Пир для Воронов

Арья

Каждую ночь перед сном, уткнувшись в подушку, она повторяла свою молитву. Она начиналась со слов: «Сир Грегор…» Далее шли: «Дансен, Рафф Красавчик, сир Илин, сир Меррин, Королева Серсея». Если б знала, она бы шептала и имена Фреев с Переезда. — «Когда-нибудь я узнаю», — поклялась она себе. — «И тогда я убью их всех!»

Но в Черно-Белом доме ни один шепоток не остается неслышным.

— Дитя, — однажды обратился к ней тот добрый человек. — Что это за имена, которые ты повторяешь каждую ночь?

— Я ничего не повторяю. — Ответила она.

— Ты лжешь. — Ответил он. — Все лгут, когда боятся. Кто-то лжет больше других, кто-то наоборот — меньше. У кого-то есть всего одна, зато большая ложь, которую они повторяют так часто, что почти сами начинают в нее верить… хотя какая-то крохотная их частичка все равно знает, что это ложь, и это отражается на их лице. Назови мне эти имена.

Она пожевала губу.

— Они не имеют значения.

— Имеют. — Настойчиво продолжил добрый человек. — Назови их, дитя.

Ей послышалось: — «Назови, или мы тебя прогоним».

— Это люди, которых я ненавижу. И я хочу, чтобы они умерли.

— В этом доме мы слышали много подобных молитв.

— Я знаю. — Кивнула Арья. Якен Х’гар как-то помог осуществиться трем ее молитвам. — «Все, что мне нужно было сделать, это просто шепнуть…»

— По этой причине ты пришла к нам? — Продолжил спрашивать добрый человек. — Чтобы изучить наше искусство и убить людей, которых ты ненавидишь?

Арья не нашла, что ответить:

— Возможно.

— Тогда ты ошиблась. Не ты определяешь кому жить, а кому умереть. Этот дар принадлежит Ему, Многоликому. Мы же — всего лишь слуги его, исполняющие его волю.

— Ох. — Арья оглянулась на статуи, выстроившиеся вдоль стен, и окруженные подрагивающими свечами. — А который из них — ОН?

— Все они и есть Он. — Ответил черно-белый жрец.

Он никогда не называл ей свое имя. И бродяжка — тоже. Маленькая девочка с огромными глазищами и угловатым лицом напомнила ей другую девчонку по имени Ласка. Как и Арья бродяжка жила под храмом вместе с тремя послушниками, двумя слугами и поварихой по имени Умма. Та любила поболтать за работой, но Арья из ее болтовни ни слова не понимала. У остальных или не было имен, или они не желали ими с ней поделиться. Один слуга был совсем старик. Его спина согнулась как лук. У второго было красное лицо, и из ушей росли волосы. Сперва она принимала их за немых, пока не услышала, как они молятся. Послушники были помоложе. Старший из них был приблизительно одного возраста с ее отцом, двое остальных не старше, чем ее бывшая сестра — Санса. Послушники тоже носили черно-белое одеяние, но на их одежде не было капюшонов, и черное находилось с левой стороны, а белое справа. У доброго человека и бродяжки все было наоборот. Арье выдали одежду прислуги: некрашеную тунику, мешковатые штаны, смену нижнего белья из льна и тряпичные тапки.

Из всех присутствующих общий язык знал только добрый человек. И каждый день он задавал ей один и тот же вопрос:

— Кто ты?

— Никто. — Должна была отвечать та, кто был Арьей из дома Старков, Арьей Служанкой и Арьей Лошадкой. Когда-то она называла себя еще и Арри, и Лаской, и Голубкой и Соленой, Нэн чашницей, серой мышкой, овцой, призраком Харренхола… но не взаправду, не в глубине сердца. Там она была Арьей Винтерфелльской, дочерью лорда Эддарда Старка и леди Кейтлин, у которой некогда были братья: Робб, Бран и Рикон, и сестра по имени Санса, лютоволчица по кличке Нимерия и сводный брат по имени Джон Сноу. В глубине сердца она была кем-то… но не этого ответа от нее ждали.

Не зная других языков, кроме общего, Арья не могла ни с кем поговорить по душам. Она могла слушать, думать и повторять услышанное за работой.

Несмотря на то, что младший из послушников был слеп, он отвечал за присмотр за свечами. Он бродил по залу храма в мягких тапках, под бормотание престарелых женщин, ежедневно приходивших помолиться. Но даже не имея глаз, он всегда знал, какую свечу следует заменить:

— Его направляет нюх. — Объяснил ей добрый человек. — И еще: там, где горят свечи, накаляется воздух.

Он посоветовал Арье закрыть глаза и попробовать самой.

Они молились на закате перед ужином, преклонив колени вокруг безмятежного черного бассейна. Иногда молитву возглавлял добрый человек. Иногда его место занимала девочка. Арья знала на браавоском всего несколько слов, те что были на высоком валирийском. Поэтому она молилась Многоликому своей собственной молитвой, как обычно: «сир Грегор, Дансен, Рафф Красавчик, сир Илин, сир Меррин, Королева Серсея». Она молилась молча. Но если Многоликий настоящий бог, он ее услышит.

Каждый день Черно-белый храм навещали прихожане. Большинство приходило поодиночке и сидели в сторонке. Они зажигали свечи на том или ином алтаре, молились у бассейна, иногда плакали. Некоторые выпивали черную чашу и отправлялись спать, но в основном не пили. Здесь не было служб, песнопений, гимнов во славу бога. Храм никогда не был полон. Время от времени какой-нибудь прихожанин просил повидать жреца, и добрый человек или девочка отводили его вниз в святилище, но это не происходило не часто.

Вдоль стен, окруженные собственными островками света, стояло около тридцати различных богов. Арья приметила, что у пожилых женщин популярностью пользовалась Плакальщица, богачам нравился Ночной Лев, бедняки предпочитали Странника в капюшоне. Солдаты ставили свечи Баккалону — Бледному Ребенку. Моряки — Бледно-лунной Деве и Светлому Королю. У Неведомого тоже был свой алтарь, хотя к нему едва ли кто-то подходил. У его ног большую часть времени горела единственная свеча. Но добрый человек сказал, что это не имеет значения:

— У него много лиц, а значит и много ушей чтобы слушать мольбы.

Возвышение на котором был поставлен храм было испещрено туннелями, пробитыми в скале. Жрецы и послушники спали в кельях, выдолбленных на верхнем уровне, Арья и прочие слуги на втором. Вход на нижний уровень был запрещен для всех, кроме жрецов. Там находилась святая святых храма.

Когда у Арьи не было поручений, она могла свободно прогуливаться по храму и среди хранилищ и кладовок, исключая выход наружу или вход на третий уровень. Как-то она наткнулась на комнату, набитую оружием и доспехами. Здесь были украшенные орнаментом шлемы и странные древние нагрудники, мечи, ножи и кинжалы, арбалеты и длинные копья с листообразными наконечниками. Другое хранилище было доверху набито богатой одеждой, пышными мехами и прекрасным шелком полсотни оттенков. Следующее — тюками вонючих лохмотьев и обносок бедняцкой одежды. — «Значит должна быть и сокровищница». — Решила Арья. Она представила себе груды золотых блюд, мешки серебра, сапфиры синие как море, длинные нити жемчуга.

Однажды на нее случайно наткнулся добрый человек, и спросил, чем она занимается. Она ответила, что потерялась.

— Ты лжешь. И хуже того, лжешь неумело. Кто ты?

— Никто.

— Еще одна ложь. — Вздохнул он.

Виз избил бы ее до полусмерти, если б поймал на вранье, но в Черно-белом доме все было иначе. Когда она помогала Умме на кухне, та иногда колотила ее поварешкой, если она попадалась ей под руку, но больше никто и не думал поднять на нее руку. «Они поднимут руку только, чтобы убить».

С поварихой она себя чувствовала как рыба в воде. Бывало Умма вложит ей в руку нож и ткнет пальцем в лук, и Арья его порежет. Или подтолкнет ее к комку теста, и Арья станет месить его, пока повариха не скажет «стой». Это было первое браавоское слово, которое она выучила. Другой раз Умма даст ей рыбу, а Арья сама почистит ее, очистит от костей и обваляет филе в молотых орехах, которые даст повариха. Добрый человек объяснил Арье, что соленые воды Браавоса кишмя кишели всевозможной рыбой и моллюсками. Медленная река с коричневой водой втекала в лагуну с севера, проходя сквозь заросли камыша, лиманы и берега, заливаемые приливом. В большом числе попадались съедобные мидии и моллюски, лягушки, черепахи, грязевые крабы, красные, черные, полосатые угри, миноги и устрицы. Все это часто появлялось на резном столике за которым слуги Многоликого бога принимали трапезу. Иногда Умма приправляла рыбу морской солью и молотым перцем, или готовила угря с рубленным чесноком, а порой повариха использовала шафран. — «Пирожку бы здесь понравилось». — решила Арья.

Ужин был ее любимым временем дня. Уже давно Арья не ложилась спать с полным желудком. Иногда ночью добрый человек позволял задавать ему вопросы. Как-то она спросила его почему люди, приходящие в храм, всегда выглядят столь безмятежными. У нее на родине люди страшились смерти. Она помнила как кричал прыщавый сквайр, которого она пырнула в живот, и как унижался сир Амори Лорх, когда Козел бросил его в медвежью яму. Она помнила деревушку у Божьего ока, и как кричали, вопили и плакали селяне, когда Щекотун начал расспрашивать их о золоте.

— Смерть не самая ужасная штука. — Ответил добрый человек. — Это его дар нам, и конец жажде и боли. В день, когда мы рождаемся Многоликий посылает каждому из нас своего темного ангела, чтобы он следовал за нами по жизни. Когда наши грехи и страдания превысят чашу терпения, ангел, взяв нас за руку, отведет нас в ночную страну, в которой звезды светят еще ярче. Те, кто приходят испить из черной чаши ищут своих ангелов. Если они боятся, то их успокаивают свечи. Когда ты чувствуешь запах наших свечей, дитя, о чем ты думаешь?

«О Винтерфелле», — нужно было сказать ей. — «Я чувствую запах снега, дыма и сосновых иголок. Я чую запах конюшни. Я слышу смех Ходора, как сражаются во дворе Джон и Робб, как Санса поет какую-то глупую песню о прекрасной леди. Я чую запах гробницы в которой спят зимние короли. Чую как пекут хлеб, запах богорощи, моей волчицы, ее меха так, словно она сидит рядом со мной».

— Я ничего не чувствую. — Ответила она, чтобы проверить, что он скажет.

— Ты лжешь. — Ответил он. — Но если хочешь, можешь оставить свой секрет при себе, Арья из рода Старков. — Так он ее звал только, когда она его сильно расстраивала. — Ты знаешь, что можешь оставить это место в любой момент. Ты не одна из нас. Пока. Можешь уходить домой, когда пожелаешь.

— Ты говорил, что если я уйду, то не смогу вернуться.

— Так и есть.

Этих слова вызвали в ней печаль. — «Сирио тоже любил это повторять». — Вспомнила она. — «Он повторял это все время».

Сирио Форел учил ее вышиванию и умер ради нее. — Я не хочу уходить.

— Тогда оставайся… но помни, дом Черного и Белого не приют для сирот. Все под этой крышей должны служить. Валар дохаэрис, так здесь говорят. Оставайся, если так тебе хочется, но знай, что мы требуем послушания. Всегда и во всем. Если ты не подчинишься, ты должна уйти.

— Я могу подчиняться.

— Поглядим.

Кроме помощи Умме у нее были и другие обязанности. Она мыла пол храма, прислуживала во время трапезы и разливала вино, сортировала по мешкам одежду мертвецов, опустошала их кошельки и считала россыпи бесполезных монет. Каждое утро она ходила по храму следом за добрым человеком в поисках мертвецов. — «Тихая как тень», — вспомнив Сирио, могла бы сказать она. Она несла светильник с широкими шторками. В каждом алькове она приоткрывала щель в шторках, чтобы поискать тела.

Найти мертвецов было легко. Они приходили в Черно-белый дом, молились час, день или год, потом выпивали сладкой темной воды из бассейна, и ложились на каменной кровати возле того или другого бога. Они закрывали глаза, засыпали и никогда больше не просыпались.

— Дар Многоликого Бога может принимать мириады форм, — пояснил добрый человек. — Но он всегда нежный. — Когда они находили тело, он произносил молитву и убеждался, что жизнь оставила тело, а Арья звала слуг, чьей задачей было отнести тело вниз в хранилище. Там его разденут и омоют послушники. Одежда покойного, его деньги и ценности отправятся в корзины для сортировки. Его хладное тело будет направлено в нижний храм, куда могут входить только жрецы. Что происходит далее Арье не рассказывали. Однажды за ужином в нее закралось ужасное подозрение, и она отложила нож и уставилась на кусок мяса светлого оттенка. Но добрый человек, заметив ужас на ее лице, сказал:

— Это всего лишь свинина, дитя, обычная свинина.

Постелью ей служила каменная скамья, напомнившая ей Харренхол и ее постель, когда она драила лестницы под присмотром Виза. И хотя матрац был набит тряпьем, а не соломой, от чего был бугристее, чем ее прежний из Харренхола, зато не такой колючий. Она могла взять сколько угодно одеял: теплых, шерстяных, красных, зеленых и в клетку. И ее келья была в ее полном распоряжении. Здесь она хранила свои сокровища: серебряную вилку, шерстяную шапку, перчатку без пальцев, подаренные матросами с Дочери Титана, ее собственные кинжал, сапожки, пояс, небольшой запас денег, смена белья…

И Игла.

Несмотря на то, что ее обязанности оставляли ей мало времени для упражнений, она тренировалась при любой возможности, сражаясь с собственной тенью при свете голубой свечи. Однажды ночью проходившая мимо девочка-бродяжка застукала ее за упражнениями с мечом. Девчонка ни слова не сказала, но на следующий день добрый человек навестил Арью в келье.

— Ты должна избавиться от этих вещей. — Сказал он, указав на ее сокровища.

Арью словно ударили. — Но, они мои.

— А кто ты?

— Никто.

Он взял в руки серебряную вилку.

— Это принадлежит Арье из рода Старков. Все эти вещи ее. Поэтому им здесь не место. Для нее здесь нет места. Ее имя слишком знаменито, а здесь нет места знаменитостям. Здесь живут одни слуги.

— Я служу. — Ответила она, почувствовав укор. Ей очень нравилась эта вилка.

— Ты играешь в слугу, но в сердце ты дочка лорда. Ты придумываешь себе имена, но ты меняешь их с легкостью платья. Внутри ты по-прежнему Арья.

— Я не ношу платьев. В дурацком платье невозможно сражаться.

— А зачем тебе сражаться? Или ты бандитка, прячущаяся по подворотням, в поисках кому бы перерезать горло? — Он вздохнул. — Прежде чем ты выпьешь из холодной чаши, ты должна отречься от всего кем ты была во имя Него, Многоликого. От своего тела. Души. От себя. Если ты не можешь заставить себя это сделать, ты должна уйти.

— Но железная монетка…

— Это плата за вход. Но с этого момента ты должна платить по-другому, и цена высока.

— Но у меня нет золота.

— То, что мы предлагаем нельзя купить за золото. Цена — это ты. У людей есть много дорог чтобы пройти эту долину страданий и слез. Наш путь самый трудный. Немногие способны им пройти. Он требует недюжинной силы от тела и духа, и твердого, а также храброго сердца.

«У меня вместо сердца теперь дыра», — подумала она. — «и мне некуда идти».

— Я сильная. Сильная как ты. И храбрая.

— Ты веришь, что здесь единственное место для тебя. — Как будто он сумел прочесть ее мысли. — Ты ошибаешься. Ты могла бы найти теплое место у какого-нибудь купца. Или ты предпочла бы стать куртизанкой, и о твоей красоте слагали бы песни? Только скажи, и я отправлю тебя в Черную Жемчужину или в Дочь Заката. Ты будешь почивать на лепестках роз, носить шелковые, шелестящие платья, и лорды будут умолять тебя подарить им твою девственную кровь. Или ты мечтаешь выйти замуж и завести детей? Скажи мне слово, и мы подыщем тебе мужа. Какого-нибудь милого парня, или пожилого богача, морского волка — кого пожелаешь.

Ничего из этого она не хотела. Не ответив, она покачала головой.

— Ты мечтаешь о Вестеросе, дитя? Светлая Леди Люко Престайна отплывает завтра утром в Чаячий город, потом в Сумеречный дол, Королевскую гавань и Тирош. Хочешь, мы договоримся о месте для тебя?

— Я только что прибыла из Вестероса. — Иногда ей казалось, что с момента ее бегства из Королевской гавани прошло тысячу лет, а иногда, что все было словно вчера, но она знала, что для нее нет пути назад.

— Я уйду, если я вам не нужна, но не хочу отправляться именно туда.

— Мои желания ничего не значат. — Ответил добрый человек. — Быть может Многоликий привел тебя сюда чтобы ты могла стать его инструментом, но я вижу перед собой всего лишь дитя… и даже хуже, маленькую девочку. За века Многоликому служили многие, но только несколько из Его слуг были женщинами. Призвание женщин приносить в мир новую жизнь. Мы же призваны дарить смерть. Никто не может делать обе вещи одновременно.

«Он хочет меня запугать». — Решила Арья. — «Так же, как он проделал с червяком».

— Мне все равно.

— А должно быть иначе. Оставайся, и Многоликий Бог заберет твои уши, нос и язык. Он заберет твои печальные зеленые глаза, так много повидавшие на своем веку. Он заберет твои ладони и ступни, руки и ноги, и все остальное. Он отнимет все твои мечты и надежды, любовь и ненависть. Те, кто приходит к нему на службу, отвергают все, чем они были прежде. Способна ли ты на подобное? — Он взял ее за подбородок и заглянул в глаза, так глубоко, что она вздрогнула. — Нет. — Ответил он сам себе. — Думаю, не способна.

Арья отбросила его руку.

— Я смогу, если захочу.

— Это говорит Арья из рода Старков, поедательница червей.

— Я могу отречься от всего, от чего захочу!

Он указал на ее сокровища.

— Тогда тебе следует начать с этого.

Той же ночью после ужина Арья вернулась к себе, сняла одежду, повторила имена, но сон не хотел к ней приходить. Она поворочалась на матрасе, впившись зубами в губу. Она очень ясно ощущала пустоту в том месте, где должно находиться сердце.

В абсолютной темноте она вновь встала, надела одежду, привезенную из Вестероса, и нацепила пояс. Игла легла на одно бедро, кинжал — на другое. Надев шапку на голову, она заткнула перчатки за пояс, взяла в руку вилку и тихонько прокралась по ступеням вверх. — «Здесь нет места для Арьи Старк». — Думала она про себя. Дом Арьи — Винтерфелл, вот только Винтерфелла больше нет. — «Когда идет снег и дуют холодные ветра, волк-одиночка умирает, выживает только стая». — У нее больше нет стаи. Они убили их всех. Сир Илин, сир Меррин и королева, а когда она собиралась собрать свою новую стаю, она разбежалась: Пирожок, Джендри, Йорен, Ломми Зеленые руки и даже Харвин, который когда-то был человеком ее отца. Она приоткрыла дверь и выскользнула в ночь.

Впервые она оказалась снаружи с тех пор, как пришла в храм. Небо было затянуто тучами, и всю землю, словно потертое серое одеяло, покрывал туман. Справа от себя она услышала плеск воды в канале. «Тайный город Браавоса» — подумала она. Имя было очень подходящим. Она прокралась вниз по лестнице к скрытой пристани. Вокруг ее ног вихрями взвивались завитки тумана. Он был настолько плотным, что она не видела воду, но хорошо слышала ее плеск о каменный причал. Вдалеке сквозь марево проступало пятно света. Она решила, что это был ночной огонь на храме красных жрецов.

У кромки воды она остановилась с серебряной вилкой в руке. Серебро было настоящим, тяжелым и прочным. — «Это не моя вилка. Ее подарили Соленой». — Она разжала руку, и услышала мягкий всплеск, когда она скрылась под водой.

За ней последовала шапка, потом перчатки. Все это тоже принадлежало Соленой. Она вытряхнула монетки из кошелька на ладонь: пять серебряных оленей, девять медных звезд, несколько пенни, полушек и грошей. Она рассыпала их веером по воде. Следом полетели сапожки. Они издали шумный всплеск. Потом кинжал, принадлежавший лучнику, умолявшему Пса о пощаде. Пояс тоже последовал за ним в канал. Ее плащ, туника, штаны, исподнее — все. Кроме Иглы.

Она стояла на краю причала дрожащая, бледная, покрытая мурашками от тумана, с Иглой в руке. Казалось, что она ей что-то шепчет: «Коли их острым концом», — говорила она. — «И не рассказывай Сансе!». На лезвии было отчетливо видно клеймо Миккена. — «Это же просто меч». — Если ей понадобится меч, внизу под храмом их можно раздобыть целую сотню. Игла же была слишком мала чтобы считаться мечом, она больше напоминала игрушку. Когда Джон сделал ее, Арья была просто маленькой глупой девочкой.

— Это просто меч, — повторила она, на сей раз вслух…

… но это было не совсем так.

Игла была частью Робба, Брана, Рикона, ее матери и отца. Даже Сансы. Игла была частью серых стен Винтерфелла. В ней звучал смех его обитателей. Она переливалась отблеском летнего снега, красной листвой и ликами богорощи. В ней звучали сказки старой Нэн, гремел ставнями ее комнаты северный ветер, и пахло земляным духом стеклянной оранжереи. Игла была частью улыбки Джона Сноу. — «Он любил взъерошить мне волосы и называть маленькой сестричкой». — Вспомнила она, и внезапно из глаз хлынули слезы.

Полливер украл меч, когда их схватили люди Горы, но когда они с Псом вошли внутрь постоялого двора, она была там. — «Боги вернули ее мне». Не Семеро, не ОН-Многоликий, а отцовские боги, древние боги северян. — «Пусть Многоликому достанется все остальное», — решила она. — «Но это он не получит».

Сжимая в руке Иглу, как была голой, она взобралась по ступеням. На полпути она ощутила как каменная ступень закачалась под ногой. Арья наклонилась и ощупала ее по краю. Сперва она не хотела выниматься, но Арья поднатужилась, выскребая осыпающуюся кладку ногтями. Наконец камень поддался. Она крякнула и, взявшись обеими руками, потащила. Перед ней открылась расщелина.

— Здесь ты будешь в безопасности. — Сказала она, обратившись к Игле. — Здесь никто тебя не найдет, кроме меня.

Она затолкнула меч под ступень, затем вставила камень на место и убедилась, что он выглядит неотличимо от остальных. Поднимаясь обратно в храм, она попутно сосчитала ступени, чтобы точно знать, где потом искать меч. Когда-нибудь он может пригодиться. — «Когда-нибудь», — прошептала она про себя.

Она не рассказывала доброму человеку о том, что сделала, но он все равно узнал. Следующим вечером после ужина он пришел к ней в келью.

— Дитя, — сказал он. — Присядь. Я хочу рассказать тебе сказку.

— Какую? — Подозрительно переспросила она.

— Сказку о том, как все началось. Если ты собираешься стать одной из нас, то тебе лучше знать, кто мы и откуда взялись. Люди могут называть нас Безликими из Браавоса, но мы куда древнее, чем Тайный город. Мы существовали задолго до того, как поднялся Титан, до разоблачения Утеро и самого Основания. Мы расцвели в Браавосе среди его северных туманов, но корни наши берут свое начало в Валирии, среди несчастных рабов, страдавших в глубоких шахтах под горами Четырнадцати огней, освещавшими ночное небо древнего царства. Большей частью шахты темны и холодны, их вырубают в мертвом камне, но Четырнадцать огней были молодыми, живыми горами, пронизанными венами лавы и очагами вулканов. Поэтому в шахтах древней Валирии всегда было жарко, и чем глубже они спускались, тем становились горячее. Рабам приходилось трудиться как в настоящей печи. Окружавшие их камни были раскалены. Воздух был наполнен испарениями серы, и с каждым вздохом обжигал легкие. Подошвы их ног, несмотря на толстые сандалии, всегда были обожжены и покрыты волдырями. Иногда в поисках золота они пробивали стену, но вместо золота натыкались на пар, кипящую воду или лаву. Многие шахты были так низки, что рабы не могли встать в полный рост, и им приходилось ползать на четвереньках или на животе. Вдобавок в красной темноте водились черви.

— Земляные? — Удивилась она.

— Огненные. Некоторые утверждают, что они сродни драконам, потому что они тоже умели выдыхать огонь. Но вместо того чтобы летать в небесах, они точили камень и землю. Если верить древним сказкам, черви в Четырнадцати огнях появились даже раньше драконов. Их личинки не больше ладони худого человека, но они вырастают до чудовищных размеров и очень не любят людей.

— Они убивали рабов?

— Сжигали. И их обоженные тела часто находили в шахте рядом с проломами и дырами в породе. И, тем не менее, шахты углублялись все дальше. Число рабов сокращалось, но их хозяев это не волновало. Красное, желтое золото и серебро было ценнее жизни каких-то рабов. А в древнем царстве рабы всегда стоили дешево. Во время войны валирианцы пригоняли их тысячами. В мирное время они плодились сами, хотя вниз в красную тьму отправляли только самых непокорных.

— А они не могли поднять восстание и сражаться?

— Некоторые так и поступали. — Согласился он. — Восстания были частым явлением в шахтах, но большинство их кончилось ничем. Повелители драконов древнего царства были искушены в магии, и очень немногие могли с ними потягаться. Первый Безликий был одним из таких людей.

— А кем он был? — Выпалила Арья прежде, чем сумела остановиться.

— Никем. — Ответил он. — Кто-то предполагает, что он сам был рабом. Другие настаивают, что он был сыном свободного, дворянином. А кто-то даже говорит, что он был раскаявшимся в своих поступках надсмотрщиком. Но истину не знает никто. Кем бы он ни оказался, он ходил среди рабов и слышал их молитвы. В шахтах трудились люди сотен разных национальностей, и каждый молился своим божествам на собственном языке, но все их мольбы были об одном. Они просили об избавлении, о прекращении страданий. Простая и скромная просьба. Но боги их не слышали, и их страдания продолжались. «Неужели их боги глухи?» — удивлялся он… пока однажды ночью в красной тьме на него не снизошло озарение.

— У всех богов есть инструменты — мужчины и женщины, чтобы служить и помогать выполнять их работу на земле. Но рабы кажется молят не сотням разных богов, а одному, только с сотней разных лиц… и именно он является орудием этого бога. В эту самую ночь он разыскал самого изнемогшего раба, сильнее других умолявшего об избавлении, и избавил его от тяжкого бремени. Так был вручен первый дар.

Арья отшатнулась.

— Он убил раба? — По ней история закончилась неправильно. — Ему следовало убить хозяев!

— Им он тоже принес бы свой дар… но это другая сказка, которой можно будет поделиться с никем. — Он поднял голову. — А кто ты, дитя?

— Никто.

— Ложь.

— Как ты узнаешь? Это магия?

— Человеку не обязательно быть магом, если у него есть глаза, чтобы отличить правду от лжи. Тебе просто следует научиться читать по лицам. Смотри на глаза, рот. Везде есть мускулы. В уголках рта, и тут, где шея соединяется с плечами. — Он легко коснулся ее двумя пальцами. — Одни лгуны моргают. Другие таращатся. Кто-то смотрит в сторону. Кто-то облизывает губы. Многие как раз перед тем, как произнести ложь прикрывают рот, словно пытаются скрыть свой обман. Другие признаки могут быть не столь очевидны, но они всегда присутствуют. Фальшивая улыбка может быть похожа на настоящую, но они отличаются, как рассвет от заката. Ты же можешь отличить рассвет от заката?

Арья кивнула, хотя не была уверена, что сможет.

— Тогда ты можешь научиться отличать ложь… и когда ты сможешь, от тебя не скроется ни один секрет.

— Научи. — Она будет никем, если такова цена. Никто не страдает от пустоты в душе.

— Она научит тебя. — Ответил добрый человек, указав на появившуюся за дверью бродяжку. — Но начните с браавоского языка. Какой в тебе толк, если ты не можешь ни сказать, ни понять? А ты будешь учить ее своему языку. Так вы обе научитесь друг у друга. Согласна?

— Да. — Ответила она, и с этой секунды стала послушницей Черно-белого дома. Ее платье слуги забрали, а вместо этого выдали другое черное-белое и мягкое словно старое красное одеяло, которое когда-то было у нее в Винтерфелле. Под ним она носила нижнее белье из хорошей белоснежной льняной ткани и черную нижнюю рубашку, доходившую до колен.

Следующие дни они с бродяжкой провели, указывая на предметы, и пытаясь обучить друг друга словам родного языка. Сперва шли простые слова: чашка, свеча, обувь. Затем посложнее, потом предложения. Как-то Сирио Форел учил Арью стоять на одной ноге, пока не устанешь. Потом он отправил ее ловить кошек. Она танцевала танец водяных плясунов на ветвях деревьев с деревянным мечом в руке. Ей было трудно, но сейчас было куда труднее.

«Даже вышивание было куда веселее, чем изучение языка». — Жаловалась она про себя на следующее утро после того, как позабыла половину слов, которые думала, что запомнила, а вторую половину произнесла настолько плохо, что бродяжка не выдержала и расхохоталась. — «Мои фразы получаются такие же корявые, какими выходили стежки». Если бы девчонка не была столь маленькой и костлявой, Арья бы врезала по ее дурацкой физиономии. Вместо этого она закусила губу. — «Я слишком глупа, чтобы все выучить, и чтобы повторить».

Бродяжке общий язык давался несравненно легче. Однажды за ужином она повернулась к Арье и спросила:

— Кто ты?

— Никто, — ответила она на браавосском.

— Ты лжешь. — Ответила бродяжка. — Тебе нужно учиться лгать хорошее.

Арья рассмеялась.

— Хорошее? Ты должна говорить «лучше», тупица.

— Лучше тупица. Я покажу.

Следующим утром они начали играть в ложь, спрашивая друг друга по очереди. Иногда следовало говорить правду, иногда ложь. Спросивший должен был попытаться сказать где что. Бродяжка всегда знала точно. Арье приходилось гадать. Большей частью с отрицательным результатом.

— Сколько тебе лет? — спросила ее бродяжка на общем языке.

— Десять, — ответила Арья, и показала десять пальцев. Она считала, что ей по-прежнему десять, хотя не была в этом уверена. Браавосцы отсчитывали дни иначе, чем в Вестеросе. Все, что ей было известно, ее именины были и прошли.

Бродяжка кивнула. Арья тоже, и спросила на своем браавосском:

— А сколько лет тебе?

Бродяжка показала десять пальцев. Потом снова десять, и еще раз. Потом шесть. Ее лицо оставалось гладким, как спокойная вода. Арья раздумывала: — «Ей не может быть тридцать и шесть. Она маленькая девочка».

— Ты врешь, — сказала она. Бродяжка покачала головой и показала ей еще раз: десять, десять, десять и шесть. Потом она произнесла как звучит на ее языке «шесть» и «тридцать», и заставила Арью их повторить.

На следующий день она пересказала доброму человеку то, что заявила бродяжка.

— Она не солгала, — хихикнув, ответил жрец. — Та, кого ты называешь бродяжкой — взрослая женщина, которая провела всю свою жизнь в служении Многоликому. Она отдала Ему все, чем она была, все, кем она могла стать, отдала всю жизнь, что была внутри нее.

Арья прикусила губу.

— Я тоже стану такой как она?

— Нет. — Ответил он. — Если только сама не захочешь. Такой как ты ее видишь, ее сделали яды.

«Яды». — Тогда она поняла. Каждый вечер после молитвы бродяжка опустошала каменный пузырек в воду черного бассейна.

Бродяжка и добрый человек были не единственными слугами Многоликого. Время от времени Черно-белый дом навещали и другие. Толстый парень с жестокими черными глазами, крючковатым носом, и широким ртом, полным желтых зубов. Мрачный господин, на чьем лице никогда не появлялась улыбка. У него были бледные глаза, полные и темные губы. Другой был симпатичным мужчиной. Каждый раз, когда она видела его, у него был новый цвет бороды и разные носы, но он всегда оставался симпатичным. Последние двое приходили чаще всех, но были и другие: косоглазый, лорденыш и костлявый. Один раз толстяк и косоглазый пришли вместе. Умма послала Арью налить им выпить.

— Когда ты не подливаешь, ты должна стоять не шевелясь, словно ты высечена из камня, — объяснил ей добрый человек. — Сумеешь?

— Да.

«Прежде чем двигаться, необходимо научиться стоять не шелохнувшись». — Давным-давно в Королевской гавани так ее учил Сирио Форел, и она научилась. Она прислуживала чашницей Руссе Болтону в Харренхоле, а он бы живьем содрал кожу, если прольешь хоть каплю его вина.

— Хорошо. — Сказал добрый человек. — Лучше, если ты будешь также слепа и глуха как камень. Ты можешь что-то услышать, но пусть они влетают в одно ухо, а вылетают через другое. Не вслушивайся.

Арья много чего услышала в ту ночь, но большей частью услышанное было на браавосском, и она с трудом понимала одно слово из десяти. «Неподвижная, как камень», — повторяла она про себя. Самым сложным было сдержаться и не зевнуть. Задолго до того как закончилась ночь, ее мысли были уже далеко. Пока она стояла с бутылью в руках, ей привиделось, что она волк, свободно бегущий по освещенному луной лесу, с огромной стаей за спиной.

— Все остальные люди тоже жрецы? — спросила она доброго человека на следующее утро. — Это были их настоящие лица?

— А ты как думаешь, дитя?

Она думала нет.

— А Якен Х’гар тоже жрец? Ты бы знал, если б Якен вернулся в Браавос?

— Кто? — Переспросил он с невинным видом.

— Якен Х’гар. Тот, что дал мне железную монетку.

— Я не знаю никого с таким именем, дитя.

— Я спросила его, как изменять лицо, а он ответил, что это не труднее, чем сменить имя, если только я знаю способ.

— А он умел?

— А ты покажешь мне как менять лицо?

— Если ты так хочешь. — Он поднял ее голову за подбородок и повернул. — Надуй щеки и высунь язык.

Арья проделала все это: раздула щеки и просунула язык между зубами.

— Ну вот. Твое лицо изменилось.

— Это совсем не то, что я имела в виду. Якен использовал магию.

— Любое колдовство имеет свою цену, дитя. Чтобы наложить чары требуются долгие годы молитв, жертвоприношений и учебы.

— Годы? — Испуганно переспросила она.

— Если бы это было легко, этим бы занимался каждый. Прежде, чем ты побежишь, надо научиться ходить. Зачем учить заклинания, если сработают и актерские штучки?

— Но я не знаю ни одной твоей актерской штучки!

— Значит, тренируйся корчить рожи. Под твоей кожей находятся мускулы. Учись ими пользоваться. Это ведь твое лицо. Твои щеки, губы, уши. Улыбки и печальные мины не должны появляться словно налетевший шквал. Улыбка должна быть твоим слугой и появляться по твоему желанию. Учись использовать свое лицо.

— Покажи, как.

— Надуй щеки. — Она сделала. — Подними брови. Нет, выше. — Она проделала и это. — Хорошо. Посмотрим, сколько ты сможешь продержаться. Думаю, не очень долго. Проделай тоже самое завтра. В одном из хранилищ ты можешь отыскать мирийской зеркало. Тренируйся перед ним по часу в день. Глаза, ноздри, щеки, уши, губы. Учись всем этим управлять. — Он поднял ее голову за подбородок. — Кто ты?

— Никто.

— Ложь. Грустная маленькая ложь, дитя.

Она нашла зеркало на следующий день. Она садилась перед ним каждое утро и каждый вечер со свечами по сторонам и корчила рожи. — «Управляй своим лицом». — Твердила она себе. — «И ты сумеешь научиться врать».

Вскоре добрый человек приказал ей помогать другим прислужникам подготовить тела. Эта работа не была настолько тяжелой, как драить лестницы у Виза. Иногда, если тело было большое или жирное, ей приходилось с ним помучаться, но в основном мертвецы представляли собой высохшие старые кости в морщинистой коже. Арья смотрела на них пока мыла и спрашивала себя, что же привело их к черному бассейну. Она вспомнила сказку, которую слышала от Старой Нэн, о том как длинной зимой те, кто жил дольше положенного, объявляли, что собираются на охоту. — «И их дочери плакали, а их сыновья отворачивали лица к огню», — рассказывала Старая Нэн. — «Но никто их не останавливал и не спрашивал, на какую дичь они идут охотиться, когда снег так глубок и дуют такие холодные ветра». — Ей было интересно, что говорят старые браавосцы своим сыновьям и дочерям, прежде, чем они отправиться в Черно-белый дом.

Луна сменяла луну, хоть Арья никогда ее не видела. Она служила, омывала мертвых, корчила рожи перед зеркалом, изучала браавосский язык, и пыталась запомнить, что она никто.

Однажды за ней послал добрый человек.

— Твой акцент просто ужасен. — Сказал он. — Но ты знаешь уже достаточно слов, чтобы тебя поняли после некоторого пояснения. Пришло время нас ненадолго оставить. Единственный для тебя способ по-настоящему освоить наш язык это говорить на нем от рассвета до заката. Ты должна уйти.

— Когда — Спросила она. — И куда?

— Прямо сейчас. — Ответил он. — За этими стенами ты найдешь сотню островов Браавоса. Ты уже выучила слова для моллюсков и устриц, не так ли?

— Да. — Она повторила их на своем лучшем браавосском.

Это вызвало у него улыбку.

— Сойдет. Вдоль набережных под Затонувшим Городом ты найдешь Браско, торговца рыбой. Он добрый человек, но у него плохая спина. Ему нужна девчушка, вроде тебя, чтобы возить его тележку и продавать морякам, сходящим с кораблей, его моллюски и устрицы. Ты станешь такой девочкой. Поняла?

— Да.

— И когда Браско спросит тебя, кто ты, что ты ответишь?

— Никто.

— Так не годится за пределами нашего храма.

Она помедлила:

— Я назовусь Соленой из Солеварен.

— Соленую знает Тернесио Терис и его люди с Дочери Титана. Тебя выдает акцент, поэтому ты будешь какой-нибудь девочкой из Вестероса… но, полагаю, кем-то иной.

Она пожевала губу. — Может я будут Кошкой?

— Кошка. — Задумался он. — Да. Браавос полон кошек. Одной больше, одной меньше — никто и не заметит. Значит ты Кошка, сирота из…

— Королевской Гавани. — Она когда-то дважды была в Белой Гавани с отцом, но Королевскую гавань она знала лучше.

— Пусть так. Твой отец был старшим гребцом на галере. Когда твоя мать умерла, он взял тебя с собой в море. Потом он тоже умер, а вашему капитану ты была не нужна, поэтому он вышвырнул тебя с корабля в Браавосе. А как имя этого корабля?

— Нимерия. — сразу же ответила она.

В ту ночь она оставила Черно-белый дом. На ее правом бедре под выцветшим, залатанным плащом под стать сироте, висел длинный железный нож. Ее обувь была мала, а туника была такой поношенной, что ветер продувал ее насквозь. Но перед ней лежал Браавос. Ночной воздух пах дымом, солю и рыбой. Каналы часто петляли, а переулки были еще запутаннее. Когда она проходила мимо, люди бросали на нее любопытные взгляды, а беспризорники выкрикивали слова, которые она не понимала. Скоро она совершенно заблудилась.

— Сир Грегор. — Снова и снова повторяла она словно заклинание, проходя по каменному мосту, поддерживаемому четырьмя арками. С центрального пролета она разглядела ряды мачт кораблей в Тряпичном порту. — Дансен, Рафф Красавчик, сир Илин, сир Мерин, королева Серсея.

Начался дождь. Арья повернула лицо ему навстречу, чтобы дождь омыл ее щеки. Она чувствовала себя такой счастливой, что хотелось пуститься в пляс.

— Валар моргулис, — сказала она. — Валар моргулис, валар моргулис.