Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010

1985 год

7 января 1985 г. Дежурю в гараже.

Семь утра, пришел колонный Леша Туманов, и мы с ним говорим немного о работе, о предстоящем дне. Затем иду в ремонтный бокс, умываюсь, ставлю на плитку чайник. Приходят первые водители, и я узнаю что температура –30.

На холоде машины заводятся плохо. Водители ходят с факелами из ветоши, пропитанной соляркой, суют их под кабины — отогревают загустевшую смазку в картерах двигателей, и площадка похожа на древний военный лагерь. Дым, пар, темнота, отблески пламени на машинах и красных физиономиях. Вода в боксе почти кипяток, ею толком не умоешься.

Сегодня, оказывается, Рождество. И один паренек из тех, что живут в деревушках вокруг Гатчины, поздравил меня с праздником. Я его тоже.

Полнолуние. Астрология утверждает, что в полнолуние мужчины становятся наиболее агрессивными. Подтверждение тому — три разбитые физиономии в нашем гараже.

Кто-то оставил начатую банку соленых огурцов в нашей будке, и я грызу их понемногу. Есть сало с перцем, колбаса, чеснок, чай, сахар, ириски. Прекрасно! Что еще надо? Чистую бумагу.

Время прошло незаметно. Ложусь спать.

8 января 1985 г. Дома.

Были с Жильцовым на семинаре Бориса Стругацкого. Трое семинаристов вернулись со слета молодых фантастов и приключенцев, который проводился в подмосковной Малеевке. Взахлеб делились впечатлениями.

О чем только не пишут фантасты! Смешные и нелепые фразы заносились в специальный альбом «Бормалярий». Название навеяно симбиозом имени и отчества Б. Стругацкого — Борнатаныч, так его зовут меж собой старички-семинаристы. Председатель Клуба холостяков Чукотки, некто З., написал огромный роман «Звездный шериф». Ему 45 лет. Бывший учитель. Никто не смог дочитать роман до конца.

Фразы: «Профессор был настолько туп, что не видел своего конца».

В жанре приключенческой литературы была представлена повесть «Топь». Один из семинаристов, прочитав десять страниц, сказал:

— Я на эту «Топь» гать положил. Так и передайте автору.

14 января 1985 г. Дежурю в гараже.

Выпивки в Мастерской молодой прозы утомляют. Сначала нравилось — теплая литературная компания и т. д. А теперь от них больше дискомфорта, чем удовольствия и пользы. Два дня приводишь себя в порядок и не можешь писать. Так заведено, что после занятий все спускаются в трюм — кафе при Доме писателей, — садятся за сдвинутые столы и пьют, практически без закуски. Шум, гам, амбиции. А утром головная боль и пустой карман.

Сегодня читал второй том «Избранного» В. Конецкого. Виктор Викторович помог мне избавиться от тягостного настроения, которое связано с безденежьем и втыком от начальства, нагрянувшего с проверкой на нашу тихую площадку.

Начальник колонны уехал в Ленинград, и все шишки за низкий коэффициент выхода парка посыпались на меня, единственного белого воротничка на всей территории гаража. Воротничок у меня клетчатый, джемпер серый, но считаюсь мелким начальством в отсутствие крупного.

У рыжего Сашки Киннери, финна, сгорела вместе с домом 72-летняя мать. И, как говорят, 15 тыс. денег. Сашка был в рейсе, когда это случилось. На подъезде к Гатчине его остановил встречный грузовик, и Сашка узнал о беде. Он выслушал, кивнул и медленно поехал к своему поселку. И как он ехал, о чем думал, о чем жалел, как доехал?

Вчера он похоронил мать и теперь сидит в кабинете начальника ОТК, грустный и трезвый. Мы обменялись скорбными взглядами. Я молча пожал ему руку и вышел. Что в такой ситуации стоят слова для мужчин? Ничего не стоят. Да и говорить я не умею.

В Гатчинском районе живет много финнов. Хорошие парни.

Мороз, звезды, снег. Пил чай с сушеными на электропечке душистыми ломтями хлеба. На утро — две булочки по 9 копеек.

Юморески почти не пишу — кончился тонкий ручеек гонораров.

18 января 1985 г. Гараж.

На днях дочитал в «Иностранке» роман Стивена Кинга «Мертвая зона» — про экстрасенса. Забавно. Человечество в наш жесткий примитивный век тянется к иррациональному. Даже я потянулся, написал повесть «Феномен Крикушина» и дописываю «Шута». Что это? Литературная мода или потребность? А может, иррациональное существует, и литераторы вычисляют его интуитивно?

Вчера учил Максима кататься на коньках. Я держал его подмышки и толкал сзади. Научился держать ноги вместе и заворачивать по моей команде.

Дамка с Цыганкой в панике: три собаки неизвестной принадлежности пытались проникнуть на территорию гаража. Причем, молча. Дамка с Цыганкой выставили стену звонкого оглушительного лая и даже поскуливали от испуга.

Я вышел из вагончика и погнал чужаков. Мои пёски воспряли духом и попытались преследовать противника, но быстро вернулись. И стали обнюхивать следы на снегу, беспокойно поглядывая в сторону ретировавшейся троицы.

Уже утро, суббота, 19 января. Вчера лег в час ночи — писал новый план «Записок книгонелюба» и правил текст трехгодичной давности. Хочу отдать в «Аврору».

Вчера вечером снег валил хлопьями. Сегодня небо звездное, и снежок идет мелкий и редкий, кристалликами — с небес досыпаются остатки.

Суббота — выезд на линию идет медленно.

Сегодня Крещение.

22 января 1985 г. Гатчина, гараж.

В минувшее воскресенье ездили с Ольгой в Зеленогорск.

Церковь в Зеленогорске отреставрирована снаружи. И плывет высокой белой колокольней, золотыми крестами и медными фиолетовыми куполами в голубом небе. Красиво.

Двадцать лет назад в церкви были склады, и на школьных каникулах я подрабатывал там ночью — разгружал булку и хлеб. На месте снесенного купола колокольни виднелась деревянная будочка и росла кривая березка. Рассказывали, что во время войны в этой будке сидел финн с пулеметом, прикованный цепью.

Сегодня Ваня Булдаков рассказывал, как надо ставить петли на зайца. Ниточка от стального троса отжигается паяльной лампой, затем кипятится вместе с хвоей и ставится петлей-удавкой на тропе; конец привязывается к дереву. Диаметр петли около 20 см. Капкан также кипятится в ведре с еловой лапой, а затем чистыми рукавицами кладется в рюкзак.

Булдаков — румяный деревенский парень в черном тулупе, крепыш с курчавой бородкой. Я понимаю: охота — мужское занятие. Азарт, инстинкт, чисто мужское занятие. Но раненый заяц кричит, как грудной ребенок, только пронзительнее и обреченнее. Верещит. И зачем тогда ставить на него петлю-удавку или капкан? Что с ним потом делать? Есть?..

На семинаре Б. Стругацкого заслушивали творческий отчет Андрея Измайлова. Измайлов прочитал рассказ, который мне не понравился. Но моего мнения никто не спрашивал — я всего лишь кандидат в действительные члены.

Рассказ раздолбала пожилая критикесса. Она сказала, что Измайлов принижает рабочий класс, холодно-созерцательно копается в помойках, и вообще, чуть ли не враг народа.

Измайлов, в свою очередь, сказал, что хорошо знает рабочих, т. к. три года работал в заводских многотиражках.

Критикесса сказала, что тоже знает, о чем говорят в народе, т. к. прогуливает ежедневно собачку, проходит мимо пивного ларька и слышит беседы. Да, бывают крепкие выражения, встречаются и среди рабочих опустившиеся личности, но не надо обобщать, принижать и заниматься критиканством, ерничаньем и т. д.

Такой у них вышел разговор.

Потом выступил Борис Стругацкий. Рассказ Измайлова никого не принижает, сказал он. Люди в его рассказе — отличные парни, и он пошел бы с ними в разведку. Почему-то принято считать, что если герои говорят грубоватым языком и не слушают Моцарта, то они несчастны. Они по-своему счастливы, работают, имеют семьи, и в этом — жизнь.

После семинара все спустились в трюм. Герой дня купил двести пятьдесят коньяка на всех, и кто-то вытащил из портфеля бутылку коричневой настойки.

Мы с Жильцовым как кандидаты сидели в сторонке и пили «Полюстрово». Нас никто не угощал, да мы и не хотели: у меня режим, у Жильцова язва желудка.

Мне показалось, что фантасты чересчур умненькие, и писательство для них, скорее, хобби, чем дело всей жизни. Работают в НИИ, КБ, есть кандидаты наук…

30 января 1985 г. Гатчина.

На большом листе миллиметровки сделал схему «Записок шута». Есть 60 стр. м. п. текста: экспозиция, завязка, перипетии, и вот — подбираюсь к кульминации. Очень долго. Но не вижу путей сокращения. Может, и не надо? Может, это будет роман? И недоволен стилем: много коротких предложений, которые хороши в рассказе, но не годятся для повести, а тем более романа.

Рассказ «Этажи» понравился Самуилу Лурье, он отдал его с хорошей сопроводиловкой Конст. Ив. Курбатову, зав. отделом прозы «Невы». Я читал ее. Там написано, что я пишу легко, занимательно и правдиво. Но Курбатов рассказ забраковал. Сказал по телефону, что в нем есть литературные слабости и он вторичен. Я намерен зайти в журнал и выяснить для себя, чем именно он слаб? По отношению к чему вторичен?

В «Неве» № 12 вышел мой очерк «Бензин из-под земли». Сильно урезанный, но динамичный. Я там представлен как Д. Каралис, автомеханик. Что соответствует моему общественному положению. На сегодняшний день.

3 февраля 1985 г., воскресенье. Дежурю в гараже.

На днях разговаривал с Курбатовым. Он вернул мне рассказ без особых комментариев, посоветовал сделать конец ударным и приносить снова.

Сегодня обсуждали статью в газете «Труд» об НЛО. Сейчас только и разговоров об этой статье.

Мы собрались в будке механиков на главной площадке. Мы — это Володя Подпальный, Володя Лебедкин, шофер с дежурного автобуса, восьмидесятилетний сторож Данила Фомич и я. Фомич больше слушал, моргая сонными глазами, чем говорил.

Подпальный сказал, что читал машинописные конспекты доцента Ажажи, и там чего только про НЛО не написано!

Я тоже читал те конспекты.

— А чего там написано-то? — осторожно поинтересовался Лебедкин.

Подпальный стал рассказывать, привирая для смака. Я не мешал.

Лебедкин жадно курил и слушал. Фомич перестал сопеть носом и приоткрыл рот. Смотрел растерянно. Подпальный размахивал руками, изображая то полет НЛО, то реакцию очевидцев на мгновенно заглохшие двигатели машин, стоявших у переезда.

— Ни хрена себе! — крякал Лебедкин.

— Мабуть, шаровая молния? — подсказывал Фомич.

— Какая, на хрен, шаровая молния! — убежденно смотрел на Фомича Подпальный. — Такая хреновина пролетела, размером с дом. Разве бывает шаровая молния с дом, Фомич?

— Молния такая не бывает, — поддакивал Лебедкин. — Это что-то другое… И все движки заглохли?

— Все, на хрен, как один! Даже у мотоцикла и трактора.

— Так трактор-то дизельный, у него нет зажигания. Там пускач…

— Какая, на хрен, разница! — горячился Подпальный. — Говорят, заглох. Им один хрен, что останавливать. Это же другая цивилизация, они и велосипед заклинить могут и самокат!

— Эвона как, — выдавил Фомич. — Как врыдытели какие…

Подпальный рассказал, как у них в деревне на Украине смерч поднял старуху в воздух и шмякнул об землю в семи километрах.

— И шо старуха? — не выдержал Фомич.

— Пиз… старухе! — торжествующе объявил Володя. — Что же еще может быть… Тебя вот, Фомич, поднимет на пару километров вверх, да е… о степь! Что от тебя останется? Подумай сам.

Фомич вновь засопел, прикидывая, что от него, бедного, останется при таком раскладе.

— Да, Фомич, ты когда идешь в свое садоводство, поглядывай по сторонам, — захихикал Лебедкин. — И прогнозом погоды интересуйся. А то улетишь к едрене-фене, старуха искать будет…

Меня подмывало рассказать, как я видел НЛО на берегу Кольского залива в зиму 1968 года, когда мы всей наладочной бригадой возвращались из бани, и что при этом чувствовал, но сдержался: разговор пошел шутейный.

Возвращался я к себе на площадку в темноте, через занесенную метелью стройку, а потом — пустынной скрипучей тропкой. Было слегка жутковато, хотя и понимал, что всё это от разговоров.

Только сейчас обнаружил, что деда в рассказе «Этажи» я назвал Данилой Фомичем — как нашего Фомича. И говорит он так же, и похож чем-то. Непроизвольно получилось. Он сам выписался таким.

6 февраля 1985 г. Дома.

Ездил в Зеленогорск платить налог за дом и участок. Солнечно, морозно.

В привокзальном буфете встретил Женьку, с которым в юности пару раз дрался на овощной базе. Женька пьет каждый день. Слышал от мужиков, что в Америке открыли алкогольный грибок, который приживается в желудке.

— Тяпнешь стакан воды, и целый день ходишь под балдою. У тебя знакомых морячков нет, а? Может, привезли бы!

Временами испытываю отвращение к бумаге и словам.

Когда прихожу в Дом писателя, меня бьет током от гардеробщицы — через алюминиевый номерок. Причем, бьет только от одной, худой и старенькой; от второй, пожилой и дородной, не бьет. Когда ухожу и подаю номерок, всё в порядке: статическое электричество уже разрядилось.

Может, это и не статическое электричество, а творческая энергия, творческий запал, которые угасают после пустых окололитературных разговоров и слушания слабых рукописей на семинаре.

23 февраля 1985 г. Гатчина, гараж.

Вышел с платформы Татьянино на тропинку и увидел куст, осыпанный красными фонариками-снегирями. Снегири плавно покачивались на ветках и клевали какие-то зернышки.

Остановился и смотрел на них. Давно не видел снегирей. Дамка, убежавшая вперед, нетерпеливо поджидала меня.

Стругацкий предложил сделать интервью не только с ним, но и с членами семинара. Я сказал, что надо согласовать такие изменения с «Авророй». Действительно надо согласовать.

Вчера выпили с Ольгой бутылочку яблочной настойки — в честь дня Красной Армии.

Читаю Феликса Джонсона — «…Да поможет мне бог», 1958 года выпуска. О временах маккартизма в США. Забавный роман. Написан ясно и напористо, читается на одном дыхании. Всё на месте. Отличная композиция. И немного киношно: перед мысленным взором бежит картинка за картинкой. Славные диалоги. Высокопрофессиональная вещь. Есть чему поучиться.

«Численный метод „оценки человека“ по его „показателям“» (А. В. Петровский), — найти для «Шута».

Лев Толстой тоже размышлял на эту тему и предложил оценку человека через дробь: в числителе — полезные качества человека, в знаменателе — то, что человек сам о себе думает. Истинные заслуги и добродетели, отнесенные к нашему самомнению.

28 апреля 1985 г., воскресенье. Гатчина, гараж.

Неожиданно написался рассказ про водопроводчика Кошкина, угодившего в прошлое. Сюжет увидел сразу — от начала до конца. Назвал «Летающий водопроводчик», 32 стр. Писал почти месяц. По этой причине не писал в дневник. И, естественно, не пил.

12 июня 1985 г. Гатчина, гараж.

Кривые водители болтаются по гаражу. И я не решаюсь вызвать милицию или написать рапорт, как положено по новому Указу, с которым нас ознакомили под расписку. Но всех строго предупредил. Они только улыбались расслабленно и раскидывали руки для объятий. Ну, как таких подлецов сдашь в милицию?.. Никак их не сдашь.

Прочитал в «Иностранке» «Последний взгляд» Джеймса Олдриджа, о дружбе и ссорах Скотта Фицджеральда и Хемингуэя. Роман построен на документальной основе, но автор называет его своей версией дружбы двух писателей и чистейшим вымыслом. Читается с интересом (фигуры-то какие!), но много грязи.

23 июня 1985 г. Дежурю в гараже.

Курт Воннегут. «Завтрак для чемпионов»:

«…У него явно не все были дома. Чердак был не в порядке. Свихнулся он. Да, Двейн Гувер совсем спятил».

Или: «Старая его подруга Безвестность снова встала с ним рядом». (!)

Тут я готов поспорить с переводчиком. Следовало, как мне кажется, написать «вновь встала», убрав тем самым лишний свистящий звук «с» в слове «снова». Их и так достаточно в предложении. Возможно, переводчик убоялся клинящего сочетания звуков «вн» и «вст», но я бы написал «вновь встала». Хорошо сказано по смыслу, но фраза проседает на слове «снова», уходит вниз.

В «Литературной России» вышла моя миниатюра «Смерть негодяя».

Публикации подбадривают причастностью к некоему процессу. Да, пишу, печатаюсь. А с чем печатаешься-то? По-простому говоря, не миниатюра, а юмореска! Терпеть не могу это слово.

Нахожусь в растерянности: писать надо, но не хочется. Нет подъема, не захлебываюсь эмоциями, мысленно оглядывая возможный сюжет.

Надо писать как-то иначе. Нельзя на электрогитаре играть фуги Баха.

13 июля 1985 г., суббота. Гатчина, гараж.

— Папа, знаешь, сколько микроб может за час пройти? — спросил Максим, натирая мне спину в бане.

— Сколько?

— Один сантиметр. Мне Павлик сказал.

Смастерил ему качели на ветке старого финского дуба. Взлезая на дуб, обнаружил, что делаю это машинально: извивы ствола и ветки остались в моей памяти с детских лет. Некоторые нижние ветки, правда, высохли, их спилили, но оставшиеся корни торчали из ствола. И памятливые руки угадывали их сами.

На старом финском дубе вырос я — теперь растет мой сын Максим.

Неплохо сказано, сизый нос!

Подошел к зеркалу и посмотрел на свой нос: длинный, подпухший, но не сизый. А с чего ему быть сизым, если не пью давно.

Был у Б. Стругацкого — визировал интервью. На столе у фантаста лежала Библия и стоял странный телевизор — с неподвижными формулами на экране и подведенной к нему клавиатурой. Что это такое, не понял, но спросить постеснялся. У фантастов свои причуды.

Был в «Авроре». Видел верстку «Записок книгонелюба. Вместо фельетона». Сильно сократили, оставив 17 страниц. Особенно огорчила замена смачного глагола «чавкать» на «есть» — потерялся смысл и смак фразы. Скандалить не стал, хотя очень хотелось. Убрали в конце «теперь он коллекционирует ломы, говорят это модно». Главному редактору почудился в этой фразе намек на некие готовящиеся разрушения устоев общества: «Почему ломы? Мы что, призываем крушить фундаменты? Нехороший намек». Я тут же предложил заменить ломы керогазами. Согласились.

«Опыты» Монтеня и «Мысли» Паскаля — прочитать!

30 августа 1985 г. Зеленогорск.

Купил в киоске 8-й номер «Авроры» с моими «Записками книгонелюба». Ольга обрадовалась больше моего. Для нее это прорыв, вещь, которую можно предъявить и показать: вот, мой муж печатается в журналах, его признают. А я перегорел…

Уволился из гатчинского гаража, устроился в Зеленогорск, в Автотранспортное предприятие № 120.

Хотел забрать Дамку с собой, но Ольга отговорила. Она, в принципе, не против собаки, но кто будет с ней гулять, когда я на работе? Надо же Макса отвести в детский сад. Дамка, словно предчувствуя расставание, не отходила от меня ни на шаг, клала голову на колено, смотрела тревожно.

Я покормил ее напоследок, расчесал шерсть гребешком, выгулял по рощице, обещал приезжать. Эх, Дамка, Дамка, милая моему сердцу пёска. Хорошо мы с тобой дежурили.

Столько разных людей видел в гараже — хороших, интересных, разных, а тосковать, чувствую, буду только по собаке…

Ездил оформляться в Сестрорецк и заходил на кладбище к М. М. Зощенко. Могила у самой ограды, но далековато от входа. Прошел дождь, еще капало с сосен, и в воздухе стояла испарина. Коренастые сосны, холмы. Белый мрамор обелиска, цветы. Я робко отворил калитку, словно боялся, что меня спросят: «А ты, кто такой?», присел на мокрую лавочку, подстелив газету. Закурил, но тут же вспомнил, что на кладбище нельзя, и загасил сигарету. Рядом, в низинке, блестели рельсы железной дороги и провисали провода над ними. На проводах сидели вороны. Люблю Зощенко — особенно «Голубую книгу».

4 сентября 1985 г. Зеленогорск.

Вышел на дежурство в новый гараж. Работа та же, но ближе ездить. А летом от дачи десять минут пешком. Встретил знакомых. С одним в детстве играл в футбол, с другим удил на пирсе рыбу, с третьим дрался в парке на танцах. Некоторые мужики признали меня сами: «О, а где твой брат Юрка сейчас? Мы с ним за сборную Зеленогорска в футбол играли». Вспомнили и Володю. Было приятно.

Сторож Герасим Михайлович дал мне потрогать запястье с осколками разрывной пули под кожей. Металлические горошины перекатывались. Вторая разрывная пуля попала ему чуть ниже горла и осыпала верхушки легких стальным дождем.

Из «Поучений Владимира Мономаха», двенадцатый век: «Посмотри, брат, на отцов наших: что они скопили и на что им одежды? Только и есть у них, что сделали душе своей». Это я купил книгу «Древнерусская литература», пособие для студентов филологических институтов.

Борис Стругацкий вернул мне рассказ «Летающий водопроводчик». Написал теплые слова, рассказ назвал добротным и смешным, его можно предлагать в печать. «Но я жду от Дмитрия Каралиса большего…»

Я и сам жду от себя большего и всё никак не дождусь.

Недавно я попытался выступить на семинаре «по-умному». Стругацкий сказал: «Дима, не умничайте! Говорите, как думаете! Я всегда ценил вашу искренность!»

27 октября 1985 г., воскресенье. Зеленогорск, гараж.

Зеленогорский гараж чище и культурнее, чем гатчинский. Народ деликатней. Общее — шоферские пьянки.

Герасим Михайлович поддал по случаю воскресенья, прилег на диванчик и задремал. Сопит, похрапывает. Сегодня он рассказывал о пленных немцах. Генералитет и офицерство кормили в нашем плену по особым нормам, установленным Красным крестом: булка, масло, мясо, яйца. Страна голодала в конце сороковых годов, а пленных содержали, как положено.

В одном из рассказов Чехова женщина говорит мужу: «У вас честный образ мыслей, и потому вы ненавидите весь мир. Вы ненавидите верующих, так как вера есть выражение неразвития и невежества, и в то же время ненавидите и неверующих за то, что у них нет веры и идеалов; вы ненавидите стариков за отсталость и консерватизм, а молодых — за вольнодумство. Вам дороги интересы народа и России, и потому вы ненавидите народ, так как в каждом подозреваете вора и грабителя. Вы всех ненавидите».

Бывает, и я живу по этой схеме, только веру в Бога не трогаю. Да и ненависть — слишком сильное для меня чувство. А злость случается.

Борис Стругацкий предложил мне поехать на семинар молодых писателей-фантастов в Дубулты, под Ригой. Если договорюсь на работе, то поеду.

19 ноября 1985 г. Зеленогорск, гараж.

Сторож Володя Осипов, 1929 года рождения, блокадник:

«Мать мне говорит: „Сходи, Володя, к соседке, что-то она третий день не выходит“. Я захожу к ней в комнату, та лежит под одеялом. Зима, холодно. Она и говорит: „Если тебе не трудно, Володя, почеши мне ноги. Что-то чешутся“.

Я одеяло поднимаю, а там крысы — ей пальцы грызут. Костяшки торчат. Крысы разбежались. Я одеяло опустил, обжал со всех сторон и двумя утюгами придавил.

— Спите, — говорю, — больше чесаться не будет.

А утром она умерла».

Он жил на Васильевском острове, на 3-й линии.

Сейчас ходит по лесам, собирает чагу, делает из нее чай и угощает всех, уверяя, что она помогает от рака и других болезней. Три года назад лежал в Песочном с опухолью желудка — оперировали.

Маленький, худой, беззубый, в неизменном беретике, похожий на обезьянку, которая в моем детстве мелькала в телевизоре вместе с Телевичком. Пару месяцев назад я вытолкал его из будки, когда он пришел затемно на смену и стал светить мне в лицо фонариком, разглядывая нового человека и интересуясь: «Что это за чмырь тут лежит?» Я спал. Мы не были еще знакомы. Я выкинул его и запер дверь. Он бегал под окном и обещал сходить за топором, чтобы зарубить меня.

Потом мы подружились.

Вот кличка, родом из блокады: Меня-чуть-не-съели. Когда он выпивал, то рассказывал, как в блокаду его чуть не съели.

Он был пятилетним мальчиком. Отец работал на пороховом заводе, мать продавала семейные драгоценности и картины русских классиков. Однажды двое исхудавших мужчин с горящими глазами взяли его за руки и повели со двора, обещая сначала конфеты, а когда он не понял, что это такое — хлеба. Мать увидела, что уводят сына, и догнала их.

— Они хотели тебя съесть! — уверяла она. — Никогда больше не ходи ни с кем!

Он плакал и говорил, что хочет хлеба.

Так его и звали иногда: Меня-чуть-не-съели.

Пятидесятилетний экспедитор, зашедший к нам перекурить, рассказывал.

С шести до девяти лет он блокадничал в Ленинграде в коммунальной квартире.

У соседки-еврейки на руках было две дочки — пяти лет и трехмесячная малютка. В первую страшную зиму, когда кончилось грудное молоко, соседка положила меньшую между окон, чтобы она замерзла и уснула навеки. Утром она подошла к дочке и увидела парок изо рта. Мать заплакала, внесла сверток в комнату и решила выхаживать.

Выходила.

Вся квартира знала об этой попытке матери.

После войны сосед-пьяница много лет подряд тянул из матери деньги на выпивку, шантажировал, обещая рассказать дочери о блокадном случае. Муж погиб на фронте, жили бедно. Соседи молчали. И когда девочка уже заканчивала школу, она вышла на кухню, где пьяный сосед вновь подступался к матери с шантажом, и сказала: «Мама, не смей давать ему деньги! Я всё знаю! Я тебя не осуждаю. Наверное, ты была права». Мать с дочкой обнялись и разревелись. А потом вся кухня погнала инвалида, даже бутылку постного масла разбили о его голову.

14 декабря 1985 г. Зеленогорск, гараж.

Вернулся с 4-го Всесоюзного семинара молодых писателей-фантастов и детективщиков-приключенцев. Пробыл две недели. На мой день рождения приезжала Ольга. Гостила два дня. Мы с ней бродили по заливу и Юрмале, заходили в кафе. Хоть отдохнула немного.

Впечатления от семинара богатые. Завел знакомства. Народ читающий, начитанный и одержимый. Последнее некоторым мешает — кроме фантастики ничего не хотят знать. Такое ощущение, что и Толстого не читали, только в школе проходили. Эрскина Колдуэлла путают с американским космонавтом. Кстати, я познакомился с нашим космонавтом Георгием Гречко, взял у него интервью для «Авроры».

Был приятно удивлен: народ читал «Записки книгонелюба» в «Авроре», и некоторые, знакомясь, трясли с улыбкой руку: «Замечательная вещь! В самую точку попали!» Москвичи даже пригласили меня на разговор «за культуру» в узком кругу, из которого я ничего не понял. Некультурный я человек. Малообразованный. Многих культурных слов не знаю.

Семинар проходил в Доме творчества писателей на берегу Рижского залива. Девятиэтажная башня шведской постройки. Отличная кормежка, отличные номера, безалкогольный бар.

Когда мы приехали, еще зеленела трава и журчала река Лиелупе. Через пару дней река стала. Море не замерзает. С балконов хорошо слышен его ровный шум.

Пишут фантасты скверно. Много убогого фантазирования и мало литературы. В основном, выжимки из Стругацких, перепевы их сюжетов. Тексты подчас такие, что язык сломаешь. Много матерились по этому поводу. Я был в семинаре Дмитрия Владимировича Биленкина. Приятный дядечка из Москвы.

Москвичи — неплохие ребята: Вит. Бабенко, Володя Покровский, Эдик Геворкян, Коля Александров. Всего на семинаре было около сорока человек.

По ночам — жаркие споры о литературе.

За выпивкой приходилось рыскать по всей Юрмале.

Накануне вышел Указ: две бутылки водки в одни руки, и мы с Колей Ютановым и Столяровым накануне моего дня рождения прошли пешком четыре километра по дачным поселкам, и нашли, наконец, магазинчик, где продавался кубинский ром «Гавана клаб» крепостью 43 градуса. Задача была взять как можно больше. По Указу нам полагалось шесть. Сначала мы взяли у скучающего продавца свои законные. Поинтересовались, нельзя ли по случаю дня рождения — я показал паспорт — закрыть один глаз на закон и дать еще несколько бутылок.

— Не палошена, — даже не глянув в паспорт, ответил здоровяк в фартуке и клетчатой кепке.

Вышли, закурили. Ледяная корка на дороге. Ветер холодный. Кругом дачи заколоченные стоят. Ни души. Обратно четыре километра пиликать. Обидно с полупустыми руками.

Придумали — переодеться. Ютанова, как самого молодого, решили послать на амбразуру первым. К тому же, он меньше всех светился в магазине — топтался около кондитерского прилавка. Коля с трудом влез в мою куртку, развязал на моей шапке тесемки, опустил уши. Мы сняли с него очки с толстенными стеклами и подвели к двери.

— Помнишь, где продавец стоит? Налево по диагонали! Вперед!

Коля, как Паниковский, изображавший слепого, захлопал рукой по косяку двери, нащупал ручку…

Вернулся он с литром и даже сдачу правильно принес.

— Кошмар, — смеется, — как в тумане! Ни хрена не видно. Дайте скорее очки!

Выждали для порядка минут пять, и стали меня готовить. Колина шапочка с козырьком у меня до бровей съехала; его пальто из серого сукна, как на вешалке болтается. Едва я нацепил Колины очки, как магазин отпрыгнул от меня на десяток метров, а сам Коля, стоящий у дерева, показался мне далеким путником на опушке леса.

— Водка есть? — прорычал я продавцу. Тот стоял, скрестив на груди руки в конце длинного конусообразного туннеля.

— Нет, — меланхолично ответил он. — Только «Кавана клап».

— Две бутылки! — заорал я не своим голосом. И вытянул бесконечно длинную руку с червонцем. Рука неожиданно быстро уперлась в прилавок.

Звякнули бутылки, брякнулась в блюдечко мелочь, прошелестела рублевая бумажка. Я навел телескопическую руку-манипулятор на блюдечко и сгреб сдачу. Ухватил раскатившиеся бутылки и, как на ходулях, пошагал к выходу. Вывалился, снял очки, отдышался.

Столяров ходил без шапки и верхней одежды. Он изображал выскочившего из автомобиля шофера. Весьма талантливо изображал. Перья рыжих волос, торчавшие над лысиной, придавали ему лихой и бесшабашный вид. Мы даже позавидовали. Посвистывая и приплясывая, он скрылся за дверью магазина и также весело вернулся с двумя пузырями.

Затем от жадности я смудрил нечто невообразимое — вывернул свою куртку мехом наверх, взъерошил волосы, поднял валявшуюся суковатую палку, вошел, прихрамывая, и спросил, заикаясь, про водочку. Пытался косить глазами. Парень дал мне две бутылки рому и, когда я пошел к выходу, сказал весело: «Никогда такого карнавала не видел!»

Четырнадцать бутылок рома и дюжина «Тархуна» — крепкая основа для дружеского застолья. Едва дотащили. В Дубултах — шаром покати.

Мы поделились схемой путешествия с коллегами-семинаристами. Бумажку передавали из рук в руки, снимали копии. Только два веселых приключенца из Минска, Брайдер и Чадович, никуда не бегали: они привезли тьму белорусской самогонки и несколько шматов сала. Держались несколько особняком, но в опохмелке никому не отказывали.

Мои рукописи обсуждали последними. Обсудили, похвалили. Я возил «Феномен Крикушина» и рассказ «Маленькая битва…» В эйфорию не впал: удачных стартов в литературе всегда было больше, чем удачных финишей.

Были в музее криминалистики при МВД Латвийской ССР. Расчлененные трупы, пирожки из человеческого мяса, горы оружия, фальшивомонетчики, истории крупных уголовных дел. Детективщики привычно оглядывали стенды с фотографиями «расчлененки» и задавали профессиональные вопросы. Ольга вышла бледная и села на лавочку: «Вот, дура, ходила бы по магазинам. Зачем я сюда поперлась?..»

Я ездил в новой темно-синей куртке с капюшоном и новой шапке из стриженого бобра — купили с рассадных денег. Ольга — в полосатой шубе из искусственного меха. Богачи!.. Зажиточные селяне, как с улыбкой выразился Столяров.

На семинаре мне понравилось. Как сказал Коля Ютанов, «…мы стали членами дубултянского братства». Столяров вел себя лихо: одному москвичу обещал вылить кефир на голову, другого обозвал толстой гадиной, третьего послал весьма далеко и заковыристо. И вообще, выказывал трепетное, но принципиальное отношение к литературе и к ее создателям. Приходилось сдерживать, а то бы разодрались с москвичами.

30 декабря 1985 г. Зеленогорск, гараж.

Заканчивается Год Быка. А сделано мало, словно я не бык, а курица. Обрастаю незаконченными рукописями. «Мы строим дом» пишется легко и с интересом — на сегодняшний день есть 47 страниц, я написал их за две недели. Вера дала мне связку семейных документов, которые надо осмыслить и учесть в тексте.

В «Авроре» напечатали «Записки книгонелюба».

Что еще?

Поумнел, помудрел, стал лучше писать? Едва ли…

Давит ощущение, что большая настоящая жизнь проходит где-то мимо. Но где она? Из окон нашего гаража ее не видно…