Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010

1984 год

4 января 1984 г.

С ума сойти! Уже 1984 год.

Что сделано? Написал повесть «Феномен Крикушина», несколько рассказов, печатались юморески и один маленький, но трогательный рассказик «Двое».

Что еще? Приняли в Клуб молодых литераторов. Обласкали В. Конецкий и А. Житинский. Конецкий потом, правда, обматерил за назойливость. Но с похмелья сделал это — я разбудил его телефонным звонком.

Идем дальше. Написал вторую повесть — «Записки шута». «Написал» — нахально сказано. Собрал кучу фрагментов и эпизодов, которые теперь сшиваю единой сюжетной нитью. Получается плохо. Много воды. Перепечатка рукописного текста неминуемо влечет за собой его переделку. Иногда зависаю над абзацем в пару строк на полчаса.

Убедился, что не умею организовывать рабочий день. И жизнь тоже. Много суеты. Три выходных дня после суточного дежурства в гараже деваются неизвестно куда.

Ручейки гонораров тонкие — 15–20 руб. в месяц. Печатаю юморески, чтобы хоть как-то чувствовать свою причастность к процессу.

Что было плохого в этом году? В основном, баталии бытового фронта — идет притирка жизненных позиций с Ольгой. Это треплет нервы и лишает вдохновения. А так — ничего, жить можно.

12 января 1984 г. Дежурю в гараже.

Был в «Неве», разговаривал с литконсультантом Б. Говорили о моей повести «Феномен Крикушина». Началось с того, что консультант впился в меня немигающим взглядом следователя и спросил, что такое счастье в моем понимании. Я ответил, что в моем понимании это состояние души, и в свою очередь поинтересовался, как он понимает эту сложную морально-этическую категорию. Литконсультант бодро выпалил несколько цитат из классиков, но своего отношения к ним не проявил.

Побегав глазами, он спросил, какой бы сбывающийся рассказ я написал, будь на месте героя моей повести — Крикушина. «Не знаю», — сказал я. Он хмыкнул и стал делать замечания по тексту повести. Я записывал. Кое с чем согласен. Повесть он назвал грамотной, профессионально написанной, но не лишенной изъянов и промахов. Пообещал отдать ее Самуилу Лурье, сотруднику отдела прозы. Звонить тому не раньше, чем через месяц.

Разговор мне не понравился. Б. словно уличал меня в недоброжелательном отношении к происходящему в нашей стране. Особенно, когда я заметил, что правду у нас почему-то не любят, предпочитая ей трескучую ложь.

— Боюсь, с такими настроениями ваша повесть может не состояться, — сухо сказал он. — Наше общество любит, ценит правду и стремится к ней. Да!

Функционер штампованный.

Потом разговаривал по телефону с Яковом Липковичем. Мы когда-то вместе работали в ЛИВТе. Повесть хвалил, но сказал, что шансы ее напечатать 50:50. Как повезет. Советовал ехать в Москву, обивать пороги редакций, пить, если потребуется, с нужными людьми, заводить знакомства.

— Старайтесь проникнуть в издательства. С писателями дружить хорошо, но они ничем вам не помогут.

И работать, работать, работать. С вершины его 60 лет я для него страшно молод, и всё у меня впереди.

— Года два-три, и вы, я думаю, добьетесь успеха, — подбодрил Липкович. — Ищите свою тему…

Ехать в Москву, пить с издателями, заводить знакомства… Мало мне выпивок в Ленинграде? А когда писать?

На сегодняшний день перепечатал 58 страниц «Записок шута». Попутно делаем ремонт в квартире. Стены комнаты вывели разными обоями — арками. Симпатично. Максимка болеет, Ольга сидит с ним дома, и писать весьма сложно.

С Нового года возобновил утренние пробежки по Смоленскому кладбищу. Бежишь по дорожкам, читаешь их названия и переносишься в прошлый век. Пошехонская, Первая Кадетская, Вторая Кадетская, Петроградская…

Отдышавшись, делаю зарядку и подтягиваюсь на турнике, который нашел меж двух стареньких берез. Пока только 5 раз. Позор!..

24 января 1984 г. Дома.

Приснился сон. Я — участник Первой мировой войны, командир то ли роты, то ли батальона. А может, и корпуса. Попадаю в среду 1914 года и понимаю, что это фантастический сдвиг в пространстве и времени.

Военные действия ведутся то ли в Прибалтике, то ли в Польше. Красивые хутора, узкоколейка, заросшая травой. Я понимаю бессмысленность войны, хочу бежать, мне страшно. С аэропланов летят стаи железных стрел. Стрелы впиваются мне в голову, но не глубоко — я вытаскиваю их. По узкоколейке едут солдаты кайзера в островерхих касках, они сидят на танках, веселые, крепкие. Въезжают в тыл нашего корпуса. Паника среди командования. Мой зам отпросился домой в отпуск. Я понимаю — это хитрость. Хочется спрятаться в погреб, но я на виду, солдаты следят за мной. Невнятная мысль о большевиках, тяжелые взгляды солдат — я для них офицерская сволочь, спасающая свою шкуру.

Солдаты кайзера начинают сгонять местный народ в толпу, никто не сопротивляется, даже рады… Кошмар, одним словом.

27 января 1984 г. Дома.

Забавные рассуждения Сергея Залыгина в «Известиях»:

«В историческом плане русская классика явилась России и миру в одно безусловно чудесное мгновение: год рождения Пушкина — 1799, Гоголя — 1809, Белинского — 1811, Гончарова и Герцена — 1812, Лермонтова — 1814, Тургенева — 1818, Некрасова, Достоевского — 1821, Островского — 1823, Салтыкова-Щедрина — 1826, Толстого — 1828. Одна женщина могла бы быть матерью их всех, родив старшего сына в возрасте семнадцати, а младшего — в сорок шесть лет».

Где «Война и мир» 1941 года? Нет ее. Надо думать, пока. Зато есть «В окопах Сталинграда». И много бытописателей: В. Маканин, А. Ким, В. Курчаткин, Р. Киреев, Л. Бежин…

Правда, есть В. Конецкий и А. Житинский — писатели честные и острого взгляда.

Шолохов недавно умер. Похоронили в Вешенской. Последний из могикан?

8 февраля 1984 г. Дома.

В Ленинградской писательской организации около 400 писателей. В Ленинграде 4 млн. жителей. 1 писатель на 10 тыс. человек. Редкая профессия.

Я пока известен пяти-шести писателям. Они, если напрягутся, вспомнят мою фамилию. А читателю и вовсе неизвестен. Если только по газетным публикациям. И то сомнительно.

В джемпер, который мне связала Ольга, вплелись ее волосы.

17 февраля 1984 г.

Был в «Неве». Разговор с Самуилом Лурье по поводу «Феномена Крикушина»:

1. Ваш интересный замысел реализован не полностью.

2. Повесть печатать не будем. В нашем портфеле есть нечто похожее по жанру, что мы готовим к печати. Это редакционная тайна.

«Не робей и, главное, не горбись», — как пел Высоцкий. А мы и не робеем. Делаем зарядку. И трем к носу. Писать надо так, чтобы главные редактора журналов сами к тебе в очередь стояли.

8 марта 1984 г. Дежурю в гараже.

В конце февраля закончил «Записки шута». Ольга прочитала, сказала, что начало слабое, остальное интересно. Отдельные главы читал в Клубе сатиры и юмора. Мнения разные. Много советов. «Шут» — еще не повесть. Пусть вылеживается. Пишу рассказы.

В газете «Советская Киргизия» неожиданно вышла моя новелла «Любовь и велосипед». Прислали приличный коньячный гонорар — 8 р. 12 коп. Ровно на бутылку. Специально? Пять рублей отдал Ольге, три зажилил. Хочу немного выпить и написать короткий рассказик — одним аккордом. Ворота закрыты, все машины на месте.

К инженеру Петрову приезжал друг из Венгрии, и тот после долгого застолья подарил ему медный, позеленевший самовар.

— Смотри, какой самоварище! — нахваливал подарок Петров. — Это же, черт знает, что за агрегат! А медалей, медалей сколько!.. Видишь? — он оттирал тряпкой пыль и тыкал пальцами в овальные клейма. Ведро чаю влезет, не меньше.

Друг Имре вежливо улыбался и кивал головой.

— Ведь это живая история! — распалялся Петров. — Говорят, из него сам Лев Толстой два стакана чаю выпил. — Он покосился на вскинувшую брови жену. — Точно!.. Ехал он мимо одной деревушки, а там мой прадед с прабабкой сидят в тенечке, чай пьют. Ну, они его и пригласили. Давайте, дескать, граф, чайку с дороги. Н-да… Краник только починить и порядок. Бери, Имре, дарю.

Имре увез самовар в Венгрию, почистил его, починил краник и поставил у себя дома на видное место.

— О-о-о!.. — тонко улыбался он, когда гости интересовались происхождением самовара. — О-о-о… Это целая история! Прадед моего русского друга пил из этого самовара чай с самим Львом Толстым…

Вскоре к Имре приехал его болгарский друг Дончо, и после трехдневного сидения в саду, под сливами, Имре подарил ему самовар.

— Но помни, мой друг Дончо! — наставительно поднимал палец Имре. — Это исторический самовар! Ты должен беречь его и ухаживать за ним! Сам автор «Войны и мира»…

Дончо поклялся, что будет смотреть за этой блестящей штуковиной, как за самим собой, и тут же, за столом, подарил Имре магнитофон «Грюндиг».

Так самовар оказался в Софии.

Дончо сдержал свое обещание: он надраил самовар автомобильным лосьоном и заказал для него стеклянный куб. Раз в месяц Дончо с женой и детьми бережно доставали пузатую диковинку из стеклянного домика и полировали его сверкающие бока бархоткой.

— Вот, дети!.. Сам Лев Толстой… — он кивал на портрет мирового классика, — сам Лев Николаевич пил из этого самовара, когда творил свои бессмертные произведения…

Однажды к Дончо приехал погостить двоюродный брат Христо, женившийся на шведке, и защелкал языком, переводя восторженный взгляд от самовара к портрету и обратно.

— Поздравляю! Какое украшение интерьера! Где ты достал эту прелесть?.. — он принялся торопливо вносить в дом цветастые коробки с подарками. — Дончо, открой багажник, там есть кое-что для тебя…

Петров, между тем, работал инженером и однажды в отпуск придумал игру ки-ко, представляющую собой нечто среднее между крестиками-ноликами, нардами и морским боем. Игра с каждым днем завоевывала всё новых и новых приверженцев, и вскоре Петров оказался в Амстердаме, на открытии первого международного турнира.

С блеском выиграв турнир, Петров дал интервью и, закинув в гостиницу лавровый венок, пахнущий одеколоном, пошел побродить по набережным каналов и купить сувениры.

Болела от чрезмерного напряжения голова, рябило в глазах от бесцеремонных вспышек блицев и, честно говоря, хотелось домой, к жене, детям…

В антикварной лавочке, куда он зашел, чтобы купить жене нечто старинное и изысканное, Петров увидел сверкающий самовар в стеклянном футляре с укрепленной у его основания табличкой. Что-то екнуло у Петрова внутри…

— Откуда самовар? — поинтересовался он, сдвигая на затылок шляпу.

Хозяин лавочки проворно вышел из-за прилавка, снял футляр и рассказал, что самовар доставлен из Швеции, где недавно скончался родственник русского писателя Толстого. Из этого устройства граф пил чай в продолжении двадцати лет, пока писал свой величайший роман «Война и мир».

— Занятная вещица, — покрутил краник Петров. Ему вдруг вспомнились дачные чаепития — с дедом, бабкой, родителями… Дымящая труба, в которую он кидал сосновые шишки. — Сколько стоит?

Хозяин назвал цифру, и Петров призадумался: обещанные детям джинсы, кроссовки да и нечто изысканное для жены оказывалось под большим вопросом. В сверкающем боку самовара Петров видел свое лицо — смешное, изогнутое и совсем детское, словно он вновь стал десятилетним мальчишкой…

— Беру! — Петров, не торгуясь отсчитал деньги и добавил немного мелочи — на чай.

Теперь исторический самовар стоит у Петрова на специальном столике возле камина, и иногда, под настроение, он снимает с него прозрачный колпак и протирает сверкающие бока мягкой тряпочкой. «Ох и самоварище, — ласково говорит Петров. — Это же живая история… Сам Лев Толстой!.. Правильно сделал, что купил…»

13 марта 1984 г.

Вчера в Клубе молодых литераторов два юмориста раскритиковали мой «Самовар». Лишние фразы, затянуто и т. п. Я категорически не согласился (мысленно). Они смотрят на него, как на юмореску. А это рассказик, притча. Пришел злой, обиделся на Ольгу из-за какого-то пустяка, завалился спать. Сейчас 4 утра. Сажусь писать рассказ про Белова.

Аркадий Спичка: «Никогда не трактуй сомнения критиков в свою пользу!»

Я не трактую, просто, каждую вещь надо судить в рамках того жанра, в котором она написана.

Недавно приснилась мама. Я стою на кладбище, около ее разрытой могилы, вижу развалившийся гроб. Мне говорят, что там прах моей матери. И тут же стоит живая мама в черном суконном пальто, которое она сшила из отреза, присланного Володей с Сахалина, когда он служил там в авиации. Мать молчит, лицо у нее печальное.

24 марта 1984 г. Дежурю в гараже.

Бывают дни, когда с самого утра чувствуешь: должно произойти нечто приятное. Звонил сегодня в журнал «Звезда», и старший редактор Н. А. Чечулина похвалила «Феномен Крикушина», выразила надежду, что его, скорее всего, будут печатать. Тьфу, тьфу, тьфу, не сглазить бы.

Сегодня приезжал на разведку Коля Жильцов — хочет устроиться к нам в гараж. Пробыл несколько часов. Пили чай, говорили о литературе, о Клубе сатиры и юмора, который нам изрядно надоел — ходим редко и с неохотой.

У рыжего веснушчатого Коли обнаружилась язва желудка. Он этим обстоятельством отчасти доволен — не пьет больше года и пишет.

Способный парень. Его миниатюры по-настоящему смешны. Начал писать недавно, до этого была затянувшаяся бурная молодость. Как у меня.

…Идеологи мечутся между экономическими реформами и репрессивными актами, которые с каждым годом ужесточаются, но результатов не приносят. Нет идеи, объединяющей общество. Безвременье, как сказал Высоцкий, когда я брал у него интервью. Интересное слово, впервые услышал от него.

Комсомольско-молодежная пресса пыхтит и тужится, тщится заставить юношей и девушек поверить хоть во что-то. Но хрен там — не верят… Читают одно, а видят другое. Литература усиленно ищет современного Павку Корчагина или Маресьева. Но не находит. Кормит публику суррогатами — плакатными секретарями райкомов или ударниками-бамовцами. Телефильмы, если это не детектив и не семейно-любовная драма, никто не смотрит. Телевизор называют ящиком для дураков. В нем всё хорошо. И от этого большинству зрителей — плохо.

26 марта 1984 г.

Заезжал Б. Он теперь секретарь Смольнинского райкома партии, курирует похоронный трест Ленинграда. Три года как не пьет. Рассказал, что могильщики — с веревками и лопатами — пишут в заявлениях: «Прошу принять меня в КПСС. Хочу быть в первых рядах строителей коммунизма».

С Б. мы редко, но метко гуляли в молодости. Но вспоминать гулянки не стали. Попили чаю под общие разговоры.

5 апреля 1984 г. Дежурю в гараже.

Тает снег. Около бетонного забора вылезла травка, еще чахлая и бледная. Но душу радует. В соседней рощице рыхлый снег выше колена.

Случайно купил в «Академкниге» на Литейном книгу Александра Михайловича Левидова «Автор — образ — читатель», о которой много слышал и которую давно хотел прочитать. И вот с жадностью читаю.

Понял главное. Как высказанная мысль уже является ложью против замысла, так и образ, который держит в голове писатель, не всегда ложится на бумагу без потерь. А с бумаги — вереницей букв и знаков препинания — он должен проникнуть в голову читателя, разбудить мысли и чувства, стать зримым. Сложная цепочка.

Нет конечной продукции — сплошные литературные заготовки и мелко-юмористические поделки.

У Стругацких герой цитирует: «Только тот достигнет цели, кто не знает слова страх…»

В вагончик зашел маленький верткий водитель «камаза»-самосвала. Недавно демобилизовался, служил на Северном флоте на подлодках. Машина намыта, разукрашена. Желтые противотуманные фары, надпись на кабине: SU, Leningrad-Gatchina. Никелированные цепи держат брызговики, блестящие защитные решетки на подфарниках, утяжеленный наварной бампер — танк можно таранить. Над кабиной две антенны, сверкают горны клаксона. Не сразу и разберешь, какой марки машина. И сам водитель — маленький, но ладный. Джинсы в обтяжку, ушитая по фигуре курточка, сапоги с подворотом голенищ. Они с машиной — одно целое. Видно, что он ее любит.

Давно заметил, что водители маленького роста стараются выбрать себе в подруги машину покрупнее и помощнее. И любят катать в них девушек.

Разговорились.

— Ты где служил на Северном? — спрашиваю.

— В Вайенге.

— А на каких лодках?

— Ха, — улыбается. — На экспериментальном проекте «Золотая рыбка». Слышали?

— Нет. А что это такое? Сколько у нее контейнеров?

— Ха! Такая, дядя, лодка, что американцы за нами охотились. Пусть бочку на нас не катят: у нас есть, чем ответить. Пару кнопок нажать — и от Америки пепел останется. Они и пукнуть со страха не успеют.

— У них тоже есть.

— Ха! Таких нету. У них кишка тонка — они о чем-то подумают, а мы это уже высрали, дальше идем… Мне бы путевочку отметить — на техосмотр еду.

13 апреля 1983 г.

Получил 13-ю зарплату. Вокруг все пьют — я читаю и пишу. Делаю некоторые выводы.

Надо учиться давать события, явления и пейзаж не от автора, а по впечатлениям героев. Так экономичнее. Можно показать, что воспринимается героем и как воспринимается. Следовательно, виднее и сам герой.

Толстой говорил: верное средство быть скучным — всё договаривать до конца.

Положительно-реальный образ не должен быть положительно-идеальным.

25 апреля 1984 г. Гатчина. Дежурю в гараже.

Вчера был в Доме писателя, в Клубе молодых литераторов. После собрания зашли с компанией в тамошний ресторанчик с Шереметевским девизом на витраже «Бог хранит все» — выпить кофе и поболтать. Неожиданно из табачного дыма возник Александр Житинский и хлопнул меня по плечу: «Дмитрий! Здравствуй!» Я расцвел душой. Пригласили его за наш столик. Он был навеселе. Стал жаловаться и корить себя: «Какой я пьяный! Как скотина пьяный!» и между делом говорить о литературе. Называл меня своим последователем — к моей радости и гордости. Мы заказали бутылку сухого и распили ее. Я лишь пригубил.

А. Ж. сказал, что не пил полтора месяца и вот сорвался. И пьет уже по инерции.

— Но! — поднял палец. — Всего второй день! Да! Второй день, скотина, только и пью!

Хлопнул фужер вина и купеческим жестом швырнул свой галстук в зал. Тот упал на стул к соседям, где сидел какой-то литератор, убранный под маститого — седые волосы, кожаный пиджак, джинсы — с молоденькой девушкой. Литератор покосился на галстук, на наш столик и ничего не сказал. А. Ж. бодро поводил плечами. Бывший спортсмен — в молодости бегал стометровку за 11 секунд и прыгал в высоту. На сколько метров и сантиметров, не знаю.

Внезапно А. Ж. загрустил и стал говорить, что ему надо вызвать такси и ехать сдаваться теще.

Про литературу А. Ж. сказал примерно следующее: во-первых, почему я не несу ему вторую повесть? Ведь мы же договаривались?.. Я ее написал? Я сказал, что после второй перепечатки принесу.

Далее. В литературе могут быть кумиры, но на определенном этапе своего творчества на них надо плевать. Посылать их подальше и писать без оглядки. Он надеется, что я, «его последователь», со временем пошлю и его, А. Ж. Я сказал, что пока не могу ни плюнуть на него, ни послать подальше. Но коль он советует, со временем так, наверное, и поступлю.

Хороший текст, сказал А. Ж. И продолжил: иными словами, нечего стоять, задрав голову у пьедестала, надо забираться на него и сталкивать памятник, вставать самому. В литературе — только так.

С обидой сказал, что его не печатали восемь лет. Думаю, по этой причине он не ответил на приветствие Вольта Суслова, который давно заведует секцией молодых литераторов в Союзе писателей.

Сказал, что продолжение его романа «Потерянный дом» идет со скрипом. Вряд ли напечатают. По крайней мере, сейчас. Но он пишет. Недоволен фильмом по своей повести «Снюсь».

С Виктором Конецким общается мало, эпизодически. Это потому, что достиг уровня В. В., и ему уже не так интересно. Раньше он заглядывал ему в рот. Но всё равно его любит.

Конецкий учил А. Ж. режиму писательской выпивки. Например: 3–2–3. То есть: три месяца работа — два месяца выпивка — три месяца работа… А. Ж. сказал, что так не может. Пьет реже и менее продолжительно.

29 апреля 1984 г. Дежурю в гараже.

Тургенев, «Дворянское гнездо»:

«…порядки небывалые» — прекрасное словосочетание. Читал, как детектив. А сначала не понравилось. Гений! В школе я от него скучнел.

Читаю «Социальную психологию личности» — ищу мысли и фрагменты для «Шута».

В нескольких метрах от вагончика, в кустарнике, растут подснежники: голубые, белые, фиолетовые. Пахнет землей. Побродил, обходя кротовьи норы. Набрал букетик. Поставил цветы в баночку. Получилось симпатично. Обрадую завтра Ольгу.

Поддатый шофер просит меня:

— Если позвонит жена, скажи ей, что у меня бегунок храповика разрелаксировался.

— Может, просто сказать, что машина сломалась?

— Нет, она может не поверить. Скажи, что бегунок храповика разрелаксировался. Так убедительнее.

3 мая 1984 г. Дежурю в гараже.

На майские праздники были в Зеленогорске, огородничали.

Переделал «Бензин из-под земли» — для «Невы». Факт времен войны, рассказанный автором с чужих слов. Исторический очерк?

Хочу начать третью повесть, но не знаю, за какой сюжет взяться. Есть пяток на выбор, но не созрел, не проникся материалом.

2100. Сажусь писать.

Не дали поработать, черти!

«Иста-иста-иста-та!», — орал припевом ко всем песням пьяный шофер Володька Фридрих, внук чеха. Причем орал под окнами нашего вагончика. Что такое «истата», я не смог от него добиться. Он прыгал, потрясал руками, орал как защемленный, свой припев, а тихий татарин Коля Рахимов сидел на ступеньках вагончика и пел под гитару про коварные зеленые глаза. Душевные слова песни и двухчасовая выпивка в кустах рядом с гаражом и привела спокойного семейного Фридриха в восторженное состояние.

Они ввалились в вагончик пьяные в хлам, мыча и икая, с былинками сухой травы в волосах — спали после восьми бутылок водки. Совсем недавно их бодрые голоса слышались далеко окрест — они обмывали рождение сына молодого водителя.

Работа — псу под хвост. Напишу о прозвищах в нашем гараже.

Витьку Большакова за то, что он однажды быстро домчался на мотоцикле до магазина и обратно, стали звать Фантомасом. В те времена шел фильм «Фантомас». Ему уже сорок лет, и он так привык к своему безобидному прозвищу, что откликается только на него. Крикни «Витя!», и он еще подумает, оборачиваться ли.

Есть Шкаф — Витька Петров. Неопрятный парень с бугристым лицом и засаленными волосами. Кулачищи — по ведру каждое. Спокойный и неторопливый, пока не выпьет. После стакана водки начинает двигаться, как барс. Дерзко поглядывает по сторонам, словно выискивая, с кем бы подраться.

Его дружок Юрка Ласточкин — Шкафенок. Вдвое ниже Шкафа. Лезет в драку мгновенно, дерется ловко, вертко, кулаками. Противник, как правило, ретируется, видя за спиной Ласточкина непроницаемое лицо Шкафа — а вдруг и тот ввяжется?

Иногда слышишь: «Шкаф с Фантомасом вчера нажрались».

Или — стук в дверь.

— Кто?

— Открывай. Это мы — Шкаф и Шкафенок.

Есть Каскадер.

Немудрено, что после вчерашних заморочек мне снились пьяные оргии.

Рано утром рослый Фридрих провел по гаражу еще пьяного молодого папашу. Тот еле переставлял тонкие ножки и походил на карикатурного стилягу, которого ведет за шкирку молодец-дружинник. Фридрих затащил его в кабину своего «камаза», бросил спать, вытер мокрый лоб, отряхнул руки. Где он его откопал? Мне казалось, все разошлись.

Зашел ко мне в будку, закурил со вздохом.

— Димка, надо бросать курить! На пятый этаж к себе поднимусь — и уже мокрый! А, дядька? Что с нами курево делает!

8 мая 1984 г.

Спичка прочитал «Шута», похвалил. Сказал, что несмотря на все огрехи это законченная повесть, ее надо доводить до кондиции — и не более того. Аркадий выловил блох и дал ценные советы.

Нет, повесть еще не сделана, не срослась.

Обязательно найти и перечитать «Декамерон» Боккаччо! Посмотреть, как сделан. В молодости он показался мне скучноватым.

Что-то инвалидов войны поубавилось на наших улицах и во дворах. Уходят победители-старики. Сколько в детстве видел безногих: в колясках, на тележках с зудящими колесами из подшипников… Массово уходят.

18 мая 1984 г.

Болею пятый день — ангина. 8-го мая в гараже случилась драка — на меня полез по наущению одного обиженного водителя его дружок, начальник колонны с другой площадки. Здоровый, черт. Сначала он без предупреждения двинул мне по физиономии и сбил с ног. Я быстро вскочил и крикнул шоферам, чтобы не вмешивались. Дрались минут десять. Никто никого победить не смог. Мне удалось бросить эту тушу через себя — с упором ногой в грудь и опрокидыванием на спину. Водители радостно взвыли. Синяк на скуле не проходил неделю. Разбил колено.

В следующее дежурство он пришел извиняться. Принес литр водки. Сказал, что ничего толком не помнит: кто-то что-то сказал, попросил дать мне в ухо. Он и дал. Я с удовлетворением оглядел его переливчатую физиономию, заплывший глаз, ссадины на лбу — и простил. Сказал, что рапорт не писал. От водки отказался.

Ольга сказала, что простил зря. «Он полез на тебя при исполнении тобой должностных обязанностей!» Много женщины понимают…

Вчера состоялся рекорд жары в Ленинграде: +30,4.

Печатаю рассказ про Белова. Идет медленно — слабость накатилась после ангины. Сегодня полдня спал. Мокрый, вялый.

Аркаша Спичка дал мне «Театральный роман» Булгакова, сборник молодой эстонской прозы и три книги Виктора Шкловского («Повесть о прозе», «Энергия заблуждения», «Повесть о сюжете»). Шкловского читаю почти по слогам. Пишет привлекательно, но часто повторяется — полагаю, сознательно. И есть малопонятные места. Старик отвлекается. Ему сейчас 90 лет. Знал Толстого, Чехова, Горького, Шаляпина и др.

20 мая 1984 г. Зеленогорск.

Работали на огороде. Максим разговаривал с червяком:

— Здравствуй, червячок!

Мы с Ольгой отвечали кукольными задавленными голосами:

— Здравствуй, Максимка. Я — червячок… — И т. д.

Максим говорил нам восторженно: «Слышали? Он мне ответил!» И неясно было, верит ли он в ответ червяка или поддерживает игру. Как пишут ученые в своих трактатах о причинах лжи, есть неосознанная детская ложь. Самая безобидная из всех сортов лжи. Это я в Публичной библиотеке вычитал, когда материал к «Шуту» искал.

Потом Ольга предложила Максиму покатать червяка на качелях.

— Нет, — сказал Максим. — У него голова закружится. Лучше я его на дощечке поношу, пусть погуляет.

23 мая 1984 г. Дежурю в гараже.

Л. Толстой считал крепостное право милым злом. По Шкловскому, Лев Толстой был тщеславен, обидчив, раздражителен, мелочен, завистлив и т. п. (Почти как я иногда.)

На Кавказ он поехал, не зная, что ему дальше в жизни делать. Он промотал все деньги, влез в долги и по настоянию старшего брата, служившего там, отправился, чтобы привести в порядок мысли и гардероб. У него не было с собой документов, подтверждающих графский титул, и он страдал из-за этого. Начал службу чуть ли не солдатом, в одном полку с братом. Мучался, что тамошняя знать не признает его.

А что? Сильный толчок к писательству! Толстой писал: всё, что люди ни делают, они делают из тщеславия.

К рассказу «Этажи»: «Но странными оказались те этажи. Каждый этаж пахнул своим временем. Детство, юность, женитьба, рождение дочки, первая большая звездочка на погонах. Эвакуация за Урал вспомнилась, измена жене на юге, коллективный мордобой на семинаре по обмену опытом в Прибалтике». Такие временные срезы!

30 мая 1984 г. Зеленогорск.

Был в мастерской молодой прозы. Попасть в этот коллектив, как говорил Николай Коняев — непросто. Я дал Валерию Сурову (члену Союза писателей) свою повесть «Феномен Крикушина» на прочтение. Если ему понравится, меня примут. В мастерской читают рукописи, живая творческая обстановка, отличная от КМЛ, где в основном поддают.

Читаю Бунина — и плакать хочется иногда.

4 июня 1984 г., 23⁵⁵. Дежурю в гараже.

Тоска временами накатывает. Куда подевалось чувство юмора и ирония? Время тянется как резина.

Читал Генриха Гейне: «Танцевальную поэму», «Доктор Фауст». «Из записок господина фон Шнабелевонского», «К истории религии и философии в Германии» и еще какие-то статьи. У Гейне мне нравятся мысли, легкость стиля и ирония. Приложение к журналу «Нива» за 1904 год, полное собрание сочинений — эту книгу я прибрал на макулатурном складе.

На книге надпись: Троцкий, Офицерская, 37. На Офицерской, 57 жил А. Блок. И был он женат на дочери Дмитрия Менделеева. И похоронили Блока первый раз на Смоленском кладбище. А потом перезахоронили, оставив на месте прежней могилы памятную доску. Это по-нашему.

Г. Гейне пишет: «Продолжительность существования учений всегда зависела от потребности в них». А примеры, товарищ Гейне?..

Г. Г.: «Где есть палка, там отечество раба».

Не согласен: Отечество одно, его не выбирают.

12 июня 1984 г. Зеленогорск.

Пишу «Мы строим дом» — нечто вроде семейной хроники. Сегодня начал. Задумал давно, после встречи с Конецким, но не решался — слишком личное, сердечное, просто так не отпишешься. И вот — взялся.

Обязательно перечитать В. Астафьева «Последний поклон»!

Вчера ездил в Ленинград. В команде юмористов старая суета. Юморески про стройотряды, культуру железнодорожных перевозок и прочую муру.

Я ехал на подножке их вагона и вот — спрыгнул. Счастливого пути, ребята! Иногда с вами было интересно. Вы неплохие парни. Удачи вам!

16 июня 1984 г. Гатчина, гараж.

Потеплело. В начале июня держалась лютая по летним меркам температура: +10…12.

Максим бомбит нас вопросами. Вчера в обувном ателье, где я забирал старые босоножки, он сказал одной бабушке, что он вырастет и будет большой, как дом или даже как мотоцикл.

Приготовил для него рулевое колесо от «камаза» — завтра отвезу в Зеленогорск и сделаю нечто вроде макета автомобильной кабины. С кнопочками, рычагами и фарой.

Сегодня составлял финансовый план на рассаду. Если теплицы делать из подручных материалов, то расходы не особенно велики. Семена требуют денег. И землю надо готовить из торфа и песка. Ящики для рассады — помидорные, летом валяются у каждого овощного магазина.

Ольга и слышать не хочет, чтобы торговать на рынке рассадой. Боится встретить знакомых. Я исключаюсь по той же причине. Но деньги могут быть очень неплохие.

Ольга, наверное, думает: обещал стать писателем, а теперь хочет стать колхозником… Н-да.

23 июня 1984 г. Дежурю в гараже.

Разбитость и уныние. Дочитал «Тараса Бульбу». Современная книга. Но, как сказали бы литературные критики, не раскрыт характер Андрея. Он задан. Дескать, продался парень из-за бабы, и всё тут. Хорошо сказано о товариществе.

Не пишется. Пробежал для разминки семь кругов по гаражу. Бодрости хватило на час.

Что такое «простые советские люди»?

Если бывают простые, то есть и непростые? И как на этот вопрос могут ответить наши простые советские социологи?

Большинство плакатных лозунгов стреляют мимо. Бессмысленная трата кумача и краски.

14 июля 1984 г., суббота. Дежурю в гараже.

Пишу понемногу «Дом», повесть о нашей семье.

В гараж заезжал сторож Дыня, бывший таксист. Выписался из больницы. Отравился водкой и грибами, четыре дня лежал в больнице под капельницей. Черти, размером с грудного ребенка, заглядывали к нему за ширму. А вначале пол и потолок поменялись местами, и он по потолку ходил к соседям, чтобы они вызвали скорую. Вдобавок временно ослеп на один глаз.

— Я когда поддам, кажусь себе умным, как академик Тимирязев, — сказал Дыня, попивая чай.

Прочитал «Отца Горио» Бальзака. Муть порядочная. Забавный, но угадываемый сюжет. Плохая техника. Много авторских сентенций — раздражает.

В моей дальней работе есть существенный плюс: много читаю в транспорте. Два с половиной часа туда, столько же обратно. Получается пять часов. А это не баран начихал. И на дежурстве можно читать, если все дела сделаны.

Бальзак устами одного из героев говорит, что счастье заключено в самом человеке, «от макушки до пяток», а не во внешнем мире. Сходная мысль у Л. Толстого.

Что нужно человеку для счастья? Я в «Феномене Крикушина» касался этой темы. И пришел к выводу: счастье, как здоровье — пока оно есть, его не замечаешь. Проще написать, какие обстоятельства делают любого из нас несчастным.

Я подумал, что пока есть волосы на голове, надо сфотографироваться для детей. Пусть радуются — какой волосатый у них был папка…

От моего отца остались сплошь лысые фотографии.

22 июля 1984 г. Дежурю в гараже.

Воскресенье! В гараже только автомобили, собаки и я.

За весь день произнес лишь несколько фраз, обращенных к собакам, два раза ответил на телефонные звонки и выпил три стакана крепкого чаю. Написал семь страниц от руки.

Привез из Ленинграда четыре томика Л. Н. Толстого, с ятями и ерами, прижизненное издание, типография Каспари. Ольгино наследство, от ее бабушки-артистки. Публицистика, статьи. Читал «Что такое искусство». Поразительно! Напишу отдельно.

28 июля 1984 г. У меня отпуск.

Из Владивостока прилетел брат Юра с сыном подростком Юрой. Мой племянник, помню его трехлетним. Синеглазый, черноволосый. Глаза от мамы, волосы и смуглость от отца. Бойкий парень. Сразу стал подбрасывать вверх Максима и называть его братаном. Максим в восторге. Ходит за ним по пятам.

Отпуск с приездом брата пошел набекрень. Суета, шум, зычные окрики сыну, дежурная выпивка с утра (пьет понемногу и не пьянеет; утренний стопарь — как фронтовые сто граммов перед атакой), транзистор на полную катушку, обед за столом на улице, воспоминания, рассказы о лихой жизни во «Владике», опять выпивка… Ольга в тихом ужасе. Подумывает о том, чтобы уехать с Максимом к родителям на «69-й километр».

Только сегодня взялся за перо. Сделал в предбаннике кабинет — положил лист толстой фанеры на стиральную машину, поставил настольную лампу, пепельницу — и работаю. Брату объявил, что больше не пью. Надеюсь прорваться.

18 августа 1984 г. Зеленогорск.

Брат уехал. Бутылок осталось, как после свадьбы. Племянники сдавали их два дня, но бутылки до сих пор обнаруживаются в самых неожиданных местах.

Сегодня бродил в лесу около горы Серенада, собирал понемногу грибы и обмозговывал весь этот шум, гам, ссоры, признания в любви и обильные возлияния на протяжении десяти дней.

«Никогда я не проводил свой отпуск так бездарно», — крутилась на языке первая фраза рассказа, который я мысленно начал писать в лесу. Назвать рассказ я так и решил — «Бездарный отпуск». Но чем дольше я размышлял о прошедших десяти днях, тем яснее понимал, что бездарными они были в смысле конкретной работы над повестью о семье, но не впечатлений. Да, я не отписался в том объеме, который намечал на отпуск, не отпечатал установленного числа страниц, но узнал ближе теперь уже единственного своего брата, от которого всегда был далек не только географически.

…Мы сидели с Юрой около нашего ручья с финским названием Тервайоки, и брат вспоминал разное. Потрескивал костерок, Юрка почесывал босые пятки, рвал со свисающего куста малину и рассказывал, как после войны ходил играть в футбол за команду пионерлагеря «Двигатель», который рядом, наискосок через шоссе, и оплата за один матч была установлена ему по высшей таксе — двойной обед и семь компотов. Пионеры кормили его до матча и после, и он всегда забивал несколько голов. Он хорошо играл в футбол.

Юра рассказывал, как дрался из-за сестры Веры в эвакуации. Ее звали коровой за то, что ее легко можно было отвлечь за столом и утащить еду из тарелки.

— Смотри! Смотри! Коров ведут! — показывал ей сосед за окно.

Она оборачивалась, и куска, как не бывало. Вера плакала, Юрка лез в драку.

Еще Юрка вспоминал, как Володя устроил драку в сестрорецком морге, когда начальник этого заведения отказался принять «труп», потому что бортовая машина (я помню эту машину, и матрас помню, на котором в кузове лежала мать), которую братья уговорили сделать этот рейс, в спешке проехала по газону. Шофер спешил. Так вот, Володя бил лысого глазастого санитара шваброй по голове, и тому пришлось запереться в кабинете и вызвать по телефону милицию. С приездом пожилого майора, который знал нашу семью, всё устроилось и успокоилось.

Я пришел из леса, начал разбирать грибы, вспомнил всё это, и сделалось невыносимо грустно.

Ушел в свой предбанник-кабинет и набил целую пепельницу окурками. Кабинет в предбаннике решил оставить: здесь мне никто не помешает.

12 сентября 1984 г. Гатчина.

В гараже новый главный инженер. Пришел вечером к нам на площадку. Я один, сторожа нет. Сижу, пишу. Подал мне руку, назвался Сашей. Я — Димой.

Крепкий сорокалетний мужик с сединой в черных волосах, высокий, кареглазый. Симпатичный. Говорит быстро, отрывисто, чуть нервно. И всё время двигается: ходит по вагончику, сядет-встанет, выглянет в окно, закурит, посмотрится в зеркало, сунет нос в бумаги, выйдет, войдет. И глаза бегают. Про таких говорят — душа не на месте. С похмелья, что ли? Чего пришел, неясно. О работе не спрашивает.

— А где, — говорю, — вы раньше работали?

— Я два месяца, как из Афганистана. Ты, говорят, писатель?

— Пишу понемножку, иногда печатаюсь.

— Пошли кого-нибудь за выпивкой. Я деньги дам.

Достает бумажник.

— Все разошлись. Только одна машина не приехала. Но у меня есть немного.

Достал полбутылки водки, закуску, налил ему стакан.

— А себе?

— Я на работе не употребляю.

— Пей, — отлил мне в кружку. — Я приказываю.

Выпили. Пересказываю своими словами.

Служил подполковником, заместителем командира дивизии. Выгнали из армии «за жестокость».

До этого служил на реке Уссури, в погранвойсках. Красная икра ведрами на балконе стояла. Тихо, спокойно, друзья, охота, рыбалка, квартира. Сейчас дали через райком однокомнатную, прописка областная, гатчинская. Предложили несколько мест — выбрал гараж. Но чувствует, что долго не задержится — скучно. Планерки, бумаги, масло, железо, бензин… Не его это.

Никакой особой жестокости не было. Была война. Разнес мечеть, аул в 70 домиков и еще что-то. У дивизии были неудачи, много потерь. Приехала комиссия КГБ (дивизия кагэбэшная, пограничная), надо было найти виноватых. Виноватым сделали его. Он не обижается, это нормально.

Когда были подозрения, что дорога заминирована, сажал в головной БТР муллу и ехал с ним. Сажая в машину нахмуренного муллу, он объявлял прихожанам мечети, что мулла едет в гости и он подвезет его. Весть про муллу мгновенно распространялась по округе, и душманы убирали с дороги мины.

У него были переводчики из местных, агенты. Когда-то они учились в СССР. Он подкармливал их, дарил солдатскую одежду: ватники, куртки, ботинки.

Душманы ставили английские мины, которые взрываются под нужной машиной в колонне: первой, второй, …десятой. У Саши М. были личные позывные — «Витязь-01». Так к нему обращались и в компанейском разговоре, потом это строго запретили: душманы обзавелись техникой и стали перехватывать разговоры в эфире, а потом с помощью двойных агентов выслеживать и убивать командиров. Переводчики могли работать на два фронта. Был приказ ходить без погон и обращаться только по именам. Он лично убил около семидесяти «басмачей» за три года службы.

Однажды три душманские банды встретили его колонну на горной дороге и подорвали головную машину из гранатомета. Душманы были на конях, но с современным оружием: станковые пулеметы, гранатометы, даже минометы, подвязанные к лошадям в специальных чехлах. «Витязь-01» дал команду замыкающим машинам окружить басмачей, зайти им с тылу, и когда те доложили, что встали за рощицей в засаде, колонна открыла огонь из крупнокалиберных пулеметов. Душманы побежали — их встретили огнем наши БТР. Из 800 человек убили около 200. М. говорил, что ходил потом среди обезображенных, оскаленных трупов и ничуть не боялся.

Температура в тени +57, в БТР +87. Открывать люки нельзя: могут послать пацанов забросить в люк гранату. У «Витязя-01» была охрана шесть человек, которую он набрал из тех, кто постоянно попадал на гауптвахту и пил. Охрана полагалась ему по должности. Комсомольцев-активистов, рекомендованных замполитом, он отверг. Один парень заслонил М. от пулеметной очереди. М. представил его к ордену Красной Звезды. Парень отрицал, что сунулся под пули, чтобы спасти командира. Ему пробило легкие и печень.

Когда хотелось свежего мяса, ставили мины в местах, где пасется скот. Предупредительные таблички были чистой формальностью: ни афганцы, ни бараны читать не умели.

Я спросил, почему он разнес мечеть.

— Друга моего закадычного в том ауле положили. Уши отрезали, глаза выкололи… Кишки вывернули… И на дорогу швырнули рядом с мечетью. У него три дочки: Лизка, Светка, Настька… Когда его привезли, я стакан спирту выпил, помянул… «Ничего, — говорю, — Серега, я за тебя отомщу». Сел в БТР, взял две ракетные установки, вышел на позицию. Видите, говорю, мечеть? Давайте по ней залпом! Капитан ракетчиков головой мотает: не положено, подполковник. Всё понимаю, но не положено. Не видно противника. Тогда я в БТР вернулся и по рации ему приказываю: «С территории мечети и из минаретов ведется прицельный артиллерийский огонь по нашей колонне. Подавить огневые точки противника!» Вот это, говорит, другое дело. Есть, подавить огневые точки противника. Ну и дали! Только пыль поднялась к небу!

Вернулся и всю ночь пил…

Достал письмо.

— Вот что ребята пишут… «Помяни Леху Гриднева — пал хорошо, легко. Помяни Славу Капустина — 20 августа его призвали, мучался парень, отошел в госпитале. Игорьку нашему не позавидуешь — подорвался на мине, ампутировали левую ногу, вытек глаз, отправили в Союз… Думаем, он тебе напишет».

Вернулась в гараж последняя машина, и я попросил водителя привезти водки. Тот скривился — поздно, где сейчас найдешь, хотел футбол по телевизору посмотреть… Но к воротам подошел М.

— Приказы начальства не обсуждаются, а выполняются! Одна нога здесь, другая там. Быстро! И «Беломор» купи!

Саша позвонил жене, сказал, что задержится. Мы сидели до часу ночи.

Муторно было на душе. Неужели всё так, как он рассказывает? В наших газетах — тишь да гладь. «Ограниченный контингент советских войск оказывает братскую помощь афганскому народу…» Но давно поговаривают, что привозят солдат в цинковых гробах, тихо хоронят, проводят с родственниками беседы, просят не распространяться…

И долго не мог заснуть. Собаки лаяли, я вставал, бродил по гаражу и почему-то представлял себе оскаленные трупы душманов, заваленных из крупнокалиберных пулеметов. И истерзанное тело закадычного друга «Витязя-01». Мрак какой-то…

1 октября 1984 г. Ленинград, дома.

С утра писал, потом пообедал, прилег и задремал. Мне снилось, что я умею летать. Дело происходило в Зеленогорске. Я зашел к сторожу дяде Васе, в желтый трехэтажный дом напротив вокзала. Там куражилась пьяная компания, которую пыталась разогнать жена дяди Васи. Запомнилась молодая женщина, у которой дядя Вася пытался целовать руки.

Дядя Вася дал мне котелок манной каши, и я ушел. Шел по дорожке вдоль шоссе. Светило солнце, голубело небо, две женщины катили детские коляски.

И вдруг я разбежался и полетел. Круто взмыл вверх и понял, что могу лететь, куда захочу. Я спустился пониже и пролетел над женщинами, над кустами, над журчащим ручьем, я мог замедлять полет, взмывать ввысь, спускаться ниже. Изумительное ощущение! С земли на меня показывали руками. Я спустился на тропинку, по которой шел мальчик. Я взял его за руку — он был похож на Максимку, мы пошли куда-то, и я говорил, что сейчас покормлю его. Я попробовал кашу в котелке, она оказалась совершенно не сладкая и пересоленная.

Тут я проснулся.

Да! Чуть не забыл! Перед полетом я бежал и напевал мелодии — импровизировал. Музыка сочинялась удивительно интересная. При том, что мне медведь на ухо наступил.

Прекрасный сон. Прекрасные ощущения.

Вспоминаю, как нечто подобное я ощутил наяву за несколько часов до рождения Максима. Мы с Ольгой гуляли по заливу и вышли на бетонный мол у дома отдыха «Восток-6».

Солнце, ветерок, белые облачка на голубом небе. Мы ступили на мол, сделали несколько шагов, взявшись за руки, и вдруг я почувствовал, или мне показалось, или увидел внутренним зрением, что бетонная поверхность мола проносится подо мною, как взлетная полоса аэродрома и я, расправив руки крыльями, отрываюсь от нее и в бреющем полете кругом проношусь над водой. У меня из горла хлынул восторженный выдох.

Я рассказал Ольге об этом только минут через двадцать.

А когда мы вернулись на дачу, и она наклонилась, чтобы погладить выбежавшего к нам Степку, у нее проявились все признаки родов. Я бегал к вокзалу за такси, Володя невозмутимо курил и улыбался: «Ничего, ничего, родит твоя жена, никуда не денется. Парень будет, по всему видно. На обратном пути бери бутылку, а то мы с Саней давно не выпивали». И Скворцов стоял рядом, дружелюбно улыбаясь и готовый помочь, случись нужда.

6 октября 1984 г., суббота. Дежурю в гараже.

Спросил Максимку, кем он хочет стать, когда вырастет, и он ответил: «Папой».

— Что же ты будешь делать?

— Курить. Печатать на машинке, писать. Разные другие дела делать.

Затем выяснилось, что у него тоже будут свои детки, восемь человек. Мальчики будут летчиками и моряками, а девочки учителями.

— А где же ты их возьмешь? — спросили мы с Ольгой. — Ведь ты говоришь, что жены у тебя не будет.

— А в ясельках. Где же еще…

Ольга проспала на работу и причитает в коридоре, что ей попадет от начальника.

— А ты скажи, что шла по улице, встретила Бельмондо и упала в обморок, — сквозь сон говорю я.

— Так он мне и поверит.

— Ты и скажи — я глазам своим не поверила, упала в обморок…

17 октября 1984 г. Зеленогорск.

Приехал на дачу, топлю печку, пишу «Мы строим дом».

Заметил: нигде так не обрушиваются на меня воспоминания, как в Зеленогорске. Особенно, если я приезжаю сюда осенью, когда вянет трава, краснеют клены вдоль забора и ветер хлещет мелким дождем в стену баньки, отчего она чернеет и кажется заброшенной и одинокой.

15 ноября 1984 г. Дежурю в гараже.

Как я живу? По-разному. Рейгана вот переизбрали на второй срок президентом. Индиру Ганди убили. Меня приняли в мастерскую молодой прозы при Ленинградском Союзе писателей, и я успел с этими ребятами выпить и пригласить их в гости. Разные там ребята.

Борис Натанович Стругацкий взял в свой семинар, прочитав «Феномен Крикушина». Придется отбывать фантастический номер, коль записали в фантасты. Впрочем, «Шут» тоже с фантастическими допущениями, и Стругацкий, как я понял, вовсе не сторонник одних только космических эпопей и звездолетных декораций. Ребята в семинаре разные, может, приживусь и я.

Третий раз пишу рассказ про Белова и Ирочку. Каждый раз практически заново. Измучался и измучил сюжет. Рассказ по объему перерос в короткую повесть. Что получится, не знаю.

Читал философско-религиозные статьи Толстого. Другой Толстой мне явился. Особенно хорошо написано про грехи и соблазны — детальнейшая классификация, на все случаи жизни. Это в статьях «Учение Господа, преподанное народам двенадцатью апостолами» и «Христианское учение». Начинаю кое-что понимать в жизни после этих статей.

И почему Синод отлучил его от Церкви?

«243. Первый и самый обычный соблазн, который захватывает человека, есть соблазн личный, соблазн приготовления к жизни, вместо самой жизни. Если человек не сам придумывает это оправдание грехам, то он всегда найдет это оправдание, уже вперед придуманное людьми, жившими прежде него.

244. Теперь мне можно на время отступить от того, что должно и чего требует моя духовная природа, потому что я не готов, — говорит себе человек. — А вот я приготовлюсь, наступит время, и тогда я начну жить уже вполне сообразно со своей совестью.

245. Ложь этого соблазна состоит в том, что человек отступает от жизни в настоящем, одной действительной жизни, и переносит ее в будущее, тогда как будущее не принадлежит человеку.

249. Для того, чтобы не подпасть этому соблазну, человек должен понимать и помнить, что готовиться некогда, что он должен жить лучшим образом сейчас, такой, какой он есть».

Хочу ввести тему соблазнов в «Шута». Хорошо сказано о соблазне товарищества: свой или чужой для людей важнее, чем правда-неправда; товарищество понимается в широком смысле, даже национально-государственном.

Пью редко. Больше двух месяцев не пил, а перед Ноябрьскими выпил и пропил сразу 50 рублей. Обещали отдать компаньоны, но пока не спешат.

Тревожно в мире. Рейган, собака, заявил, что начинается решающий момент в схватке с коммунизмом, Армагеддон, дескать, близок.

А другая собака, хорошая, Дамка, которую я год назад нашел с запутавшимся в кустах поводком и привел к нам в вагончик, и дал кличку, родила шестерых щенят. Дамка не подпускает к ним посторонних — бросается с лаем и двух шоферов уже покусала. Черная, кудрявая, уши, как у спаниеля, но высокая и прыгучая. Что за порода, никто не знает. И щенки в нее мастью. Каким-то образом вычисляла, когда мое дежурство, и приходила встречать меня к электричке на платформу «Татьянино». И шла со мной до гаража, припрыгивая и гавкая.

Максимка растет, задает недетские вопросы про деньги, начальник ли я и т. п.

В дневник стал писать без особого желания. Почему?

Живу какими-то рывками. Но работаю почти ежедневно. Вернее — еженощно. А получается плохо.

Так вот и живу.

Не бегал уже дней 20. Потому что джемпер с дырками на локтях. Это причина или повод? Скорее, повод.

19 ноября 1984 г. Гатчина, дежурю в гараже.

Решил — буду делать теплицу для рассады. И Подпальный убедил, и пример соседа внушительный. Выращивание рассады займет три-четыре месяца в году. Но кто будет продавать, пока не ясно.

Смотрели с Ольгой фильм «Берег». Красивые слайды к роману — на большее он не тянет. Уверен, в печати будут хвалить, т. к. роман удостоен Госпремии и Бондарев сейчас в фаворе.

Пишу «Этажи» и по кускам читаю Коле Жильцову по телефону. Ему нравится. Мне не очень. Сейчас мой герой — начальник пожарной части — на 4-м этаже, отдыхает. Сидит, бедолага, на чужом балконе в тренировочных штанах, майке и босиком. Остался последний рывок до своей квартиры. И темно на улице, и сыро, и ветрено. И обнаружить себя нельзя.

Впервые пишу сразу на машинке. Использую длинные сложносочиненные предложения и замысловатые обороты — экспериментирую.

«Как вышел Фаддей Кузьмич Евсюков вытрясти, на ночь глядя, ведро в мусоропровод — в домашних тапочках на босу ногу, синих трикотажных штанах и в майке, — так в этом куцем наряде и остался на прохладной по осенней поре лестнице. Дернуло легким сквознячком, и шоколадная коленкоровая дверь тихо щелкнула добротным импортным замочком, из тех, что непросто встретить в продаже».

Интересное слово — вольничать. Что вы вольничаете? Прекратите вольничать!

21 ноября 1984 г. Дома.

Какой-то гад в неустановленной квартире нашей лестницы играет вечерами на флейте. А может, и на дудочке. Не исключено, что и на пастушьем рожке. Или жалейке. И тоскливо играет, заунывно. Может, он дрессирует кобру?

Вчера поздно ночью закончил «Этажи» или «Случай с Евсюковым». Полтора авторских листа. Сокращать и править!

26 ноября 1984 г.

Стукнуло 35. Экспромтом навестили родственники. Из вежливости поговорили о моих литературных делах, вспомнили родителей, нашу былую семью. Вера принесла слайды и диаскоп. Смотрели картинки времен строительства дома.

— Хорошая была компания, — с грустью сказал Скворцов.

Вера сказала, что наш дед Павел Каралис был архитектором вокзала в г. Великие Луки. Вокзал во время войны разбомбили, но часть вроде осталась. И куда делся дед, почему отец в семнадцатом году оказался старшим в семье, никто не знает. Сестра сказала, что наш отец, пока был молодой, всё время ждал весточки от деда…

1 декабря 1984 г. Дежурю в гараже.

Отвез «Этажи» Спичке.

Аркадий, помню, поучал меня: «Никогда не трактуй замечания критиков в свою пользу — дескать, они не понимают. Постарайся разобраться, в чем суть. Исключения составляют записные идиоты, непрофессиональные читатели и цензура. На них можно плевать. Но осторожно, особенно на последних».

На семинаре Бориса Натановича Стругацкого, куда меня взяли кандидатом, я слышал две присказки:

1. Писатель — это не тот, кто пишет, а кто печатается. Шутка.

2. Писатель — это не тот, кто печатается, а кого читают. Это сказал Б. Стругацкий. Сказал серьезно. Еще Стругацкий говорил — передаю своими словами: «Относитесь к критике спокойно. Запомните, что какую бы ерунду вы ни написали, всегда найдется человек, которому она понравится. И какой бы шедевр вы ни создали, всегда найдутся люди, которых он оставит безразличными».

3 декабря 1984 г. Дома.

Вновь взялся за «Записки шута». Название и сюжет надо менять. «Шут» — слишком многообещающе. Ждешь от героя россыпей юмора и шуток. А идея в другом. Вещь должна быть с грустинкой, но оптимистическая.

Из уроков Горького: «Определение, выраженное причастием, можно заменить отдельным предложением».

9 декабря 1984 г. Гатчина, гараж.

Вчера нашел в столе первый вариант «Феномена Крикушина», отпечатанный на тонкой бумаге, купленной несколько лет назад в Соснове. Помню, приехали с Ольгой на велосипедах за молоком, и я обнаружил в универмаге дефицит — дешевую и чуть желтоватую бумагу, пачку в две тысячи листов. Ольга дала деньги с неохотой, но промолчала.

Я взвесил пачку на руке и самоуверенно сказал:

— Испишу всю эту бумагу и стану писателем! Вот увидишь!

«Литературная учеба»: «Путь к литературному Олимпу должен быть выстлан листами неопубликованных произведений».

Две тысячи страниц исписал, а писателем еще не стал.

12 декабря 1984 г. Дежурю в гараже.

Дождь, гололед. Неудачно сходил на железную дорогу — у них тоже нет связи с Ленинградом. Дважды перелезал через платформы со щебнем и прошелся по луже, приняв отблеск воды за ледяную корку. Вернулся в вагончик с мокрыми ногами. Дамка зашла ко мне, виляя хвостом, и приложилась грязными лапами к груди. И где ее хозяин? И тоскует ли она по нему? По-моему, преданность собак сильно преувеличена в житейской мифологии. Нам так хочется, чтобы собаки тосковали по нас.

Хожу в Публичку — подчитываю литературу по социологии, природе лжи и шутовству как явлению культуры — для «Шута».

Написать бы диссертацию: «Причины искажения информации в производственных условиях». Да кто же разрешит такое?

«Смеховой мир Древней Руси» (Д. Лихачев, А. Панченко. Л., 1976 г.):

«Дурак — прежде всего человек, видящий и говорящий „голую“ правду». «Это всё равно, как если бы человек ходил, постоянно пританцовывая. Даже в самых серьезных ситуациях его походка вызывала бы смех» (академик Д. С. Лихачев).

В Русской Православной церкви — 36 канонизированных юродивых, для них установлены поминальные дни.

17 декабря 1984 г. Дежурю в гараже.

Вчера получил пишущую машинку из ремонта — ей переделали шрифт на стандартный.

Немецкая трофейная машинка досталась от отца и старшего брата — скинувшись, они купили ее в 1960 году в комиссионке. Побывав в руках мастера, машинка стала работать почти беззвучно, маслянисто клацая и мягко скользя кареткой. Шрифт четкий и красивый. Вчера печатал и радовался. Года два назад я оставил ее в электричке, выйдя на 69-м километре. Меня спасло, что у кассира на платформе был телефон — она созвонилась с милицией на станции Сосново, и дежурный сержант встретил поезд и забрал с полки второго вагона мою «Грому».

Забрать-то он забрал, но возвращать не поспешил. В тесной комнатке железнодорожной милиции мне предложили объяснить, по какому праву я имею в личном пользовании множительную технику, а именно — пишущую машинку.

Назваться писателем мне не хватило духу. Я, немного нервничая, объяснил, что машинки свободно продаются в комиссионных магазинах, и я как нештатный корреспондент нескольких центральных и ленинградских газет печатаю на ней свои материалы. Возьмите, дескать, подшивку газеты «Смена» за последние месяц-два, и вы найдете там мои рассказики. Есть у вас «Смена»?

— Понятно, — сказал сержант, разглядывая мой единственный документ — проездной билет с фотокарточкой. — Пиши расписку, что получил.

Немецкая трофейная машинка — это, пожалуй, единственное, что дала нашей семье война.

26 декабря 1984 г. Дежурю в гараже.

Мой рассказ «Этажи» прочитал А. Житинский. Говорит, понравился. Я отнес его в «Неву».

Прочитал «Варраву» — повесть шведа Пёра Лагерквиста об отпущеннике Варраве, которого отпустили, помиловав, вместо Христа.

Интересен стиль повести. Повествование движется через внутренние монологи героев, их размышления, т. е. почти всегда опосредованно. Автора совсем не видно.

Сегодня же прочитал «Неоконченный портрет» А. Чаковского. Интересно. О Франклине Делано Рузвельте. Автор пишет, что есть наказание, посылаемое Господом, а есть испытания — для закалки человека, и надо их различать. Испытания, думаю, могут быть не только бедами, но и напротив — богатством, славой и т. п.

Рузвельт говорил, что человек должен жить в достатке, но не в роскоши. Он спас страну от кризиса и в жизни был весьма экономен. В их богатой семье никогда не выбрасывали старой одежды, находили ей применение.

Вчера был в Зеленогорске — ездил за картошкой. Мороз и солнце.

Ольга потеряла 25 руб. А может, сперли — не знает.

Держатся холода. В нашем вагончике мерзнем и при трех электрических печках — всё выдувает ветром.

«Мы строим дом» начат, но до конца далеко. Пишу отдельные эпизоды. Отбираю материал. Вещь должна получиться чувствительной…

30 декабря 1984 г. Гатчина.

Сегодня Фантомас рассказал, как он летал в Москву за новой «волгой» для Гатчинского райисполкома, где работал шофером. Полет обошелся ему в 140 руб. при стоимости билета в тринадцать. Зато — всё по блату.

Неожиданно позвонили и сказали, что надо забирать машину в Ногинске, под Москвой. Председатель исполкома был в отпуске, и Фантомас самостоятельно принялся выискивать блат для покупки билетов.

Смотался на «газике» в соседний поселок и нашел мужика, который дружил с работником аэропорта «Пулково». Мужик был с похмелья и сказал, что плоховато соображает, надо бы поправиться для внятного обстоятельного разговора. Витька купил бутылку, опохмелил.

Тут мужик вспомнил, что друг, который стопроцентно может достать билет до Москвы, заказывал ему цыплят для свадьбы дочери. Пришлось ехать на птицефабрику к знакомым, чтобы явиться к другу с доброй вестью — цыплята, мол, будут в назначенный срок. Заказали два ящика цыплят, но птицеводы попросили аванс — тоже страдали с похмелья.

Фантомас почесал затылок и дал аванс под чужих цыплят для чужой свадьбы. Приехали к авиационному мужику с доброй вестью о цыплятах, попросили достать билет на завтра. Авиатор пообещал. Но попросил Фантомаса подбросить на «газике» в соседнюю деревню к теще, которой он давно обещал привезти самовар из ремонта — просто, блин, затрахала с этим самоваром!

Помочь мужику против тещи — святое дело. Взяли самовар, приехали в деревню — там пьянка. Сельчане обрадовались Витьке, как родному, попросили сгонять в магазин. Авиатор тоже попросил купить несколько бутылок водки — завтра, дескать, сочтемся. Сгонял, купил, привез.

Дождался, пока авиатор напьется и слегка подерется, и отвез его домой. Пьяный авиатор обслюнявил Витьку поцелуями и наказал приехать к семи утра, чтобы вместе двинуть в аэропорт.

Фантомас собрал вещи, запасся на всякий случай выпивкой, сходил в баню, а после бани напился с соседом самогонки.

Утром поднялся — голова гудит, как котел. Приехал на велосипеде хмурый сменщик, завели машину, забрали сонного авиатора, по дороге опохмелились, покряхтели, добрались до Пулкова.

Авиатор пошел договариваться с летчиками, чтобы взяли «зайца» со стеклянным билетом — то есть с выпивкой. Прокол. Второй прокол. Три прокола подряд. Никто не может по разным причинам.

Наконец, пристроили Фантомаса в интуристовский рейс. Сиди, сказали, в закутке стюардессы и ни звука. С тебя две бутылки коньяка.

— У меня коньяка нет, — испугался Витька. — Только водка, четыре бутылки.

— Фу, — говорят, — как неинтеллигентно. Ну ладно, давай водку.

Взлетели. Облака внизу, небо голубое, стюардесса длинноногая колготками шуршит.

— Девушка, — Витька говорит, — у вас пива нет? — И по ножке ее проводит.

Девушка глазами стрельнула, вышла. Приходит летчик, кавказец, Витьку за горло — хвать!

— Ты что, — шипит, — к моей жене пристаешь! Сейчас секретный люк открою и выкину!

Витьку в жар бросило. Руки поднял — сдаюсь! Я просто пива спросил, с похмела.

Ладно. Летчик ушел, Витька перед девушкой извинился. Сидит, трет горло, тихо радуется, что живой остался. Даже воды попросить боится. Но девушка догадалась, принесла бутылку боржоми.

Прилетели в Москву. Подгоняют интуристовский автобус. Витька со всеми садится, крутят по Москве с экскурсоводом, приезжают в гостиницу. Выходит, чемоданчик между ног ставит, закуривает, оглядывается — первый раз в Москве, рядом Красная площадь, Кремль видно — добрался до столицы! Теперь надо в Ногинск пробираться.

Вдруг его под руки: пройдемте! Завели куда-то, обыскали, документы на стол выложили: почему вы с иностранной группой вместе оказались? Кто такой? Откуда? С какой целью в Москву прибыли?

У него была командировка в Ногинск от Гатчинского исполкома. Витька чего-то мемекал, плел, чтобы авиаторов не подвести, его заперли в комнате без окон — сиди, думай и не смей врать! Мы всё проверим! На следующий день выпустили.

Добрался до Ногинска, получил машину, тормоза-сцепление проверил, на трассу выехал — ну, думает, пришла пора свои деньги возвращать. И точно: стоит женщина с дочкой — милый, подвези!.. Пока до Ленинграда добирался, сто рублей заработал. Кого на рынок, кого с рынка, кто на похороны опаздывает, кто от мужа убегает, кто с любовницей кутить едет. Веселая трасса. Сто рублей насшибал, а на билет потратил сто сорок. Сорок рублей до сих пор не дают ему покоя. Я его утешил словами из песенки, которую любит напевать мой зять Скворцов: «По блату, по блату, спалили немцы хату!»

По японскому обычаю, до Нового года надо отдать все долги, сделанные в уходящем году. В старину, если японская семья не могла вернуть долги, она снималась со своего места и шла на другое, более удачливое. И от стыда перед соседями.

Может, и мне отвалить куда-нибудь по японской традиции?..