень хотелось бы.

Ольга обрадовалась не меньше моего: муж бросил карьеру, решил стать писателем и другой большой писатель сказал, что ее муж на верном пути. Когда я повесил трубку, мы с ней обнялись и долго стояли обнявшись. Она заметила, что я часто моргаю, да я и не скрывал, что прослезился…

30 августа 1983 г. Дома.

В пятницу, 26-го виделся с Конецким.

Позвонил ему, как договаривались, с утра. Звонил с Балтийского вокзала, вернувшись с суточного дежурства — с авансом в кармане, связкой отборных реек под мышкой и сумкой в руке. Виктор Викторович чистосердечно признался, что вчера надрался с одним капитаном, плохо себя чувствует, и попросил привезти сухого — опохмелиться.

Я засуетился: любимый писатель помирает! Не допустим!

Спрятал у заводского забора рейки в траву, взял такси и назвал адрес (но с заездом в Елисеевский). В Елисеевском вина не было, взял пакетик молотого пахучего кофе, шоколадку, болгарских сигарет. Погнали дальше. Сухое нашлось в угловом кафе возле дома Конецкого. Взял три бутылки, взлетел на лифте на шестой этаж, позвонил скромно: «дзинь». Открывает мужчина персидской внешности — черные усы, глаза сверкают белками, толстые седоватые волосы; замшевая куртка. Оказалось, писатель Мусаханов. Он уже опохмелил.

Меня отправили мыть руки в ванную: «Это механик! — крикнул из дальней комнаты Конецкий. — Он с вахты! Дай ему хозяйственное мыло!» Мусаханов, чуть обиженно оттопыривая губы, включил в ванной комнате свет, показал, где лежит мыло. Я суетливо поблагодарил. Мусаханов степенно развернулся и пошел продолжать разговор. «Ведь ты же, едрена мать, русский писатель! — громко убеждал коллегу Конецкий. — Хороший русский прозаик!». Я прикрыл дверь, зашумел водогрей…

Конецкий представил меня как молодого начинающего прозаика, написавшего неплохую повесть. Ему видней. Хотя какой я молодой? Мусаханов немного выпил с нами и вскоре ушел.

Я услышал от Конецкого комплименты и заверения, что я — сложившийся писатель. Он еще раз якобы перечитывал повесть.

Стал расспрашивать меня о жизни. Рассказывал, волнуясь, но не вдаваясь в подробности. Даже пить забывал.

— Делай биографию! Без биографии в литературе делать нечего! А почему ты взялся за фантастику? Ведь ты же чистой воды реалист — это по всему видно! Вот ты о семье рассказывал. Напиши, как умирала мать, как умер отец! Не выдумывай ничего, а пиши, что пережил… В тебе семейная тема сидит, я это невооруженным глазом вижу!

Во время разговора он несколько раз собирался сесть за машинку с заправленным чистым листом и напечатать письмо-рекомендацию к редактору «Невы» Т. Д. Хренкову. «Вот видишь, я уже лист заправил, собрался вводить тебя в литературу, едрена мать!» Но Конецкого все время что-то отвлекало. Он ходил по комнате вразвалочку, резко останавливался, целил мне пальцем в глаз: «Вот об этом и пиши! Вот об этом!». Я пытался встать так, чтобы он свернул к письменному столу с машинкой, но Конецкий брал бокал, садился на тахту и начинал увлеченно рассказывать, что он недавно вычитал в Библии. Потом привалился к подушке, стал подремывать и уснул.

Очень хотелось получить рекомендацию в «Неву». Решил добудиться. Позвонил Ольге, всё объяснил и попросил звонить без перерыва по номеру Конецкого. Поднес звенящий телефонный аппарат к дивану. Виктор Викторович на ощупь грохнул трубку, перевернулся на другой бок и сладко засопел. Я ушел, скорее, радостный, чем огорченный, защелкнув дверь на ригельный замок с помощью расчески.

Утром позвонил ему и спросил — что же делать с повестью? Может, отдать в какой-либо журнал, например, «Аврору»? Конецкий сказал, что это я должен решать сам. «Я вам сказал — вы писатель. А теперь разбивайте морду о редакционные рогатки, боритесь! Входите в литературу. Это ваше право». Он выпил снотворного и хочет доспать.

Сказано было резче и другими словами, но суть такова.

Сегодня ездили с Максимом в «Аврору» — я сдал повесть секретарю. Ответ будет месяца через полтора. Будем ждать.

И писать новую повесть — «Шут».

Уже пишу.

2 сентября 1983 г. Дежурю в гараже.

Думаю сразу о двух вещах: пьесе «Клад» и повести «Шут». В голове путаница.

По телевизору показывали древнейшего человека Земли — пакистанца, родившегося в 1823 году. Ему 160 лет! Он родился, когда были живы Пушкин и Грибоедов, Бальзак и Лермонтов…

У нас в гараже авария. В «камаз» влетел с боковой дороги грузовик с бычками в кузове. Грузовик сгорел, пассажир погиб. Его выбросило из кабины. «Камаз» целехонек, только задний мост прицепа поврежден.

Водитель Воробьев успел вытащить водителя «газончика» из горящей машины, а потом еще спасал со сбежавшимися колхозниками бычков.

Перепечатываю «Феномен Крикушина». Осталось страниц 20. Все, что отчеркнул Конецкий, мне понятно, со всем согласен, пытаюсь сокращать. Получаю удовольствие, когда нахожу слова, которые можно выбросить.

Вчера с Ольгой подкапывали картошку — гатчинскую синеглазку и супер-элиту. Последняя вырастает до размеров кабачка, сливочно-желтая, плоско-овальная. Посадочным материалом снабдил по весне сменщик Вася Козак, бывший участковый мент, злоупотребивший по пьяному делу служебным оружием — палил в потолок, требуя немедленных признательных показаний от задержанного.

Читал Гоголя: «Нос», «Как поссорились…», «Портрет», «Исповедь автора» и «В чем существо русской поэзии». Две последние вещи весьма сильны и интересны. Раньше не читал.

Вчера ходил устраивать Максима в ясли. Заведующая, узнав, от кого мы пришли и, прочитав записку, улыбнулась дежурной улыбкой, неприятной по своей сути. Перед этим она отчитывала нянечку и была злой. Устроились. Завтра Максим пойдет в новые ясли рядом с домом.

14 сентября 1983 г., среда. Дежурю в гараже.

Пишу «Шута». Сопротивляется, негодник. Решил писать от первого лица. Фон, декорации — моя бывшая кафедра. Прототипы героев — наши сотрудники. Шут — сотрудник, который по должности должен говорить начальству правду. Его рекомендовала ЭВМ после социологического опроса сотрудников.

22 сентября 1983 г. Дежурю в гараже.

Листаю журналы. Везет некоторым журналистам. Приезжают они на стройку или завод и встречают людей самых удивительных. Вежливы, культурны, матом не кроют, разбираются в литературе и международной обстановке, пиво по утрам не пьют, заработок их интересует в последнюю очередь, болеют за производство, самоотверженно трудятся, и говорить с ними — одно удовольствие. Профессора в рабочей спецовке, да и только.

А мне не везет — встречаются совершенно другие люди.

Прочитал «Кафедру» И. Грековой. Оказывается, это Е. С. Вентцель — по ее учебникам я изучал в двух институтах теорию вероятностей, но так и не познал всех тонкостей принятия решений — вечно ошибаюсь. Мне нравится, о чем она пишет, но не нравится, как пишет. Женское многословие и сюсюканье. Нахожу кафедральные аналогии со своим материалом.

Вчера Ольга возила меня в Гостиный двор покупать мне брюки. Брюки не купили. Страшные брюки висят в Гостином. Раньше я всё покупал себе сам. Ольга выкроила из бюджета двадцать пять рублей и сказала, что не будет их тратить, пока не купим брюки.

Зато в книжном киоске Гостиного двора тайком купил «Русский семантический словарь», составленный по машинной программе. Ольга с Максимом ушли вперед, я остановился у прилавка и быстро купил. Интересная книга. Машина, например, ассоциирует в одном семантическом ряду слова «начало», «футбол», «хоккей», «волейбол». Почему? Потому, что эти виды спорта относятся к командным видам, а «команд-ный», значит близко к «начальнику», «началу». Забавно. Будит массу ассоциаций.

Были в гостях у тестя с тещей — зашел разговор о картине Глазунова «За ваше здоровье!». Искусствовед Ф. сказала, что картина реакционная. Дескать, старик в ватнике, на фоне плакатов, которые отражают пройденные советским народом этапы — война, пятилетки, покорение космоса, а в руках у него стакан водки и огурец на столе — все это как бы подчеркивает, что больше у него ничего в жизни не осталось.

А глаза — полные энергии и хитроватые — она не учитывает. Картина полна оптимизма.

Ф. говорит: «Ватник, огурец — это принижает».

Я говорю: «А что надо? Каракулевую шубу, хрустальный бокал и бутерброд с паюсной икрой? И чтобы шестимесячная завивка у деда на голове? И сберегательная книжка рядом? Так, да?»

Она говорит, поджав губы: «Получается, что у деда ничего не осталось. Он, дескать, ничего в жизни не имеет. Нет-нет, картина реакционная».

Такой вот искусствовед.

Художник Плахин, моложавого вида мужчина в джинсах, с аккуратной бородкой на румяном лице, отошел от мольберта и, налив бокал шампанского, с удовлетворением оглядел законченную им к выставке картину: ясноглазый дедок в тени прибрежного куста собирается выпить полстакана водки и закусить огурчиком; рядом сабельно блестит коса. Обеденный перерыв у человека. Сейчас, дескать, тяпну, пересплю жару — и снова за работу.

Допив шампанское, Плахин написал на фанерке:

«Худ. Плахин. Во время отдыха».

Первой навела критику жена.

— На общем фоне антиалкогольной пропаганды водочный мотив звучит кощунственно. И где дети? Почему они не помогают в работе?..

Плахин угрюмо согласился и заменил водку пепси-колой, а на заднем плане дорисовал двух парней, весело размахивающих косами.

— Совсем упущена тема обеспеченной старости, — скептически отозвалась теща. — И не отражен размах индустриализации на селе.

Плахин поколебался и, убрав косу, добавил в углу картины клыкастую сенокосилку из журнала «Сельская молодежь», а рядом с дедом изобразил лайковый пиджак, небрежно брошенный на траву, и сберегательную книжку, как бы ненароком вывалившуюся из кармана, с цифрой 3000 на раскрывшейся странице.

— Закусь слабовата, — усомнился в реалистичности полотна сосед. — При таких деньгах можно и икорку.

Плахин уместил в ногах у деда худфондовский рушник с петухами и разложил на нем бутерброды с красной икрой, хрящеватые ломти осетрины, вазочку с апельсинами и дышащие паром шашлыки. Как будто всё это принесли заботливые женские руки из разъездной поварской бригады.

— А каков его духовный мир? — увидев картину, поинтересовалась дочка-студентка. — Что он делает в свободное от работы время?

Плахин согласился с промашкой и пририсовал томик «Братьев Карамазовых» писателя Достоевского и зачетную книжку сельского университета культуры, выскользнувшую из пиджака. Легкий ветерок шевелил страницы с отличными оценками по всем предметам.

Уступив сыну, Плахин одел деда в темно-синие джинсы. «Нормально, — кивнул сын. — Знай, дескать, наших».

По настоянию тестя пришлось дорисовать гармонь-трехрядку и приемник «Океан» с выдвинутой антенной. В том смысле, что кто умеет работать, тот умеет отдыхать.

Нейтральный стакан был заменен на расписную серебряную чарку, а выгоревшая рубашка — футболкой фирмы «Адидас». Войдя во вкус, Плахин дописал бутылку шампанского, стынущую в мельхиоровом ведерке. Поразмышляв, он добавил к лицу своего героя фасонистую бородку и бросил в траву темные очки, отражающие летящий по небу дельтаплан — примету времени. Герой сразу помолодел и приосанился.

«Теперь другое дело! Всё как в жизни!» — в один голос воскликнули родственники и друзья, когда Плахин сдернул покрывало с мольберта.

«Живут же люди!..» — вздыхали посетители выставки, читая надпись под картиной, искаженную по недоразумению оформителями:

«Художник Плахин во время отдыха».

Сюжет созрел мгновенно, как головная боль. Пил втихаря водку. Один. И писал.

Прочту опосля и перепечатаю. Может, возьмут.

Закрываю ворота и ложусь спать!

26 сентября 1983 г. Дежурю в гараже.

Нельзя же только подавать надежды. Надо их и оправдывать.

Придумались названия псевдоученых статей: «Случаи изнасилования крупного рогатого скота с обморочным исходом». «Глубокий гипноз в ветеринарном деле». «Лечение воспаления среднего уха у трудновоспитуемых подростков».

Эти юморесочные настроения надо выжигать в себе каленым железом.

Вчера ездил помогать строить баню Скворцову.

Он прочитал «Феномен Крикушина». Понравилось письмо, но не содержание. Сказал, что водить дружбу с моими героями ему не хотелось бы. Герой д. б. героем. Чтобы с ним хотелось сесть и выпить. Как, например, герои В. Пикуля. Извинился. Предполагает, что такое восприятие возможно из-за личного знакомства с некоторыми прототипами и своего плохого самочувствия. У него опять что-то с горлом. Собирается сдать объект в конце сентября и ложиться на обследование.

В глазах у него стояла такая тоска, что потом весь вечер у меня было плохое настроение. Возможно, он боится худшего. С горлом мучается около года. Надежда бодра, ничего плохого про болезнь мужа не говорит.

Их сын Димка застрял в порту Усть-Кут, на практике, потому что трезвые грузчики в Сибири в дефиците, а навигация заканчивается, и надо успеть выполнить «северный завоз» до конца навигации.

— Давно ли он у нас с тобой в электричке обклался? — пошутил Скворцов. — А сейчас уже студент-грузчик. Девочки, джинсы. Время летит…

Да, летит.

Северный морской путь я представляю по морским повестям Конецкого плюс «Северный дневник» Юрия Казакова, плюс собственная жизнь в городе Кандалакше — тоже Север, Белое море. Тянет к северным просторам и сопкам. Выберусь ли когда-нибудь?

28 сентября 1983 г. С утра в Зеленогорске.

Колол дрова, топил баню, выкапывал картошку. Записывал отдельные фразы и сюжетные ходы, которые приходили в голову. Бросал топор и спешил в дом, к бумаге. Или втыкал вилы, споласкивал руки в бочке с водой и хватал ручку. Что-нибудь делаешь руками, но в голове живет сюжет, язык перекатывает фразу, шлифует ее, пока она не станет ритмичной и содержательной. Люблю такое состояние. Но плохо с образностью. Очень плохо. И не знаю, как учиться.

Сейчас 2100. Куда время ушло? Жду Михайлова и Джексона — собираемся утром за грибами. Для товарищеского ужина припасены две бутылки лимонада. Не пью — хочется писаґть. И пишу помаленьку.

Поздно вечером приехали Джексон и Михайлов.

Парились в бане. Ужинали. Они выпили две бутылки водки, я — две бутылки лимонада. Разговаривали, спорили. Я в три ночи залег в постель и изредка подавал оттуда голос. Был трезв, но балдел вместе с ними. Не спали всю ночь. В 7 часов поехали за грибами. Раньше — темно.

Спорили: нужен ли партком на предприятии в мирное время? Хорошую ли диссертацию написал Коля Филиппов по управлению складскими запасами на предприятиях речного флота? Что значит — любить? И т. д. и т. п.

…Грибов набрали по целой корзине. Видели зайца — он проскакал по кочкам и скрылся в папоротнике. Свистели и хохотали вслед.

Водил Михайлова и Джексона смотреть скелет на старом финском кладбище. Показывал с гордостью, словно скелет — моя собственность. Скелет без головы. Кто-то сложил кости возле разрытой могилы, и они лежат там с лета. Остатки сгнившего гроба рядом.

Ребята уехали, и я сварил из грибов солянку, не пожалев укропа и чесноку.

Копал котлован под парник на месте бывшей финской помойки. Нашел много гильз, кованый ухват, вентиляционную решетку, багор. И множество симпатичных бутылочек и пузыречков. Зеленых, коричнево-табачных, прозрачных. Замочил их в баке с водой — пусть отмокают. На одной из бутылочек в пятьдесят граммов выпуклая надпись «Чекушкин и Ко».

16 октября 1983 г. Дома, вечер.

Придумалось название рассказика: «Джексон, с которым мы перевернулись в байдарке».

Юрий Нагибин: «Но не даст плодов то дерево, которое не цвело весной».

Сегодня с племянником Димкой, который вернулся из стройотряда, крыли крышу на бане в их Заречном. Скворцов руководил и подавал нам наверх гвозди и железную ленту. Хлещет дождь, ветер рвет рубероид, но отступать некуда — завтра Скворцов ложится в Военно-морскую академию на обследование. Говорят, в крови много сахара. Возможно, диабет.

— Чем-то я сам себе Павку Корчагина напоминаю, — сказал возмужавший за лето племянник.

— Руки замерзли, и когда попадаешь молотком по пальцу, почти не больно, — пошутил я.

За два часа покрыли крышу. Потом сидели в просторном предбаннике и под шум дождя перекусывали. Баня и туалет — первые постройки на их участке в садоводстве. Скворцов обещает Надежде к следующему маю построить домик. Ленточный фундамент из красного кирпича он уже сложил — 5 Ч 4.

Надежда с Сашей молодцы — оставили нам с Верой дачу в Зеленогорске и строят свою, поближе к Колпину.

От Скворцова возвращался на его служебной «волге». Весельчак шофер, работавший раньше в такси, развлекал пошлыми рассказами. И вроде нужно это знать, но противно.

Скворцов подарил мне стеганую куртку из болоньи, которую ему когда-то выдали на работе. Хорошая курточка. Хороший парень мой зять. Слегка постарел, поседел, часто вспоминает Володю и тогда оживляется. Дружили они не по-родственному, а по душам.

Надежда взяла для меня в своей читальне Лоренса Стерна — «Сентиментальное путешествие». Стерна хвалит Житинский. Его новый роман «Потерянный дом или Беседы с милордом» подпирается беседами со Стерном. Такой прием. Роман еще не читал, но Житинский сказывал. В «Сентиментальное путешествие» пока не могу вчитаться — плохо идет.

17 октября 1983 г. Гатчина, гараж.

В «Гатчинской правде» вышел мой рассказик «Двое». Механик Иван Исаакович, финн, сказал: «Ну, юмор — это было так… хохмы. А это, — он поиграл ладонью около сердца, — за душу берет. Мне понравилось…»

Стали спорить, в какой стороне находится деревня Миньково, если смотреть из гаража. Шофер Эдик Хвичия: «Ага, Грузия там, — он ткнул пальцем в сторону забора с обмасленной дыркой, словно эта дырка и была входом в его республику. — Значит, Миньково — там!» — он повернулся в противоположную сторону.

Давеча свалился в штопор — по поводу квартальной премии. Два механика, наш начальник Сашка Игнатов и я пили портвейн, потом водку. Или наоборот?

Неприятные переживания по этому поводу. С Ольгой тихая ссора. Дело чуть не дошло до развода. Еле уговорил поверить последний раз и простить.

Бедовый городок Гатчина! Ох, бедовый…

Учиться надо, а не пьянствовать. Двух слов связать не могу, а выпиваю, как большой писатель — водка, портвейны, пиво…

Журнал «Литературная учеба». № 3. 1982 г.

«Риторика — искусство, соответствующее диалектике», — так начинает свою «Риторику» Аристотель, разумея под диалектикой умение строить беседу, диалог ради выяснения истины.

Пришел Шкаф и занял у меня до вечера три рубля. Под глазом синяк. Как не выручить мужика в трагический момент жизни?

М. Горький. «Как я учился писать»:

Антропоморфизм — очеловечивание природы, вещей. Ветер стонет, плачет и т. д.

Рассказ Флобера «Простое сердце» произвел на Горького изумительное впечатление. Он показался ему фокусом.

Анатоль Франс, роман «Боги жаждут» — прочитать!

Горький признается, что учился у французов и хвалит книгу А. Горнфельд «Муки слова», изд. Госиздатом в 1927 г.

Иоанн Златоуст — отец православной церкви, книжник, наставник, поучитель.

22 октября 1983 г.

Сегодня в «Смене» вышла моя «Картина». Ездил к Спичке в редакцию.

Аркадий принимал меня на 6-м этаже Дома прессы. Он зам. ответственного секретаря «Ленинских искр» и по совместительству ведет отделы юмора в «Смене» и «Вечерке». Посоветовал отослать «Производственную сказку» в «Московский комсомолец». Москва, дескать, может взять на себя ответственность за такой материал, а он — нет. В Ленинграде не пройдет.

24 октября 1983 г. Гараж, вечер.

По утрам и вечерам прохладно. Ветер. Завтра дают аванс, буду ждать после дежурства открытия кассы. Денег осталось только на метро.

Лев Толстой в беседе с А. Ф. Кони говорил: «…Человек обязан быть счастливым, как обязан быть чистоплотным. Несчастье состоит, прежде всего, в невозможности удовлетворения своих потребностей. Поэтому, чем меньше потребностей у человека, тем меньше поводов быть несчастным. Только когда человек сведет свои потребности к минимуму необходимого, он вырвет жало у несчастия и обезвредит последнее…»

Потребности у меня сейчас минимальные, но — семья. Ольга хмурится, когда денег нет. Я подбадриваю: деньги — как навоз: сегодня нет, а завтра воз. Скорее бы воз, говорит она. Предложить ей вырвать жало «своего несчастия» — умерить потребности до минимума — язык не поворачивается. И так живем весьма скромно. О деньгах Ольга молчит, старается экономить, огорчается только моим выпивкам.

Толстой считал, что в литературном произведении следует различать три элемента: содержание (самый главный), любовь автора к своему предмету и технику. Только гармония содержания и любви дают полноту произведению, и тогда обыкновенно третий элемент — техника — достигает известного совершенства сам собой.

Толстой говорил, что в произведениях Тургенева, в сущности, немного содержания, но большая любовь к своему предмету и великолепная техника.

Достоевский — огромное содержание, но никакой техники.

Некрасов — есть содержание и техника, но нет элемента любви.

12 ноября 1983 г.

Вчера ездил к А. Житинскому в Дом творчества, в Комарово. Говорили о моей повести «Феномен Крикушина». Он похвалил, но сдержаннее В. Конецкого. Дал мне рекомендацию в Клуб молодых литераторов при Союзе писателей. Одобрил замысел «Шута».

Когда я в начале разговора достал бутылку «Алазанской долины», он испуганно отпрянул от стола:

— Нет-нет! Лучше не надо! Я пить не умею… Хочу сегодня поработать. Если хотите, пейте.

Я убрал бутылку в портфель — принять ее он отказался.

— У меня пусковая доза — пятьдесят граммов водки, — простодушно признался Житинский. — Лучше не начинать…

О своих отношениях со спиртным я умолчал.

Сегодня в «Смене» вышел рассказик «Динь-дзинь».

Ездили с Ольгой в Мельничный Ручей, в пансионат Октябрьской ж. д., где я выступал как автор-исполнитель в концерте от Клуба сатиры и юмора. Царский обед. Не пили. Выступали: Андрей Мурай, Илья Бутмин, Эдик Лопата, Коля Жильцов.

Новичок Жильцов к зависти старичков эстрады положил зал своими текстами. Я тоже ржал за кулисами. Действительно смешно. В вещах Жильцова не бывает пошлости. Старички сдержанно похваливали Жильцова, чувствовалась ревность.

13 ноября 1983 г.

Пишу «Шута». Есть пролог, завязка, перипетии, отдельные герои, законченные сценки, размышления автора-героя, даже эпилог есть, но повести еще нет. Может, будет роман? Что лучше: стиснуть текст до размеров повести или растянуть его до романа?

Недавно прочитал Г. Г. Маркеса — «Хроника объявленного убийства». Сильная вещь. Особенно конец.

Прочитал А. Вознесенского — «О», в «Новом мире», 1982 г., № 11. Дрянь. И вещь дрянь, и автор, очевидно, дрянной мужик. Хвалится и выпендривается на каждой странице своими знакомствами и способностями. Пижон.

Прочитал Ю. Нагибина «Дорожное происшествие» и Е. Евтушенко «Ягодные места». Сильные вещи. Евтушенко пишет от сердца, но не как профессиональный прозаик. Чувствуется поэт.

15 ноября 1983 г.

Случайно встретились с Бутминым около дверей «Лениздата» и… пошло-поехало. Только на третий день Ольга выловила меня в Зеленогорске. Не пил больше месяца и дорвался. Стыдно. Совершенно не умею пить. Несет, как с горы на лыжах…

Сначала пили в баре Дома писателей, потом в кофейной на Суворовском, потом в электричке, везущей нас в Зеленогорск, потом в Зеленогорске. Такой вот штопор. К счастью, после первого стакана сообразил позвонить домой и предупредил Ольгу, что еду с Бутминым в Зеленогорск, писать пьесу. Соврал, что нам уже готовы выплатить аванс в одном театре, но требуют 50 % готовности.

Вру как по маслу и не краснею. Врун!

Говорили о нашей пьесе, ругались из-за сюжета, хулили Чехова, Достоевского, Толстого, Костю Мелихана, хвалили Зощенко, Ивлина Во, Курта Воннегута, О. Генри и друг друга. А потом оказались в кафе «Родничок» на Приморском шоссе возле залива, где и напились сухого вина под завязку.

Поздним утром сидим, опохмеляемся. Дождь, тоска. Пора домой ехать. Ни черта не написали!

Вдруг Ольга от калитки идет. Вид решительный. Сейчас мне будет, говорю.

Входит.

— Немедленно собирайся, — Ольга говорит. — Я с работы отпросилась. Негодяй! Так он пьесы пишет. А я, дура, уши развесила… Как чувствовала…

Я попробовал хорохориться, но Ольга зонтик в руке сжала:

— Не зли меня лучше! Собирайся! — И вышла на крыльцо. Собрался, вышел. — Больше ты сюда не поедешь!

Такой вот штопор. Не подарок я. Ох, не подарок.

Сегодня дежурю в ОТХ. Съел кочан капусты — угостили водители. Во рту горько. На душе мрак.

Пишу «Шута». Сопротивляется гад. Давлю с переменным успехом.

Надо чтобы мыслей было больше, чем ненаписанных повестей и романов, — так нас учит журнал «Литературная учеба».

19 ноября 1983 г.

Вчера меня приняли в Клуб молодых литераторов при Ленинградской писательской организации. Высоко оценили рекомендацию А. Житинского. Честно говоря, было приятно. И до сих пор приятно. Как же! Уже есть официальный значок цехового братства. Привел меня в этот самый КМЛ Спичка. Я трясся от страха — молодой литератор в тридцать четыре года! Аркадий сдал меня на руки заведующему клубом, бывшему сокурснику по университету, со словами: «Принимай молодое дарование, ядрена мать!»

Конечно, это всё ерунда: писать за меня никто не станет. «Работать и работать!», — как поучал В. Конецкий. Он говорил немного другими словами, но в переводе на печатный язык звучит именно так.

Мы поставили выпивку. Какой-то нетрезвый поэт читал в нашу честь стихи.

Клуб молодых литераторов дает командировки сроком до месяца по Союзу. В любой район, кроме курортного Юга. Может, выберусь в Мурманск и милую мне с детства Кандалакшу.

Я выпил стакан «Ркацители» и вечером еще поработал над «Шутом». Недоволен языком, сюжетом и героями. Их пятнадцать. Каждого хочется дать четко, выпукло. Но прихожу к выводу, что придется жертвовать: главных четко, остальных пунктиром.

В Клубе юмористов будет платный концерт. Я заявлен со своей «Динь-дзинь». Бутмин развернул кипучую деятельность по рекламе: билетов и контрамарок уже нет, а ленинградское радио каждый день объявляет и приглашает на концерт, который состоится в Клубе железнодорожников.

23 ноября 1983 г. Дома.

Концерт состоялся, я выступил, как все сказали, удачно. Мне хлопали. Но удовлетворения не получил. Есть в эстрадном поединке с залом что-то низкое. Не этим я бы хотел смешить людей…

«Феномен» в «Авроре» печатать не будут. Редактор отдела прозы Невзглядова сказала, что будь повесть похуже, можно было бы и напечатать. Но лучше не падать духом и искать своего издателя. И писать, писать, писать — брать редакционные баррикады количеством. Чтобы они, дескать, привыкли к моему имени. Елена Невзглядова — жена поэта Кушнера. Элегантная тетечка.

Ольга огорчилась отказом «Авроры», но старалась не подавать виду, чтобы я не огорчался еще сильнее.

Мы сидели на кухне, пили чай с вареньем, и я нервничал — хотелось скорее сесть писать.

Диалог может быть не только средством изображения, движения мысли и сюжета, но и предметом изображения.

21 декабря 1983 г. Дома.

У Максимки температура 39. Болеет десятый день. Врачи говорят — грипп. Высокая температура держится четвертые сутки.

Сейчас вызвали неотложку. Я уже начинаю рычать на врачей. Максимка при их виде ударяется в плач. Сделали жаропонижающий укол.

Максимка с превеликой радостью и усердием махал на прощанье уходящей врачихе.

Температуру сбили, даже лишнее — 34,6. Вызвали по этому поводу неотложку. Приехал молодой, пышущий здоровьем бородач, и успокоил, что это температура кожи, а не организма. Сказал, что ребенок пошел на поправку. После его отъезда мы с Ольгой обнялись.

27 декабря 1983 г. Дежурю в ОТХ.

Вчера дал Спичке читать свои рассказы. Ему понравился «Пропавший диплом», советовал послать в «Литературную Россию». На столе у Аркадия, под стеклом, лежит письмо от Михаила Веллера — он благодарит Спичку за очки, какие-то связи и еще что-то. Книгу Веллера «Хочу быть дворником» я недавно читал по второму разу — очень разные вещи в этой книге. Аркадий учился с Веллером на филфаке университета.

До «Невы» не дошел, потому что мы со Спичкой и еще двумя литераторами пили сухое вино в его кабинете, а потом и водку. Но немного.

Аркадий — уникальный мужик. Литературный нюх, чутье, любит выпить, но не пьянеет, читал, по-моему, всё, что написано, но не строит из себя всезнайки, держится со всеми ровно, на нужной в его должности дистанции. Нравится он мне.

Адольф — бывший редактор «Ленинградского речника», его сняли за карикатуру, где у коровы вместо вымени была нарисована фига. Мужик бедствует, перебивается случайными заработками.

Утро. Спал с 3 до 7 утра. Встал, помылся снегом, сделал зарядку и выпил крепкого чаю. Вялость прошла. Выпустил парк на линию.

Еду на электричке в Ленинград. У всех предновогоднее настроение. Везут елки. Думают о продуктах к столу. Хвастаются мандаринами, говорят, где купили горошек и майонез…

Страна пьет. И я пью вместе со своей страной. И что характерно — самое интересное, о чем стоить говорить в нашей жизни, самое интересное, о чем мы вспоминаем, о чем рассказываем, случалось по пьянке.

Исключение — процесс письма, литература. Если поставить условие: пить или писать, я бы выбрал писать. Но никто так вопроса не ставит. Но пить надо бросать.

30 декабря 1983 г. Дома.

Ездил в гараж. После общего собрания мы, четверо дежурных механиков, собрались в нашем вагончике, выпили водки и дали наконец клички щенкам. Мальчиков назвали Мухтаром и Чапиком. Девочку по гаражной традиции — Трешкой. Была в гараже собака с такой кличкой, утащившая у шоферов три рубля, когда они сбрасывались на выпивку. Факт присвоения кличек записали в журнал приема-передачи смен. Всё равно его начальство не читает.

Мне дежурить в ночь с 31-го на 1-ое. Ольга собирается приехать ко мне на дежурство. На главной площадке будет дежурить отставной опер Володя Корытченко. Будем с ним кооперироваться и справлять в нашем вагончике — здесь потише. Елки уже есть — шофера привезли.